Весь сжавшись, сцепив челюсти в конвульсивном напряжении, Ганс ждет. Мутная дымка уходит в сторону...
      Наступает поразительная тишина. Все вокруг будто замерло в страхе.
      Там, где была машина, ничего нет, только темное пятно зияющей воронки. В разных направлениях, на разных расстояниях от нее можно различить то, что осталось от людей... Что тут принадлежит Мюленбергу, Гроссу - трудно определить.
      Конец...
      Еще несколько секунд Ганс, как и все вокруг, остается недвижимым. Потом, как бы придя в себя, сваливается с дерева и бежит прямо лесом на юг, к шоссе.
      * * *
      Вечереет.
      Пригородный поезд из Мюнхена деловито подлетает к одной из дачных станций Розенгеймской дороги - километрах в двадцати от города. Он сходу останавливается, выпускает на пустынную в этот час платформу густую толпу пассажиров и немедленно отправляется дальше, быстро набирая скорость. Люди со свертками, хозяйственными сумками, молча и торопливо устремляются к своим домам, к короткому ночному отдыху после трудового дня в городе. Платформа пустеет раньше, чем поезд скрывается из виду. Просто удивительно, как быстро исчезает куда-то вся эта масса людей. Уже через одну-две минуты только на главной улице, идущей прямо от станции, можно увидеть несколько человек; больше нигде никого нет. Таков темп жизни. Во всем чувствуется темперамент военного времени.
      Двое вышли из одного вагона и движутся в одном и том же направлении по главной улице. Один - пожилой, усатый, в рабочей кепке, другой - высокий, светловолосый, бледный, молодой человек, следует за ним шагах в сорока. Через несколько минут передний сворачивает в переулок налево, потом направо. В конце улицы он входит во двор и исчезает в маленьком домике, но тотчас же появляется снова и, открыв калитку, ждет около нее. Когда второй точно повторив все его повороты, проходит мимо, он говорит тихо:
      - Входи, Ганс, все в порядке.
      Небольшая светлая комната встречает их готовым к ужину столом и таким ароматом кулинарии, доносящимся вместе с шипением из кухни, что пришедшие, даже не переглянувшись, начинают как-то странно и, по-видимому, бессмысленно улыбаться. Впрочем все это не так просто, как может показаться. Сегодня Ганс проснулся около шести утра, причем спал он только три часа; с тех пор у него во рту, кроме двух стаканов зельтерской воды, перехваченных на улице, по возвращении с полигона, ничего не было. Во все последующее время его язык едва мог двигаться во рту - так было там сухо и терпко.
      - Мойте руки скорей и садитесь за стол, у меня все готово, - говорит тетушка Марта входя, чтобы поздороваться. - Э, Ганс, милый, что это с тобой, не болен ли?
      - Устал немного, - улыбается Ганс, - да и голоден, правду сказать... Ты меня прости, тетушка Марта, но... вот смотри, - он подносит к ее глазам часы, - через десять минут я должен быть там, - он указывает глазами куда-то вверх. - Вы садитесь без меня.
      Женщина явно, неподдельно огорчена; она беспомощно смотрит на мужа.
      - Ничего не поделаешь, Марта. Так нужно, он прав. Нужно, действительно, - понимаешь?.. Иди, Ганс. Мы подождем тебя. Не больше часа, ведь так?
      - Думаю, так.
      - Иди.
      Ганс выходит в прихожую, открывает дверцу в крошечный чуланчик; согнувшись, кое-как влезает туда, вытащив предварительно какой-то мешок, потом ящик. Луч карманного фонарика помогает найти нужные сучки в дощатой переборке... Боковая стенка открывается так, что Ганс, прижавшись в угол, едва протискивает в образовавшуюся щель свое тело. Теперь он "у себя". Вспыхивает лампочка.
      Тут можно только сидеть - и то согнувшись. Площадь каморки - метр на полметра. Он сидит на низком ящике. Перед ним вместо стола - полка из одной доски, на ней слева - панель передатчика с ребристыми ручками. Справа - ключ Морзе. Между ними, как раз под лампочкой - пространство для тетради.
      Он кладет перед собой часы, тетрадь, карандаш, включает передатчик, ждет пока нагреются лампы, потом проверяет "эфир"...
      Легкий стук в чуланчик заставляет его насторожиться.
      - Это я, Ганс, открой на минутку. Ганс открывает.
      - На-ка держи. А то ты, чего доброго, заснешь там, а мне так и ждать тебя до утра? Из темноты в каморку протягивается рука с кружкой крепкого, темно-коричневого чая. - Не начал еще?
      - Нет. Еще две минуты. Спасибо, дядя Вил... Ах, как ты это здорово придумал! Это же мечта, самое нужное сейчас... Большое тебе спасибо...
      - Я тут не при чем. Это все Марта. Ну, действуй, да помни: мы ждем...
      Ганс надевает наушники, кладет руку на ключ, закрывает глаза и уносится далеко на восток, вместе с сигналами, срывающимися с его антенны:
      ...cq ...cq ...cq ...cq ...eu2bd
      Через несколько минут он переключает антенну на прием. И слушает, медленно поворачивая ручку настройки вправо и влево - в пределах двух-трех делений лимба, останавливаясь и прислушиваясь к щебету сигналов, которыми полон эфир...
      И вот он оставляет ручку. Знакомые интонации, как голос любимой, прерывают его полет.
      ...ma-ama, ma-ama, ma, ma, mama-a...
      Это он...
      ...eu2bd ...eu2bd ...перехожу на прием, - звучит в наушниках.
      Ганс включает передатчик на пойманную волну.
      ...eu2bd, слушайте ...основные помехи устранены, ускорьте проверку по переданной ранее схеме расположения диполей, тогда сообщу новую схему... антенна сорвана ветром...
      Кисть Ганса, плавно изгибаясь к запястью, колеблется над ключом...
      "Прощайте, товарищ Мюленберг, - думает он, сжимая покрасневшие веки. Мы выполним ваше задание, чего бы это ни стоило. И я не забуду вас никогда..."
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      СЕМЬ БУКВ
      ГЛАВА ПЯТАЯ
      "ГЧ"
      Николай Тунгусов с увлечением создавал свой таинственный генератор. Появление старого друга, Федора, не только не отвлекло его от этой работы, а наоборот - еще усилило желание поскорее довести дело до конца. Все расчеты были хорошо продуманы, проверены, и Николай верил в успех. Надо прямо сказать - у него были основания для этого. Инженера Тунгусова считали талантливым изобретателем-рационализатором: на многих заводах столицы, где технологический процесс требовал больших скоростей или сверхвысокой точности, уже были введены его остроумные приспособления. На всем, что Николай делал, лежала печать высокого мастерства и необычайной любви к своему произведению. Его приборы были не только технически совершенны, но и удобны, красивы, изящны. Тунгусов любил делать все своими руками, постигать своим умом и органически не мог закончить изучение какого-либо вопроса или изготовление детали до тех пор, пока самая строгая проверка не убеждала его в том, что он вполне овладел предметом и выполнил работу отлично.
      Чем глубже забирался Николай в дебри электричества, тем сильнее оно увлекало его. В спектре электромагнитных колебаний он видел океаны будущего могущества человека. Этот спектр заключал в себе свет, тепло, возможность видеть и слышать на беспредельные расстояния, подчинять себе пространство, время.
      Ультракороткие волны были одним из последних этапов пути молодого ученого. Он подошел к ним, изучая технику связи. Ему было ясно, что радио, телефон, телевидение уже начинают стареть, отстают от новых, вполне осуществимых технических идей, требуют перехода на ультракороткие волны. Николай представил себе, как должны выглядеть эти новые конструкции, некоторые из них рассчитал, потом сделал опытные экземпляры. Так возникла мысль создать портативный радиотелефон для связи в армии. Появился "радиокод" - маленький, изящный аппаратик, превращающий человеческую речь, брошенную в эфир, в какую-то несусветную звуковую галиматью, которую другой такой же аппаратик при определенной настройке автоматически расшифровывал и вновь превращал в ясную речь. Эксперты нашли изобретение чрезвычайно ценным.
      Но вскоре Николай бросил связь: туг все было достаточно ясно. Он увлекся исследованиями, которые на некоторое время увели его от технических проблем. Это было влияние ультракоротких волн на живой организм. Николай построил генератор для облучения и окунулся в биологию. Он искал причину явлений, которых никто не мог толком объяснить. Почему гибнут мыши, кролики, мухи, клопы, бактерии, когда на них падает невидимый луч? Почему, если изменить волну или время облучения, бактерии начинают, наоборот, усиленно развиваться, больные животные быстро поправляются? Почему растения, семена которых на одну секунду попали под действие высокочастотного поля, лучше растут, дают больше плодов? А иногда это поле задерживает процесс распада в органических веществах.
      Да так ли все это? Он проверял. Опыты подтверждали: да, так.
      А что говорят об этом ученые? Ученые спорили.
      Одни утверждали, что все действия ультракоротких волн сводятся к "тепловому фактору". Волны высокой частоты, мол, вызывают то или иное повышение температуры, которое в разных случаях может быть либо стимулирующим развитие, либо гибельным для организма. Вот и все! Другие доказывали существование какого-то специфического действия волн.
      В Доме ученых устраивались длительные дискуссии на эту тему между физиками, биологами, врачами. Образовались два лагеря: к "тепловикам" примыкали в большинстве случаев старые авторитеты, теоретики, трезвые ученые, "не верящие в чудеса". Лагерь "спецификов" составляла преимущественно молодежь, энтузиасты-волновики, почти все в прошлом, а некоторые и в настоящем радиолюбители.
      Тунгусов чувствовал, что энтузиасты правы, но доказательства их не были достаточно убедительны, допускали разные толкования.
      Он начал свои опыты. Спор имел принципиальное значение, и истину надо было выяснить.
      И вот случайно он сделал открытие, которое решило вопрос. Он облучал ультракороткими волнами семена редиса и затем сериями высевал их в вазончиках. Однажды выяснилось, что не только облученные семена давали лучший урожай, но и те, которые просто хранились рядом с ними. Выходило, что облученные семена становились сами источниками излучения! Ясно, что ни о каком "тепловом факторе" тут уж не могло быть и речи.
      Тунгусов тщательно проверил это наблюдение и, наконец, выступил на очередном дискуссионном собрании с кратким сообщением. Энтузиасты торжествовали победу, а виновник торжества внезапно исчез: открытие привело его к новым увлекательным идеям.
      Так шел Николай вперед, и перед ним раскрывались все новые горизонты.
      Так подошел он к своей теории "волновой системы элементов".
      Уже давно ученые стали замечать, что многие тела и вещества обладают какой-то странной способностью - на расстоянии действовать известным образом на другие тела биологического происхождения. Тонкий корешок обыкновенного лука, направленный кончиком на боковую поверхность другого корешка, вызывал в нем усиленное деление клеток. Пульсирующее сердце лягушки, мозг головастика, мышцы разных животных, даже кровь человека, действуя на близком расстоянии, заставляют усиленно развиваться культуру дрожжей. Близость воды, металлов, руд и некоторых лекарственных веществ вызывает иногда непроизвольное сокращение мускулов руки у человека. С давних времен этим пользовались некоторые, очевидно особо восприимчивые, люди для отыскивания подземных вод и ценных металлов с помощью "маркшейдерской палочки" деревянного прутика, зажатого в руках.
      Залежи подобных фактов накоплялись в голове Тунгусова и не давали покоя его пытливой, подвижной как ртуть, мысли. Он копался в библиотеках, разыскивал у букинистов какие-то старинные фолианты об алхимии, внимательно вчитывался в книги, излагающие учение индийских йогов.
      Со всей этой старины он легко сбрасывал шелуху таинственности и мистики и обнаруживал здоровые зерна настоящей научной мысли, правильных наблюдений и обобщений.
      От многих тел действительно исходят какие-то, очевидно, очень слабые, но иной раз весьма сильно действующие лучи. Теперь это уже точно установлено в сотнях современных лабораторий, которые чуть не каждый день находят все новые и новые источники излучения.
      Природа этих лучей не была ясна. Большинство исследователей полагало, что они относятся к ультрафиолетовому участку электромагнитного спектра, к его коротковолновой части. Другие, напротив, считали, что новые лучи отличаются от электромагнитных. Их нельзя было ни уловить, ни воспроизвести никакими физическими методами. Изучать эти лучи можно было, только наблюдая их влияние на различные объекты, главным образом биологические.
      Это обстоятельство сильно тормозило исследование. Если бы можно было как-нибудь увеличить ничтожную мощность излучения, природа его выяснилась бы, несомненно, гораздо скорее. Но как регулировать мощность, не зная природы явления?
      Замкнутый круг этот Тунгусов разорвал своей блестящей гипотезой об "электромагнитной жизни веществ". Его натолкнуло на эту мысль обилие и разнообразие источников излучения, открываемых разными исследователями. То новые металлы, то минералы, то органические вещества - кости, мускулы, кровь, мозг, то химические реакции оказывались "излучателями". Часто случалось, что вещества, не обнаруживавшие никаких излучений, в некоторых особых условиях оказывались активными источниками их. ...Это случилось на улице, вечером, когда Тунгусов возвращался домой. Проходя мимо книжного магазина, он, по обыкновению, остановился у витрины, чтобы посмотреть новинки. Ничего интересного не оказалось; может быть, занятый своими мыслями, он просто и не заметил ничего, но, отойдя от витрины, вдруг увидел перед собой, как в тумане, книгу. Гладкий синий коленкор, четкие крупные буквы: "Д.И.Менделеев", и внизу в тонкой черной рамке белый прямоугольник с изображением первой записи системы элементов, сделанной от руки самим великим ученым.
      "Периодическая система... Все вещества в природе состоят из девяноста двух элементов. Каждый из них отличается от предыдущего тем, что его атом содержит на один электрон больше. А в ядре атома столько же положительных зарядов, сколько электронов на орбитах. Атом - электрическая система, электроны движутся вокруг ядра по своим орбитам, по разным энергетическим сферам, перескакивают с одной сферы на другую... Так, так... Ничего нет удивительного в том, что это движение порождает электромагнитную волну".
      Тунгусов уже не шел, а почти бежал, повинуясь стремительному потоку своих мыслей. Он как бы догонял свою идею, она была уже совсем близко... уже совсем близко... И вот он настиг ее.
      Каждый элемент всегда испускает лучи строго определенной длины волны. Ее можно вычислить. Эта волна - такой же постоянный признак элемента, как удельный вес, как масса его атома.
      Теперь можно составить новый вариант таблицы Менделеева; в ней, кроме атомных весов и порядковых номеров, обозначающих количество электронов в атоме, будут стоять новые цифры: длины волн тех излучений, которые исходят от данного элемента!
      А в спектре лучистой энергии где-нибудь, очевидно, между рентгеновыми и ультрафиолетовыми лучами, появится новый ряд с обозначениями: "лучи водорода", "лучи лития", "лучи железа", "лучи золота"...
      Многое становилось теперь понятным. Все тела, все вещества, а значит и соединения их и реакции дают излучения. Разница между ними только в длинах волн. А от длины волны зависит характер их влияния на окружающие тела. Поэтому-то и установлены пока только некоторые источники излучения, именно те, влияние которых удалось подметить исследователям. Излучения эти наполняют мир своими неощутимыми потолками, сочетаются, складываются одно с другим, находят резонанс в сходных по составу телах и, может быть, усиливают их собственную лучистую энергию. Она очень мала, эта энергия, ничтожно мала; неудивительно, что для ее обнаружения до сих пор не нашлось физического прибора, детектора. В самом деле, какое электромагнитное поле может создаться вокруг атома? Подсчитать, вычислить энергию такого поля, конечно, можно, но нет такого прибора, на показания которого эта микроскопическая энергия могла бы подействовать сколько-нибудь заметно.
      Чувствуя под ногами твердую почву своей "волновой системы элементов", Тунгусов уверенно бросился в эту новую фазу исканий. Все средства современной физики и радиотехники бросил он в бой, стремясь усилить мощность новых лучей. И снова вычислял, рассчитывал, чертил...
      Приемы и методы ультракоротковолновой радиотехники оказались теперь почти негодными: они позволяли управлять волнами длиной от десяти метров до одного сантиметра, а тут, как показывали расчеты, волны измерялись тысячными долями микрона! Количество переходило в качество: колоссальная частота колебаний подчинялась иным законам. Радиотехника отчасти уступала место оптике, потому что эти микроволны были близки к волнам света и во многом вели себя по законам светового луча. Но все-таки по своей природе это были электромагнитные волны, и Тунгусов не сомневался, что сумеет овладеть ими.
      Увлеченный работой, он остро чувствовал нехватку времени. Институт поглощал весь день, для "идей" оставались крохи. Он взял отпуск, заперся дома, никого не принимал и часто даже не отвечал на телефонные звонки, заставляя "беседовать" своего неутомимого автоматического секретаря. Смена дня и ночи потеряла для Тунгусова всякий смысл. Он ложился спать, когда чувствовал, что веки смыкаются независимо от его воли, а голова полна тумана и усталости. Через шесть-семь часов он уже пробуждался, вскакивал и, если в этот момент не стояла глубокая ночь, в какой-то степени приобщался к внешнему миру.
      Медленно открывалась дверь, и "внешний мир" этот в образе соседки тети Паши, добрейшего существа, неопределенно солидного возраста, как бы вливался в комнату. Нагруженная посудой, она входила, пятясь задом и потом неторопливо поворачиваясь перед аккуратно закрытой дверью.
      Смешное и трогательное это было существо. Маленького росточка, но объемистая, вся какая-то бесформенная и мягкая, обвязанная теплыми платками, всегда в валенках, она, однако, деятельно выполняла массу всяких общеквартирных функций, и жильцы единодушно считали ее "главной хозяйкой"
      Тунгусов шутливо называл тетю Пашу "кормилицей", потому что ей он доверил заботу о своем питании. Это был мудрый шаг, предпринятый, если внимательно разобраться, не столько Тунгусовым, сколько самой тетей Пашей, и при том из самых альтруистических побуждений. Она с таким вниманием и любовью исполняла свои обязанности, словно заботилась о родном ей человеке. И кто знает, что сталось бы с Николаем, если бы не прекратились его постоянные недоедания, сухомятка, случайные столовки. Вечно увлеченный своими идеями и работой, он никогда не вспоминал об еде, пока не чувствовал, что валится с ног от голода. Так он понемногу отвыкал есть, заметно худел, слабел, и только настойчивое вмешательство тети Паши вернуло ему природную крепость
      Впрочем, не одной только заботой о питании ограничивалась роль тети Паши в жизни Тунгусова. У нее не было семьи: муж и сын погибли в гражданскую войну. Заботливость, нежность годами лежали глубоко под спудом, не находили выхода. Николай тоже был один. На него и устремился теплый поток материнской любви Прасковьи Гавриловны,
      Любовь эта была проста, как проста была и сама тетя Паша Она следила за его бельем, стирала, штопала, иногда и покупала сама, что находила нужным, из денег, которые давал ей на хозяйство Тунгусов; он же никогда не спрашивал отчета и чувствовал бесконечную благодарность к "кормилице" за освобождение его от всех этих неприятных забот.
      Одного только не могла осилить тетя Паша: заставить Тунгусова вовремя ложиться спать. Услышав из кухни, что он после сна встал и умылся, она быстро собирала завтрак или обед, смотря по времени, и входила к нему, стараясь казаться мрачной и недовольной.
      - Доброе утро, тетя Паша! - встречал ее Тунгусов, торопливо заканчивая свой несложный туалет.
      Она ворчала в ответ мягким баском:
      - Утро, утро... Опять ночь не спал?
      - Не спал, тетя Паша, работал.
      - Ну это что! Разве так работают? Ты, Николай Арсентьевич, только свое здоровье губишь. Посмотри на себя: зеленый стал. Это что! Сидишь целыми сутками взаперти, воздух гадкий, накурил, воняет... Ну? Разве можно? Другие вон тоже работают: и погуляют и физкультурой займутся...
      - У меня, тетя Паша, мозги теперь физкультурой занимаются!
      - Мозги! Это что! Вот и видно, что мозги у тебя неладные, милый. Ешь, садись, остынет...
      Теоретические изыскания между тем подходили к концу. Расчеты и формулы сначала в воображении Тунгусова, а потом и в действительности приобретали очертания и формы деталей заветного генератора.
      Некоторые из них ему по знакомству изготовляли на заводах, в научных учреждениях, где Тунгусову, как консультанту от института, приходилось с неизменным блеском совершенствовать устаревшую технику. Но большую часть этих деталей он делал сам у себя в комнате, совсем уже превратившейся в какую-то фантастическую лабораторию средневекового алхимика. Тут же, в тигельках, ретортах, колбах, плавились, очищались, выпадали в растворах осадками и кристаллами чистые элементы - будущие модуляторы несущей волны главного излучателя.
      Основной источник излучения этого генератора имел вид баллона из кварцевого стекла с причудливо торчащими из него рогами отводов, через которые входили внутрь электроды. Внизу, в двух углублениях толстого дна, свинец, металл, не все тайны которого раскрыты наукой. Он один способен задерживать любые виды электромагнитного излучения; даже рентгеновы и гамма-лучи радия не могут пройти через свинец. В менделеевском ряду свинец занимает особое место; это последний из устойчивых элементов, не подверженных распаду. Все элементы с большим, чем у свинца, атомным весом радиоактивны: они непрерывно разлагаются на составляющие их невидимые частицы и исчезают в течение более или менее продолжительного срока. И ничто не может остановить этого распада.
      Электронный поток из верхней части баллона падает вниз на свинец, нагревает его, плавит. Свинец кипит, наполняет баллон своими парами, которые сгущаются у охлажденных стенок и мелкими тяжелыми капельками сбегают по стеклу. Электроны с космической скоростью несутся сквозь пространство баллона, сталкиваются с атомами свинца, сбивают, сотрясают их атомные системы. Призрачный, сероватый свет выдает эти неслышные катастрофы. И вместе с ним через кварц свободно выходят волны - лучи, которые улавливаются окружающей баллон электрооптической системой и собираются в один невидимый поток.
      Николай нашел способ менять волновой состав этого потока. Законы гармонических колебаний и модуляций помогли ему укротить упрямые "свинцовые" частоты, подчинив их ритму естественных излучений химических элементов. Так он получил возможность превращать луч генератора в луч любого металла, любого химического элемента.
      Вот в этот-то напряженнейший момент исканий, оказалось, что некоторые детали оптической системы, заказанные в мастерской института, сделаны неудачно. Тунгусов отнес их обратно, но мастерская уже была занята очередной срочной работой. Приходилось ждать. Без этой оптики двигаться дальше было нельзя.
      И Николай вдруг ощутил странную, пугающую пустоту вокруг себя. Работа, которой он жил каждую минуту, прервалась и стало нечего делать. Этого с ним еще не случалось. Раньше, в годы его "жизненной системы", которой он присягал навсегда, этого и не могло быть. "Завоевание культуры" - его самообразование и самовоспитание - требовало от него громадных усилий и массы времени и часто случалось, что Николай не знал "за что хвататься". И вдруг - нечего делать! Уж не стал ли он "инженером"?! Этот термин был придуман им же самим в эпоху великих битв с Федором, когда они еще устанавливали свои взгляды на жизнь, на свое назначение в ней. Перед ним всплыли строки из тетради, где он тогда записывал некоторые свои мысли. Там фигурировали два слова - Инженер, - с большой буквы, любимый символ всесторонне развитого, высоко культурного человека-созидателя, и "инженер" в кавычках и с маленькой буквы - олицетворение деловой, но мелкой, узко-ограниченной натуры, "ничтожество", стояло там в скобках ..
      Вспомнились эпизоды идеологических сражений. "Если ты хорошо строишь заводы, электростанции или конструируешь машины, - социализму наплевать, что ты не умеешь играть на скрипке, или не читал "Войны и мира", или не болтаешь по-английски", - запальчиво утверждал Федор
      "Нет, брат, врешь... - не сразу находя достойный ответ на внешне убедительные доводы друга, и потому не очень уверенно парировал Николай. - И мыслишка у тебя в основе вредноватая... вижу ее хорошо, ты меня на скрипку не поймаешь..."
      Николай тогда взъярился и, разойдясь, так расчихвостил друга за недооценку, - уже не только культуры, а и самого социализма, - что тот испугался своей ошибки и пошел на попятный.
      А теперь, вот уже года два, как Николай только своей электротехникой и занимается, да, честно говоря, и не интересуется ничем, хотя ему так далеко еще до Инженера!
      Впрочем, горькая волна сомнений схлынула также быстро, как и налетела. Успокоительных контраргументов тут же появилось больше, чем достаточно: электротехника - его специальность и ей по праву принадлежит максимум времени и внимания; все новое должно воплощаться немедленно; наконец, это временно, не всегда же будут такие срочные дела...
      Главного, в чем и таилась страшинка, Николай так и не уловил: все, что не относилось к его специальности, уже не влекло его к себе, как прежде...
      Вот тогда-то на первый план и выплыло еще не остывшее увлечение ультракоротковолновым телефоном, и Николай с обычной энергией начал "продвигать" его.
      И надо же, чтобы в это время появился Федор - первый человек, которому Николай рассказал о своем "генераторе чудес". Мало того, на другой день после их встречи из мастерских оптического института сообщили о том, что первые из заказанных деталей готовы. Так Тунгусов вновь вернулся к своему любимому "детищу".
      Федор навещал теперь друга через каждые два-три дня. И не одно только чувство дружбы неудержимо тянуло его к Николаю: он нашел в нем неиссякаемый источник новых знаний, увлекательных, почти фантастических для него идей.
      Всякий другой помешал бы Николаю одним своим присутствием. Не говоря уже о том, что Федор просто практически помогал другу во время работы, он оказался тем благодарным собеседником, с которым Николай мог делиться мыслями. Когда Федор приходил, Тунгусов преображался, обычно сдержанный и молчаливый, даже скрытный, он легко подхватывал всякий вопрос Федора, объяснял, показывал опыты, которые очень походили на фокусы опытного эстрадного "манипулятора", и радовался искреннему удивлению друга
      Увлекаясь, он иногда выходил за пределы понятного Федору, но и тогда продолжал развивать свои мысли, чувствуя, что его "объяснения" переходят в творческий процесс, ценный для него самого. После таких бесед, несмотря на пассивную, казалось бы, роль Федора в них, в голове Николая всегда возникало что-то новое, что-то там оседало, выкристаллизовывалось... Это было нечто вроде химической реакции, которую вызывает одно только присутствие катализатора, хотя сам он в этой реакции, по-видимому, и не участвует...
      Словом, вновь забилось рядом с Николаем близкое сердце, и все дела, вся жизнь его обрели новый смысл, новую ответственность.
      Радиограмма из Германии вначале не произвела на Николая сколько-нибудь значительного впечатления; ее затмило появление Федора. Подумав тогда немного над шифром, друзья решили, что разгадать его, не имея никаких данных, хотя бы намеков на смысл, просто невозможно, а потому и не стоит ломать голову.
      Однако мысль о шифре не оставляла Николая и с каждым днем становилась настойчивее и тревожнее. Конечно, это был трудный и рискованный шаг со стороны немца. Зачем сделан этот шаг? Шифр - значит тайна. Как раскрыть ее только одному человеку - Николаю, в радиоразговоре, который могут слышать все - и друзья и враги?! Николай ставил себя на место немца и видел, что задача может быть решена только в том случае, если он сам проявит достаточно изобретательности и воли к ее решению. И вот уже не минуты, а целые часы уходили на "ломанье головы" над этими семью буквами. Федор приходил обычно в дни и часы "эфирной вахты" - по вечерам. Они пили чай и выдумывали сотни разных способов извлечь из букв какой-нибудь смысл.
      Через несколько дней немец снова появился в эфире, внезапно, как метеор, и, очевидно, только для того, чтобы связаться с Николаем.
      - Как схема? - коротко спросил он.
      - Bd. Sory. Nil, - ответил Николай, - Плохо. Очень сожалею, но ничего не понял.
      - Продолжайте эксперименты, прошу вас, - передал немец и исчез из эфира.
      В следующий раз, вместо ответа на вопрос о схеме, Николай спросил:
      - Можно ли выполнить ее без вспомогательных данных?
      - Можно. Привлеките друзей, вы все ее хорошо знаете, - был ответ. А еще через день, очевидно, под давлением каких-то событий, даже не спросив ничего, немец попросил принять "работу по схеме" и передал зашифрованный цифровой текст, занявший почти целую страницу в "вахтенном журнале" Николая.
      - Вот, Федя. Это уже сообщение, - задумчиво говорил Николай. Очевидно, то самое, из-за которого понадобилась вся эта эфирная конспирация с шифром... Что же делать, кого еще привлечь?.. Ясно, что мы ее хорошо знаем...
      - Кого "ее"?
      - Да эту самую "схему"; то, что обозначают буквы; то, чего мы никак не можем сообразить... и что, конечно, нам хорошо известно - ведь только на это и мог рассчитывать немец!.. Ясно только одно: эти буквы, как бы они ни были перетасованы, не могут составить слова, потому что тут шесть согласных и только одна гласная. Таких слов не бывает. Скорей всего это - первые буквы слов какой-нибудь общеизвестной фразы, изречения, поговорки, лозунга, может быть, названия учреждения, какой-нибудь организации...
      Был опять перерыв в работе, кварцевая оптика снова задерживала монтаж генератора. Друзья с видимым наслаждением любителей медленно отхлебывали крепкий чай, искусно завариваемый тетей Пашей, и усиленно копались в памяти, выискивая подходящие сочетания слов в лозунгах, пословицах, популярных песнях... Николай сыпал догадками, как из сказочного рога изобилия. У Федора дело шло хуже. В этот вечер мысли его были заняты другим и он только ждал удобного момента, чтобы переменить тему.