И это далеко не единственный факт, убеждающий в том, что мощность мозговых лучей непостоянна и от ее колебаний зависит степень воздействия на другой мозг, точно так же, как от колебаний мощности радиостанции зависит сила сигналов, улавливаемых приемником. Дальше мы увидим, как внушение и гипноз - явления, широко распространенные в животном мире, - объясняются способностью некоторых видов животных и некоторых людей произвольно усиливать мощность своего мозгового излучения и свободно направлять его поток.
      Обычно при спокойном состоянии мозга мощность его излучений не выходит за рамки определенной нормы; в моменты психических напряжений она повышается в разной степени. Сообразно этому и влияние мозга сказывается с большей или меньшей силой воздействия на подсознательную сферу другого мозга.
      Некробиотические лучи, очевидно, представляют собой одну из наиболее высоких степеней мощности излучения, ибо у человека их воздействие способно вызывать галлюцинации и, следовательно, частично выключать сознание. Здесь воздействие приходящих сигналов чужого мозга настолько сильно, что приемные элементы мозга-приемника начинают вибрировать в резонанс с ними".
      Ридан переворачивает страницу, и в этот момент часы в столовой бьют один раз. Профессор хмурится, вынимает свои карманные часы. Половина второго...
      Его нога нервно прыгает под креслом, ритмически поскрипывая ботинком. Давно прекратился дождь.
      Нет, не рукопись задерживает профессора в этот поздний час у стола.
      Он продолжает читать:
      "Открытие некробиотического излучения приближает нас к пониманию наиболее "таинственных" фактов из числа описанных мною в предыдущей главе. Я имею в виду случаи смерти, "почувствованной" на расстоянии и вызвавшей своеобразные галлюцинации у близких людей. Однако, чтобы уяснить себе механику этого процесса, необходимо разобраться в его деталях. Может показаться странным, почему мы не ощущаем непрерывно этих "сигналов смерти", которыми должно быть переполнено пространство, окружающее нас. И почему только близкие нам люди, да и то чрезвычайно редко, сообщают нам о своей гибели таким удивительным способом?
      Да, бесконечное множество сигналов, и не только смерти, но и самой обыденной жизни, ежеминутно принимает мозг непосредственно, без всякой помощи наших органов чувств. Вот два человека - мать и ребенок или муж и жена. В течение ряда лет они почти ежедневно бывают вместе. Мозг каждого из них своими нормальными импульсами воздействует на мозг другого. Каждое движение мысли, каждое желание, вспышка гнева, воли, впечатление - все это дает свою гамму излучений, воспринимаемых, помимо сознания, мозгом близкого человека. Эти излучения систематически заставляют резонировать приемные элементы другого мозга в своеобразных комбинациях, характерных только для данного человека.
      Так в мозгу формируется "электрический образ" близкого человека, как повышенная способность воспроизводить только ему одному присущие, характерные комбинации импульсов.
      Вы проходите сквозь толпу. Голоса людей не привлекают вашего внимания. Но достаточно услышать слово, произнесенное хорошо знакомым человеком, как вы, еще не видя его, тотчас выхватите его голос из массы чужих голосов и моментально представите себе и внешний облик, и характер, и манеры знакомого.
      Теперь нетрудно понять, почему наш мозг из множества проносящихся мимо него сигналов схватывает только те, которые вырвались из мозга близкого человека. В конечном счете это условный рефлекс, знакомый "рисунок" импульсов приводит в действие целую систему уже связанных между собой резонаторов, формирующих в сознании знакомый образ.
      Но почему случаи приема "сигналов смерти" сравнительно редки? Трудно ответить на этот вопрос. Возможно, прежде всего, что они далеко не так редки, как кажется. Нам становятся известными только особенно яркие и вполне достоверные факты из этой области, а сколько-нибудь сомнительные мы отметаем, стараясь найти для них возможно менее научные, менее обязывающие объяснения, вроде случайности, совпадения и пр. Несомненно также, что способность реализовать полученные извне излучения мозга, то есть превращать их в представления, в образы неодинаково выражена у разных людей, как неодинакова способность их поддаваться гипнозу и внушению. К тому же она, конечно, зависит от общего состояния психики в момент воздействия излучения, от напряжения внимания, от подготовленности к восприятию данного образа и т.д. Все это может служить причиной того, что большинство "сигналов" проходит незамеченным.
      Мы еще не имеем данных, чтобы судить о том, в каких масштабах проявляется влияние одного мозга на другой. Но можно утверждать, что далеко не все мысли, идеи, представления возникают в нашем сознании вполне самостоятельно, без помощи другого мозга"...
      Ридан резко поднимает голову. Едва слышное, быстро нарастающее жужжание внутреннего телефона заставляет его порывисто схватить трубку.
      - Да?
      - Константин Александрович, все готово.
      - Готово? - восклицает Ридан, и глаза его расширяются и сверкают от волнения. - Можно начинать? А... вы не устали, Николай Арсентьевич? Может быть, лучше отложить на завтра?
      - Нет, нет... Давайте попробуем. - Смотрите... Ну, иду.
      Ридан переводит сигнальный рычажок телефона, и через минуту в трубке слышится какое-то хриплое бормотанье.
      - Тырса? Проснулись? Давайте наверх всё, что мы отобрали.
      Профессор исчезает в темном коридоре. Рабочая комната Тунгусова встречает его большим светящимся кругом виклинговской шкалы на "генераторе чудес", который стоит посредине комнаты. Маленький параболический рефлектор, укрепленный сверху, направлен в глубину комнаты, на свободную часть стены, покрытую большим свинцовым квадратом. Николай сидит поодаль на рабочем табурете, устало облокотившись на стол, и курит.
      Потом появляются клетки с животными: собака, кролик, морская свинка, белая крыса, мышь. Поставив их горкой у стены, Тырса молча уходит. Ридан плотно запирает за ним дверь.
      Было уже совсем светло, когда оба, совершенно обессиленные от обилия переживаний и усталости, вышли из комнаты. Ридан проверил, на месте ли ключ и щелкнул замком.
      - Надо соблюдать теперь особую осторожность, - сказал он. - Мы владеем богатством, равного которому нет в мире. И ещё одно, Николай Арсентьевич... Никому ни слова. Даже нашим... пока...
      Николай молчит. То, что происходило только что перед его глазами, не было похоже на действительность. Это был сон. И смысл его ускользал от Николая. Пусть... Это дело Ридана.
      Усталость, раз овладевшая Николаем, теперь легко возвращалась снова. Он едва держался на ногах и не хотел думать.
      Ридан, наконец, сообразил это и, обняв, повел его в столовую. Стараясь не шуметь, он разыскал в буфете закуски, достал коньяк, налил две больших рюмки.
      - Ну, Николай Арсентьевич... - Ридан хотел сказать что-то торжественное и проникновенное о победе разума, о могуществе их содружества, но заметил, как напряженно следит Николай за своей рукой, боясь расплескать коньяк. Он быстро чокнулся и добавил: - Пейте скорей. Вам это необходимо сейчас...
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      ЛУЧИ ЖИЗНИ
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      ПРОФЕССОР ИЩЕТ ВОЛНУ
      Прошло уже больше недели после того, как Ридан и Тунгусов тайком от всех домашних, как подростки, решившие бежать из родного дома в страну индейцев, провели всю ночь за испытанием восстановленного, наконец, "ГЧ".
      Действительно, это была ночь чудес. И началась она таким ярким и неожиданным эффектом, что экспериментаторы сразу потеряли всякое представление о времени, об опасности переутомления Николая и вообще о всяких доводах благоразумия.
      Перед тем, как включить "ГЧ", объектив которого был направлен на кролика, сидящего у кормушки перед экраном, Ридан вдруг ощутил быстро возраставшую неуверенность, граничащую с робостью. Он поймал себя на том, что усиленно ищет причины, по которым влияние луча не обнаружится.
      Шансов в пользу удачного исхода испытания в самом деле было немного. Уверенность Ридана, основанная на домыслах по поводу случая в Доме ученых, тут подверглась совершенно реальным сомнениям. Новый экземпляр "ГЧ" мог таить в себе конструктивные ошибки, которые отличали бы его от прежнего. Частоты волн даже того старого генератора могли отличаться от волн мозга ведь неизвестно, какие именно случайные обстоятельства помогли тогда передать нужную волну от Николая к Ридану. Наконец, диапазон мозговых волн кролика мог вообще быть иным, чем у человека и не входить в частоты "ГЧ".
      Словом, к тому моменту, когда Ридан уже с отчаянием ("будь, что будет!") повернул рычажок выключателя, он был почти убежден, что испытание не даст ничего...
      Едва ли не такие же сомнения обуревали тогда и Николая, - если он, утомленный монтажом, мог вообще думать о чем-либо.
      А в следующее мгновение кролик взлетел вверх... Это был гигантский прыжок, каких обычно кролики не делают - метра на полтора вверх и около метра в сторону от кормушки. Опустившись на пол, кролик спокойно повернулся и, как ни в чем не бывало, снова направился к еде.
      Сам по себе прыжок этот мог и не означать победы Ридана. Конвульсивное сокращение мышц легко вызывается, например, го-ком от обычной школьной катушки Румкорфа, если ее электроды приложить к телу. Для этого не нужны никакие воздействия на мозг. Могло случиться, что и тут луч генератора просто возбудил нервы ножных мышц и вызвал этот резкий толчок ногами.
      Но нет! Хотя Ридан, как старший и "вожак" из этих двух "подростков" и не удержался от чести первым самостоятельно включить луч, и придя сюда, прежде всего досконально выведал у Николая несложную технику управления генератором, но с самого начала испытания, уже как опытный экспериментатор, не спускал глаз с кролика. И он видел, что этот скачок, несмотря на всю его нелепость и необоснованность в данных условиях, не был какой-то автономной конвульсией кроличьих ног. Нет, это было движение организованное, подготовленное, "с заранее принятым измерением"; прежде, чем оттолкнуться от пола задними лапами, кролик поджал под себя передние, затем вытянул их, откинулся весь назад, - словом поступил так, как если бы какие-то обстоятельства, возникшие внезапно, привели к необходимости для него прыгнуть - и именно так высоко.
      Все это произошло в какие-то доли секунды, но Ридан не упустил ни одной мельчайшей детали этого комплекса движений, говорившего о долгожданной победе.
      И Ридан бросился к Николаю с торжествующим объятием и поцелуем - первым в их жизни, и таким же значительным и неизбежным, как первый поцелуй любви, - потому, что тут было то же самое: высочайшее волнение душ, обретающих счастье.
      Ридан повторил опыт, не меняя настройки. Кролик повторил прыжок с точностью вновь прокрученной киноленты.
      Идя сюда, профессор не думал заниматься никакими исследованиями, он хотел только проверить "ГЧ". Но теперь, поскольку так точно определилось действие на кролика этой случайной волны, наудачу взятой где-то в начале шкалы настройки, глупо было бы не записать ее физиологическое значение. Ридан это и сделал, - быстро, на клочке бумаги, карандашом.
      Конец, испытание закончено, все ясно, можно идти спать, - главное уложить Николая, ему нельзя переутомляться...
      Но, черт возьми... - Ридан сообразил это, уже пряча запись в карман, ведь самое главное не проверено: заключает ли в себе диапазон волн генератора все волны мозга? А вдруг эта, только что испытанная на кролике волна, взятая в начале шкалы, - одна из последних волн мозга!? Тогда это будет означать что "ГЧ" располагает только небольшим кусочком всей полосы мозговых частот.
      Неверно начато испытание! Надо пробовать две волны: самую первую и самую последнюю. Только так выяснится, годен ли вообще генератор.
      Они решили исправить ошибку.
      "Самая первая" волна не дала никакого видимого эффекта. Но он мог быть и невидимым - какая-нибудь внутренняя функция, не сказывающаяся сразу и непосредственно на поведении животного. Чтобы найти ее, нужна иная организация опыта - станок, приборы, регистрирующие пульс, температуру, дыхание, нужны анализы крови и т.д. Сейчас это нельзя, конечно. Что делать дальше?
      Николай предложил идти по шкале вперед до получения первого явного эффекта на том же кролике, а затем повторить то же, начав с другого конца в обратном порядке.
      Профессор назвал этот план кустарщиной, но дрогнул душой и согласился, ибо в противном случае пришлось бы просто отложить все на завтра...
      Испытывали, конечно, только крупные деления шкалы - двухтысячные. Микрометра не трогали, хотя Ридана так и подмывало сдвинуть стрелку на одну двухсоттысячную от уже найденной "волны прыжка" и посмотреть, что будет...
      Вторая волна не дала ничего.
      Третья - тоже. Четвертая, пятая, десятая - тоже.
      Так перешли за пятый десяток, когда, наконец, кролик лег набок и, потягиваясь, вытянул ноги.
      Луч выключили. Кролик продолжал лежать.
      Снова встал вопрос: что делать?
      Хотя всякий раз, выключая генератор, кормушку у кролика отбирали, он все же успел неплохо закусить за время опытов, вполне мог насытиться и почувствовать естественную потребность отдохнуть и без влияния очередной волны. Могло быть и другое: сказалось действие волны, но оно либо совпало с потребностью кролика, либо вызвало целый комплекс функций отдыха, который и будет теперь, как заведенные часы, действовать до тех пор, пока связанные реакции, пущенные в ход, не завершатся сами собой.
      - Не забывайте, Николай Арсентьевич, - говорил Ридан, всё больше накаляясь интересом к происходящему, - это вам не опыты старика Гальвани! То, что у нас сейчас происходит, это - не физика, это биология! Знаете, что мы делаем? Мы и искусственно вызываем естественные явления в живом организме. Вот что важно! Это очень важно!..
      Ридан, конечно, сразу сообразил, как выяснить причину кроличьего "отдыха": взять другого кролика и поставить его под ту же волну. Так он и сделал, но, уже выпуская нового зверька к кормушке, понял, что только повторение того же эффекта решит вопрос. Если этот кролик не ляжет сразу, подобно своему предшественнику, ничто не выяснится. Возникла новая проблема: вызывает ли каждая волна генератора одни и те же реакции во всех животных, хотя бы одного вида? Отрицательный ответ сулил бы огромные затруднения в будущем...
      Так, поминутно, у Ридана вспыхивали новые мысли. Опыты эти уже приоткрывали пугающую огромность предстоящих исследований.
      В последующую минуту профессор торжествовал: он включил генератор, не изменив предыдущей настройки, и - второй кролик спокойно и мягко лег набок, потягиваясь, как бы нарочно демонстрируя несуразную длину своих задних ног с растопыренными пальцами.
      Тут, увлеченный новой победой, Ридан не удержался от диверсии, явно нарушавшей намеченный план. Быстро, ничего не говоря Николаю, он убрал кролика, посадил на его место морскую свинку, и снова дал тот же луч.
      Свинка немедленно, с ожесточением начала чесать спину то одной, то другой задней лапкой, смешно переваливаясь, иногда падая набок; она, по-видимому, никак не могла достать нужное место. Ридан выключил луч чесание прекратилось, включил опять - началось снова! Так он повторил несколько раз.
      - Видите, Николай Арсентьевич? - констатировал он, поблескивая своими серыми глазами. - Разные виды - разные волны!.. Закономерность, конечно, должна быть... но... как ее найти!.. И как быть с самым главным, - с человеком?.. Ой, какая работа предстоит!
      Ридан лихорадочно записывал, предельно сокращая слова и фразы, все, что происходило, - волны, реакции животных, выводы, новые мысли. Уже третью страницу пришлось вырвать Николаю из его записной книжки - бумаги здесь у него не оказалось.
      Перешли ко второй части испытания "ГЧ" - с другого конца шкалы. "Самая последняя" волна не дала ничего. Предпоследняя - тоже. Повторилась почти в точности картина, обнаружившаяся вначале: только через несколько десятков делений сказалось влияние луча на поведении животного. Теперь это была собака в станке. Она начала лаять...
      Пожалуй, из всех впечатлений той "ночи чудес" это было наиболее сильным. Такою лая никто из экспериментаторов еще не наблюдал. Смотря прямо в глаза тому, кто находился ближе к ней, собака негромко, раздельно, с небольшими и строго одинаковыми паузами, как бы произносила какое-то свое собачье слово, полное таинственного значения, - будто предупреждала человека о чем-то важном...
      Выключение генератора мгновенно прекращало эффект, он исчезал начисто, бесследно. По всему поведению собаки Ридан видел, что в ее мозгу при этом затухает сразу целый комплекс явлений, по-видимому, рефлекторно связанных с тем центром, который был возбужден лучом. Это тоже предстояло выяснить.
      Тут-то Ридан и оборвал, наконец, работу в ту ночь...
      Первое, что он сделал на следующий день, - учинил серьезный разговор с Николаем наедине у себя в кабинете. Цель разговора, вначале очень простая, потом значительно усложнившаяся, состояла в том, чтобы отстранить Николая от работы, - по меньшей мере до возвращения из уфимского путешествия. На этот раз профессор пустил в ход аргументы, которые заставили инженера серьезно насторожиться. Он говорил об угрожающей узости "диапазона" Николаевых интересов. На целом ряде исторических примеров он показал Николаю к каким трагическим последствиям в психике человека ведет продолжительная концентрация мысли на ограниченных участках мозга.
      - Вы еще молодой человек, - говорил он. - В вашем возрасте это очень опасно. Между тем первые признаки налицо. Нервные недомогания, бессонница, утомляемость, "чехарда мыслей", это все симптомы уже начавшегося психического расстройства. Еще не поздно восстановить равновесие: нужно дать солидный отдых всем "радиотехническим" клеткам вашего мозга, а все прочие, которые уже стали чахнуть от безделия, ввести в работу. Больше разнообразия мыслей, впечатлений, интересов!.. А кроме того... Вы уж позвольте мне, Николай Арсентьевич, на правах старшего заметить вам это... За последние годы вы явно отстали от культурной жизни. Даже в нашем семейном кругу... вас начинает обгонять Наташа своей осведомленностью в политике, в искусстве... Сравнение с Виклингом - явно не в вашу пользу, хотя, по существу, по достоинствам, он, конечно, и в подметки вам не годится. Буржуазное воспитание помогает ему сохранять и поддерживать только внешний лоск интеллигента. У вас этой основы нет, но вы - интеллигент иной формации советский интеллигент. Это более широкое, более высокое понятие, Николай Арсентьевич! Тут нет места ничему "внешнему", все должно быть по существу. И советский интеллигент должен иметь свое лицо, - лицо, а не маску! - лицо благородное и привлекательное, лишенное тех черт, которые когда-то породили этакое презрительное определение - "полуинтеллигент"...
      Ридан попал в точку. Это была жестокая операция. Николай понял все прозрачные намеки профессора; он увидел себя со стороны, вспомнил свои ляпсусы в вечерних беседах в присутствии Виклинга, почувствовал и более глубокий смысл ридановского сопоставления его с Виклингом, хотя об Анне не было сказано ни слова...
      А кроме того перед Николаем с неумолимой ясностью обозначился провал его "жизненной системы", его борьбы за Инженера. Ведь именно об этом говорил Ридан!
      Как ни горек был смысл этой ридановской "операции", на Николая она подействовала, как холодный, отрезвляющий душ.
      - Я понял все, - сказал он Ридану, благодарно сжимая его руку. - Вы правы. С этой минуты меняю курс. - Он произнес это, как клятву, и с радостью, ибо уже знал, что следующий шаг его будет к Анне; с кем же еще мог он обдумать, наметить программу этого решающего поворота, и потом действовать!..
      И вот потекли дни новой жизни. От прежней остались только "эфирные вахты", но и они приобрели новое значение: Николай "готовил смену" тренировал Анатолия Ныркина, передавая ему свой "почерк" работы на ключе.
      В своей мастерской-лаборатории Тунгусов не бывал, да там и делать теперь было нечего.
      Прежнее увлечение "завоеванием культуры" овладело Николаем с новой силой. Теперь оно стало иным - более организованным, более взрослым. Внутренне освободившись от плена своих научно-технических дел и идей, Николай в разговоре с Анной предстал вдруг перед ней, как человек широких запросов и планов, к выполнению которых только теперь он получил возможность приступить.
      Мысли его увлекли Анну. Она почувствовала, что задача самосовершенствования как особая, осознанная задача жизни стоит и перед ней, что самотек, каким до сих пор культура шла к ней, уже не может, да и не должен ее удовлетворять! Надо идти вперед, всегда, неустанно, подниматься все выше... Это необходимо всем... Наташе... Федору...
      Вся четверка оказалась вовлеченной в это новое движение - "за высокую культуру". Они составляли списки своих "прорех", подлежащих заполнению в первую очередь: художественной и специальной литературы, тем рефератов и обсуждений, экскурсий, посещений музеев, концертов, лекций и т.д., и т.п. Составляли программы и расписания... Все погрузились в работу, тем более увлекательную, что каждый обретал в ней то, что считал для себя необходимым и интересным. Редкий вечер обходился без совместных выходов в театры, кино, на концерты, или собеседований по разным вопросам. Все что-то записывали, отмечали в заведенных тетрадях, чтобы крепче уложить в памяти приобретенное.
      Не забывали и о подготовке к путешествию, покупали понемногу инвентарь, одежду, всякие припасы.
      Николай много читал, - основательно и увлеченно, как делал все, за что брался. Большую часть дня он проводил в саду, в беседке, обвитой плющом. Он был на положении больного-выздоравливающего. Профессор даже позаботился о том, чтобы положение это было формально закреплено больничным листом.
      Между тем с Риданом происходило что-то странное.
      После той "ночи чудес" его обычная веселая экспансивность еще более усилилась, ощущение крупной победы отражалось во всем его поведении. И хотя всякие разговоры о ридановских делах были теперь строго запрещены, девушки в общем понимали, что произошло и почему профессор, приходя домой, так весело острит, напевает, вышучивает их "культурные мероприятия". Они были достаточно осведомлены о ридановских мечтах и надеждах.
      Через несколько дней, однако, все это кончилось. Ридан затих, замолк, стал задумываться. С каждым следующим днем он все больше углублялся в себя и мрачнел, будто не находя выхода из каких-то новых серьезных осложнений.
      Еще никогда он не работал так напряженно, как теперь. Обычный строгий распорядок дня его был сломан. После общего вечернего чая Ридан уже не отдыхал в семейном кругу в течение часа, как обычно, и не уходил затем к себе в кабинет, чтобы подвести итоги дня, а сразу же стремительно возвращался снова в лабораторию. "Итогам" посвящалось начало ночи, и никто теперь не знал, когда профессор ложится спать.
      В восемь утра он всегда уже был на ногах, выпивал свой стакан крепкого чаю, приготовленного тетей Пашей, и исчезал в институтском коридоре. Тут он обычно встречал Тырсу. Медленно, осторожно, стараясь не потревожить животных, тот доставлял к профессорской лаборатории клетки с животными, поднимая их снизу на лифте, и, по обыкновению, что-то бормоча, будто разговаривая со своими питомцами на им одним понятном языке. Может быть это было и так. По крайней мере Ридан утверждал, что животные понимают Тырсу лучше, чем люди.
      Сначала профессор устраивал короткое собеседование с сотрудниками. Они обсуждали результаты вчерашней работы, уже обдуманной и оцененной: если нужно - осматривали облученных накануне животных. Уточняли программу исследований на сегодня.
      Потом Ридан с одним из главных своих соратников-ассистентов - Иваном Лукичом, худощавым, седым старичком, опытнейшим анатомом и хирургом, или с Викентием Сергеевичем, талантливым физиологом, специалистом по крови и внутренней секреции, уходили в "свинцовую". У входа их уже ждала горка клеток. Здесь же стояли Тырса, облаченный в белый халат, и еще один лаборант. Все исчезали за дверью, открытой и потом вновь защелкнутой профессором.
      Там начиналось колдовство, за которым утвердилось удобно-обтекаемое, ридановское название: "физиологическая градуировка генератора". Смысл ее состоял в том, чтобы установить, какие физиологические функции вызывает в организме животного каждая волна "ГЧ".
      Круглая шкала, сконструированная Виклингом, обнимала собою весь диапазон биологических микроволн, излучавшихся генератором. Она позволяла разделить этот диапазон на двести тысяч долей, то есть получить двести тысяч разных, точно фиксируемых волн. С точки зрения физиологической это не так уж много: одни большие полушария человеческого мозга заключают в себе миллиарды клеточек - центров нервной деятельности. Правда, они в большинстве случаев сочетаются в группы, объединенные общим родом работы. Это спасало положение, ибо двести тысяч волн представляли собой сложнейшую задачу. Ридан уже рассчитал: чтобы выяснить физиологический смысл каждой волны, ему с одним "ГЧ", даже располагая большим штатом сотрудников-физиологов и сотнями подопытных животных, понадобилось бы не менее шести лет, при восьмичасовом рабочем дне!
      Некоторую небольшую часть шкалы Ридан уже "отградуировал" в первые же дни. Ему посчастливилось: среди самых низких частот, с которых он начал свою "градуировку", оказалась целая серия волн, контролировавших основные вегетативные функции - дыхание, работу сердца, сосудов и другие.
      Как и следовало ожидать, начало исследования этой невидимой страны было особенно богато новыми интереснейшими наблюдениями. Ридан делал одно открытие за другим.
      Прежде всего оказалось, что самые примитивные функции организма соответствуют наиболее низким частотам в диапазоне волн "ГЧ". Похоже было, что развитие функций, их усложнение в процессе эволюции шло параллельно возникновению все более высоких частот в нервной системе. Затем подтвердилось наблюдение, очень испугавшее профессора в ту "ночь чудес": соответствие между волнами и функциями, установленное для животных одного класса, было негодным для представителей другого. "Неужели, - думал Ридан, в каждом зоологическом классе назначение частот иное? Если так, го вся эта "градуировка" на животных окажется бесполезной для главного - для человека!"
      Но скоро профессор успокоился: он выяснил, что каждый класс требует только некоторого сдвига шкалы, введения определенной поправки, постоянной для всех волн.
      Тогда он стал определять эти поправки для разных классов. В лаборатории, кроме кроликов, собак и других млекопитающих, появились самые разнообразные животные - моллюски, рыбы, лягушки, насекомые, змеи, птицы...
      Были найдены и другие интереснейшие закономерности. Каждая из них требовала специальной серии исследований и в эти первые дни работы с "ГЧ" Ридан не скупясь уделял им необходимое время, то и дело прерывая свою "градуировку".
      Сейчас все пошло иначе. Ридан уже не отвлекался, какие бы новые мысли не приходили ему в голову. Он просто спешил. Да и сама работа его приняла какие то необычные для профессора, упрощенные формы. Он уже не ждал, как прежде, - иногда по часу и больше, - если действие новой волны никак не сказывалось на поведении животного и, очевидно, скрывалось в каких-то внутренних, медленно протекающих в организме процессах. "Внешние" реакции обнаруживались почти мгновенно: после щелчка выключателя "ГЧ" животные покорно ложились, чесались, испытывали разные виды возбуждения, напрягали непроизвольно отдельные мышцы или целые группы их - и все это в зависимости от положения стрелки на шкале: достаточно было малейшего изменения настройки генератора, чтобы тотчас изменилось и влияние луча. Состояния, вызванные облучением длились неизменно, пока действовал генератор; с выключением его одни реакции исчезали так же мгновенно, как и появились, другие длились некоторое время. Мощность излучения, регулируемая особой ручкой, по-видимому, никак не отражалась на виде реакции, но, возможно, сказывалась едва заметно на интенсивности ее проявления. Этого Ридан пока не выяснял.
      Но если влияние очередной волны не обнаруживалось через пять минут, Ридан пропускал запись в своей тетради: эти волны будут расшифровываться потом, во "втором туре" градуировки; теперь его интересовали только быстро наступающие реакции организма.
      - Почему? - спросил его как-то Николай. Он частенько навещал профессора, с большим интересом наблюдая за его поистине волшебной работой.
      - Чтобы определить общие закономерности, - уклончиво отвечал Ридан, надо ведь переходить к человеку. А если я буду изучать действие всех частот, мне не хватит жизни, чтобы проградуировать шкалу до конца. Сейчас нужно выяснить, на каких ее участках расположены те или иные группы функций... Вот если бы у меня было двадцать "ГЧ"... Но это еще рано...
      Это было убедительно, но... непонятно. Для чего нужны эти "участки"? И почему Ридан с такой тщательностью все-таки проверяет все частоты, боясь пропустить малейшее движение стрелки? Создавалось впечатление, что именно среди быстрых реакций организма Ридан искал нечто вполне определенное.
      Кроме того, основные закономерности уже определились, и их, по мнению Николая, было вполне достаточно, чтобы перейти к человеку хотя бы на простейших функциях. Ведь не собирается же Ридан уже сейчас, до "второго тура градуировки", приступать к лечению какой-нибудь определенной болезни! Такая непоследовательность была бы совершенно несвойственна профессору.
      Нет... Николай видел, что Ридан своей упрощенной градуировкой упорно ищет в шкале "ГЧ" что-то очень простое и очень важное... И, по-видимому, не находит. Этим и объясняется его сосредоточенность в последнее время. Николай хорошо знал, что значит в научной работе искать и не находить то, что непременно Должно быть найдено!
      Но что же именно, и почему с такой напряженной поспешностью искал теперь Ридан?
      Однажды он поймал Николая, привел его к себе в кабинет и начал путанный разговор, смысла которого Николай долго не мог уяснить.
      - Сейчас вы услышите вопросы профана, - начал он с отчаянием в голосе. - Скажите, можно ли... скажем так... изменить луч генератора так, чтобы он приобрел... обратное значение?