Трудно передать состояние, когда видишь собственный похоронный холмик, пусть и поддельный... Сделан он был по-настоящему, с немецкой аккуратностью. Рядом же, на бугре, томились в застенках мои товарищи, которых вдобавок к зверскому наказанию в ледяной воде неделю морили голодом. Уходя, я мысленно поклялся предпринять все возможное, чтобы освободить пленных друзей, рассчитывая на помощь подполья, но через несколько дней их увезли в Германию...
      Мы выбрались за село и долго шли вдоль железнодорожных путей. Уже далеко позади остались Контакузинка и Ястребиново.
      - Куда же мы все-таки идем? - не выдержав, спросил я у Веры и Шуры.
      - Да уж совсем рядом. Временно вы будете скрываться у обходчика путей Степана Чернобая, который живет с семьей в придорожном доме.
      Фамилию Чернобай я где-то недавно слышал, по уже все события переплелись...
      И вот около дома нас встретил, придерживая злую собаку, сам хозяин. Степан Петрович Чернобай, человек высокого роста, крепкого телосложения, средних лет, держался, как и вся его семья, несколько настороженно. Мы хорошо понимали, какую опасность для них таило паше присутствие в доме и какую ответственность брал на себя хозяин. Скрывать бежавших летчиков, да не только скрывать, но и кормить!.. Я увидел двух девочек-подростков.
      Старшую звали Нилой, младшую - Милой, и было им тогда соответственно 13 и 12 лет.
      Пожилая, с проседью, их мать стояла возле печи, при моем появлении она несколько раз перекрестилась.
      Не успели мы познакомиться, как из печи вылез весь в поту Миша Смертин. На радостях мы с ним обнялись, как самые близкие люди, как родные братья...
      Залаяла собака. Вскоре в дом вбежала не известная нам женщина. Задыхаясь, смятенным, почти паническим голосом она скороговоркой бросила:
      - Что-то надо делать, куда-то всем прятаться, убегать, идет большой патруль!..
      Я заметил, что Степан Петрович хоть и не трусливого десятка, но решения принять не может. Присутствующие словно оцепенели от неожиданного сообщения вбежавшей женщины, которая по делам была в Ястребинове, где и узнала тревожную весть. В подтверждение ее слов во дворе дома раздался яростный лай рвущейся с цепи собаки.
      - Миша, быстро лезем в печь! - оперативно, по-командирски распорядился я. - А вы все садитесь за стол и, если есть бутылка спиртного, распивайте, изображайте чьи-нибудь именины. Неплохо будет, если запоете.
      Уже минуты через три, лежа в жаркой печи, мы услышали, как девочки запели украинскую песню, а Степан Петрович, хватив стакан самогонки, кинулся открывать калитку и привел с собой четырех румын, несших охрану железнодорожных путей. С ними был полицай.
      Находчивые учительницы тоже налили им по стакану самогонки.
      - А мы вот тут с обыском к тебе, Петрович, - заявил полицай Чернобаю. -Если летаки-беглецы и прийдуть, так, мабуть, к тебе - живешь в одиночестве.
      - Я ж не дурак. В петлю не хочу. Ай мини мои дитяти не дороги, сам подумай. А приказано искать, так ищи! - успокоившись и наливая самогонки еще, ответил Степан Петрович.
      Выпив по второй и для порядка заглянув на печь, под кровать, даже в сундук с тряпьем, солдаты с полицаем удалились с чувством исполненного долга.
      Мы вылезли из печи. Все женщины горько разрыдались. Оправившись от пережитого, порешили на том, что на несколько дней, как ни опасно, все же придется нам здесь остаться - пока не появится возможность переправиться к подпольщикам. Другого выхода не было.
      На следующий день с рассветом мы с Михаилом начали готовить себе надежное укрытие, так как прятаться в печи подолгу было неудобно, да и рискованно для всех. Во дворе дома стоял небольшой сарай. В одной его половине содержалась овца, в другой лежали дрова, разная деревенская утварь, необходимая в хозяйстве. В овечьем закуте мы вырыли большую яму, вроде погреба, тщательно замаскировали вход туда и закрыли его крышкой, на которой укрепили сено с соломой, чтобы не отличить от пола в сарае.
      Всю эту работу мы закончили уже втроем, так как к вечеру учительницы привели еще одного бежавшего - Василия Скробова. Рыть погреб нам помогала и семья Чернобая - дело нелегкое. Все нужно было делать скрытно, незаметно. Землю ведрами уносили далеко от дома.
      Когда Мария Руссова пришла к Чернобаю, ей указали приблизительное место нашего тайника - во дворе дома. Найти его она не смогла. Когда же увидела, как в полу сарая поднялась крышка, и заглянула в погреб, восхищению Марии не было предела. Отлегло и на сердце хозяйки дома.
      Белее двух месяцев скрывались мы в этом убежище. И весь этот крайне тяжелый период бесчинств румынских и немецких оккупантов, строжайшей слежки полиции и жандармерии самоотверженная семья Чернобаев, рискуя жизнью, не только укрывала нас, но и помогала нам выполнять поручения подполья.
      Невестка Катя с хозяйкой дома готовили нам пищу, стирали белье. Славные, не по годам смелые Нила и Мила были нашими разведчицами и помощницами. А руководил всем Степан Петрович. От него мы постоянно получали подробные сведения о действиях в окрестности немецких и румынских войск.
      Много было пережито напряженных, незабываемых дней и ночей в том погребе. Были моменты, когда, казалось, уже ничто не могло спасти нас, но решительность и находчивость Веры Робего, Александры Шевченко, Марии Руссовой и семьи Чернобай всякий раз отводили беду. Мы горячо привязались к нашим преданным друзьям и во всем доверяли им. Несказанную благодарность к этим людям я сохранил на всю жизнь.
      Спустя много лет, уже генералом, я заехал в село Ястребиново. Прошел к дому Степана Петровича. Волнение мое было необычайным при виде памятных мест, где столько пережито, от предчувствия встречи с дорогим человеком.
      Вышел Степан Петрович, заметно постаревший, словно бы осунувшийся.
      - Здравствуйте, люди добрые. Заходите в дом - гостями будете, - пригласил радушно.
      Я хотел было обнять этого доброго и ставшего мне родным человека, но на время подавил свое желание, так как был твердо уверен, что Чернобай не узнал меня.
      - Пойдемте-ка, Степан Петрович, в ваш сарай. Покажите нам тот погреб, где в годы войны вы скрывали пленных летчиков, - попросил я, внимательно всматриваясь в его лицо, которое, как и раньше, было спокойным, уверенным.
      Степан Петрович ответил не спеша:
      - Не было здесь летчиков, и никто не скрывался, а потому нет и никакого погреба. Пожалуйста, смотрите.
      В этом ответе был весь характер Петровича: его железная выдержка, природная скромность, смелость человека, умеющего рисковать. Но я уверенно вошел в сарай и не без усилий открыл крышку нашего тайника, который уже был наполовину засыпан. Тут Степану Петровичу пришлось признаться:
      - Да, было дело... Отчаянные были хлопцы - ничего не боялись... - В голосе его чувствовалась затаенная печаль.
      - Наведывался ли кто-нибудь из них после войны? - не удержался я от вопроса.
      - Нет, не приезжали. Говорят, в Ястребиново летун Степан Иванов показывался. А моих не было.
      - Так, может, их в живых нет?
      - Упаси их бог, живы! - возразил Чернобай. - Еще в войну и после войны Гриша Дольников писал и деньги присылал. Спасибо ему, большая помощь была в то нелегкое время. Василь Скробов Ивану Грений помогал. Только вот о Михаиле до сих пор ничего не ведаем. Где он?
      Тогда и я еще не знал, жив ли кто из моих товарищей по плену, и был бесконечно рад тому, что подали о себе весть Вася Скробов, Степан Иванов. Значит, скоро свидимся...
      Когда вошли в дом, я спросил хозяина, подавив волнение:
      - А может, кто-то из нас вам знаком? Посмотрите хорошенько, Степан Петрович. - Со мной был один из местных активистов.
      - Кажись, Гриша!.. - радостно воскликнул он. - А я-то думаю, что-то знакомый голос... Да и яму, где скрывались, сразу точно указал! Ой! Дорогие гости наши... - Он не сумел договорить - я крепко обнял Степана Петровича, и у него, как и у меня, навернулись на глаза слезы.
      До рассвета просидели мы со Степаном Петровичем и его женой, вспоминая не столь еще тогда далекие тяжелые времена. Утром хозяин пошел меня провожать.
      - А помнишь, Устиныч, как встречали мы новый, 1944 год? - уже расставаясь, у самого Ястребиново грустно спросил Чернобай.
      Как можно забыть ту ночь! С волнением и подъемом готовились мы встретить Новый год, ждали его в полной уверенности, что это будет год полного разгрома фашизма, окончательного освобождения нашей Родины от немцев.
      Еще часа за три до новогодней полночи, помню, услышали со стороны Буга частую перестрелку, сопровождаемую разноцветным фейерверком ракет, и решили, что это прорвались наши части. Послав в разведку девчат, сами вышли из убежища и, оценивая обстановку, начали решать, куда идти, чтобы скорее встретиться с наступающими частями. Тем временем стрельба из оружия всех калибров со стороны Ястребиново, Контакузинка усиливалась. И вдруг мы услышали песню - пели вроде бы наши девчата, возвращавшиеся из разведки. "Раз поют, - подумали все, значит, наши совсем близко, надо торопиться". Но настораживали неожиданные выкрики Нилы и Милы: "Ховайтесь! Ховайтесь!" Это совсем не вязалось с текстом песни. Когда же девчушки вбежали во двор дома, крикнув: "За нами гонятся!", мы пулей рванули в сарай, в свой погреб.
      Те роковые полчаса, пока на этот раз немцы, а не румыны делали обыск в доме и во дворе, нам показались вечностью. Особенно жутко было, когда они вошли в сарай и овчарки, яростно лая, бросались из стороны в сторону. Автоматная очередь прошлась по стенам сарая, несколько пуль, прошив крышку нашего тайника, ушли глубоко в землю...
      Немцы наконец ушли. Тогда насмерть перепуганные Нила и Мила наперебой принялись рассказывать нам, что же все-таки произошло. Оказалось, что никакие войска в районе Буга и соседних деревень не появлялись. Беспорядочная стрельба возникла среди перепившихся немецких солдат, недавно прибывших с фронта. Как и почему за нашими девчатами увязался немецкий патруль, кого он искал в доме Степана Петровича - так и осталось невыясненным.
      * * *
      В конце февраля учительницы-связные передали нам, чтобы мы были готовы переправиться к партизанам. Ранним утром следующего дня, распрощавшись с семьей Степана Чернобая, в сопровождении незнакомого подпольщика, мы поехали куда-то на колесной подводе, запряженной хорошей лошадью. К вечеру того же дня добрались до местечка Веселиново. Здесь размещался партизанский отряд "За Родину", здесь нам предстояло жить и работать в подполье около месяца, пока отряд не соединился с наступавшими войсками Красной Армии.
      Веселиновская подпольная группа, насколько мне было известно, не имела связи с Большой землей. Но боевая работа партизан в фашистском тылу причиняла немцам немало забот.
      Жили мы глубоко под землей, в вырытой и построенной под неприметным домом землянке. Как рассказывали, эту землянку рыли несколько месяцев, притом только ночью, вынося землю в мешках далеко в поле. Размеры ее были довольно внушительные. Достаточно сказать, что около двух лет размещалось там и вело работу веселиновское подполье. В последние несколько недель - вплоть до освобождения - в этом подземелье собрали всех активистов и даже просто подозреваемых полицией и немецкой комендатурой местных жителей, чтобы сохранить им жизнь и подготовить вооруженное восстание к моменту подхода частей Красной Армии. В общей сложности там скрывалось более пятидесяти человек.
      Помню, как нас троих привели в дом и, открыв замаскированный в подпечье лаз, предложили спускаться вниз. В этот лаз, обложенный мешками с мукой, по специальной лестнице предстояло спуститься на глубину до трех метров, затем, как по траншее, ползти около двух метров по прямой, а дальше опять вниз. А там уже и вход в землянку, где были устроены двухэтажные нары для отдыха. Посередине помещения располагались ружейные пирамиды с разнокалиберным оружием различных марок, большой стол с пишущей машинкой, на которой печатались листовки, распоряжения, поддельные справки. Запасный выход шел под домом и выводил на поверхность во дворе, за сараем.
      Помню, 29 марта 1944 года на рассвете, мы все, размещавшиеся в землянке, и другие действовавшие в районе подпольщики завязали в Веселиново бой с отступавшими немецкими и румынскими частями. Перед этим руководство подпольем послало навстречу нашим частям разведчиков с просьбой побыстрее, хотя бы передовыми отрядами, оказать помощь восставшим. Советские войска мы встретили уже будучи хозяевами Веселинова.
      Трудно передать радость этой встречи. Первые дни я никак не верил, что могу свободно ходить, говорить - жить...
      Когда руководители вновь созданного райкома партии и райисполкома вместе с командованием частей, освободивших райцентр, осмотрели землянку, где работали подпольщики, даже видавшие виды были поражены. Тогда предлагалось сохранить ее для потомства как память о героической борьбе нашего народа с фашизмом. К сожалению, не удалось...
      К слову сказать, и о боевых действиях подпольщиков Веселинова теперешние его жители мало что знают. А подвиг веселиновских патриотов не должен быть забыт. Узнав приблизительное место базирования наших полков, получив удостоверения, характеристики о работе в подполье, мы трое, Василий Скробов, Михаил Смертин и я, по-братски распрощались и направились в разные стороны на поиски своих.
      По пути я зашел к Степану Чернобаю, где переночевал - уже по-человечески, не в погребе, как бывало. Утром тепло простившись с хозяевами, двинулся дальше - в направлении Николаева, где состоялась моя встреча - если ее можно так назвать - с друзьями-летчиками.
      Проходя по улицам, часто останавливаясь и читая расклеенные газеты и журналы, я вдруг увидел портреты Героев Советского Союза. Среди них узнал летчиков нашей дивизии: Покрышкин, братья Глинка, Бабак, Лавицкий, Шаренко, Речкалов... "Родные мои!.. Герои!.." - радостные, светлые мысли теснились у меня в голове, а на глазах навернулись слезы. Видно, задержался я у журнальных фотографий. Уже прохожие останавливались, подозрительно и недоверчиво приглядываясь ко мне. Помню, один из них, с пустым правым рукавом и медалями на груди, резко бросил мне:
      - Что тут слезу пускаешь? Сам мог бы таким стать! На фронт идти надо, а не отираться по тылам...
      Мог ли он знать, что творилось на душе у этого "отирающегося по тылам". Только 20 апреля 1944 года мне удалось добраться до родного полка.
      В родном полку
      Не так-то просто в суровые военные годы узнать место расположения нужной тебе воинской части. Люди насторожены, подозрительны, а уж мой внешний вид никак не располагал к доверительности. И все же, продвигаясь в юго-восточном направлении через Николаев, Херсон, я получал подтверждения, что иду правильно.
      Несколько раз в нерешительности спрашивал пилотов: "Где же базируется 9-я истребительная дивизия?" Пилоты недоверчиво смотрели на меня, порой посылали по-русски бог весть куда... Тогда, встретив однажды молодцеватого старшего лейтенанта в кожаном реглане, я пошел на хитрость:
      - Разрешите обратиться, товарищ полковник?
      - Ну валяй обращайся! - ответил он, явно довольный моей немудрящей лестью.
      - Не знаете ли вы таких летчиков, как Покрышкин, братья Глинка? - начал издалека.
      - Кто же их не знает! Не только знаю, но и воюем вместе. А ты чего хотел-то? Сам кто будешь?
      - Да родственник я ДБ и ББ. Разыскиваю их. Вы вот, видать, знаете, где найти. Небось тоже герой? - давил я на психику "полковника".
      - Ну еще не герой - жду указа, - не преминул он уточнить и сдался: - Дуй в район Большого Токмака, там отыщешь своих Глинок!
      Я решил пробираться через Херсон, Каховку на Мелитополь. Как же хотелось остановиться в Каховке, зайти в тюрьму, где совсем недавно пришлось пережить столько ужасов! Но желание поскорее встретиться с боевыми друзьями неутомимо вело вперед. Вот только никак не верилось, что своих однополчан найду там, откуда сам не вернулся из боя... Одолевали сомнения: "Уж не по ложному ли следу иду? Почему не двигается наша дивизия вперед? Ведь фронт далеко за Днепром, а Большой Токмак - это глубокий тыл".
      Приближающаяся встреча радовала и тревожила: как встретят друзья? Не отвернутся ли? Поверят ли пережитому?..
      И вот солнечным весенним утром 20 апреля 1944 года на попутной машине я приехал в село Черниговку, где размещался наш 100-й гвардейский авиаполк. Надо же такому случиться - первым встретился мне Василий Сапьян, мой верный ведущий. Я узнал его еще издали. Был он в какой-то неформенной фуражке, в кожаной куртке, из-под которой виднелась гимнастерка, в широких бриджах и хороших сапогах.
      Я подошел уже совсем близко к товарищу-сердце стучит так, словно вырывается из груди, ноги почти онемели. Вот мы уже поравнялись, хочется крикнуть от радости, обнять Сапьяна, как родного, но ведущий не узнает меня, проходит мимо.
      Сделал еще два шага и, решительно обернувшись, окликаю его:
      - Василий, не узнаешь, что ли?
      Не по внешнему виду, скорее по голосу да, наверное, еще по каким-то необъяснимым приметам узнал меня Сапьян. Мы крепко обнялись.
      - Не может быть! Живой... ты ли? Мы ведь похоронили тебя, а ты с того света! - взволнованно говорил ведущий, не отпуская меня и словно опасаясь, что какая-то сила может разлучить нас. - Что же мы стоим? Скорее к пилотягам... Вот новость-то будет!
      Пока мы шли в штаб, неизвестно каким образом, но слух о моем возвращении уже распространился, и толпа однополчан вокруг нас росла с каждым шагом. Меня обнимали, хлопали по плечу, жали руки - в общем, стояла взволнованная атмосфера встречи, какой я даже не представлял себе. Вдруг прозвучал резкий сигнал автомашины. Все расступились, и из подъехавшей эмки вышел наш Батя комдив Дзусов.
      - Что происходит? Что за митинг? Или поймали кого? - ни к кому конкретно не обращаясь, спросил комдив.
      Все присутствующие, перебивая друг друга, пытались доложить Дзусову о происшедшем и подталкивали меня вперед, но комдив так и не мог разобрать, в чем дело. Тогда наш ББ зычным голосом и властным взмахом руки прекратил шум.
      - Пропажа нашлась давняя, товарищ полковник, - доложил деловито, - вот и радуемся, не знаем, как отметить.
      Комдив подошел ближе, внимательно всмотрелся сквозь массивные очки в мое лицо и узнал меня.
      - Эх, дундук ты этакий! Где бродил так долго? - Слова его звучали вроде сурово, но и тепло, по-отечески. - Ладно, соловья баснями не кормят! Берите, Сергей Иванович, сокола. Примите, оденьте. Как обхарчуете - в дело.
      - Примем наилучшим образом: в свой ведь дом вернулся, - ответил стоявший рядом с Дзусовым коренастый, крепкого телосложения майор с Золотой Звездой Героя на груди.
      Это был новый командир нашего 100-го истребительного авиационного полка Сергей Иванович Лукьянов, о котором я много слышал как о храбром воздушном бойце и опытном командире эскадрильи братского 16-го гвардейского авиаполка.
      - А теперь, товарищи, расходитесь по местам. Готовьтесь к большой работе! - загадочно улыбаясь, сказал полковник Дзусов и, садясь в машину, добавил: Вот по этому случаю спешу на вызов к командующему.
      Но не за получением боевой задачи, как оказалось, спешил наш комдив к командующему. Через несколько дней Дзусов получил назначение на должность командира истребительного авиационного корпуса, ему присвоили звание генерала. Войну он закончил Героем Советского Союза. А командиром дивизии назначили полковника Александра Ивановича Покрышкина. Это была достойная замена ушедшему на повышение Дзусову.
      У вас же в полку тоже произошли изменения. Помощником командира полка по воздушно-стрелковой службе был назначен Иван Бабак. Несмотря на свое новое должностное положение, Иван по-прежнему оставался скромным, даже застенчивым человеком. Как и большинство друзей, он встретил меня с искренней радостью. А я смотрел на Ивана и глазам не верил: это же сам Бабак, который там, в Николаеве, смотрел на меня добрыми глазами со страниц журнала так же доверчиво, как и теперь. Словом, весь тот памятный день встречи я был во власти друзей, ряды которых заметно поредели. А у оставшихся на груди появились боевые ордена.
      Опытными воздушными бойцами зарекомендовали себя Кондратьев, Синюта, Антоньев, Лихонос. Это были уже зрелые летчики, асы. Получил звание лейтенанта и орден Красного Знамени Петр Гучек, мой земляк и однокашник. Был он до крайности стеснителен и робок на слово, но не на дело. В те суровые годы многие из нас не научились еще бурно и красноречиво выражать свои чувства и мысли. Поэтому при встрече Петя лишь неуклюже обнял меня сильными руками и тихо, как бы только мне одному сказал:
      - Отомстим, браток! Дерево сильно корнями, пилоты - друзьями.
      Я искал глазами своего командира эскадрильи Николая Лавицкого, но почему-то не находил.
      - Командиру эскадрильи доложить бы, - обратился я к Сапьяну и увидел, как тот опустил глаза и, отвернувшись в сторону, с болью в голосе ответил:
      - Не доложишь... Никогда уж не будет принимать докладов наш дорогой Николай Ефимович...
      - Когда, как, где?.. - только и сумел произнести я.
      - Совсем недавно погиб Николай. Не все еще в полку и верят, что нет его среди нас. Как случилось - расскажу попозже, вечером, - ответил Сапьян.
      После ужина я узнал подробности гибели Николая и многое из его недолгой, но яркой жизни.
      Родился Николай на Смоленщине. Отец его Ефим Егорович и мать Анастасия Федоровна, потомственные крестьяне, воспитали в сыне большое трудолюбие, честность, любовь к родной земле и природе.
      Учителем светлоголового худенького Коли в его родной деревеньке Слободы был Вениамин Петрович Гриценко, у которого двое сыновей стали летчиками. Об этом знали все деревенские мальчишки, и все до одного хотели, как братья Гриценко, летать в небе. Когда же мужественные пилоты, сыновья старого учителя, погибли в небе Испании, решение Николая, окончившего тогда седьмой класс, утвердилось окончательно - только в небо.
      Отец с матерью решили по-другому и отправили сына к тетке в Москву работать в торговле. Но узнав о наборе в аэроклуб, Николай немедля записался туда.
      Так начался его путь в авиацию: аэроклуб, Борисоглебская школа пилотов... Боевое крещение младший лейтенант Лавицкий принял осенью сорок первого в небе под Одессой. А к первой военной весне Николай был уже одним из лучших воздушных бойцов полка.
      Как-то в апреле 1942 года, увлекшись воздушным боем, Лавицкий почти без бензина произвел вынужденную посадку на аэродром, где базировался наш полк. На войне это не было редкостью. И пока техники заправляли его самолет, Николай познакомился со многими нашими летчиками, с большой радостью встретил лейтенанта Павла Берестнева, которого знал годом раньше.
      Но вот с КП полка взвилась красная ракета - сигнал группе капитана Забоштана, которая вылетела на выполнение боевого задания. Пристроился к этой группе и Николай Лавицкий. Правда, без разрешения командования. Где там было искать кого-то!
      Вскоре после взлета группа Забоштана завязала бой с фашистскими бомбардировщиками, прикрытыми "мессерами", и прибывшие на КП генералы Белецкий и Климов никак не могли понять, откуда в наших боевых порядках лишний самолет. К тому же чужак вызывал у них немалое восхищение дерзостью своих атак, грамотным маневром, метким огнем. В этом бою наши летчики одержали крупную победу, весомый вклад в которую внес Николай.
      Через несколько дней лейтенант Лавицкий был переведен в наш 45-й истребительный авиационный полк. С каждым вылетом зрело боевое мастерство летчика. В небе Кубани он - уже командир звена - был в числе лучших бойцов, о которых писали в газетах, передавали по радио. Там, над знаменитой Голубой линией и встретился я со своим будущим ведущим, командиром эскадрильи.
      Несмотря на громкую славу, мой комэск ничем не выделялся среди других разве что лентой боевых орденов. К концу, 1943 года к этому ряду добавились еще ордена Ленина, Александра Невского, а сверху - Золотая Звезда. Тогда на боевом счету Николая было 22 сбитых фашистских самолета, около 300 боевых вылетов, десятки штурмовок, об одной из которых я помню и по сей день.
      ...На рассвете 23 сентября сорок третьего меня долго будили.
      - Вот черт, Горачий не просыпается! Наелся чего-то сонного, что ли, или пилюлю какую врач дал?.. - ворчал Женя Денисов, пытаясь поднять меня с постели, но я всякий раз падал обратно, сломленный крепким сном.
      - Грицко, вставай! Лавицкий мотор запускает, на охоту тебя берет. Дуй побыстрей, а то сам полечу! - Эти слова Денисова подействовали на меня, и через пару минут я уже бежал к самолету.
      На стоянке действительно ждал комэск.
      - Продирай глаза пошире, Горачий, смотри па карту. Пойдем в район Мелитополя, может, с рассветом где эшелон с фашистами прихватим, а нет - так прогуляемся по траншеям, фрицам настроение поднимем.
      Комэск разъяснял мне задачу, показывая па карте участок железнодорожного перегона, передовой линии фронта.
      "Свободная охота" как способ боевых действий применялась в последнее время все чаще и чаще. Как правило, пара специально подготовленных летчиков скрытно и внезапно вылетела в заранее намеченный район. К таким объектам относились железнодорожные перегоны, узлы, полевые аэродромы и многое другое. Что же касается слов "прогуляемся по траншеям", то это было что-то повое в задумке Лавицкого.
      Когда мы взлетали, солнце еще не появилось на горизонте, а на высоте 2000 метров его красно-белый диск уже был виден наполовину. У линии фронта снизились до бреющего. На железнодорожном перегоне к северу от Мелитополя оказалось пусто. Мы прошли в фашистский тыл вдоль шоссе на Асканию-Нову. На одном из участков заметили несколько автомашин, направлявшихся к фронту, и обстреляли их. Две машины сразу загорелись, и солдаты разбежались, прячась в кюветах.
      Вернувшись к передовой, Лавицкий скомандовал:
      - Будем работать здесь. Смотри за воздухом!
      При первом заходе фашисты в траншеях еще, видимо, спали. Когда же прогремели наши пулеметы и пушки, паника у немцев поднялась невообразимая внезапность ошеломила противника. Похоже было, что мы попали на участок передовой, где сосредоточилось много вражеских войск и техники, готовящихся держать оборону.
      Три захода вдоль траншей - и боеприпасы у нас иссякли, но Лавицкий продолжает штурмовку вхолостую. Я заметил, что у самолета ведущего выпущено шасси, хотя и не полностью. А мы все снижаемся на недопустимо малую высоту, и гитлеровцы разбегаются в разные стороны, падают, прижимаясь к земле.
      - Николай, боеприпасы кончились, начинают обстреливать - пошли домой... попытался было я охладить боевой задор комэска.
      - Погоди, Горачий! Еще заходик. Видишь, стервы окопались, вышибем их отсюда! Давай за мной...
      Машина Лавицкого опускалась настолько низко, что за самолетом вздымалась пыль, и казалось, он вот-вот врежется в землю в азарте атаки. На мои предостережения Николай не реагирует. Тогда я решил слукавить:
      - Что-то мотор чихает, а у тебя шасси выпало. Давай к аэродрому поближе...
      Подействовало. Делаем небольшую горку, разворот на курс 90 градусов - и я вздыхаю облегченно.
      Когда зарулили на стоянку, мотор моей машины действительно стал чихать и остановился. Бензина в баках уже не было. Я вылез из кабины на плоскость, и тут к моему мотористу подбежал механик Лавицкого:
      - Иван, осмотри самолет внимательно - мой весь в грязи, а в колесах шасси трава и кустарник! Откуда бы?..
      Так и осталось для меня загадкой, всерьез ли намеревался тогда наш комэск рубить головы фашистам шасси своей машины. Зная характер Николая, его азарт, ненависть к врагу, неугасимое желание мстить за родных и близких, думаю, что Лавицкий не шутил...
      Да, я был уверен в мастерстве своего командира и допустить мысль о его гибели в бою никак не мог. Только нелепый случай, злой рок могли погубить Николая.
      Так оно и случилось. В начале марта 1944 года группа летчиков во главе с капитаном Лавицким убыла в глубокий тыл, в Закавказье, откуда должна была перегнать для пополнения полков дивизии новую партию самолетов.
      10 марта группа Николая, собравшись после взлета в боевой порядок, взяла курс на запад. Вот уже позади и справа остался Каспий. Слева - отроги Главного Кавказского хребта. Погода прекрасная. Ровно, монотонно, без перебоев гудели моторы новых машин. Казалось, что неоткуда прийти беде. И вдруг скорее чутьем пилота, чем по показаниям приборов, Николай догадался о неполадках в моторе. Аварийная обстановка быстро нарастала: упала тяга, самолет, теряя скорость, пошел на снижение. В кабине появился предательский едкий дым. А внизу Гудермес, небольшой кавказский городок. Взглянув на землю, Лавицкий увидел впереди крупную железнодорожную станцию и множество цистерн с бензином.
      Значит, надо отвернуть, а то случится беда... Покинуть самолет, выбросившись на парашюте, уже невозможно - поздно. Плавный отворот - только бы не упасть на составы! В кабине огонь - жжет руки, лицо. Неимоверными усилиями воли и мускулов Лавицкий отвернул самолет от железнодорожных составов, выровнял его, но тут же без скорости упал на вспаханное поле, рядом с железной дорогой. Николай все-таки пытался вылезти из горящей факелом машины, но не успел - оглушительный взрыв потряс воздух...
      Много было очевидцев героической смерти нашего комэска. И в тот апрельский вечер сорок четвертого, когда я слушал рассказы однополчан о гибели Лавицкого, и сейчас спустя многие годы, он все равно среди нас. Его знают и помнят, и не только боевые друзья.
      В солнечном Гудермесе одна из улиц носит имя Николая Лавицкого. На его родине, в селе Шиловичи, средней школе присвоено его имя, и пионерская дружина также носит имя Лавицкого. Сейчас в Шиловичах создан музей героя. Уже после войны останки Николая Лавицкого перезахоронили в Мариуполе, ныне переименованном в Жданов. Там, в парке на берегу Азовского моря, воздвигнут памятник бесстрашному летчику-истребителю.
      Забегу несколько вперед. Май 1978 года. Ветераны нашей 9-й гвардейской Мариупольской, Берлинской дивизии съехались в Жданов, который наша дивизия освобождала. Не описать радостной встречи с жителями города. В горкоме партии и в горисполкоме, на предприятиях и в школах тепло и сердечно встречали нас ждановцы.