- Промазал малость. Прошу прощения - спешил с разведданными, понимаете ли...
      Сахаров и Чулаев вовремя пополнили наши ряды - опытных боевых летчиков у нас значительно поубавилось. На лечении в госпитале после аварии самолета Ли-2 находился Дмитрий Глинка, погиб в бою Василий Можаев, перевели в другой полк Ивана Свинаренко. Надолго вышел из строя и наш комэск Дмитрий Шурубов.
      Неожиданно его место приказали занять мне. Я не сразу осознал и большое доверие, и ответственность, внезапно свалившуюся на меня. Ведь эскадрилья это не только двенадцать боевых самолетов, несущих на себе грозное оружие: двенадцать пушек, семьдесят два пулемета, при необходимости - несколько десятков бомб. Эскадрилья - это прежде всего около сотни разных по национальности, складу характера и возрасту людей. Среди них двенадцать подчиненных тебе воздушных бойцов, с которыми не просто идти в бой, а вести их за собой.
      Конечно, отсутствие у меня командирского опыта сказывалось с первых дней. Случались ошибки, просчеты, недоработки, приводившие к бессонным ночам. Главным моим недостатком, как и в работе многих других молодых командиров, было неумение организовать работу подчиненных. Все хотелось сделать самому - и главное, и второстепенное. Не всегда отличая первое от второго, порой тратил попусту уйму времени, а дело от этого страдало.
      Но мне, признаться, в моем вступлении на командирскую стезю здорово повезло: за исключением летчиков, все руководители подразделений эскадрильи и по годам, и по опыту работы были намного старше меня. Так, у адъютанта эскадрильи капитана Березовского был самый большой воинский стаж. Службу свою он начал еще в двадцатые годы в кавалерии и только в конце тридцатых был переведен в авиацию на штабную должность. Опытный строевой командир, Березовский всегда отличался особой подтянутостью, аккуратностью и чуточку излишней официальностью. Инженером эскадрильи был капитан Михайлов, один из лучших специалистов, старший по званию и по годам среди технического состава.
      Меня, естественно, беспокоило, какие взаимоотношения установятся с моими заместителями при столь большом несоответствии в возрасте, опыте работы. Они же в свою очередь, ничуть не смущаясь, первыми без обиняков начали нужный всем нам разговор. Капитан Березовский тактично, не указывая мое воинское звание (я все еще был младшим лейтенантом), сказал:
      - Товарищ командир, нас не беспокоит ваша молодость и большая разница в звездочках на погонах. Мы знаем вас как смелого и опытного боевого летчика...
      - Что вы хотите этим сказать? - прервал я Березовского, ревниво оберегая свой командирский авторитет.
      - Мы хотим вас заверить, - продолжал он, - что сделаем все от нас зависящее, чтобы наша эскадрилья была лучшей в полку.
      - Так и должно, быть! Только не думайте, пожалуйста, что вы будете мною командовать! - совсем уж по-мальчишески, вызывающе заявил я в ответ.
      Мои добрые, надежные помощники хотели искренне помочь моему становлению. К сожалению, понял я это после того, как допустил массу ошибок. Так, уже на следующий день после вступления в должность я отправился наводить порядок в общежитии, где размещались наши эскадрильские оружейницы и мотористки. Не стучась, я открыл дверь в тот момент, когда девушки занимались вечерним туалетом. При моем появлении начался невообразимый визг и гам. Я же оторопел, увидев не положенное мужскому глазу. Раздались выкрики:
      - Не ослепни, командир!
      - Закрой бесстыжие глаза-то!
      - Девочки, да он же не нарочно, прикройтесь!..
      И я выскочил оттуда как ошпаренный. Несколько дней прошло в ожидании двусмысленных шуток сослуживцев. Однако девчата, поняв мою оплошность, сохранили посещение новым комэском их "будуара" в тайне.
      Второй урок я получил от капитана Петрова, временно исполнявшего обязанности заместителя командира полка. Как-то планировались очередные учебно-тренировочные полеты. Михаил Георгиевич ставил руководящему составу полка задачу.
      - Командирам эскадрилий плановые таблицы представить мне на утверждение к 18.00! - приказал он.
      Опыта в организации учебных полетов у меня не было, я даже не очень четко представлял себе, как правильно, соблюдая все летные законы, составить эту плановую таблицу. Стесняясь в этом кому-нибудь признаться, мучился в уединении весь день и все же к установленному времени приготовить таблицу не успел. Бегло посмотрев па представленный мной для утверждения график полетов, Петров с присущей ему иронией сказал:
      - Вы, лейтенант, опоздали с докладом на двадцать минут - на войне одно это уже преступно. А таблица составлена вами хуже, чем в автопарке батальона на выход автомашин. К 20.00 подготовьте плановую по всем правилам...
      Долго пришлось мне соображать, где и какие ошибки подметил Михаил Георгиевич в моей работе. Время шло, и к установленному сроку я составил новую таблицу, мало чем отличавшуюся от предыдущей.
      - Лучше, но далеко до требуемой. Кстати, лейтенант, у нас в полку многие знают, как это делается. Я жду вас в 23.00, - сурово произнес Петров, глядя куда-то в сторону.
      Теперь только я понял, что надо было сразу обратиться к товарищам. Обошел Сапьяна, Труфанова, Бабака, которые помогли составить плановую таблицу по всем законам. Уже глубокой ночью Петров утвердил ее.
      Еще несколько подобных практических уроков - и моему непомерному самолюбию и столь же щепетильной гордости наступил конец. Сейчас, пройдя школу жизни, я с благодарностью вспоминаю своих первых учителей и конечно же Михаила Петрова, так много давшего мне при командирском становлении. И в эскадрилье тогда было много опытных командиров и специалистов своего дела: и капитан Березовский, и капитан Михайлов, и техники звеньев лейтенанты Мичурин, Романов, Шимаев. Опираясь на них, я успешно решал поставленные задачи.
      Помню, как в короткий срок вводили мы в строй прибывших к нам молодых летчиков. Их было семь - младшие лейтенанты Симковский, Овечкин, Показ, Кочкин, Цикунов, Никитин, Бабий.
      Мой заместитель по летной подготовке Петр Гучек, командиры звеньев лейтенанты Борис Лихонос, Федор Тихомиров, Григорий Синюта, несколько позднее и Константин Щепочкин летали с ними на отработку техники пилотирования, слетанности в парах и звеньях по новому боевому расчету. А в заключение программы необходимо было облетать район боевых действий. Подготовка к таким полетам проводилась на уровне боевых, в состав группы более двух молодых пилотов не брали.
      Хорошо запомнился один из таких вылетов. При подготовке к нему особое внимание молодых летчиков я обратил на осмотрительность в воздухе:
      - Еще раз напоминаю известные, достаточно проверенные войной истины: не отрываться от ведущего - враг коварен и хитер, и, если мы его не видим, это еще не значит, что его вовсе нет. Будьте вообще готовы ко всяким неожиданностям. При полете над линией фронта выполняйте противозенитный маневр, особенно в районе переправ.
      Итак, взлетели шестеркой. Младший лейтенант Иван Бабий шел ведомым у меня, а Порфирий Показ - у лейтенанта Синюты.
      Ивана Бабия я знал по совместной службе еще в 25-м запасном авиаполку, куда он прибыл на переучивание. В его биографии было много путанного. По рассказам, первые два года войны он летал связным летчиком на По-2, затем участвовал в боевых операциях, но все время добивался направления на переучивание на истребитель. Наконец в декабре 1942 года прибыл в 25-й запасной авиаполк, где мы и встретились.
      Особенно любил Иван рассказывать. Память его была неистощима. Он обладал необыкновенным даром и искусством мимики. Выражение лица его, голос, ужимки все в рассказе его олицетворяло личность, которую он хотел представить. При случае и без случая Иван сыпал шутками, пословицами, но, признаться, остроумием не отличался, и со временем мы привыкли к этой его взбудораженности. А вот с переучиванием дело у Ивана затягивалось. Правда, похоже было, что он не очень-то переживал.
      И вот, прибыв в полк, Бабий попросился в мою эскадрилью. Летал он слабее своих товарищей - в воздухе терялся, ориентировался плохо. На земле же пытался компенсировать это своим балагурством, развязностью, чем вызывал только неприязнь у боевых летчиков.
      Иным был младший лейтенант Показ. Молчаливый, несколько угрюмый, с небольшими, вечно припухлыми глазами, он хорошо пилотировал, но ориентировался в воздухе тоже крайне слабо, иногда терял аэродром даже при полете в зону.
      Перед стартом я еще раз отдельно поговорил с Бабием и Показом о серьезности предстоящего полета. И мы взлетели.
      День стоял солнечный, видимость хорошая. У самой линии фронта, однако, появилась облачность. Тогда мы снизились под облака и пошли вдоль Вислы. Тихо, спокойно... Эфир молчит.
      Что ж, думаю, пока неплохо: молодые напряжены, конечно, до предела, опытные рассматривают места недавних и предстоящих схваток... И вдруг в этой тишине раздался крикливый тревожный возглас:
      - Борода! Я - Бабий! Слышу гул вражеских самолетов.
      Привычно осмотревшись, кроме своих, я никого не увидел:
      - Противника не вижу. Уточните! - передаю по радио.
      - Уточнить невозможно. Бабий слышит, но не видит противника, - ответил за моего ведомого Синюта.
      - Вот это слух! - поддержал Щепочкин. Ребята посмеивались над молодым.
      - Прекратить разговоры! - скомандовал я. - Справа обстреливают зенитки, доворот влево!
      Справа и ниже действительно появились многочисленные шапки разрывов снарядов "эрликонов". И тут Бабий, шедший на боевом интервале, подтянулся почти вплотную к моему самолету.
      - Бабий, займи боевой порядок. Так одним снарядом по обоим шибанут!.. приказал я.
      Ведомый неохотно отошел вправо.
      На посадку я завел группу к аэродрому так, чтобы молодые пилоты сориентировались не спеша - видимость несколько ухудшилась. Первым после роспуска должен был садиться Показ, но следовавший за ним Синюта перед третьим разворотом Показа из виду выпустил. Я запросил по радио о его месте - летчик не отвечал.
      Что-то сразу подсказало: аэродром Показ потерял. Приказав всем садиться, я начал набирать высоту над летным полем, запрашивая Показа по радио. Вскоре он отозвался.
      - Ты где? - спокойно спросил я.
      - Не знаю, - прозвучало в ответ.
      - Набери высоту 2000 метров, встань в круг и передавай мне, что видишь под собой, - приказал я.
      - Аэродрома не вижу!
      - Ну а что видишь? - Я старался сориентировать его на местности.
      - Вижу дорогу, по которой большое движение машин...
      Попробуй найти по такой информации иголку в стоге сена! И только когда Показ передал более характерный ориентир, я понял, что он крутится в десяти километрах от аэродрома, где я его тотчас нашел и привел на посадку.
      При рулежке в конце полосы я заметил поломанную "Кобру", возле которой уже собрались техники. Оказалось, вывел самолет из строя Бабий. Выполняя посадку на большой скорости, со сносом, он умудрился еще "скозлить", и, конечно же, столь грубого приземления передняя стойка шасси не выдержала. Не много ли происшествий для одного тренировочного вылета?
      Наг разборе полетов ни Показ, ни Бабий свои ошибки объяснить не смогли. Для летчика же это важно. Ясным становилось одно: придется долго и терпеливо учить их сначала на земле, затем уже в воздухе, прежде чем отправить на боевое задание.
      Надо сказать, Иван Бабий боевым летчиком так и не стал - его отправили в тыл. Показ продолжал летать, но со многими незадачливыми причудами...
      Зато успешно осваивали программу подготовки к боевым действиям остальные молодые пилоты - младшие лейтенанты Овечкин, Кочкин, Цикунов, Никитин, Симковский. Особенно мне приглянулся мой земляк - тихий, скромный, белобрысый, несколько сутуловатый белорус Владимир Симковский. Внешне он казался несобранным, вялым, по выправке и подтянутости мало походил на кадрового офицера. Однако это был сильный духом пилот, с хорошими волевыми и моральными качествами. Володя быстро усваивал летные навыки военного времени. Я все чаще брал его к себе ведомым при выполнении учебно-тренировочных полетов, каждый раз постепенно усложняя маневренность, и самолет Симковского следовал за моим не отрываясь. Хорошо ориентировался молодой летчик в воздухе.
      Когда мы закончили программу летной подготовки к боевым действиям и составляли в связи с этим новый боевой расчет эскадрильи, я не задумываясь назвал своим ведомым младшего лейтенанта Симковского. Владимир летал со мной до конца войны, показав при этом высокое летное мастерство и смелость. Правда, на выполнение самых ответственных заданий, когда в бой шли только "старики", я по-прежнему брал в напарники Константина Щепочкина. Но это случалось все реже и реже. Щепочкин уже сам успешно возглавлял пару - его верным ведомым был молодой летчик Цикунов.
      Так постепенно приобретая уверенность в летных делах эскадрильи, все реже допуская грубые просчеты, на земле руководить эскадрильей я никак не успевал. Многие вопросы решались без меня и, надо сказать, успешно, благодаря умению и опыту заместителей. Особенно упускались мною вопросы воспитательной работы. Несмотря на отчаянные старания, я невольно приходил к мысли, что по-настоящему командовать эскадрильей не могу - рановато. Это, безусловно, мучило меня, а признаться кому-нибудь в своей несостоятельности не позволяло самолюбие. Видимо, понимало это и командование полка. К счастью, помог случай.
      ...В тот первый морозный декабрьский день планировались учебные полеты и несколько вылетов на "свободную охоту". Однако в установленное время ни один из самолетов эскадрильи к полетам не был готов - не запускались моторы. Промаялись мы тогда весь день. А секрет был прост. Не ожидая резкого похолодания, техники нашей эскадрильи на ночь не разжижили авиационно.е масло в маслобаках, как это было предусмотрено инструкцией, в других же эскадрильях все учли и большая часть машин к полетам была у них готова.
      Что тут скажешь? Я, конечно, всех этих технических тонкостей да премудростей не знал и никаких указаний по этому поводу не сделал. Чье же упущение, кто проморгал? Инженер полка команду давал, инженер эскадрильи вроде бы также распорядился, но почему команды и распоряжения не дошли до исполнителей - объяснить никто не смог.
      ЧП значительное. Виноватых словно бы нет. Но мне-то было ясно: ведь опять я, комэск, не на высоте... Когда вечером объявили, что все командиры эскадрилий на следующий день утром должны убыть на совещание в штаб воздушной армии, я всю ночь не сомкнул глаз. Безусловно, мне были не известны цели и задачи предстоящего совещания такого уровня, но почему-то был твердо убежден, что речь пойдет именно о моей эскадрилье.
      Рано утром комэски нашего и 104-го авиаполка, базировавшегося вместе с нами, сели в полуторку и выехали в расположение штаба 2-й воздушной армии. Наша, довольно потрепанная, видавшая виды машина была плохо подготовлена к рейсу, несколько раз в дороге останавливалась, и шофер устранял мелкие неисправности в моторе. Хорошо знающий капризы своей полуторки, он умел быстро ее "укрощать", но ездил лихо, так что нас в кузове изрядно трясло.
      Рядом с шофером за старшего сидел командир второй эскадрильи капитан Алексей Труфанов, в кузове - остальные: капитаны Александр Вильямсон, Михаил Комельков, Алексей Закалюк и я с капитаном Шкатовым.
      - Какой же это нахал нам такую машину подсунул? - возмущался Комельков.
      - Поедем с совещания - вечерком как следует поговорим с комбатом, предложил Вильямсон, которого мы звали просто Вилей.
      - До чего дошли!.. Командиров эскадрилий везут на ответственное, может быть, даже историческое совещание в каком-то драндулете! - подогревал нараставшее возмущение Шкатов.
      В штаб мы все же прибыли в срок. Я впервые видел такое множество командиров-летчиков всех рангов. Сияли ордена, медали, Золотые Звезды Героев. А когда совещание открылось, места в президиуме заняли молодые, также увенчанные многими боевыми наградами генералы. Это были наши командиры корпусов и руководство воздушной армии. Совещание проводил командующий армией генерал-полковник авиации С. А. Красовский.
      Среднего роста, плотный, с характерными усиками и блестящей лысиной, подчеркивавшей выпуклый лоб и цепкие внимательные глаза, наш командарм даже своей внешностью производил впечатление сурового, волевого и решительного человека. Таким он и был. Уже после первых слов, произнесенных им с ярко выраженным белорусским акцентом, я внутренне возгордился - земляк ведь мой командарм.
      - Слышь, Горачий, не дрожи! Будет парадок - командарм-то тоже белорус... толкнув меня в бок, прошептал Закалюк.
      Много раз в послевоенное время я встречался со Степаном Акимовичем Красовским, впоследствии ставшим маршалом авиации. Это необычайно энергичный, обаятельный, любящий авиацию и много сделавший для ее развития, всеми уважаемый человек. И сейчас, когда Степану Акимовичу уже за 80, он активно работает, отдавая все силы и знания столь дорогому ему летному делу.
      А тогда, насколько мне помнится, совещание было посвящено предстоящим боевым действиям, проверке готовности авиации лично командующим фронтом на специально созданном полигоне. Выступали командиры всех категорий и рангов, делились опытом, вносили предложения. И мои опасения оказались напрасны - о нашем ЧП никто не вспомнил.
      Совещание затянулось. Приехавшие из дальних гарнизонов остались ночевать. В том же зале после хорошего ужина состоялись танцы. Оркестр играл танго, фокстроты, боевые пилоты отбивали чечетку, плясали барыню, цыганочку, им задорно вторили в такт девушки-военнослужащие, многие из которых были в нарядных платьях и модных туфлях на высоких каблуках. Не верилось, что идет война, так было радостно и приятно вокруг.
      Я, словно зачарованный происходящим, не танцевал, просто глядел во все глаза, да и танцевать-то я в такой обстановке стеснялся - не особенно-то преуспевал в танцах. Вдруг появилась необыкновенно красивая девушка, и тут я решительно шагнул к ней. Девушка утвердительно кивнула - мы закружились в вальсе "На сопках Маньчжурии". Хотелось танцевать без конца. Но музыка оборвалась. Я, гордо поддерживая под руку свою партнершу, отвел ее па указанное место, не забыл поблагодарить. Тут ко мне подошел подполковник и сказал:
      - Лейтенант, этой женщиной не увлекайтесь!
      - Если вы о себе печетесь, то вам этот орех не по зубам! - сдерзил я в сердцах.
      - Не гоношись, не гоношись. Уберечь тебя от неприятностей хочу. Она ведь жена нашего комкора Утина...
      Это, конечно, меняло дело. "И почему такие красивые жены ходят на танцы без присмотра?" - подумалось мне. Все как-то сразу стало неинтересно, я и пошел спать. Вдогонку объявили дамский вальс...
      Утром все на той же полуторке мы отправились в обратный путь и, проезжая небольшой польский город Ниски, услышали на рыночной площади невообразимый шум, крики о помощи. Увидев происходящее, сразу поняли, что творится бесчинство. Двое здоровенных солдат в советской форме средь белого дня грабили и избивали местных граждан, не желавших отдавать им свое нехитрое имущество.
      - Братва, надо задержать! Похоже, мародеры... - вылезая из кабины, обратился к нам, сидевшим в кузове, капитан Труфанов.
      Мы выскочили из машины и с пистолетами в руках кинулись на бесчинствовавших и быстро их скрутили -поздно они нас заметили, увлекшись грабежом. Потерпевшие сначала начали разбегаться, но, видя, как мы обезоружили мародеров, поняли, что опасность больше не угрожает, и возвратились на свои места.
      Задержанные вели себя нагло, пытались доказать нам, что по приказу коменданта ищут среди населения замаскированных гестаповцев. Нас насторожило то, что оба, несмотря на раннее утро, были в большом подпитии и говорили явно с польским акцентом. Задержанных сдали в комендатуру. Как потом выяснилось, это были матерые прислужники фашизма, специально оставленные в тылу для дискредитации наших войск. Переодевшись в форму советских солдат, нацистские прихвостни грабили, насиловали, нагоняя страх и панику на жителей освобожденных районов Польши.
      В глазах потерпевших поляков мы выглядели героями, спасшими их от грабежа и побоев. Несмотря на наш упорный отказ, пришлось принять вознаграждение - мы выпили по стакану вина, от чистого сердца предложенного горожанами.
      Что это было за вино - неизвестно, скорее всего домашнего изготовления, но через полчаса меня потянуло в сон. Тогда редко певший Шкатов затянул песню:
      Темная ночь, только пули свистят по степи...
      - Какая тебе ночь! Проснись, Шаляпин, давай-ка что-нибудь повеселее, перебивая Шкатова, предложил Комельков.
      Лихо гнал свою старую полуторку шофер. Нас подбрасывало на ухабах, бросало от борта к борту, но мы дружно, до хрипоты пели о Стеньке Разине, о синем платочке, о трех танкистах, о том, как в далекий край товарищ улетает, и многие другие хорошие песни нашего времени.
      Так, в добром настроении, с песнями мы бы и приехали на свой аэродром. Но вдруг последовал необычайно сильный толчок вперед - и все разом замолчали. Машина, надрывно скрипя тормозами, покатилась в кювет. Мы крепко вцепились в борта и друг в друга, ожидая, что вот-вот перевернемся. Длилось все это несколько секунд, и понять, что же все-таки происходит, было невозможно. Наконец, стукнувшись о придорожное дерево, наша полуторка оказалась в кювете. Мы выскочили из кузова и увидели, что у машины отлетело заднее колесо.
      До аэродрома было еще далеко. Попутных машин проезжало мало - решили идти пешком. Правда, вскоре нам все же удалось остановить попутную, но на наше твердое намерение крупно поговорить с начальником батальона это уже не повлияло. А тут еще возле штаба батальона аэродромного обслуживания, к нашему удивлению, оказалось множество добротных трофейных автомобилей.
      - Видал, тыловики на каких машинах разъезжают? - раздраженно, словно ни к кому не обращаясь, проговорил Шкатов.
      - Кому что! Тебе - самолет, а им ведь по земле ходить, - как бы отвечая ему, пробурчал Закалюк.
      - Давайте конфискуем одну в пользу соколов, - вдруг предложил Комельков.
      Все поддержали эту, показавшуюся нам заманчивой идею и, выбрав понравившийся автомобиль, попытались запустить мотор. Не удалось. Попробовали завести несколько других машин, но также безуспешно. И тогда, возмущенные и негодующие, мы ринулись в штаб батальона...
      Наши похождения вскоре стали известны полковому начальству. Но, учитывая бдительность и решительность, которые мы проявили при задержании мародеров, нам определили тогда самые незначительные наказания. А стал ли этот случай поводом для неутверждения меня командиром эскадрильи или неожиданное появление в полку нового комэска повлияло на ход событий - судить не берусь.
      В один из декабрьских дней в штаб нашей части позвонили из отдела кадров дивизии: срочно разыскивали командира полка. Его на месте не оказалось. Тогда было передано краткое приказание - встретить прибывшего на пополнение летчика. Дежуривший офицер не придал должного значения этому распоряжению и начальству не доложил - мало ли к концу войны прибывало молодежи!..
      А вечером многие обратили внимание на незнакомого капитана, задумчиво ходившего около штаба полка. Стройный, крепкого телосложения, с характерными рыжеватыми усиками, с широкой спортивной грудью, он был похож скорее на кавалериста, чем на летчика. На хорошо подогнанной, несколько выцветшей гимнастерке как-то особенно выделялся привинченный - без подвески - орден Красного Знамени.
      На другое утро о прибывшем капитане полк уже знал все. Это был Василий Андреевич Пшеничников. Еще в начале войны, командуя эскадрильей, он неоднократно проявил себя в боях и заслуженно был отмечен высокой боевой наградой. Затем тяжелое ранение, долгое лечение в госпиталях, и вот снова направление на фронт. Пшеничников прибыл с предписанием на должность командира эскадрильи, и я, как временно исполняющий обязанности комэска, стал его временным заместителем.
      Большой груз ответственности, внезапно свалившийся на меня, так же внезапно был с меня снят - я уступал место более опытному, старшему по годам и званию.
      Василий Андреевич оказался знающим, доступным, заботливым командиром. Однако его боевой опыт, полученный в начале войны, был значительно утрачен. Да и многое изменилось с тех пор: на вооружении как у нас, так и у противника были новейшие самолеты, изменилась тактика боя. Советские летчики твердо завоевали господство в воздухе и были хозяевами неба. Это наш новый комэск понимал, поэтому много тренировался на земле, в воздухе, не стесняясь учиться у подчиненных, чем еще более укрепил свой авторитет.
      А мы интенсивно готовились к предстоящей наступательной операции, используя каждый час свободного времени и летной погоды. В то же время продолжались боевые вылеты одиночных пар на воздушную разведку и "свободную охоту", которые давали возможность командованию иметь сведения о противнике.
      Тщательно готовились к предстоящему наступлению наши наземные войска. Об этом мы догадывались, а потом и окончательно убедились, ежедневно слушая гул канонады. Недалеко от нашего аэродрома, в лесу, вырастали смакетированные укрепления, аналогичные создаваемым немцами на Сандомирском плацдарме. Проезд туда был строго воспрещен, но с воздуха мы видели, как учились преодолевать глубоко эшелонированную оборону наши войска. Здесь же находился и авиаполигон с мишенной обстановкой, предназначенный для действий всех родов авиации. Выучку и боевое мастерство 2-й воздушной армии проверял на этом полигоне лично командующий фронтом.
      ...В тот день на специально построенной смотровой трибуне находилось командование фронта, воздушной армии, а также представители руководящего состава полков, дивизий и корпусов. Наш полк представляли штурман полка майор Михаил Петров и начальник штаба майор Сергей Рыжов.
      После этой проверки Петров, выступая перед летным составом, с восхищением рассказывал о тактике действий нашей авиации на полигоне, о ее высокой выучке и мастерстве в метком поражении целей. Оценку действиям летчиков давали присутствующие на полигоне командующие и командиры корпусов, дивизий и полков как авиационных, так и наземных войск, заинтересованных в чет-ком подавлении обозначенных целей-макетов.
      Высокой похвалы заслужили летчики-пикировщики генерала И. С. Полбина. Все присутствовавшие с восторгом наблюдали за действиями "пешки" (так по-свойски называли пилоты самолет-бомбардировщик Пе-2), управляемой лично генералом Полбиным. Бомбовым ударом он уничтожил заданную цель с первого захода.
      За пикировщиками пришла очередь штурмовиков генералов В. Г. Рязанова и Н. П. Каманина. Они точно поразили цели бомбами, реактивными снарядами и завершили работу залпами пушек.
      - Чистая работа! - с одобрением произнес командарм С. А. Красовский.
      И вот в воздухе сам Покрышкин. На трибуне тихо. Вдруг кто-то в шутку, подражая летчикам люфтваффе, объявил громогласно:
      - Ахтунг! Ахтунг!.. Покрышкин!..
      У Александра Ивановича задача была нелегкой: пушечным огнем зажечь поставленные в кустарниках бочки с паклей, пропитанной бензином. Сделать это совсем не просто, ведь у истребителя прицельных устройств для стрельбы по наземным целям не было.
      Перед Покрышкиным отстрелялись уже несколько истребителей, но бочки остались невредимы...
      На трибуне оживление, все с неослабевающим напряжением вглядываются в небо.
      - Не истребителей это дело. Им в воздухе хватает целей, а такие пусть "горбатые" обрабатывают, - говорил вернувшийся на трибуну и сияющий от успешного выполнения задачи генерал Полбин, обращаясь явно к комкору Утину.
      - А вот сейчас Александр Иванович на своей "сотке" покажет, кому что обрабатывать! - уверенно парировал наш командир корпуса.
      И в эту минуту краснозвездный истребитель с бортовым номером "100", выскочив из-за леса, на мгновение круто взметнулся вверх, а затем с разворота вошел в пикирование. Расстояние между землей и самолетом быстро сокращалось...
      - Пора бы и на гашетки нажать! - обращаясь к майору Рыжову, не выдержал Петров.
      И тут все увидели, как от самолета Покрышкина потянулись огненные струи. Затем громкий взрыв, огромный сноп пламени... А Покрышкин уже с другой стороны вторым заходом поджег вторую бочку. Его полет завершился проходом над трибуной на такой высоте, что многие пригнули головы. Тут же последовала горка с многократными бочками, и истребитель, управляемый блестящим мастером воздушного боя, скрылся в поднебесье. На трибуне раздался гром аплодисментов.
      Командующий фронтом дал высокую оценку готовности авиации, но одновременно указал и на недоработки, особое внимание обратив на точность выхода на заданные цели по времени и месту.
      Боевая учеба продолжалась. В октябре 1944 года нам зачитали приказ командующего ВВС о недостатках в использовании радиосвязи. Вводилась соотносительно с этим классная квалификация для летного состава, начиная с третьего класса и кончая наивысшим разрядом - "мастер радиосвязи". Была издана особая программа подготовки с определенными требованиями как по теоретическим вопросам, так и по практике боевой работы. Так, например, для получения высшей квалификации "мастер радиосвязи" летчик должен был пройти подготовку по специальной программе и сдать экзамены на оценку не ниже "хорошо". Требования по опыту боевой работы были еще жестче: мастером радиосвязи мог стать летчик-истребитель, сбивший в воздушных боях, благодаря умелому использованию средств радиосвязи, не менее десяти самолетов врага.
      У послевоенного поколения пилотов вызывает удивление тот факт, что когда-то могли летать без двусторонней радиосвязи. Уже много десятков лет без четкого, проверенного радиообеспечения летчику даже на взлетную полосу вырулить не дадут. А ведь когда-то мы, старшее поколение, нередко просто выключали трескучую, шумливую, мешавшую сосредоточиться в полете радиостанцию.
      Как же тогда общались между собой летчики, как командир управлял в полете без радиостанции? Работали по определенной сигнальной системе. Например, покачал с крыла на крыло - расходись на посадку, качнул влево - перестройся влево, клюнул вниз - пикируем, многократно покачал с крыла на крыло - подойди ближе, "говорить будем", похлопал рукой по голове и кивнул влево, значит, ты продолжай выполнять задание, а я пошел на посадку, что-то мотор барахлит...