Сейчас - резонанс...
      Что ж, ждать нечего. Тут все должно происходить мгновенно.
      Он протянул руку, пощупал прохладный кусок металла, расчерченный косыми полосками - следами пилы.
      Так, все нормально, ничего и не должно быть.
      Потом прибавил мощность, чуть-чуть...
      Ничего.
      Больше. Полделения шкалы. Целое деление. Два, три, пять...
      Николай прошелся по комнате, стал набивать папиросу.
      Так... Волна железа вычислена неправильно Ничего, есть медь, есть алюминий, молибден, цинк, бром, цезий - всё есть!
      Он положил медь, повернул стрелку на цифру "29", потом чуть сдвинул настройку влево, затем вправо.
      Он ощупывал, рассматривал металл. Отковыривал резцом маленькие стружки, клал в пробирку, пробовал в реакциях.
      Медь оставалась медью. Цинк - цинком. Химически чистым, настоящим цинком. Сурьма - сурьмой, вольфрам - вольфрамом.
      Бледный, усталый, обросший светлой щетиной, с блуждающими глазами и необычной складкой растерянности у рта, Николай упрямо продолжал свои пробы. От элементов он перешел к химическим реакциям. Потом к дрожжевым блокам под микроскопом.
      Ни в чем не обнаруживалось влияние лучей. Только счетчик Раевского, включенный через усилитель в цепь репродуктора, отсчитывал едва слышные удары, указывая на присутствие какого-то слабого излучения.
      Николай сдался, когда были исчерпаны все возможные способы проверки.
      Он вдруг почувствовал слабость, как будто только сейчас, сразу ушли от него - вся энергия мысли, все нервное напряжение, что много дней так щедро вкладывал он в эту бесплодную работу, веки сомкнулись, голова бессильно склонилась к обнаженному баллону, мерцающему свинцовым туманом, и пальцы, продолжавшие бессмысленно сжимать ручку настройки, с досадой судорожно крутнули и оставили ее.
      Только теперь сомнение, граничащее с отчаянием, потрясло мозг.
      "Ошибка... Неужели принцип неверен?.."
      Несколько секунд стоял так Николай над своим созданием, закрыв глаза, ощущая лбом тепло баллона.
      Мысли о генераторе, так долго заполнявшие мозг, вдруг одна за другой начали воровато выскальзывать из утомленной головы. Теперь они стали чуждыми, злыми, враждебными, и мозг изгонял их...
      Вот и все...
      Лишь мгновение длилась страшная легкость покоя. Уже в следующий миг пустота начала заполняться. На смену ушедшему из темных тайников памяти вышло то, что стояло на очереди. Перед мысленным взором Николая возникли неразгаданные таинственные знаки:
      LMRWWAT
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      РИДАН ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
      - Как дела, товарищи? Можно поздравить с успехом?
      Четверо сотрудников лаборатории встречают Ридана улыбками. Пятый жмет руку профессора с серьезным, пожалуй, даже мрачноватым видом. Это дело характера. Одних победа делает веселыми, другие, наоборот, становятся сдержанными и торжественными.
      - Вот смотрите, Константин Александрович!
      Ридан склоняется над клеткой и внимательно рассматривает стоящую в ней собаку. Та отвечает таким же внимательным взглядом и осторожно помахивает хвостом. Собака - как собака. Только на голове виднеется кольцевой шрам, почти заросший шерстью. Ридан открывает дверку и, лаская собаку, ощупывает шрам - след операции.
      - Ну, Жучка, как вы себя чувствуете? Можете выйти погулять.
      Он вынимает из кармана халата горсть мелких сухариков, дает животному понюхать, съесть несколько штук; потом бросает один сухарик подальше, другой подкидывает вверх. И все следит за собакой, за ее движениями.
      Наконец он с довольным видом оглядывает сотрудников.
      - Здорова ведь? Как полагаете, Андрей Андреич?
      - Здорова, - отвечает мрачный. - Двадцать шесть дней после операции. Вот посмотрите, это номер сто восьмой. - Он протягивает Ридану книгу, где записаны ежедневные наблюдения за собакой: вес, температура, количество съеденной пищи и т.д.
      - Не хочу никаких записей. Здорова - и прекрасно. Сколько у вас вот таких "жучек" получилось?
      - Сейчас десять, - отвечает один из молодых аспирантов. Другой добавляет уверенно:
      - Теперь все будут такие! Ридан решительно поднимается.
      - Ну, спасибо, друзья. Значит, техника операции освоена. Что ж, давайте приступим к опыту.
      Через час они начали этот замечательный опыт, которому суждено было прогреметь на весь медицинский мир. Сложная операция, блестяще разработанная сотрудниками института, состояла в том, чтобы проникнуть в глубь мозга животного. Нужно было вскрыть череп, обнаружить большие полушария и приподнять мозг так, чтобы обнаружилось самое основание его - "серый бугор" и гипофиз. Потом снова уложить полушария на свое место и заживить нанесенные раны.
      Первые попытки произвести такую операцию казались безнадежными. Животные погибали. В лучшем случае они жили несколько дней, парализованные или утратившие какие-нибудь жизненно важные функции. Но люди не сдавались. Они искали причины тяжелых поражений и устраняли их. Точное знание анатомии, искусство оператора, изобретательность физиолога, техника - все было мобилизовано. Животные стали выздоравливать. Наконец появились "жучки", которые даже не болели после операции. Это было то, чего ждал Ридан. Теперь он приступил к задуманному опыту.
      Собака, усыпленная эфиром, положена на операционный стол. Специальные зажимы схватывают и фиксируют в определенном положении ее голову.
      Люди в халатах и масках действуют быстро и точно. Каждый хорошо знает свою роль.
      Разрез кожи на голове. С левой стороны обнажается череп. Теперь на голову опускается блестящий никелем прибор. Включается ток, и внутренняя часть прибора начинает медленно поворачиваться. Жужжит колесико циркулярной электропилы, вырезая овальное отверстие в черепе.
      Извлечена жидкость, заполняющая свободные полости мозга. От этого мозг сокращается в объеме и начинает отставать от черепа, как ядро высыхающего ореха от скорлупы.
      Наркотизатор переворачивает голову собаки затылком вниз. Мозг отделяется от своего ложа. Небольшой нажим тупым инструментом - и обнажается серая бугристая поверхность, пронизанная пульсирующими сосудами; в самой глубине зияющего тайника мозга темнеет гипофиз - маленькая железа, регулирующая рост животного и выполняющая много других еще неведомых функций.
      - Готово!
      Ридан тоже готов. У него в руке пинцет, сжимающий маленький, величиной с горошину, стеклянный шарик. Туда, в раскрытую щель мозга, в небольшое углубление у "серого бугра", около гипофиза, профессор кладет свой шарик.
      - Есть, опускайте, - говорит он. Крышка черепа осторожно закрывается.
      Операция закончена. Зашита кожа на голове. Шарик остается в мозгу.
      Собака переносится в другую комнату: тут она проснется от наркоза. Тут будет есть, пить, ждать своей судьбы.
      На операционный стол кладут другую собаку, потом третью... На десятой работа заканчивается. Пяти из них заложены стеклянные шарики в область "серого бугра", пяти другим ничего не заложено, только приподнят и снова опущен на место мозг. Эти пять - контрольные. Теперь будет видно, как отразится на здоровье собак раздражение, вызываемое давлением стеклянного шарика в одном пункте центральной нервной системы. Контрольные покажут, какие явления будут вызваны самим хирургическим вмешательством.
      В соседней лаборатории тоже кипит работа.
      Тут собака выступает в роли пациента зубного врача. Бормашина, шелестя, просверливает дупло в совершенно здоровом зубе. Нерв обнажен. Туда вкладывают ватку, смоченную каплей формалина, потом заделывают дупло цементом. Собаки идут конвейером. Разница только в том, что одной закладывают в зуб формалин, другой - кротоновое масло, третьей - мозговую ткань, четвертой - мышьяк, пятой - дифтерийный токсин, шестой - токсин столбняка.
      Некоторое время у собак болят зубы. Это видно. Заложенное вещество раздражает нерв. Потом боль проходит. Еще через некоторое время поврежденный зуб вырывают. Собаки здоровы. Теперь остается следить и ждать.
      Одну за другой Ридан обходит еще ряд лабораторий. В каждой из них группа научных сотрудников возится над животными. Операции самые разнообразные: одни замораживают отдельные участки мозга, другие обнажают нервы в разных частях тела, перерезают их или подтравливают какими-то веществами.
      Все эти разнообразные эксперименты подчинены единой цели. Объект операций - нервы, нервная система. Почти весь институт работает над нервами. Это Ридан проверяет гениальную догадку, которая возникла на основании множества как будто случайных, разрозненных наблюдений. Если догадка окажется правильной, она произведет переворот в медицине.
      Наступают дни ожидания. Все операции закончены. Люди следят за животными, осматривают, ощупывают их, тщательно записывают в дневники свои наблюдения, спорят. Энтузиасты уже склонны находить подтверждение идеи. Скептики охлаждают их пыл и находят другие объяснения. Ридан ценит и тех и других. В нем самом сочетаются оба эти типа научных работников.
      И вот начинается.
      У собаки с шариком в мозгу появляется кровь из десен, которые становятся рыхлыми, отстают от зубов, потом от челюстных костей. Во рту, на слизистых оболочках, обнаруживаются язвы: они растут, углубляются, разрушая ткани; наконец, одна из них с внутренней поверхности щеки проходит на наружную; образуется сквозной свищ.
      С каждым днем болезнь прогрессирует. Совершенно здоровые зубы понемногу становятся мягкими, легко истираются, некоторые выкрашиваются начисто.
      - Цынга? - удивленно спрашивают Ридана.
      Его ясные серые глаза блестят.
      - Погодите навешивать ярлыки. Это еще не все.
      В самом деле, у другой собаки с шариком события пошли дальше. У нее, кроме "цынги", образуется язва на роговице глаза, поражена полость носа и возникает гнойное воспаление среднего уха.
      - Смотрите: все эти явления точно соответствуют расположению ветвей тройничного нерва, - пробует обобщить Андрей Андреевич.
      - Погодите, погодите, - повторяет Ридан.
      Через несколько часов погибают две собаки из пяти. Вскрытие показывает: обильные кровоизлияния в легких и многочисленные язвы в желудке и кишках. Все это делает шарик в мозгу. Пять контрольных животных "без шарика" совершенно здоровы.
      Те же явления происходят у собак, которым была проделана зубная операция: язвы, поражения глаз, кровоизлияния в легких, смерть.
      Слабые дозы токсинов дифтерита и столбняка, действовавшие короткое время на зубной нерв, не вызывают ни дифтерита, ни столбняка, но тоже приводят к язвам, кровоизлияниям в легких и смерти животных.
      Рассечение седалищного нерва на левом бедре влечет за собой отёк, затем прогрессирующую язву на стопе. Начинается гангрена, отпадают целые фаланги пальцев. Через некоторое время эта картина повторяется на правой ноге, хотя нерв на правой стороне не подвергался никаким операциям.
      Факты накапливаются, тетради всех лабораторий набухают от записей. Опыты еще идут, но Ридан уже видит, что идея верна, проверена, доказана.
      Тогда он созывает совещание сотрудников института. Один за другим с кратким сообщением о результатах выступают руководители всех лабораторий, принимавших участие в опытах. Каждый должен знать, что получилось у других. Сам Ридан пока молчит. Он один знает все работы и мог бы просто изложить их смысл и выводы, но нет, лучше пусть люди сами попытаются обобщить результаты опытов, понять идею. Она сложна, очень нова, и сформулировать ее не всякий решится - это значило бы отказаться от взглядов, которые еще кажутся незыблемыми.
      Наконец Ридан впервые вслух произносит эти слова.
      - Итак, можно констатировать, - говорит он, - что в наших опытах, воздействуя разными способами непосредственно на нервы, мы вызываем в организме воспаления, отеки, язвы, опухоли, то есть почти все известные медицине виды болезненных симптомов. Это значит, что именно нервы, нервная система руководят развитием всякого патологического процесса. Всякая болезнь есть результат каких-то изменений, каких-то нарушений в деятельности нервов. Теперь впервые становится ясной схема болезненного процесса. Организм весь пронизан нервами, соединенными в единую стройную систему. И нет такой точки, такой клетки в организме, судьба которой не зависела бы от влияния нервной сети. Покуда эта сеть работает нормально, организм здоров; это значит, что все функции в нем совершаются нормально. Ведь функциями управляют нервы!
      Но вот на каком-нибудь участке нервная сеть получает повреждение. Пусть это будет укус ядовитого насекомого, химический ожог, под действием которого работа нервов на данном участке нарушается хотя бы временно.
      Соседние участки нервной системы, связанные в своей деятельности с пораженным участком, вынуждены как-то перестроиться, приспособиться к происшедшему изменению. Затем перестраиваются еще более отдаленные участки.
      Так начинается перестройка внутри нервной системы. Она захватывает все новые и новые участки и, наконец, приводит к какой-то иной комбинации нервных отношений, при которой становятся неизбежными явные признаки болезни. До сих пор медицина уделяет заболеванию нервов особое место, особую главу патологии. Изучая болезни, она только в некоторых случаях принимает в расчет нервы. Это ошибка! Теперь мы можем утверждать, что нет такой болезни, в которой нервы не только не принимали бы участия, но не играли бы ведущую и решающую роль.
      А отсюда следует, что и лечить болезни можно, воздействуя на нервную сеть. Медицина, применяя свои обычные методы лечения, так и делает, хотя обычно она сама об этом и не подозревает. В этом ее несовершенство.
      Ридан встал.
      Мы открываем новую главу в истории медицины. Вопросы есть?
      Ошеломленные новыми мыслями, слушатели несколько мгновений сидят неподвижно. Потом сразу поднимаются несколько рук.
      - А микробы?
      - А инфекционные заболевания?
      Ридан смеется.
      - Я так и думал. Чем неожиданнее мысль, тем больше в ней неясного. Предлагаю на этом, товарищи, закончить наше совещание. Обдумайте эту новую концепцию. Многое, я уверен, само собой станет ясным, лишние вопросы отпадут, останутся самые дельные. В ближайшие дни соберемся снова.
      * * *
      Опыты с животными продолжаются.
      Почти каждое утро приходит грузовик и привозит десяток-два новых собак.
      В бактериологической лаборатории начинается война. Два лагеря определились там сразу же после выступления Ридана. Руководитель лаборатории, профессор Халтовский, известный своими блестящими работами по микробиологии, возглавляет сопротивление. Видя, что большинство его сотрудников уже увлечено идеей Ридана, он начинает действовать со свойственной ему деликатностью и какой-то едкой нежностью.
      - Константин Александрович - горячий человек, - говорит он. - К сожалению, в науке это не всегда... помогает. Он говорит: "все болезни", "все патологические процессы". Боюсь, что это ошибка и нам следует вовремя уберечь от нее профессора. Почему "все"?! Ну, а, скажем, инфекционные заболевания? Их тоже организуют нервы? Значит, вся борьба с микробами на смарку? Микробы не при чем? Значит, величайшие открытия Пастера, Мечникова, Дженнера, Эрлиха и других знаменитых ученых, благодаря которым человечество избавилось от ужасов оспы, дифтерита, сифилиса, - ошибка?!
      Ридановцы молчат. Тяжелая артиллерия профессорских аргументов подавляет своей авторитетностью. И нотки "справедливого возмущения", уместно звучавшие в словах профессора, так убедительны. Правда, не хватает ясности. Так ли уж неизбежно тревожить имена столпов?
      Аспирант-комсомолец Данько ищет ясности, насупившись и уродуя в руках спичечную коробку. Спички в ней уже перестали держаться и то и дело выпадают на пол.
      А все-таки эти экспериментальные язвы на ногах получаются именно от раздражения нерва в отдаленном пункте, а не от микроба, - упрямо произносит Данько и сразу переводит спор с туманных высот в область конкретных представлений и фактов. - Каждый раз эта операция неизбежно приводит к язвам. Куркин это доказал. Тут сомнений не может быть. Знаете, сколько он таких операций проделал?
      Халтовский дергает усом, нервно покусывая верхнюю губу.
      - Хорошо! Но ведь мы же убедились, что все эти язвы кишат обычными для них микробами? Или, по-вашему, микробы тоже появляются в результате раздражения нерва?
      Данько молчит.
      - Попробуйте-ка получить экспериментальную язву без микробов, чисто нервным путем, - язвительно подчеркивает микробиолог, шевеля в воздухе пальцами.
      Можно подумать, что разговор этот передается по какому-то институтскому нерву в отдаленный пункт - к Ридану. Он вдруг появляется в лаборатории.
      - Вот что, товарищи. Язвы на стопе возникают в результате одного только воздействия на нервную систему. Факт доказан. Между тем язвенный процесс во всех наших экспериментах сопровождается появлением обычной для него бактериальной флоры. Попробуйте-ка разобраться, в чем тут дело.
      И он уходит.
      Халтовский мрачно смотрит в пространство; ус его подергивается.
      А Данько поднимает голову и улыбается товарищам.
      * * *
      Между тем слухи о ридановских опытах разбегаются из института. В научных учреждениях, в клиниках, в семьях ученых возникают споры, намечается раскол; одни уже находят в новой теории объяснение многих непонятных явлений, другие трепещут перед возможным потрясением основ.
      Ридан знает все это. Ему рассказывают сотрудники, ему звонят; наконец, приходят посетители, чтобы получить указания и в своих учреждениях начать новые исследования.
      В один прекрасный день аспирант Данько оказывается в Тропическом институте, где у него целая группа знакомых докторов и аспирантов. На него нападают с расспросами, но он ограничивается короткой информацией и отклоняет дебаты. Некогда, он - по делу.
      - Для того, чтобы избавить человека от малярии, вы стремитесь уничтожить малярийные плазмодии в его крови. Так?
      Начало принципиальное и интригующее. Институтцы затихают, предвкушая новые откровения, и с готовностью подтверждают:
      - Так, так.
      - С этой целью вы даете больному хинин, который и убивает плазмодии. Так?
      - Так.
      - Разрешите маленький эксперимент. Дайте немного крови.
      Свежей малярийной крови, наполненной живыми плазмодиями. Кубика два-три.
      Кровь приносят в термостате, сохраняющем температуру тела. Другой термостат специально приспособлен для исследований. Он соединен с бинокулярным микроскопом, который дает возможность рассматривать население еще живой, теплой крови, входящей в капиллярную щель между двумя подвижными дисками из тончайшего стекла.
      Данько медленно вращает диски, прильнув к окулярам, и тотчас натыкается на плазмодии. Бледные, бесформенные комочки, наполненные черными точками пигмента, медленно движутся, вытягивая свои тупые, округленные выступы.
      - Так. Они живут. Теперь дайте раствор хинина, который вы впрыскиваете больным.
      Он отливает в пробирку немного крови и прибавляет столько же хинина. В другую пробирку с кровью, кишащей плазмодиями, он вливает больше хинина. В третью добавляет порцию такого крепкого раствора, который отравил бы человека. Пробирки в термостате.
      Опыт продолжается долго. Данько время от времени подходит к микроскопу. Во всех пробирках плазмодии продолжают жить. Хинин не действует на них!
      - Что скажете, товарищи? - Данько оглядывает своих друзей.
      - Такие опыты известны давно, - уныло говорит один.
      - Я знаю. Я хотел убедиться сам. Но вас-то эти опыты разве не убеждают в том, что хинин прямого действия на плазмодиев не оказывает?
      - Нет, не убеждают. В пробирке - одно, а в организме создается очень сложная обстановка.
      - Согласен. Но почему же она создается? - Под действием хинина.
      - Значит, хинин действует не на плазмодии, а на организм? И точка приложения его действия, очевидно, нервы? Малярийники разводят руками.
      - Механизм действия хинина неизвестен, - отвечают они. - Кроме того, бывают хиноупорные расы плазмодиев. - Ладно. Подождем. Когда это выяснится?
      - Больной только что принят. У него двухдневная форма малярии. Сегодня хинизируем, завтра-послезавтра уже будем знать.
      Через день выясняется, что "раса паразитов не хиноупорна", хинин прекратил пароксизмы лихорадки у больного. А плазмодины его выдержали в пробирке лошадиную дозу этого яда!
      * * *
      После посещений Данько, после его рассказов о новых работах старый врач-малярийник Дубравин подолгу сидит в лаборатории, курит, думает, просматривает старые пачки историй болезни.
      - Они правы, - говорит он однажды своим аспирантам. - Правы ридановцы! Я всю жизнь, можно сказать, просидел на малярии и всегда сталкивался с фактами, говорящими о том, что малярия и плазмодии - разные веши. Но я вместе со всей медициной не мог решиться признать это, все отыскивал разные каверзные объяснения фактам. И вот мы дошли до того, что отождествили кнопку и звонок. Разве не так? Разве у нас плазмодий не стал синонимом малярии? Вместо того, чтобы лечить организм, мы охотимся за его паразитами, которые, может, только потопу и развиваются в нем, что болезнь создает для них благоприятные условия.
      Подумать только, какая чепуха получается: основное наше оружие хинин - явно безвреден для плазмодиев! Зная это, мы все-таки нацеливаемся именно в плазмодиев... чтобы попасть в малярию. Но ведь уже три века назад южноамериканские дикари жевали кору хинного дерева, чтобы избавиться от лихорадки. Сейчас для меня совершенно ясно: хинин действует именно на организм, а не на плазмодиев. И паразитов убивает организм, а не хинин. Это далеко не одно и то же, товарищи. Тут огромная принципиальная разница. Мы ориентируем всю нашу методику лечения на непосредственное уничтожение паразитов в крови, а очень возможно, что это невыполнимая задача. Отравить паразитов, наполняющих кровь, не задев, не повредив при этом самую кровь, разве это не абсурд? Нет, Ридан прав. Все наши усилия должны быть направлены к тому, чтобы заставить организм прекратить появившиеся в нем ненормальные процессы, которые позволяют плазмодиям жить и размножаться.
      Если нам это удастся, организм сам расправится с плазмодиями и со всеми симптомами болезни. Прав Ридан! Надо немедленно включаться в его работу, товарищи. Завтра же отправляемся к нему побеседовать. Согласны?
      * * *
      Время идет. Борьба, развернувшаяся вокруг новых идей, становится не такой шумной и острой, как вначале. Она принимает позиционный характер. Несколько протестов хранителей старых основ, появившиеся в медицинской печати, против "недостаточно обоснованных" и "скороспелых" выводов новаторов прозвучали глухо и неубедительно. Они остались даже без ответа.
      Ридан, решив, что вступать в полемику пока бессмысленно, ограничился короткой информационной заметкой в академическом ежемесячнике - на одну страничку. Тут были скупо описаны основные опыты и в нескольких пунктах изложены неизбежные выводы. Номер с этой заметкой в два дня стал библиографической редкостью, а в некоторых библиотеках посетители вскоре стали скандалить, возвращая только что взятую книжку: в ней не хватало как раз интересующей их страницы!
      Эта страница была как бы пропитана каким-то волнующим веществом. Читавшие ее, испытывали непонятный трепет, как в начале землетрясения.
      Теперь все это улеглось, люди определили свои позиции, начали готовить деловые аргументы. В изучение новой проблемы включается целый ряд научных коллективов, несколько клиник. Ридан то и дело получает богатейший материал для своих обобщений.
      Однако многие начали чересчур увлекаться выискиванием все новых доказательств правильности основной идеи о роли нервных процессов в развитии болезней.
      Ридан видит, что дело дальше не идет, и бросает новую направляющую мысль.
      - Довольно изучать и доказывать. Наша задача лечить людей, а не доказывать теории. Вот мы нашли важное звено в механике заболевания, научились искусственно воспроизводить естественный патологический процесс, убедились, что нервы ведут этот процесс. Очень хорошо! Теперь мы должны заставить нервы прекращать эту вредную работу в больном организме, прекращать болезнь. Если мы этого не сделаем, наши труды ничего не стоят.
      Поток доказательств иссякает. Ридановцы начинают новые поиски. Задача чрезвычайно сложна и неопределенна, она похожа на уравнение, в котором все величины неизвестны. Проходит год, и новаторы, занятые своим делом, в физиологических лабораториях, клиниках, больницах совсем скрываются с научного горизонта. Поиски не дают результатов.
      Консервативная оппозиция, оправившись от бурного налета новых идей, понемногу поднимает голову и со свойственной ей ядовитой корректностью начинает хоронить "беспочвенные фантазии некоторых ученых". Ридан молчит. Друзья советуют ему выступить с большим обстоятельным докладом. Он машет руками: зачем? Пусть потешатся старички!
      - Мы идем правильной дорогой, - говорит он уверенно. - И, я думаю, скоро будем иметь солидные аргументы. Вот тогда и выступим.
      Но аргументы упорно не появляются, а Ридану, совершенно неожиданно для него самого, приходится заговорить.
      Однажды он получает приглашение на собрание столичных врачей, посвященное смотру последних достижений отечественной медицины. Ридан отправляется, надеясь выловить в сообщениях врачей что-нибудь полезное для себя, какие-нибудь намеки на "аргументы".
      Он сидит в публике и внимательно слушает. Общий вступительный доклад подводит итоги деятельности здравоохранения в стране. Они замечательны, эти итоги, они способны переполнить гордостью сердце каждого советского гражданина. Докладчик показывает диаграммы. Вот как расширяется медицинская помощь населению: на громадной территории Союза уже нет такого уголка, где бы не было, по крайней мере, медицинского пункта. Ни одна страна в мире не тратит столько средств на охрану здоровья людей. Вот армия, оберегающая здоровье. Вот санатории, больницы, дома отдыха, грандиозная сеть детских учреждений: нет ребенка, за развитием которого не следил бы врач. Это материальные предпосылки. А вот результаты. Докладчик с палочкой-указ-кой устремляется к новой серии диаграмм. Сокращается количество заболеваний. Круто падает черная линия смертности. Взвивается вверх кривая здорового, крепкого потомства...
      Зал аплодирует. Аплодирует и Ридан.
      Начинаются выступления специалистов различных отраслей медицины. Говорят о новых приемах лечения, о новых лекарствах, новых операциях. Ридан недоволен. Все это частности, мелочи, обычное во всяком деле совершенствование старого. Ничего принципиально нового. Общие теоретические вопросы медицины никем не затрагиваются.
      На трибуну выходит один из ортодоксов - автор прошлогодней статьи против новых идей Ридана. Это интересно...
      Он говорит долго. Замечательные диаграммы, которые демонстрировались здесь, убеждают его в том, что "здравоохранение на верном пути: оно быстро использует все достижения теории медицины".
      Этого не может выдержать Ридан.
      - Такой теории нет! - громко восклицает он.
      В зале начинается оживление, шум. Публика, узнав Ридана, просит дать ему слово. Через несколько минут он уже на трибуне.
      - Признаюсь, - медленно говорит он в напряженной тишине, - я не ожидал, что столь авторитетные представители медицинской науки найдут возможным спрятаться от важных принципиальных вопросов теории за общие победы здравоохранения. Это в основном не наши победы товарищи. Здравоохранение далеко не одна только медицина. Эти победы принадлежат социализму. Улучшение условий труда, питания, жилищ, отдыха, лечебной помощи и так далее, - вот что, а не развитие самой медицинской теории привело к этим победам...
      - Неверно!.. Мы лечим людей! - обиженно выкрикивает кто-то.
      - Мы лечим людей уже тысячи лет. И во многих случаях хорошо лечим. Я говорю о том, что если линия здоровья в нашей стране за последнюю четверть века пошла круто вверх, то это случилось совсем не потому, что наша врачебная наука одержала какие-то серьезные теоретические победы за это время. Наоборот, я утверждаю, что она сильно отстает в своем развитии от других наук!
      С блестящей эрудицией Ридан доказывает это интересными фактами, сравнениями. И в каждом новом слове трепещет его живая, собственная мысль, чего так не хватало его предшественнику на трибуне.
      - Будем откровенны, товарищи. Разве, приступая к лечению больного мы бываем когда-нибудь твердо уверены в том, что мы его вылечим? Лучшие люди страны преждевременно уходят от нас несмотря на то, что все средства, все силы медицины мобилизуются на их спасение. В чем тут дело? Да в том, что мы не имеем правильного представления о самом существе тех процессов, которые происходят в больном организме...
      Ридан увлекается, становится все более резким. Может быть, более резким, чем следовало бы сейчас.
      Но это его стиль - ничего не сглаживать, не прятать, наоборот, выпячивать все острые углы.
      Все слушают с волнением. Почти каждая его мысль вызывает движение в зале - одни возмущаются, другие аплодируют.
      - Разве это не так? - продолжает Ридан. - Разве мы знаем, что такое ревматизм? Или многие кожные, нервные, "конституциональные" болезни? Не знаем! А лечим и вылечиваем. Но разве это наука? Так лечились и дикари, которые во многих случаях прекрасно знали, что надо делать при появлении определенных признаков болезни. От них и мы кое-чему научились, например применению хинина, нашего основного средства против малярии. Так лечатся и животные: собаки жуют траву...
      Крики возмущения снова сливаются с аплодисментами.
      - Многим это горько слышать, - серьезно говорит Ридан. - Но эта горечь, я убежден, нам сейчас полезнее, чем сладкие звуки победных литавр. Именно об этом надо говорить. Медицина издавна привыкла, чтобы о ее тайнах не говорили вслух или на общепонятном языке. Может быть и это сыграло роль в ее отставании...
      Недавно один мой знакомый пациент проделал интересную работу. Заболев сильнейшим насморком, он пошел по врачам и начал записывать советы, которые они ему давали. Получилась недурная коллекция методов лечения. Разрешите огласить. Четыре врача рекомендовали капли в нос и дали четыре разных рецепта этих капель. Затем идут: вдувание борной кислоты, приемы аспирина внутрь, прогревание синим светом, горчичные ванны для ног. Узнав из газет о новом, радикальном способе лечения насморка - втиранием змеиного яда в ладонь руки, больной обратился к известному ларингологу, который дал ему лучший совет: не тратить времени на посещение врачей и ждать, когда насморк сам пройдет, ибо для лечения данной формы заболевания (сенной насморк) медицина средств не знает.