Елена Долгопят
      Фармацевт
      маленькая повесть
      Долгопят Елена Олеговна родилась в г. Муроме Владимирской обл. Закончила сценарный факультет ВГИКа. Публиковалась в журналах "Знамя", "Дружба народов", "Юность". В "Новом мире" печатается впервые. Живет в Подмосковье.
      ГЛАВА ПЕРВАЯ
      С кладбища вернулись часам к пяти вечера. В доме горел уже свет, от натопленной печи запотели окна. Сдвинутые столы стояли посреди комнаты. Половики были сняты, выбиты в снегу, свернуты и лежали на печи за белой занавеской.
      Пальто и куртки оставляли в терраске, сваливали прямо на пол. Не разувались, сбивали снег колючим веником из прутьев. Усаживались на стулья, лавки, табуретки.
      Попервоначалу сидели тихо, молча, глядя на тарелки с салатами, на кутью, на бутылки с холодной самогонкой, с настойками и наливками, потирая замерзшие руки, шмыгая замерзшими носами.
      Бабка выметала тем временем снег с терраски вон, на улицу.
      Испуганная кошка кинулась из терраски в комнату, взлетела на буфет, под самый потолок, и там просидела весь вечер и всю ночь.
      Поминали до утра. Еще подходили люди. Народу набилось. Открыли все форточки. Дым из них валил, будто пожар в доме занимался. В печи огонь не угасал, чайник не простывал, и из трубы шел дым столбом в низкое небо.
      Портрет покойного Васеньки Грекова поставили на буфет возле круглых часов.
      В церкви Васеньку, Бога не знавшего, не отпевали. Да и слов над гробом не говорили. Будто стеснялись стоявших неподвижно в толпе хмурых парней в черных кожаных куртках. Парни были, вроде монгольских кочевников, бриты наголо. Они глядели, как люди прощаются, как выносят, как крышку опускают, как заколачивают, как в яму опускают, как землей засыпают... И с кладбища шли за толпой, в дом только не зашли, спасибо. Потоптались в саду под форточками. Покурили, побросали окурки в снег и ушли.
      - Каждому по его вере, - сказал дьячок и опрокинул стопочку.
      На поминки он явился как частное лицо, как дальний Васенькин родственник и приятель. Опрокинул по новой и помидором соленым чмокнул.
      - Васенька наш был язычник, ему следовало гроб побольше сделать, чтоб положить рядом мотоцикл его...
      - Раскопали бы, - заметил родной Васенькин дядя, Михал Ильич, пожилой милиционер. - Осквернили бы могилу, и все.
      - Ясно, что раскопали бы, - согласился дьячок. - Я не к тому. Я чисто теоретически рассуждаю.
      - И чего б ты ему еще в багаж сунул? - спросил Васенькин однокашник, Егорка, сварщик на "стрелочном".
      - Настюху, - сказал кто-то. Многие засмеялись.
      - Не спорю, - сказал дьячок. - Настюха Васеньке нравилась.
      - Она тут многим... - захихикали.
      - Но я бы Васеньке в гроб положил, - невозмутимо тянул свое дьячок, короб целый лекарств, чтобы ему там не скучно было, на том свете.
      Про лекарства все думали, хороня Васеньку и поминая, но никто вслух не говорил. Но вот - было произнесено. Многие даже перестали есть и пить. Дрова в печи потрескивали.
      Без лекарств нельзя было Васеньку помянуть, через них он и погиб в конце концов.
      - Странное дело, - раздумчиво произнесла захмелевшая Васенькина мать. Рос он вроде бы самым простым парнишкой. Учился с тройки на двойку, но ведь не хулиган был. На мотоцикле даже не успел вволю погонять.
      - Курицу мою загнал! - вставила вдруг хвастливо старуха Савельева.
      - Да, - продолжала мать. - Как все мальчишки. Если б не эта его страсть - все смешивать и пробовать, чего выйдет.
      Все не все, но было даже у Васеньки прозвище - химик - по этой его страсти. Жаль только, в химии он ничего не смыслил, едва-едва тройку натянули. Как говорила едкая химичка: "Прощаю тебя по скудоумию твоему".
      Но началось все даже не с лекарств, а с обыкновенных продуктов. Не было Васеньке и пяти лет, когда принялся он за опыты. Уйдет бабка за молоком, оставит его одного, он тут же кастрюльку на печь, в кастрюльку воды плеснет, яйцо туда сырое вобьет, крахмалу всыплет или перца, или и то и другое, да и третье что-нибудь, хоть горелую корочку хлеба, например. Сахару добавит, масла растительного нальет. Помешивает и смотрит, как это варево на огне доходит, и запах его не смущает, и цвет не отталкивает. Возьмет ложку, зачерпнет, подует и попробует. Такая гадость!
      Надо правду сказать, готовить Васенька все-таки научился, люди ели и нахваливали. Хорошо мог сготовить, если только не входила ему блажь опыт ставить. Но бывало, что и с опытом еда не портилась.
      - Ты, Васенька, из тех, - химичка ему говаривала, - кто случайно может открытие сделать: бомбу изобрести или эликсир бессмертия. Или помрешь молодым.
      Она через дом жила, Васеньку знала с пеленок и за поминальным столом по Васеньке со всеми плакала и всем объясняла, что давно Васеньке его судьбу предсказала.
      Лекарства Васенька стал смешивать, когда прабабка его заболела в глухой деревне Стригино. Он ей в центральной аптеке, что у рынка, лекарства покупал и носил в деревню. Пешком ходил. Красные таблетки, белые, микстуры в темных склянках, порошки в бумажках. Через лес нес, через речку Илевну вброд, полем. В дороге не отдыхал, к прабабке приходил уставшим, валился сразу спать.
      Проснулся он как-то ночью бодрый. Прабабка храпела, утонув в перине, сложив сухие ручки поверх одеяла. Лекарства лежали все на стуле у изголовья. Васенька взял красную таблетку с блюдца и проглотил. Прислушался к себе, что будет. Голова немного закружилась. Он еще таблетку взял, присел к столу, к лунному свету, в ступку таблетку кинул, растолок, микстуры капнул, сахару зачем-то добавил, ложку окунул, лизнул. Горько оказалось. Стал Васенька ждать, что с ним станет. В сон потянуло.
      Иногда у Васеньки в ступке, как при химическом опыте, взрывалось, или дымилось, или так воняло, что прабабка, рванув на себя раму, швыряла его ступку в окно.
      - Мертвый встанет! - кричала она.
      От проб своих Васенька иногда менялся лицом. То оно у него шишками зарастало, то синими пятнами исходило, а то вдруг выравнивалось и розовело, как у младенца. И потому фотография на буфете давала о покойном Васеньке представление неточное.
      Дотянул Вася девять классов, и химичка устроила его по блату в центральную аптеку.
      Васенька напросился в лабораторию. К изготовлению лекарств его, понятно, не допускали, но смотреть не возбраняли. Предложили даже поступать в медучилище на фармацевта. Но учиться Васенька не смог. Сколько ни бились с ним, так и не растолковали, как взвешивать по писаному, нагревать... Все Васенька делал на глазок. Для борща это и ничего. Но не для лекарства. Так что Васенька рецептурных дел не касался. Мыл-кипятил колбы, поливал цветы, таскал ящики, ходил в магазин за чаем, печеньем да конфетами. С зарплаты набирал себе лекарств, бог знает чем приглянувшихся - цветом ли облатки, формой ли капсулы, размером, запахом... Васеньку жалели. Понимали, что или помрет от своих опытов, или изуродуется вконец.
      Рос он без отца, в бедности. Мать мыла полы в школе, бабка и вовсе никогда зарплаты не получала. Но на шестнадцатилетие Васеньки все родственники постарались - даже прабабка из глухой деревни со своей нищей пенсии внесла лепту, - собрали денег, чтоб он купил то, что ему во сне снилось.
      Во сне мотоцикл был черный, матовый, с большой круглой ослепительной фарой, круторогим рулем. Высокий, мощный.
      По складам, шевеля губами, Васенька читал объявления на остановке у аптеки; заходил в автосалон на рынке - только посмотреть, - новые мотоциклы были дороги. Подаренные деньги всегда были при нем: зашиты на живую нитку во внутреннем кармане школьного пиджака.
      Месяца через три после дня рожденья, в середине осени, Васенька прочел на остановке, что продается недорого мотоцикл фирмы "Ямаха", почти новый. Дело было вечером, после работы. Васенька спросил у людей, дождался нужного автобуса, втиснулся и поехал. Уже в темноте он добрался.
      Отворила ему женщина.
      - Я по объявлению, - сказал Васенька.
      Она посмотрела на него жалостливо.
      В этот день лицо Васеньки было чистым и гладким, ребяческим.
      Мотоцикл стоял прямо в комнате, вымытый, черный, блестящий, круторогий. В уютной маленькой комнате с цветами на подоконнике, с вышитой салфеткой на тумбочке он смотрелся так же нелепо, как смотрелся бы танк.
      Васенька постучал ботинками о половик, подошел к машине и погладил. Включил фару. Она ослепила. Женщина печально за ним наблюдала.
      - Сколько? - спросил Вася, облизнув пересохшие губы.
      Женщина в самом деле просила недорого.
      - На ходу бы его поглядеть.
      - Снеси вниз и гляди. Только денег мне хоть половину оставь.
      - Берите все.
      Он снес мотоцикл на руках с третьего этажа. Женщина спустилась следом. Она стояла у подъезда и глядела.
      Васенька оседлал машину, завел мотор.
      Рванул круг по двору, выскочил, промахнул по трассе до железнодорожного переезда и решил к женщине не возвращаться - деньги уплачены. Развернулся и погнал домой.
      Шлема на нем не было, ветер рвал волосы. От ревущего, как снаряд, мотоцикла шарахались к обочинам автомобили, пешеходы жались к стенам домов, кошки взлетали на деревья.
      На светофоре Васенька встал, напряженно ожидая зеленого стартового сигнала. В это время длинноногая, ярко намазанная девушка с фиолетовыми волосами сошла с тротуара, пересекла дорогу и подошла к Васеньке.
      - Привет, - сказала она ему.
      - Привет. - Васенька заалел, раньше такие девушки никогда не обращали на него внимания. Да и он на таких не засматривался, ему Настюха нравилась, продавщица из винного.
      - Подвези меня, - сказала девушка. - На Мичурина. Знаешь?
      Она уселась за ним, прижалась, обхватила, выдохнула в затылок.
      Зеленый сигнал уже горел, автомобили вежливо объезжали Васеньку. Он рванул.
      На Мичурина они встали у частного дома с палисадником.
      - Давно у тебя этот мотоцикл? - спросила девушка, не выпуская Васеньку из объятий.
      - Сегодня.
      - Ясно.
      - Чего?
      - Я знала парня, который на нем раньше гонял.
      - Мне не парень продал.
      - Еще бы. Парень разбился на прошлой неделе. Лихой был. Я как тебя на светофоре увидела, аж вздрогнула, думала - он, призрак. Ты видел когда-нибудь призраков?
      - Не знаю.
      - Как же это можно не знать?
      Она отпустила его и сказала, сойдя с машины:
      - Пойдем в дом, согреешься.
      Васенька и в самом деле продрог на осеннем льдистом ветру.
      В жарко натопленной комнатушке торчали бритые, как монголы, парни в черных кожаных куртках. Они курили по кругу одну папиросу. От сладковатого ее дыма подташнивало. Двое сидели на диванчике, остальные - прямо на полу, затоптанном, грязном, но, впрочем, теплом.
      Васенька прошел, держась девушки, в уголок. Опустился возле нее на пол. Она ему и передала папиросу. Васенька затянулся, как она, два раза. Но закрывать глаза, как она, не стал. Смотрел с любопытством на ее будто спящее лицо. Вдруг она сказала:
      - Я вижу, что ты на меня смотришь.
      - Подглядываешь, - простодушно решил Васенька.
      - Нет, - сказала девушка, - я от травки всегда с закрытыми глазами вижу. А ты?
      - Я? Нет.
      - Да у тебя же глаза открыты.
      Васенька закрыл глаза.
      - Нет, ничего не вижу. - И открыл.
      Девушка смотрела на него в упор.
      - А что ты чувствуешь?
      - Да ничего.
      - Никакого кайфа?
      - Пусть еще затянется, - промолвил бритый с дивана. И Васеньке протянули папиросу вне очереди. Он затянулся пару раз.
      - Ну?
      - Что?
      - Вообще это бывает, - сказала девушка, - когда человек не может призраков видеть.
      - Чего? - не понял Васенька.
      - Призраков видеть, кайф ловить, отрываться, торчать, улетать.
      - Так это наркотик, что ли?
      - О, - сказал кто-то с пола, - догадался.
      - Это не обыкновенная травка, - сказала девушка, - а такая штука, от которой нормальные люди в откат идут.
      - Ты цвета все нормально видишь? - спросили с пола. - Музыку никакую не слышишь?
      - Не знаю, - сказал Васенька, - я ничего не чувствую. Я вот на днях смешал два порошка у нас в аптеке...
      - Ты в аптеке работаешь?
      - У рынка. Чего-то я еще туда капнул. Не помню. Лизнул. И сон! Будто я... Ну. Не знаю. Здорово будто. Лучше не бывает.
      Васенька не умел пересказать свое видение. Но отчетливо помнил, как качался на ветке ужасно громадного, до самого неба, дерева. Качался, как малая птица воробей, а прабабка далеко внизу грозила ему коричневым кулачком.
      - Что за порошки такие? - спросил бритый с дивана. Он набивал травкой новую папиросу и на Васеньку не глядел.
      - Не знаю.
      - То есть как?
      Дело в том, что Васенька никогда не помнил, чего и с чем он смешивал, а тем более - в какой пропорции.
      Но бритый этому не поверил и попросил Васеньку все-таки изготовить ему тех порошков. Он как будто и не слышал, что Васенька никогда не может повторить раз вдруг найденное; что не умеет он взвешивать, не умеет записывать; что всегда что-нибудь просыплет или прольет во время опытов... И что единственное, что понял в химии, - важна всякая мелочь. Пылинка, попав в колбу, может изменить результат, а Васенька не умеет следить за пылинками. К тому же ему и не хочется повторять раз найденное, ему именно неожиданности интересны, сюрпризы, случайности.
      Ничего этого бритый не слышал. Сказал, сквозь приторный дым взглянув на Васеньку, что заплатит триста рублей за смесь. Для начала. И что пришлет за ней в аптеку завтра. Но если, конечно, Васенька не хочет поделиться с товарищами чудесным лекарством, он может его и не делать. Тогда бритый подумает, как добиться, чтобы Васенька захотел поделиться с товарищами. Подумает и придумает.
      Васенька не был даже уверен, что разговор их слышали остальные в жарко натопленной комнате. Все остальные пребывали в состоянии от реальности отрешенном, блаженном. И даже если девушка у ног Васеньки продолжала его видеть и сквозь закрытые глаза, слышать она его вряд ли уже слышала.
      Мышь, шуршавшая за стеной, слышала больше.
      И понимала больше, чем Васенька. И если бы Васенька принял в тот миг порошок, позволяющий разуметь мышиный язык, она бы ему объяснила, что монгол на диване не просто монгол, а хан. Что он жесток, коварен, злопамятен и себялюбив. Что лучше бы Васеньке с ним и вовсе не встречаться. Но теперь, конечно, поздно и судьба Васеньки решена.
      Но Васенька по простоте своей этого не понимал. Он все-таки надеялся, что как-нибудь вывернется. И на другой день в аптеку просто-напросто не пошел.
      С утра вывел за рога из сарая новый мотоцикл. И гонял до ночи. По поселку. Через поле помчал к деревне, где жила, не помирала прабабка. У нее поужинал картошкой с соленым огурцом. Рванул домой, врубив во тьме слепящую фару.
      Ни один фонарь в одноэтажном поселке, считавшемся, правда, частью города, не горел. Непролазные осенние улицы освещались неспящими окнами домов, редкими, как населенные миры в нашей Галактике.
      Мотоцикл благополучно пронес Васеньку через все топи и хляби.
      На пустыре у родной калитки Васенька остановился и отер с лица грязь. Тишина оглушила. Оглушило безветрие. Холодный воздух предрекал зиму, снег, низкие тучи, гололедицу.
      Васенька отворил калитку и повез мотоцикл к сараю. В огороде все давно было снято, земля лежала пустая, черная.
      Сарай закрывался на амбарный замок. Ключ висел на гвоздике под балкой.
      Васенька отомкнул замок, распахнул дверь, припер ее булыгой.
      В сарае темень была кромешная, но Васенька все там знал вслепую. Мотоцикл он завел за поленницу. И вдруг из темноты Васеньку кто-то ударил в пах. Васенька вскрикнул, метнулся в сторону, наткнулся на кого-то, получил страшный удар в лицо, отлетел к стене, с которой упало на него оцинкованное корыто. В нем когда-то Васеньку купали.
      Чьи-то руки Васеньку подняли, согнули, поставили на колени, голову пребольно ухватили за вихор.
      - Завтра я еще зайду за лекарством, - прошипели в ухо. - А послезавтра уже не пойду, послезавтра я тебя прямиком на тот свет отправлю. Чтоб другим неповадно.
      Никто на другой день в аптеке особенно не обратил внимания на опухшую, избитую Васенькину физиономию. Привыкли, что он часто лицом меняется.
      Васенька явился на работу рано, раньше всех. Ночь он не спал, пытался вспомнить, что, с чем и как смешивал в тот раз. И утром разглядывал в витринах коробочки и пузырьки.
      Девочки пришли, включили свет в отделах. Открылись.
      Васенька вздохнул и - как в реку прыгнул - купил то, купил сё. Что глазу захотелось. Растолок, смешал, всыпал в пустой пузырек, заткнул пробкой. Его и отдал бритому, безликому посланцу хана.
      Лишь только посланец ушел с пузырьком в кожаном кармане, Васенька спросил девочек, чего они хотят к чаю. Они попросили взять на рынке "Юбилейного" печенья вразвес, лимон и на остаток - московских конфет. Васенька с общими деньгами отправился.
      Он не вернулся.
      Искали его. Дядя-милиционер подключил уголовный розыск. Бритые монголы все вверх дном перевернули, дав слово достать Васеньку, отрезать ему уши и заколоть раскаленным гвоздем в сердце. Все в городе об этом шептались. От Васенькиного порошка монголы несколько дней жестоко страдали поносом.
      В родном Васенькином доме посланцы монголов несколько раз били окна. Сарай с черным мотоциклом был сожжен. Зарево видели из окрестных деревень.
      Под конец октября из мелкой речки Илевны мальчишки выловили труп неизвестного. В местной газете поместили объявление. Родственники и друзья опознали Васеньку. Совпадали рост и пропорции. Одежды на трупе не было. По вздутому лицу ничего понять было невозможно. Да никто и не надеялся опознавать Васеньку по лицу.
      Через неделю родственники забрали труп из морга и схоронили. Памятник решили ставить весной, управившись с картошкой.
      ГЛАВА ВТОРАЯ
      От студеного ветра прохожие отворачивали лица, поднимали воротники, натягивали шапки, заматывались шарфами, руки прятали в карманы. Закуривали, согнувшись к ветру спиной.
      У мужчины была потрясающая лыжная шапочка. Из Швеции. Вязаная, темно-зеленая, с козырьком и особым отворотом. Можно было отворот развернуть и натянуть на лицо. Тогда отверстие для козырька становилось отверстием для глаз. В его случае - для очков.
      В таком виде мужчина смахивал на грабителя. Но ему было все равно, на кого он смахивает, его это не заботило. Так что на выходе из метро он развернул свою шапочку, натянул, поднял воротник старого удобного пальто и направился к киоску с булочками, слойками, печеньем, лавашем и сладостями.
      Он попросил у продавщицы пахлаву. Защищенная в своем ларьке от ветра и холода, она поглядела на покупателя с подозрением. Он протянул в окошко сотенную. Продавщица развернула купюру и посмотрела на свет электрической лампы.
      - Могу дать мельче, - сказал мужчина.
      Но она отсчитала сдачу.
      Он сгреб ворох бумажек, взял белый лоток с пахлавой, повернулся и увидел посиневшего на ветру мальчишку лет шестнадцати в замызганной одежонке, в огромной, с какого-то великана, куртке.
      Лицо у мальчишки было грязное, осунувшееся. Ввалившиеся глаза с голодным остервенением глядели на сладкую пахлаву в лотке, затянутом туго в целлофан.
      Мужчина вдруг протянул лоток:
      - Возьми.
      Мальчишка взглянул в вязаное лицо, из которого торчали окуляры очков. Схватил лоток и отпрыгнул вбок, за ларек.
      - Ну что? - сказал мужчина продавщице. - Давайте мне еще пахлавы.
      От киоска он направился к большому административному зданию со множеством этажей, пристроек, входов, указателей и подворотен.
      Мальчишка успевал следом. Ветер уносил пустой белый лоток в разодранном целлофане.
      Зачем, на что надеясь, следовал Васенька за мужчиной с вязаным лицом?
      Васенька пропадал. И цеплялся за всякого, подавшего копеечку или хлеб, за всякого, взглянувшего с жалостью. Васенька цеплялся к этим людям. Они пугались, отшатывались, как от паршивой собачонки. Тогда Васенька и сам пугался и отставал.
      Погруженный в свои мысли, мужчина не замечал преследователя.
      В конце узкой, низкой, но очень длинной, как пулей пробитой, подворотни чернела дверь. За ней он скрылся. Васенька постоял у двери, выждал и потянул за холодную ручку.
      Поднялся по лестнице, отворил еще одну дверь.
      И очутился в небольшом, глухом, без окон, вестибюле.
      Горел огонек только что ушедшего лифта. Что-то задумчиво говорил допотопный радиоприемник. За низким барьером маленького пустого гардероба сидел худой, долговязый человек. Он слушал стоявший на барьере приемник и разглядывал пришельца. Смотрел он на Васеньку без всякого омерзения и даже без неприязни. И вдруг спросил, как давно знакомого:
      - Холодно там?
      - Ага, - вымолвил Васенька.
      Глаза его увидели закипающий на стойке чайник.
      - Ты к нам по делу зашел или погреться? - спросил человек.
      - Дяденька, - жалобно протянул Васенька, всему на свете уже ученный. Я сирота, у меня дома нет, можно, я у вас посижу немного, погреюсь?
      Человек за стойкой удобно сидел в низком кресле с вытертой засаленной обивкой, вытянув далеко босые, с твердыми желтыми ступнями ноги.
      Он наклонился и достал из-за барьера большой заварной чайник и жестянку с заваркой.
      - Чай у меня хороший, от всего дурного излечивает. Пьешь чай?
      - Спасибо, дяденька. Очень пью.
      - Если дают.
      - Ясно что. Только я, это... в туалет хочу, очень, - сказал Васенька.
      - Понятное дело. Ступай в проход, и в конце коридора, пожалуйста. Куртку можешь скинуть.
      Васенька положил куртку на черный лаковый барьер.
      Все было невероятно, непонятно, странно и даже чудно. Что это была за контора в таком серьезном здании и без вооруженной охраны, без запертых на кодовые замки дверей, с такой уютной, домашней пылью по углам? Почему так спокойно разрешили пройти нищему бродяге и даже не смотрели вслед?
      Коридорчик был глухой, короткий - тупичок.
      В туалете лежало душистое мыло, висело чистое махровое полотенце. В зеркале Васенька увидел себя.
      Сходив в туалет, он вновь поглядел на себя в пятнистое, щербатое зеркало. Пустил горячую воду. Стянул грязный свитер. Залез под кран. Намылил лицо, голову, шею, подмышки. Смыл грязную пену. Обтерся сухим полотенцем. Вновь погляделся в зеркало. Лицо стало розовым, детским. Мочки смешно оттопыренных ушей покраснели. Васенька быстро натянул свитер, пригладил мокрые вихры. У стены стояло ведро с тряпкой. Васенька собрал с пола воду. Ополоснул руки.
      На барьере ждала его кружка черного, горячего, как огонь, чая. Сладкого, мятного, душистого. На тарелке лежали белые бутерброды с вареной колбасой.
      Человек за барьером уже попивал из своей кружки.
      - Вон стул у стеночки. Придвигай.
      Человек за барьером ничего не спросил, просто выключил радио. Это было как желание слушать. И Васенька рассказал свою историю. Что мамка его умерла, что папка его неизвестно где, что сродственники его из квартиры погнали насовсем.
      Выслушал человек внимательно. Ничему не удивился. Васеньке стало спокойно, как будто уже все испытания он прошел и беседовал сейчас в тишине с самим апостолом Петром, простым, босым, все повидавшим, хранителем ключей, висевших на щитке в гардеробе на гвоздиках. За чаем Васенька их углядел. А еще - круглые, бесшумно идущие часы. Да свою собственную куртку на пустой вешалке.
      - Интересно, - сказал Васенька, - а вот человек прошел в пальто, с такой шапкой, где его пальто?
      - Они у себя в кабинетах раздеваются, - сказал апостол.
      Васенька зевнул вдруг и покачнулся, забывшись на мгновение сном.
      - Это я от горячего.
      - Иди-ка ты туда, в тот же проход, только не направо теперь, а налево. Там закуток с лежанкой. Только обувку скинь.
      Васенька обувку скинуть не успел, уснул сидя. Но проснулся он босым, лежащим под одеялом в кромешной тьме. Шуршала мышь, как давеча, в злополучном том доме.
      Когда он очнулся в другой раз, из прохода падал электрический свет, доносился чей-то разговор. Женский голос и мужской. Васенька сквозь дрему слышал эти голоса, невесть о чем говорящие, - Васеньке все казалось, что о нем.
      Окончательно он проснулся в тишине. Падала полоса света. Васенька откинул одеяло. Надел свои ботинки, настоящие солдатские, купленные по осени на рынке. Расправил на лежанке одеяло. И вышел из закутка.
      В гардеробе на месте апостола Петра сидел совершенно другой человек.
      Это был солидный седовласый мужчина, в костюме, белейшей рубашке, с узким, под горло подвязанным галстуком, с гладкими, тщательно выбритыми щеками, впалыми от старости.
      Приемник исчез. На лаковом барьере лежала газета. На газете - очки. В очках отражалось электричество.
      Человек за барьером смотрел на Васеньку холодно.
      Прямо министр, подумал Васенька. И поздоровался.
      - Здравствуй, - важно ответил министр.
      - Я это, - сказал Васенька, - а где тут вчера был дядечка?
      - Наверху, - сказал министр.
      Надел очки.
      Развернул газету.
      Васенька подошел к лифту и нажал кнопку, тотчас же загоревшуюся. Надо сказать, что до этого он видел лифты только в кино.
      Двери замкнулись, а Васенька еще не нажал ни одной кнопки в кабине. Он сообразил, что кнопки с цифрами означают этажи. В этом лифте таких кнопок было всего две: с цифрой "один" и с цифрой "пять". Первый этаж был, очевидно, тот, на котором лифт стоял. И Васенька нажал на кнопку с цифрой "пять".
      Лифт был просторный, с зеркалом во всю стену. На боковой стене криво чернела надпись. Вася склонил голову и шепотом прочел по складам: "Аня, я тебя люблю". Лифт разомкнул двери.
      За лифтом следовало фойе с буфетной стойкой и довольно большим цельным окном напротив, с сереющим за ним декабрьским небом. Уборщица мыла паркетный пол, переставляя стулья. На столах в вазочках стояли сухие цветы. За стойкой в стене было окно раздачи. За ним горел свет, слышались голоса, стук ножей, горячее масляное шипение, россыпь смеха.
      - Здравствуйте, - сказал Васенька уборщице.
      - Здравствуй. - Она выпрямилась и посмотрела на него.
      - Я это... Дядечку ищу. Босой он. Он снизу.
      - Филатыча? На шестом этаже погляди.
      - А это какой?
      - Это пятый.
      - Как же? В лифте шестой кнопки нет.
      - Без лифта. В тот проход и по лестнице.
      Из прохода можно было повернуть на лестницу, а можно было в коридор, просторный, высокий, со множеством фотографий по стенам. С фотографий смотрели очень красивые женщины и не менее красивые мужчины в не виданных Васенькой нарядах, шляпах, шляпках. Глаза прекрасных женщин и мужчин были печальны и смотрели, конечно, не на Васеньку, а устремлены были в какую-то дальнюю даль. Фотографии объясняли надписи. Но Васенька не стал их читать: слишком мелко, слишком много, слишком тесные буквы. И по пустому коридору он прошел совсем чуть-чуть, опасаясь этой пустоты. Да и взглядов со стен из черных глазниц...
      Васенька вернулся к лестнице. Поднялся на пролет и услышал пение.
      Он приостановился.
      Пел мужчина. Хорошо, как будто по телевизору. Без музыки, прямо так.
      Васенька послушал, но не понял, о чем он поет. Как будто на иностранном языке. И стал тихо подниматься навстречу голосу.
      Он оказался в коридоре шестого этажа, очень похожего на пятый, только фотографии по стенам висели другие. Даже знакомые лица вдруг угадал на них Васенька. И сообразил, что знакомы они ему по телевизору, но только очень немногие. Человек, может быть, десять из всех лиц, глядевших со стен.
      В стене справа оказались двустворчатые запертые двери, большие, как ворота.
      Пение оборвалось, и Васенька замер, будто только голос его и вел. И так он стоял некоторое время как потерянный. Вдруг он услышал еще чьи-то голоса. И надвигались они с той лестницы, по которой Васенька сюда поднимался. Васенька бросился по коридору дальше, но испугался грохота своих солдатских башмаков, остановился. Прижался к стене.
      Говорили совсем по-иностранному. В основном мужской голос. Вступали иногда другие. Говорили громко, свободно. Смеялись.
      Они вошли в коридор. Человек шесть. Их вел седой мужчина в сером свитере, почти таком же затрапезном, как свитер Васеньки. Что Васеньку почему-то и успокоило. Лицо у мужчины было умное, внимательное. Очень внимательное. Всецело занятый иностранным разговором, отвечая на какие-то гортанные вопросы, улыбаясь своим собеседникам, он проскочил очень быстро мимо Васеньки - а шагал он стремительно, несмотря на склонность к полноте, Васеньку он тем не менее заметил и запомнил. Во всяком случае, короткий и внимательный его взгляд Васенька уловил. И еще Васенька почувствовал, что прошедший мимо человек - птица важная, хоть и неяркого оперения. Быть может, самая важная птица из всех, что встретились Васеньке в жизни.
      Отряд, ведомый седым Вороном (как тут же окрестил его Васенька), прошел до конца коридора, приостановился у каких-то дверей. Двери эти отворились и, пропустив гомонящий отряд, замкнулись.
      Васенька подошел. Дернул за железную скобку. Но двери не подались.
      На стене Васенька увидел железную пластинку с кнопками и подумал, что это тоже что-то вроде лифта. Кнопок было двенадцать. Васенька нажал на седьмую, но ничего не произошло. Повыше пластинки торчала кнопка обыкновенного электрического звонка. Васенька подумал и надавил. Звонок прозвенел. Некоторое время ничего не происходило, но вдруг послышались за дверью шаги. Шаги приближались.
      Дверь отворила стройная темноволосая красавица, чудно пахнущая чем-то сладким, сдобным, изюмным.
      - Вы к кому? - спросила она предельно вежливо, сощурившись, как будто видя Васеньку сквозь туман.
      - Я это, - сказал Васенька. - Тут дяденька. Филатыч он.
      - А. - Красавица тут же от Васеньки отвернулась и пошла по коридору, покачиваясь на подкованных каблучках.
      И Васенька потопал за ней. Но красавица скрылась вдруг за боковой дверью.
      Васенька постоял у этой двери в пустом узком коридоре, довольно пыльном, и - вновь услышал, как поет мужской голос. Теперь - совсем близко. Васенька пошел на голос и увидел проем и лестницу.