- Соколик мой прилетел, ненаглядный, и опять за порог в далекие края, и опять я одна остаюсь. Младшенький Володька опять же в разлуке, на чужбине. Ох, горюшко мое, за что же меня так карает всевышний!..
      Я уже не спал. От горьких материнских слез комок подкатился к горлу трудно утешить перенесшую столько горя мать.
      - Родная, что так маешься? Теперь все будет хорошо, скоро и Володя вернется. А там, может, и я поближе буду, станешь в гости приезжать.
      - Сынок мой родненький, знать, не дождусь я того дня, чтобы вы собрались в родную хату. Повырастали, разлетелись, слава богу, хоть выжили...
      Расставание наше было нелегким, безрадостным...
      * * *
      Через несколько дней; и, конечно, снова с большими приключениями, я доехал до города, где предстояло учиться на курсах. Следов войны здесь не было, но уровень жизни населения оказался не намного выше, чем в районах, пострадавших от фашистской оккупации. И здесь все отдавалось фронту во имя победы, а теперь люди делились последним, как братья и сестры, помогая восстанавливать разрушенное.
      Сдав документы, я направился в общежитие. Навстречу попалась группа офицеров, по разговору за версту было слышно - пилоты. Ребята выразительно жестикулировали руками, и, хотя до них было еще несколько метров, в глаза мне сразу бросилась хорошо знакомая фигура, чем ближе, тем яснее и отчетливее. Капитан с множеством орденов на груди - бывший командир отделения Вася Гущин, старшина четвертого звена нашей доброй памяти третьей эскадрильи Батайской летной школы.
      Мы с Василием были не только старшинами звеньев, но и хорошими друзьями. И вот уже более трех лет, как расстались после окончания школы.
      - Братцы, привидение! Сам Гришка-белорус воскрес! - прогудел баском капитан и кинулся мне навстречу. - Откуда, куда, вообще, ты ли это? Слух был еще в сорок третьем - тебя вычеркнули из живых. А ты вот он, и даже с ногами, с головой и уже старший лейтенант...
      Мы остались вдвоем и, перебивая друг друга, залпом начали выкладывать, хоть и вкратце, каждый о себе, о своей фронтовой жизни.
      - А я вот на курсах комэсков уже четвертый месяц. А сегодня еду в краткосрочный отпуск - на свадьбу в родной Брянск.
      Я не успел даже расспросить, на какую свадьбу, на какое время отпущен Василий, как он ошеломил меня своим быстро созревшим решением:
      - Григорий, у тебя до начала занятий еще почти двое суток. Как хорошо! Махнем со мной в наш Брянск, отгуляем свадьбу, посмотришь моих.
      - Но я ведь только документы и пистолет сдал в штаб и никому даже не представился. Надо бы предупредить, - попытался возразить я.
      - Большое дело! - воскликнул Василий. - Тут таких, как ты, десятки! Тебя и неделю не хватятся. Поехали, поехали - времени уже в обрез, поезд скоро отходит.
      Не мешкая, не рассуждая и не думая о последствиях, я уехал с Васей Гущиным в Брянск на свадьбу, Дорога по нынешним временам не дальняя, но тогда-то мы знали, что меньше чем за сутки до Брянска не добраться, поэтому, когда втиснулись в плацкартный вагон, сразу же позаботились занять хотя бы верхние полки - немного отдохнуть. Благодаря находчивости Василия сделать это вскоре удалось. И все же без ЧП не обошлось. Забираясь наверх, я за что-то зацепился и неуклюже упал. В суете, вагонной неразберихе пассажиры все же заметили, что человек ударился, возможно, получил травму, и заволновались.
      - Помогли бы фронтовику залезть на полку-то, кто покрепче!
      - Я вот это сразу заприметила, какой слабый он, энтот летун - кабы б ни с гошпиталя только... - сердобольно запричитала пожилая женщина.
      - А я вот слышал, и, говорят, в газетах даже писали, что летчики и без ног воевали - на деревяшках! - громко перебил всех крепкий веселый матрос и обратился ко мне: - Братишка, может, и ты на деревянной ноге?..
      Такое неожиданное внимание пассажиров смутило меня.
      - Руки и ноги мои, настоящие, голова - деревянная, - шуткой попытался я оправдать свою оплошность, - соображает медленно...
      И тут Василий Гущин, устроившись на соседней полке, будто впервые увидел меня и серьезно заметил:
      - Гриша, а вид-то у тебя, действительно, не богатырский. Потому и старухи сочувствуют. Что так отощал?
      - Да ты не смотри, что худ - я жилистый, - ответил Василию. - А люди так хорошо говорят о нашем брате, потому что любят летчиков!
      - Ну ладно, ладно, летчик, - остановил Василий, - расскажи лучше о себе: где воевал, где войну закончил?
      И полилась неторопливая дорожная беседа, и припомнились вехи славного боевого пути моего 100-го истребительного авиаполка.
      ...На Кубани мы стали гвардейцами. 18 июля 1943 года в разгаре боев нам вручили гвардейское Знамя.
      В Польше 19 февраля 1945 года авиационный полк получил собственное почетное наименование - Ченстоховский. А затем награды полка - орден Александра Невского, орден Богдана Хмельницкого.
      Пятьдесят шесть раз перебазировались мы с аэродрома на аэродром до майского победного дня. Трудные вехи...
      - Но мне, Вася, повезло. Войну я закончил у самого Берлина! А потом полк перелетел в Австрию, - как мог, в общих чертах начал я рассказ о том, где мы шли и как шли к победе в этой войне.
      - Гриша, ну а как тебе Австрия? Расскажи-ка что-нибудь интересное. Был в Вене? - не унимался мой старый батайский приятель. - Как там голубой Дунай?..
      - Дунай, Вася, как Дунай. Течет - куда ему деться? А вот по Вене и в Венском Лесу я бродил, как по своей родной деревне Сахаровке.
      - Уж так и по деревне! - усмехнулся Василий.
      А мне и в самом деле как-то по-особому запомнился этот город. Удивительны его архитектурные ансамбли, обилие памятников, фонтанов, парков. Запомнились собор Святого Стефана - величественное готическое сооружение средневековья, фонтан Рафаэля Доннера - одно из многочисленных украшений Вены, монументальные здания Венской оперы, Музей изящных искусств, жемчужина венского барокко парковый дворец Бельведер.
      Успел я побывать и во дворце Шенбрунн, на балконе которого стоял в свое время перед венцами король вальса Иоганн Штраус. Да что там говорить, после долгого огненного пути, жестоких воздушных боев, атак, которые выветривали, кажется, всю твою душу, старинный город у подножия Венского Леса навеял на бойцов в первые мирные дни светлые чувства. И пошли плясать на Дунае русские свадьбы!..
      В те дни и мои многие однополчане навсегда связали здесь свои судьбы с девчатами, которые шли вместе с нами трудными дорогами войны. В кругу боевых друзей отметили торжество обручения и мы с Валей. Так что, скорее, не от средневековой готики, не от шедевров венского барокко и стал мне как-то по-особому дорог этот далекий от наших белорусских лесов город.
      К слову сказать, когда мы пролетали над Веной, она показалась мне сильно разрушенной. Заснеженные вершины Австрийских Альп, суровые перевалы, ущелья, которые в свое время преодолевали суворовские чудо-богатыри, сверкали под весенними солнечными лучами, а город лежал в какой-то мрачной серой дымке. Вена и в самом-то деле сильно пострадала. В этом мы вскоре убедились...
      Гитлеровцы, придавая удержанию Вены особое значение, для непосредственной обороны ее создали группировку войск в составе восьми танковых и одной пехотной дивизий, пятнадцати отдельных пехотных батальонов и отрядов фольксштурма. Город представлял собой крупный узел коммуникаций - здесь сходились десять железнодорожных, двенадцать автомагистралей, ведущих во многие европейские государства. Так что и сама Вена и ближние подступы к ней были сильно укреплены. На улицах города немцы возвели баррикады, все мосты через Дунай и Дунайский канал подготовили к взрыву. А в живописных венских парках, садах и скверах были размещены огневые позиции артиллерии.
      Немецко-фашистское командование предъявило жителям Вены требование обороняться, не сдавать советским войскам город, не задумываясь над тем, что он может быть полностью разрушен.
      И все мужское население Вены от 16 до 60 лет немцы согнали в отряды фольксштурма, вооружили фаустпатронами, готовя их к уличным боям.
      Тогда командующий 3-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин обратился к жителям австрийской столицы со специальным воззванием, в котором говорилось:
      "Жители города Вены! Красная Армия, громя немецко-фашистские войска, подошла к Вене...
      Час освобождения столицы Австрии - Вены от немецкого господства настал, но отступающие немецкие войска хотят превратить Вену в поле боя, как это они сделали в Будапеште. Это грозит Вене и ее жителям такими же разрушениями и ужасами войны, которые были причинены немцами Будапешту и его населению"{1}.
      Командующий 3-м Украинским фронтом призвал австрийцев вложить свою долю в дело освобождения Австрии от немецко-фашистского ига, и это воззвание было принято жителями Вены. Многие из них участвовали с нашими войсками в освобождении родного города. И 13 апреля войска 3-го Украинского фронта при содействии войск 2-го Украинского фронта после упорных уличных боев овладели столицей Австрии.
      Немцы успели взорвать в городе многие здания, подожгли собор Святого Стефана, парламент, Бургтеатр. Но под весенним солнцем быстро восстанавливалась мирная жизнь Вены, зазеленели ее парки, бульвары. Все чаще и в репертуар наших гармонистов между песнями про "Темную ночь", "Землянку" да "Огонек" врывался вальс Штрауса "На прекрасном голубом Дунае".
      ...Не помню, удалось ли нам тогда с Василием Гущиным поспать по дороге на свадьбу, но наговориться с ним мы вполне успели. В полуразрушенный Брянск наш поезд прибыл вовремя. Двое суток пролетели быстро. А вот на обратном пути произошла задержка - не попали на нужный поезд, так что опоздал я к началу занятий на сутки. Меня же все это время разыскивали по городу, и в милицию заявили, и телеграмму в полк послали - следов старшего лейтенанта Дольникова обнаружить не удавалось! Да, ЧП не из приятных... И что говорить, появление мое было для руководства курсов как явление Христа народу. А дальше, не вникая в суть дела, да и ясность была полная, мне объявили пять суток ареста. Так что учеба моя на курсах началась с гауптвахты.
      Но, к моему удивлению, уже на вторые сутки я получил освобождение: приехал Василий Гущин и похлопотал перед самим начальником школы полковником Матвеевым, приняв вину на себя. Мы торжествовали, считая, что справедливость восстановлена. Мог ли я тогда, в свои 22 года, правильно оценить всю тяжесть совершенного проступка! Да и не только я. Наказанием боевого пилота возмущались многие мои товарищи по учебе, ошибочно полагая, что война дала нам, как победителям, какое-то право на некоторую вольность. Все мы были тогда еще очень молоды...
      Однако урок начальника школы Матвеева я запомнил надолго. Поначалу, признаюсь, беседу полковника принял как пустую формальность. Сейчас же понимаю, что, опытный командир-наставник, педагог, он умел разбираться в людях и во мне увидел вовсе не закоренелого нарушителя воинской дисциплины.
      К слову сказать, психологи утверждают, что каждый человек имеет некий "внутренний манометр", с помощью которого довольно точно оценивает себя. Но признаться, высказать результаты самооценки, строго спросить с себя - такое может не каждый. Для этого надо обладать мужеством.
      В одной древней легенде утверждается, что римский император Цезарь специально держал при себе человека, который, как только правитель просыпался, вещал: "Цезарь, ты не великий!" Говорят, император учредил этот ритуал, чтобы сеять у себя семена критического отношения к самому себе.
      Не в легенде, а в реальной действительности наших дней критически требовательное отношение к себе, к окружающим, не мелочное самокопание, а строгий самоанализ необходимы каждому. И вовсе не для того, чтобы угодить себе, а для того, чтобы мобилизовать свою волю, свои силы и полнее отдаться любимому делу, а в особых обстоятельствах и решиться на подвиг.
      К сожалению, в буднях армейской жизни, в воспитательной работе нет-нет да и встретится этакий ретивый служака, по всякому случаю готовый рубить с плеча. У таких начальников и дела по службе, как правило, хуже, и дисциплина воинского коллектива, поддерживаемая взысканиями да окриками, ненадежная. Мне за долгие годы армейской жизни везло на хороших людей, по-разумному строгих, требовательных командиров. Многие имена их со временем стираются в памяти, а школа, закалка их - навсегда...
      Но вот два месяца напряженной учебы позади - пора разъезжаться. Многим казалось, что высокоподготовленные преподаватели дали нам всеобъемлющие знания, которых теперь хватит на всю жизнь. Прибыв к месту прежней службы, я действительно на первых порах поражал своих друзей и новой терминологией, и определенными, только что усвоенными теоретическими выкладками, но вскоре выдохся - сказывался недостаток общеобразовательной подготовки, глубоких знаний теории военного дела. Все больше и больше я сознавал, что надо учиться основательно, фундаментально. Но прежде чем попасть на учебу в академию, о чем уже постоянно думал, пришлось пройти суровую школу службы в отдаленных районах...
      ...Помню вечер в конце 1945-го. Мы с женой хлопотали, укладывая спать крохотную, двухмесячную дочурку Танюшу, которая по непонятной нам причине кричала до посинения. Непомерная родительская любовь, и неловкость, и жалость, и беспомощность не давали ощутимых результатов. Мы ссорились, упрекая друг друга в неопытности. И тогда я включил радио. Пел Лемешев свою любимую: "Еду, еду, еду к ней, еду к любушке своей..."
      - И так голова трещит - выключи ты это... - с досадой сказала жена.
      - Так это же Лемешев, Валюта! - удивился я.
      - Тут сам Шаляпин не поможет, - все более раздражаясь, проговорила Валентина, применив весь скудный запас методики обращения с малышами.
      Она уже совсем было потеряла надежду успокоить ребенка. Но в это время в дверь постучали, и в комнату вошел посыльный, внося с собой столб холодного воздуха. Стояла необыкновенно снежная для Европы зима.
      - Вам приказание! - произнес посыльный, как показалось, с сожалением.
      Плач дочки разом прекратился. А в том памятном приказании мне предписывалось утром следующего же дня убыть вместе с семьей в распоряжение Управления кадров в Москву.
      Судьба военного человека часто преподносит подобные неожиданности. Но чтобы вот так - за сутки распрощаться с полком, с которым прошел грозные годы военного лихолетья!.. Я прямо-таки остолбенел, не находя объяснений.
      - Гриша, а ты сбегай к Тулину (это был наш новый начальник штаба), может, ошибка? Как же так - уже завтра уезжать? Вот ведь и Танечка, видимо, приболела... - робко предположила Валентина.
      Но я был уверен, что ошибки никакой нет - приказ есть приказ, и никуда не пошел.
      К этому времени личный состав полка обновился более чем наполовину: проводили в запас старшего возраста механиков, оружейников, младших специалистов, в том числе и наших славных девушек. Уволились по болезни многие опытные летчики и техники.
      Я покидал свой родной 100-й гвардейский истребительный Ченстоховский орденов Александра Невского и Богдана Хмельницкого авиаполк, поспешно прощаясь с боевыми друзьями, - меня торопили. Забежав в штаб, поцеловал полковое Знамя. В эту недолгую минуту прощания с родным Знаменем передо мной словно прошли все те, с кем довелось разделить радость Победы.
      8223 боевых вылета совершили за годы войны летчики нашего 100-го истребительного, провели 975 воздушных боев. В этих боях мы сбили 502 фашистских самолета! Не случайно десять гвардейцев полка стали Героями Советского Союза.
      Я назову их имена:
      Бабак Иван Ильич. Он сбил 37 самолетов.
      Глинка Борис Борисович. Сбил 31 самолет.
      Лавицкий Николай Ефимович. Сбил 22 самолета.
      Гучек Петр Иосифович. Сбил 21 самолет.
      Бондаренко Василий Ефимович. Сбил 20 самолетов.
      Шаренко Василий Денисович. Сбил 16 самолетов.
      Дольников Григорий Устинович. Сбил 15 самолетов.
      Коваль Дмитрий Иванович. Сбил 13 самолетов.
      Берестнев Павел Максимович. Сбил 12 самолетов.
      Кудря Николай Данилович. Сбил 11 самолетов.
      50 гитлеровских самолетов сбил один летчик нашего полка - Дмитрий Борисович Глинка. Он был удостоен Золотой Звезды Героя Советского Союза дважды.
      В тяжелую минуту прощания со Знаменем полка я видел перед собой всех тех, кому не суждено было дойти до славной Победы, но кому дороже самой жизни была свобода Родины...
      Как отчий дом, как родную семью оставлял я свой боевой полк. На душе была печаль, тревожное ожидание неизвестного. Казалось, в жизни что-то оборвалось. Шел сильный крупный снег...
      В Москве я получил назначение на Дальний Восток. Мне снова предстояло командовать эскадрильей...
      Примечания
      {1}Внешняя политика Советского Союза в период Отечественной войны; Документы и материалы. М., 1947, т. 3, с. 172-173.