Роман-биография. Свидетели эпохи - Девушки с картины Ренуара

Гуляя, они не заходят дальше дворца Гарнье[8] или Лувра, концертного зала Плейель, либо драматического театра Комеди-Франсез.

Уютное и теплое гнездышко на авеню Дюкен соответствует их представлениям о жизни: ограниченной узким кругом сплоченной семьи и открытой для искусств. Если они уезжают на каникулы, круг перемещается на новое место, но сохраняет старые привычки, ничего не меняя ни в ритме существования, ни в приеме гостей. На курорте их ждут все те же просторные гостиные и столовые, где стоит их любимое фортепиано. Там же ведутся оживленные беседы. Анри Лероль ни дня не проводит вдали от инструмента: его фортепиано — почти человек, полноправный член семьи. Среди прелестей замка Люзанси, что в долине Марны, арендованного семейством Лероль на лето у графа де Бонньер, Анри окружают не только супруга и свояченицы, их дети, их друзья. Там находится еще пяток фортепиано, никак не меньше! Но это представляется ему разумным, ведь в многочисленной семье все играют, никто и минуты не способен прожить без музыки.

Всем весело среди своих. Никто не скучает. Исключение составляют только те дни, которые Анри Лероль проводит у родителей своей жены, четы Эскюдье, в Сиврэ, в департаменте Вьенна, неподалеку от Монморийона. Здесь только один расстроенный старый рояль фирмы «Эрар». Римский храм и расположенные по соседству руины феодального замка не утешают Анри! Как и компания господина Эскюдье, приходящегося детям дедушкой, настоящего брюзги: как будто бы для того, чтобы подразнить своего зятя, он не любит ни музыки, ни живописи, ни деревни, и, вместо того чтобы плавать вместе с семьей на лодке по протекающей через сад реке Шаранта, он предпочитает рыбачить в одиночестве! Сам Эрнест Шоссон, приезжающий сюда вместе с Жанной, превращается в ворчуна. Он жалуется Анри, который, как никто другой способен понять его: «Мы здесь всего два дня, а уже подумываем улизнуть».

Савойя, Овернь, Пиренеи, долина Марны или Сены, побережье Нормандии, Пикардия… Отправляясь в путешествия по всем этим местам, сестры увозят с собой партитуры и книги, Анри Лероль — коробки с красками, щетки и кисти, тетради с рисунками, мольберт, а также скрипку. Шикарные модные места — Довиль или Биарриц — нравятся супругам Лероль меньше, чем Ла-Транш-сюр-Мер, Сали-де-Беарн или Вель-ле-Роз, расположенные во французской глубинке. Семейство часто можно увидеть в середине августа в Лурде, во время паломничества[9]. Живопись, игра на фортепиано или на скрипке перемежаются с партиями в крокет и катанием на лодке. Оба мальчика, Жак и Гийом, носятся на велосипедах. Когда Анри Лероль или дядюшка Эрнест Шоссон пытаются им подражать, раздаются аплодисменты: у них тоже новехонькие велосипеды. Гийом Лероль будет долго вспоминать об этом: «Именно там [в Сиврэ, у дедушки по материнской линии] я впервые увидел, как дядя Эрнест вместе с отцом осваивают велосипед. Оба были нелепо одеты по моде того времени: майка, маленькая фуражка и облегающие брюки. Я часто видел, как они падают, и наблюдал, с каким трудом они слезают с седла». В бильярде они были намного ловчее.

Иногда сестры меняют облик. К примеру, переодеваются в восточных красавиц или танцовщиц. То они подражают женщинам из гарема — на фотографии 1890 года они, покрытые вуалями, курят, принимая томные позы. Серьезных девушек посещают отнюдь не серьезные фантазии. Одна из знакомых отца, Лои Фуллер, пришедшая позировать в его ателье, становится их кумиром. Фуллер — американская актриса, совершившая революцию в области танца и появлявшаяся с голыми ногами и почти обнаженной в музыкальном театре «Шатле» и в кабаре «Фоли-Бержер», пожелала, чтобы Лероль написал ее портрет.

На память ему она оставила свои покрывала — те, которые доводили публику до экстаза. Прозрачные, воздушные, пропахшие духами покрывала, в которых она танцевала в Театре на Елисейских Полях под

«Ноктюрн» Дебюсси. Ими завладели Кристина и Ивонна. С тех пор они без устали облачаются в них и танцуют в импровизированных балетных постановках — разумеется, исключительно семейных. На другой семейной фотографии видно, как они по очереди пользуются покрывалами, как крыльями, пытаясь взлететь, как сама Фуллер в знаменитом «Танце бабочки». Отец громко аплодирует, мать растрогана, братья смеются, дядюшки, тетушки, кузены очарованы. Волшебная жизнь. Красота, тепло, легкость, дружба, фантазия. Всем этим их как будто одарили щедрые феи. Могли ли представить себе сестры, купавшиеся в солнечной атмосфере, что судьба порой переменчива?

От того счастливого времени осталась картина, на которой Анри и Мадлен Лероль изображены вместе со своими четырьмя детьми. Ее в 1892 году написал один из их друзей — Эжен Каррьер. Он католик и дрейфусар, что, очевидно, не могло не понравиться на авеню Дюкен, а его социалистическая жилка придает каплю пикантности светским отношениям. Художник, не принадлежащий ни к одному направлению: ни к академизму, ни к импрессионизму, ни, в сущности, к символизму, — возможно, вобравший в себя всего понемногу, пользуется успехом на парижских салонах, где выставляет натюрморты и портреты своих современников. Придирчивый Дега прозвал своего нелюбимого собрата «Ватто на пару». Картины Каррьера действительно туманны, пасмурны или размыты, в мрачных тонах, еще более смутных, чем у Лероля, — блеклые коричневые цвета, желтовато-коричневые. Его картины нельзя назвать слишком веселыми.

Над этой картиной (ее размеры — 1,585 на 2,215 метра) он работал на авеню Дюкен. Из-за полутонов создается впечатление, что Каррьер посадил моделей полукругом у камина: одни персонажи освещены лучше, чем другие. Но это лишь предположение: на картине не видно никакого камина. Анри сидит справа, его бородка сливается с коричневатым фоном картины. На первом плане — высокий и стройный силуэт Ивонны Лероль. Кристина — слева, вместе с Гийомом: они едва различимы, лица Гийома не видно, оно смазано, словно по нему прошлись тряпкой. В центре — мать, Мадлен, она притягивает взгляд своим светлым платьем. Одна ее рука лежит на подлокотнике кресла, другой она держит маленького, одетого в матроску, Жака (правда, чтобы это заметить, нужно вооружиться лупой). Невозможно сказать, что в памяти остаются лица персонажей. Все они слишком призрачны. Но, портрет, тем не менее, интересен: семья, как будто зажатая в ореховой скорлупе, образует нераздельное единство. Для Каррьера индивидуальность не имеет значения. Его интересует целое. Он уловил особенность этой группы: сплоченная семья, где все близки друг другу. Кажется, есть только один недочет: он убрал фортепиано! Если знаешь эту семью, то ощущаешь его отсутствие.

Что еще любопытнее, ощущение счастья от него тоже как будто ускользнуло. Любимый цвет Каррьера — коричневый, переходящий в желтый, — не внушает оптимизма. Наконец, на всех лицах — замкнутость. Никто не улыбается. На лице Ивонны словно читается страдание. Тогда как на самом деле в то время жизнь обеих сестер Лероль все еще радостна и легка.

Но искусство, которое их окружает, искусство, которое они ежедневно вдыхают, тоже ядовито. Может быть, Каррьер угадал мрачное и замедленное движение. Будущие губительные процессы.

Глава 3

Художник, опьяненный музыкой

Анри Лероль, унаследовавший процветающую фабрику художественных изделий из бронзы, мог бы жить в довольстве на свою ренту, покуривая сигару или путешествуя. Но он решил быть художником, и живопись стала для него отнюдь не дилетантским увлечением, досугом праздного человека, а настоящим ремеслом и страстью, так же глубоко укоренившейся в нем, как музыка.

Высокий, стройный, с удлиненным лицом и заостренной бородкой, с повадками богатого буржуа, но истинный художник. Он часто сомневается в своем таланте. В тот момент, когда Ренуар пишет портрет его дочерей, он переживает глубокий душевный кризис, терзаясь вопросами о своем искусстве до такой степени, что однажды прекращает писать. Этот беспокойный и скромный человек, с 1875 года признанный в кругу известных художников своего времени, пользуется большой популярностью. Ведь на протяжении многих лет Анри непрерывно выставляется на парижском салоне.

Салон, так часто и настойчиво закрывавший свои двери перед многими другими художниками из числа его друзей, не переставал чествовать его, награждая различными медалями. Лучшие критики того времени писали о нем восторженные статьи. Анри Лероль удостоился даже ордена Почетного легиона.

Грызущие его сомнения и тревоги удивили бы его почитателей, если бы он доверился им. Он не знал ни унижений, ни повторяющихся провалов, как его жестоко осмеянные и непризнанные друзья-импрессионисты. Его путь в профессии напоминает королевскую дорогу. Тем не менее однажды он откажется от официальных заказов. Он продолжит работать для себя, писать интимные сюжеты, которые перестанет демонстрировать за пределами семейного круга, делая исключение лишь для нескольких друзей.

Анри Лероль ненавидит академизм. Этот известный художник невзлюбил «изящное искусство». Он никогда не хотел изучать его, предпочитая более либеральную систему обучения в швейцарской Академии или наивные советы своего первого учителя, Люсьена Ламота, художника, которому было суждено умереть от голода и нищеты и который, как оказалось, также был первым учителем Дега. Один из близких друзей Лероля, Морис Дени, расскажет о его «антиакадемическом, антиофициальном складе ума, который (как и у Дега) отличался пристрастностью», заметив, между прочим, что это «довольно занятно для буржуазной среды». Лероль — свободный человек. Упрямец с ангельской улыбкой. Всю свою молодость он работал в Лувре, без устали копируя шедевры художников, перед которыми действительно преклонялся: Рубенс, Пуссен, Веронезе.

Он верит в никчемность обучения и в абсолютное превосходство отдельных гениев. Не претендуя ни на что, он работает, как ремесленник, как до него работали его отец и дед, мастера по бронзе. Именно в Лувре он подружился с художниками, с которыми долго не осмеливался заговорить, но которые очень скоро стали ему близки, как Фантен-Латур.

Благодаря им его круг знакомств расширился. В него вошли новые художники, которых он регулярно навещает. Все они выбраны им за талант, начиная с Альбера Беснара и заканчивая Пюви де Шаванном, не говоря уже о Жане-Луи Форене и Эдуарде Мане. Лероль предпочитает их компанию обществу банкиров, дельцов или праздных рантье.

Поскольку на протяжении многих поколений его семья связана с искусством, он обладает врожденным вкусом, которым отчасти обязан своим генам. Его отец Тимоте Лероль считал себя «художником по бронзе». В его мастерской — так называли фабрику — маленький Анри мог наблюдать, как рабочие создают форму, к примеру, для лошади и всадника. Ему разрешалось формовать мелкие предметы, которые потом отливались в бронзе, как те, что делают профессиональные скульпторы. Позднее, в возрасте десяти или двенадцати лет, он отлил чернильницу, которая будет стоять на его письменном столе до самой смерти. Он гордился этой скромной принадлежностью как воспоминанием о счастливом детстве, а также о юности, проведенной среди художников-ремесленников.

Анри Лероль — мирный человек. Он сговорчив и мягок и любит, когда вокруг него царит согласие. Кроме того, он старается, чтобы все были счастливы: и жена, и дети, и друзья. Убежденный католик, он не пропускает ни одной мессы. Леролю удалось сохранить полную безмятежность в бурное время, когда семьи раздирают самые жестокие распри. На «мирские» заказы он отвечает с той же любезностью, что на просьбы архиепископа, и с одинаковым рвением пишет как религиозные сюжеты, так и те, на которые его вдохновляет высокая светская мораль. Его картинами украшены как церкви, так и публичные здания.

Он написал несколько картин для зала торжественных церемоний в городской ратуше, в частности фреску «Наука и Истина, поучающие Юность». Его «Альберт Великий» и «Святой Иаков», что в Сорбонне, задуманы в том же возвышенном и поучительном стиле. Он изобразил Альберта Великого, немецкого теолога и философа из ордена Доминиканцев, наставника святого Фомы Аквинского, а также святого Иакова, апостола и первого епископа Иерусалима, мученика раннехристианской эры. Лероль — мастер благородных сюжетов, замешанных на исторических и религиозных темах. Все картины — очень крупных размеров, им сложно найти место в обычных домах. Им необходимы высокие потолки и большое пространство, чтобы «заиграла» перспектива. Церкви, так же, как парижская ратуша и Сорбонна, отвечают этим критериям. «Крещение святого Агара и святого Альберта» в городе Кретей, а в Париже «Причастие апостолов» или «Бегство из Египта», одна — в часовне доминиканцев, другая — в часовне капуцинов, были написаны на стремянках и лестницах. Работая для городской ратуши, Лероль ловко лазил по строительным лесам. Здесь он трудился в компании двух своих друзей: Альбера Беснара, расписывавшего потолки, и Эжена Каррьера, в обязанности которого входила роспись угловых камней («углов» треугольной формы между двумя соприкасающимися арками).

Рыцари, блудные сыновья и блаженные: религия занимает первейшее место в творчестве Лероля. Его работы можно отыскать в часовнях, ризницах и церквях, в Кане, в Каркассоне, в По, в Дижоне, в Семюр-сюр-Оксуа. В Париже церковь Сен-Франсуа-Ксавье, прихожанином которой он является, заказала ему «Причастие апостолов» (картина располагается в часовне справа от нефа), и диптих под названием «Причастие». Последний ныне спрятан в ризнице, где проходят венчания, и, чтобы увидеть его, нужно попросить ключ.

На картине — группа женщин, одетых в длинные темные одежды, с требниками в руках, устремили взгляды к алтарю, где священник причащает преклонившего колени человека. В глубине — несколько монахинь в чепцах. Мальчик-служка. Картина без излишеств, от нее даже может остаться ощущение пустоты. Что поражает в этой пустоте, акцентированной белым светом, так это глубина черного цвета, которым написаны платья: матовый черный оттенок, чем-то напоминающий черные пятна Мане. Огромная картина источает кротость и покой. Сцена, пусть такая удаленная во времени, с ее старомодными костюмами и убранством, кажется живой: в ней, в этот момент общей молитвы, чувствуется воодушевление. Молчание почти осязаемо. Ивонна и Кристина, приходящие на мессу в церковь, могли любоваться картиной, узнавая на ней знакомые лица. Слева на первом плане их мать и тетушки (Мадлен, Жанна и Мари Эскюдье). Они часто позируют Анри Леролю, ведь все они — красавицы и всегда находятся рядом.

Его картины, где крылатые девственницы порхают среди молящихся святых, воспевают женщину, всегда мечтательную, изысканную и непорочную на фоне мыслителей, теологов и профессоров Республики, которая еще не решилась отделить церковь от государства. Что до мужских персонажей, Лероль часто просит позировать кого-нибудь из своего окружения, к примеру брата или племянников. Именно их лица фигурируют на панно, написанных для парижской ратуши.

Его самая известная картина «На хорах», написанная для церкви Сен-Франсуа-Ксавье, сегодня находится в музее Метрополитен в Нью-Йорке. Мари, младшая из сестер его жены, изображена там на переднем плане в образе певицы.

Он показал на ней и себя — на заднем плане среди хористов, вместе с Мадлен, которая сидит, и написанным в профиль Эрнестом Шоссоном. Однако весь свет концентрируется на Мари. Пюви де Шаванн, увидев однажды полотно в мастерской Лероля, послал воздушный поцелуй прелестному образу со словами: «Мадемуазель, вы очаровательны». Анри Лероль пересказывает этот анекдот в своих неизданных воспоминаниях.

В связи с картиной «На хорах» он рассказывает еще одну забавную историю. Картина пользовалась успехом на Салоне 1894 года, но не была куплена. Единственное предложение было сделано от некоего господина Бюлка, «посредника, покупавшего у меня несколько картин для Америки. Она показалась ему слишком большой:

— Не могли бы вы отрезать ту часть, где ничего нет? (В правой части картины действительно только стены цвета сливок с молоком.)

Я ответил ему:

— Я бы предпочел отрезать ту часть, где кое-что есть, ибо там нет ничего другого, кроме того, что я написал.

Естественно, он решил, что я насмехаюсь над ним, и больше не заводил разговора об этом. А дело было в том, что пустая часть — это церковь, где я попытался изобразить колебания воздуха от голоса певицы».

Анри Лероль не ограничивается заказными картинами. Его «личное» творчество не менее богато и, возможно, более привлекательно. Он пишет морские или деревенские пейзажи, в зависимости от того, где отдыхает — с ним всегда альбом для рисования и карандаши, кисти. Сиреневые дюны, нежно-голубые волны, мельницы и овечки: если художник не работает над крупными фресками, то предается буколической живописи. Ему очень нравится писать деревья, которые под его деликатной кистью часто теряют листья, чахнут и увядают.

Пастушки приводят его в мечтательное настроение: одна из них, написанная для Сената, под сдержанным названием «В деревне», присматривающая за овцами, находится как будто на грани обморока. Будучи католическим художником, мораль которого, впрочем, не слишком строга, он не чурается обнаженной натуры: его одалиски в игре света и тени настолько чувственны, что он предпочитает хранить их в тайне, в своей мастерской. Так же как картину «Ноги» (сейчас она находится в музее Орсэ): на ней только длинные, обнаженные, полусогнутые ноги, принадлежащие загадочной и очень красивой раздетой женщине. Однако Лероль пользуется услугами моделей, отвечающим его эротическим и художественным критериям. Это очень редкие картины, для которых он не просит позировать женщин из своей семьи.

Анри Лероль, наделенный сдержанным и целомудренным темпераментом, в кругу семьи никогда не повышает голоса. Он обладает удивительной способностью понимать других людей, внимательно их выслушивать, редко и вскользь говорит о себе и о своей работе, которая, между тем, является очень важной частью его жизни. Он подвержен меланхолии, не впадая при этом в горькую депрессию, и не уверен в себе. Он сомневается в своем таланте художника, поэтому часто выглядит озабоченным и грустным. Однажды он скажет об этом Морису Дени, когда тот, как художник, будет делиться с ним своими тревогами: «Не сомневаться в себе могут только Бугро и Рембрандт». В живописи его любимые оттенки выдают тонкую и неоднозначную натуру. Кроме черного, часто встречающегося на его фресках и панно, он пишет главным образом коричневыми тонами — коричневой охрой или серокоричневой краской, очень технично использует сиенскую землю, приглушая ее белым цветом. За это Вилли, муж писательницы Колетт и отважный критик из журнала Art et Critique, прозвал его «художником кофе с молоком». Его гризайли в стиле великих художников Возрождения, где серый цвет неуверенно пробивается сквозь коричневый, достигают высот монотонной живописи. В плане тональности он — полная противоположность Ренуару.

Насколько Ренуар блистательный колорист, влюбленный во все яркие оттенки палитры, настолько Лероль хранит верность полутонам, к которым всегда примешивается белизна или самая малость черного, смягчающая восприятие. Он приглушает, покрывает патиной даже чистый белый или черный цвет, с которыми другие современные художники обращаются совсем иначе. У Мане черный цвет кажется радостным, а Берта Моризо придает белому цвету на своих картинах призрачность лебедя, плывущего по озерной глади. Пользуясь этими красками, Лероль разбавляет их. Несмотря на то что он любит свет — что видно по всем его картинам, — он часто сгущает его отблески. Его точные мазки, свидетельствующие о мастерстве, перенятом от великих рисовальщиков, не приемлют напыщенности. Буйство цвета импрессионистов его смущает, как бесстыдство, что не мешает ему восхищаться этими так не похожими на него художниками — он одним из первых встанет на защиту Гогена. И самым первым начнет коллекционировать их картины. В 1898 году он купит картину «Отрубленная голова» Канака. Гоген в письме с Таити своему другу художнику Даниэлю де Монфреду заметил: «Лероль, сам будучи художником и богачом, платит мало, но что делать? В его доме картина нашла себе отличное место в том смысле, что там бывает много народа, а доказательством ценности моей картины служит то, что ее купил художник, не важно, признанный или нет».

Его богом остается Рембрандт. Среди современников ему ближе Каррьер или Пюви де Шаванн, чем Ренуар или Гоген.

Его вдохновенный мистический реализм перекликается с изяществом символистов, с их ореолами, облаками. Но он держится в стороне от разных группировок. Единственный круг, который ему необходим, это круг его семьи и друзей. Для своих — жены, детей, брата, своячениц и свояков, и для многочисленных друзей — Лероль — кремень. Его чувства спокойны и постоянны. Он не умеет ссориться, никогда никого не лишает своей привязанности. Дом Лероля всегда открыт. Друзья часто заходят на авеню Дюкен без предупреждения. Все обедают, потом кто-то садится за рояль, начинается импровизированный концерт. Здесь читают стихи, разговаривают о форме и цвете. К музыкантам и художникам присоединяются Валери, Клодель, Малларме, Пьер Луис, Анри де Ренье, Франсис Жамм. Поль Клодель часто приводит в дом Лероля свою сестру Камиллу. Именно здесь Валери заметит «прекрасные обнаженные руки» Камиллы Клодель, а она вскружит голову Дебюсси.

Анри Лероль одним из первых приобретет произведения Камиллы Клодель, он восхищается ее скульптурами и будет их коллекционировать. К 1897 году, когда Ренуаром уже был написан портрет его дочерей, в его коллекции уже три ее работы: «Женский торс», «Голова девушки» и «Старый слепой певец». Позднее он купит четвертую скульптуру: бюст своего друга Поля в возрасте тридцати семи лет. Скульптуры Камиллы, а также несколько скульптур Родена, в том числе бронзовая отливка Уголино, как и работы Альфреда Лену-ара (создавшего распятие для главного алтаря церкви Сен-Франсуа-Ксавье), стоят на комодах, каминных полках или на рояле.

Лероль открывает, поддерживает, подбадривает творцов, которые видят в нем не только мецената, но и друга. И в любом случае человека, лишенного предрассудков. Вот, к примеру, что он сказал о Верлене: «Его внешность такая же странная, как его дух. Он своеобразен, и все старьевщики с улицы Клиши выглядят не менее поэтично, чем он. Я рад, что встретил его. А когда видишь, что выходит из подобного человека, задаешься вопросом, что же внутри тех, о ком мы судим только по внешнему виду; и те, из которых ничего не выходит, возможно, хранят в глубине души литературные таланты и немалый пыл. Именно так я чаще всего и думаю». Он восхищается Верленом. Он дает читать его стихи своим дочерям, и те знают их наизусть.

Вечера, во время которых он принимает своих друзей, лишены всякой официальности или условности. В них нет ни капли снобизма, они не подчиняются никакому протоколу или духу соревнования. Здесь все шутят, свободно болтают в непринужденной атмосфере и не любят споров. Вот записка, посланная в июне 1896 года Леролем, в которой он приглашает к себе одного из друзей, Пьера Луиса: «Не окажете ли вы мне любезность отужинать у меня в следующий вторник в компании кое-кого из друзей? Будут Дега, Ренуар, Дебюсси и другие».

Окружая себя друзьями, Лероль стремится собрать в своем доме теплую компанию, центром которой станет возвышенная музыка, по его мнению, неотделимая от вечности. Источником музыки может быть фортепиано, скрипка, голос, но также книга, скульптура, картина — или просто молитва. Этот ревностный, верующий, посещающий церковь католик в живописи всегда страшится «шаблонов». Он жаждет подлинности: чувств, талантов и веры.

Когда Ренуар впервые приходит в дом номер 20 на улице Дюкен, его, как и всех остальных посетителей, поражает количество, а еще больше качество висящих на стенах картин. Анри Лероль ничего не унаследовал. Он выбирал и приобретал их одну за другой, так же, как и друзей. У него превосходные работы Коро, Фантен-Латура, Эжена Каррьера и Пюви де Шаванна, Берты Моризо, Моне, Мориса Дени. Скоро появятся две прелестные картины Гогена. Но главное — это работы Дега, картины, написанные маслом, рисунки, пастель, которые сами по себе составляют чудесную коллекцию. Начало ей было положено в 1881 году — Лероль сам называет эту дату — во время его самого первого визита в мастерскую Дега, находившуюся в то время на улице Виктор-Массе: «Меня восхищало все, что я видел, все, над чем он еще работал, что валялось на столах, на полу, повсюду. После короткого колебания я робко спросил: “Скажите-ка, Дега, есть ли возможность что-то приобрести у вас?” Тогда, не отвечая, он отошел в угол, где несколько картин лежали одна на другой, вытащил оттуда одну, изображавшую трех причесывающихся женщин в сорочках. Показал мне ее и сердито произнес: “Не хотите ли эту?” Очарованный, я отвечаю: “Да, несомненно! Но сколько она стоит?” — “Триста франков”, — ответил он тем же сердитым тоном. Я отдал ему триста франков и, поблагодарив, унес с собой картину. Так я приобрел первое полотно Дега». Картина «Женщины, расчесывающие волосы» сегодня находится в собрании Филлипса, в Вашингтоне.

Известно, при каких обстоятельствах спустя совсем немного времени он сделал свою вторую покупку. На этот раз действие развивалось не в ателье художника, а у торговца Дюран-Рюэля, чья «лавка» (это слово употребляет Лероль) находилась в ту пору на улице де ла Пэ. «Однажды вечером я вместе с Мадлен проходил мимо лавки Дюран-Рюэля. Мы увидели выставленную в витрине картину Дега, на которой изображены скачки. Она показалась мне такой замечательной, что после того, как мы оба восторженно посмотрели на нее, я сказал Мадлен: “А не купить ли нам ее?” Она ответила мне: “Если хочешь, покупай”. После чего мы вошли в лавку. Но цена! Три тысячи франков!!! Но картина была так прекрасна! Мы решились… И не сожалеем об этом. Это была моя вторая картина Дега». Картина «Перед скачками» с изображением пятерых жокеев сегодня является частью коллекции Кларка, в Уильямстауне.

Такое увлечение Лероля творчеством Дега могло бы вызвать ревность у Ренуара, будь он к ней склонен. Если многие работы его «попутчика» по импрессионизму, его друга, к которому Ренуар привязан, несмотря на его вздорный характер, уже присутствуют на улице Дюкен, сам он в это время почти не представлен в этом храме современной живописи. В 1899 году Лероль купил у него чувственную картину «Вытирающаяся купальщица». Ее щедрая розовая плоть прельстила создателя «Причастия апостолов», которого, видимо, опрометчиво принимали за чрезмерно стыдливого. Но на этом Лероль остановился. Ренуар, вероятно, был разочарован тем, что меценат, так интересующийся искусством своей эпохи, и сам художник, непревзойденный первооткрыватель талантов, способен пройти мимо него.

Тем более что Лероль, отличающийся любопытством, уделяет большое внимание современникам: «Чужая живопись всегда нравилась мне больше, чем своя, — говорит он. — Я писал, стараясь изо всех сил, но, едва закончив, видел только недостатки и, сравнивая свою картину с тем, что мне нравилось у других, я уже не знал, как к ней относиться». Ренуар не остался безразличным к тому, на что намекали все выбранные с такой любовью картины: ясно, что всем этим «другим» художникам, у которых Лероль бывает, и которые вхожи в его личный круг, он предпочитает Дега. Возможно, это было одной из причин, по которой Ренуар предложил ему написать портрет Ивонны и Кристины. Автором идеи является он, не Лероль. Для Ренуара это уловка, чтобы пробиться в общество Анри. Сознавая, какую важную роль здесь играет музыка, он решает посадить девушек за рояль — черный рояль фирмы Pleyel, сердце семейного очага Лероля. Но это не единственная причина его выбора. Он устроил так, чтобы в поле зрения попали обе картины на стене. Это две жемчужины из коллекции Лероля, две картины Дега, одна маслом, а другая пастелью, к которым хозяин дома питает особую привязанность. Слева — картина «Перед скачками», справа — танцовщицы в розовых пачках — фрагмент пастели, которая не видна целиком. Очевидно, это «Танцовщицы в розовом» (сейчас находится в музее Нортона Саймона, в Пасадене, США). Ренуар тщательно копирует ту и другую, но приглушает их, добавляя размытости, чтобы с большей силой акцентировать собственные цвета на переднем плане: цвета радости и чувственности.

Сестры Лероль с пятнадцатилетнего возраста присутствуют на всех вечерах в доме своих родителей и, несомненно, добавляют им очарования. Им и в голову не пришло бы, что все эти господа в пиджаках (фраки были бы слишком неуместными, слишком в стиле предместья Сен-Жермен) — гениальные художники. Для них это друзья отца, обращаясь к ним, они говорят просто «месье».

Месье Дега, месье Ренуар, месье Дебюсси обращаясь к хозяину дома, говорят «дорогой Лероль», а девушек называют «мадемуазель Ивонна» или «мадемуазель Кристина».

Им известны их вкусы, привычки, чудачества. Когда приходит Дега — а он всегда объявляет о своем приходе, — они быстро убирают цветы из ваз, закрывают собаку в кладовой и прекращают болтать: это разборчивый и требовательный гость, способный моментально уйти, если кто-нибудь растревожит его. Он не переносит рядом с собой ни цветов, ни собак, ни детей. Все друзья отца для них — крестные отцы, названые дядюшки, милые приятели. С наступлением вечера дом оживает. Дебюсси, в сигарном дыму, садится за фортепиано. Их мать начинает петь.

Глава 4

Приглушенное эхо скандала

Ашиль-Клод Дебюсси, с бородкой фавна, чувственной улыбкой и извергающими огонь глазами, пленяет девиц Лероль. Он — один из самых соблазнительных друзей их отца, пылкий и одновременно опьяняющий своей волшебной музыкой. Когда он впервые появляется в доме на улице Дюкен, куда его в начале 1890-х годов приводит дядюшка Эрнест Шоссон, ему нет еще и тридцати, но он окружен ореолом легенды, который не стоит путать с нимбом святого, как те, что Анри Лероль изображает в своих религиозных сюжетах.

Его отец, Манюэль Дебюсси, торговавший фаянсом и гравюрами, побывал в тюрьме, как коммунар.

В детстве его первой учительницей была мадам Моте де ла Флервиль — теща Верлена (мать Матильды, несчастной жены поэта). Эта самая мадам Моте, его первая почитательница, была ученицей Шопена! У нее он познакомился с Рембо.