За столом бесшумно прислуживал чопорный лакей. Ужин состоял из нескольких перемен. Настроение было лучше, чем за завтраком. Куницкий — а может быть, Ку-ник — меньше интересовался делами и Дызмой, теперь он осыпал своим словесным фейерверком жену и дочь, расспрашивая их о покупках.
      Пани Нина отвечала любезно, но холодно, а Кася только изредка бурчала в ответ «нет» или «да» и большинство заданных ей вопросов обходила молчанием. После странного разговора с Понимирским Никодим никак не мог взять в толк, чем может быть вызвано это граничащее с наглостью пренебрежение дочери к Куницкому. Он искал пути — как ему разобраться в этих непонятных для него семейных отношениях, но так ничего и не мог придумать.
      После ужина Куницкий предложил погулять. Кася пожала плечами, а Нина ответила:
      — Что ж, с удовольствием.
      Постукивая массивной тростью и попыхивая сигарой, Куницкий вместе с Ниной шел впереди. Они направились в ту часть парка, где Дызма еще не бывал. Здесь не было развесистых деревьев, преобладали газоны и клумбы, и только изредка на фоне темнеющего неба рисовались отдельные живописные купы.
      Никодим по необходимости остался в обществе Каси. Они шли молча. В парке стояла ничем не возмутимая тишина, и только временами до них долетали обрывки разговора, который Куницкий и Нина вели вполголоса. Их фигуры производили комическое впечатление: маленький, размахивающий руками старичок семенил рядом с высокой, стройной молодой женщиной, которая неторопливо шагала по аллее.
      — Играете в теннис? — спросила Кася.
      — Я? Нет. Не умею.
      — Странно.
      — Почему?
      — Потому что теперь все мужчины умеют.
      — У меня не было времени научиться этой игре. Играю только на бильярде.
      — Да? Это интересно. Расскажите… Простите, — вдруг бросила Кася и побежала к клумбе.
      Дызма остановился, не зная, что делать, но Кася вскоре вернулась с цветами табака. Они испускали уже пряный аромат. Кася поднесла их к лицу Никодима. Тот, думая, что цветы предназначены ему, покраснел и протянул руку.
      — О нет, это не для вас. Понюхайте. Очаровательно, не правда ли?
      — Конечно, пахнут хорошо, — подхватил Никодим в смущении.
      — А вы много мните о себе!
      — Я? Почему? — искренне удивился он.
      — Сразу вообразили, что эти цветы для вас. Видно, частенько получаете цветы от женщин?
      Дызма, который ни от одной женщины цветов не получал, на всякий случай ответил:
      — Бывает.
      — Вероятно, в столичном бомонде у вас репутация сильного человека?
      — У меня?
      — Отец говорил. Впрочем, вы действительно похожи на… Так вы играете на бильярде?
      — С детства, — ответил Дызма, вспомнив маленькую прокуренную бильярдную в кондитерской Аронсона в Лыскове.
      — У нас дома тоже есть бильярд, но играть никто не умеет. Я с удовольствием поучусь, если вы найдете немного времени…
      — Вы? — удивился Дызма. — Никогда не видел, чтоб женщина играла на бильярде, ведь это мужская игра.
      — Я как раз люблю мужские игры. Так научите?
      — С удовольствием.
      — Можем начать хоть сейчас.
      — Нет, — возразил Дызма, — сегодня у меня много работы. Надо разобраться в конторских книгах, в счетах.
      — Гм… Вы не слишком вежливы. Но это в вашем характере.
      — Это хорошо или плохо? — рискнул спросить Никодим.
      — Что? — холодно отозвалась Кася.
      — То, что у меня такой характер?
      — Знаете… Буду откровенна. Я люблю иметь дело с людьми, которые что-то из себя представляют — при условии, чтобы они не походили на папу. Но наперед хотела бы определить, гм… выяснить… Вы не рассердитесь за откровенность?
      — Боже сохрани!
      — Впрочем, это не мое дело.
      — Не понимаю.
      — Вы любите ставить точки над «и»?
      — Что?
      — Я вижу, вы тоже любите ясность. Очень хорошо. Так вот: если я буду выказывать к вам расположение, тоне заходите слишком далеко в своих умозаключениях. Другими словами, цветов от меня не ждите.
      Наконец он понял, к чему она клонила, и рассмеялся.
      — Я на это совсем не рассчитывал.
      — И отлично. Лучше всего начистоту.
      Он почему-то почувствовал себя задетым и, почти не думая, сказал:
      — Вы правы, поэтому отплачу вам откровенностью: вы тоже не в моем вкусе.
      — Да? Тем лучше, — отпарировала Кася, немного опешив от неожиданности. — Такой обмен мнениями облегчает нам изучение бильярдной игры.
      Куницкие повернули и присоединились к ним. Кася взяла Нину под руку и подала ей цветы:
      — Это для тебя, Нина, ведь ты любишь табак?.. Куницкий поглядел на Касю, и Дызма, несмотря на темноту, уловил в этом взгляде нескрываемую злобу.
      — Зачем эти демонстрации? — прошипел старик, еще больше шепелявя с досады.
      На лице Нины отразилось смущение, она тихо сказала:
      — Жаль, что ты их сорвала. Жизнь цветов и так коротка.
      Расстались в вестибюле, пожелав друг другу спокойной ночи. Дызма, однако, и не помышлял о сне. Он решил во что бы то ни стало разобраться в хозяйственных делах Куницкого. Это было сложно: частокол цифр, множество непонятных, враждебных слов, которых он или не знал, или не мог постичь до конца их таинственного смысла. Дисконт, полуфабрикат, охранительная пошлина, вторичное страхование, компенсация, тенденция, игра на повышение, эквивалент — па лбу у Дызмы выступили капли нота.
      Он стал читать вслух, но и это не помогло. Смысл произносимых фраз ускользал от его сознания, становился нереальным, неуловимым. Выскочив из-за стола и забегав по комнате, Никодим разразился проклятиями и принялся бить себя кулаками по голове.
      — Я должен, — повторял он упорно, — должен понять это, иначе пропаду.
      Снова начинал он читать и снова вскакивал.
      — Нет, все напрасно. Башка лопнет — и то не пойму. Он отправился в ванную и, отвернув кран с холодной водой, подставил голову под освежающую струю. Простоял так несколько минут, все время думая:
      «Поможет или не поможет?..»
      Не помогло. Всю ночь он провел над бумагами, и единственным результатом его стараний была сильная головная боль. У него сложилось некоторое представление о коборовском хозяйстве, но лишь самое поверхностное, и этого было мало не только для ведения дел, но даже для разговора с Куницким.
      «Как быть?»
      Никодим думал долго и решил без боя не сдаваться.
      «Протянуть подольше, а там, может быть, придет откуда-нибудь спасение».
      Был уже девятый час, когда Куницкий, зайдя к Дызме, застал его за письменным столом, заваленным книгами и бумагами.
      — Дорогой пан Никодим, — закричал он с притворным возмущением, — что вы делаете! Да ведь вы совсем не спали! Трудолюбие трудолюбием, а здоровье прежде всего.
      — Ничего со мной не будет, — буркнул Дызма. — Раз уж начал, доведу до конца.
      — Ишь упрямец… Ну и как?
      — Да никак.
      — Не правда ли, дорогой пан Никодим, дела в образцовом порядке? Ясно, систематично, кратко…
       УДызмы застряло в глотке проклятие.
      — Действительно, все в образцовом порядке, — выдавил он из себя…
      — Что? Правда? Я сам все делаю. Я знаю каждое колесико в этом механизме как свои пять пальцев, вот почему у меня полная уверенность, что никто из служащих меня не надует. Ну, а теперь все-таки оставьте работу. Сейчас подадут завтрак. У вас достаточно времени, сегодня мы с вами никуда не поедем. На бумажной фабрике у меня заседание строительной комиссии, потом я еду осмотреть лес в Котилувке.
      Когда они вошли в столовую, дамы их уже ожидали.
      — Какой вы бледный!.. — заметила пани Нина.
      — Голова немного болит.
      — Вы только вообразите, — затараторил Куницкий, — пан Никодим глаз не сомкнул. Всю ночь напролет просидел над книгами.
      — Может быть, примете порошок от головной боли? — спросила Нина.
      — Стоит ли…
      Примите, вам легче будет.
      Она велела лакею принести коробку с порошками, и Дызме пришлось проглотить лекарство.
      — Знаете, Нина, — проговорила Кася, — пан Дызма будет учить меня играть на бильярде.
      — А вы хорошо играете?
      — Средне, — ответил Никодим. — Когда-то играл хорошо.
      — Может, начнем сразу после завтрака? — предложила Кася.
      — Я буду на вас смотреть, — добавила Нина.
      — Хо-хо, — засмеялся Куницкий, — боюсь, как бы вы не захотели навсегда отнять у меня пана Никодима.
      — Муж вас ревнует, — улыбнулась Нина. И Дызме показалось, что она смотрит на него с симпатией.
      «Она, должно быть, очень добрая», — подумал он.
      Сразу после завтрака, попрощавшись, Куницкий засеменил к поджидавшему его автомобилю.
      Кася велела приготовить бильярд, и все трое перешли в бильярдную.
      Урок начался с того, что Дызма показал, как надо держать кий. Затем он объяснил, как следует бить по шару.
      Кася быстро все усвоила: у нее были точная рука и верный глаз. Дызма заявил:
      — Вы будете хорошо играть, надо только практиковаться.
      — Значит, Кася — понятливая ученица? — спросила Нина.
      — Для первого раза — прекрасно.
      — А что труднее всего в бильярде? — спросила Кася.
      — Карамболь.
      — Покажите, пожалуйста.
      Дызма расставил шары.
      — Смотрите, — сказал он, — теперь я так ударю свой шар, что он ударится о два других.
      — Но ведь это невозможно: они стоят не на одной линии.
      — Именно, — улыбнулся Никодим, довольный произведенным эффектом. — Весь секрет карамболя заключается в том, что мой шар, ударяясь в разных местах о борт, будет менять направление. Вот карамболь.
      Он слегка ударил по шару, и карамболь, к изумлению дам, удался на славу.
      — Это же геометрия, — удивилась Нина.
      — Я до такой ловкости не дойду, — заметила Кася.
      — Может, и вы попробуете? — обратился Дызма к Нине.
      — О, у меня ничего не выйдет, — ответила та, но все же взяла кий.
      Она не знала, как положить левую руку, чтобы сделать из нее подпорку, и Дызма стал объяснять. Прикоснувшись к ее руке, он обнаружил, что кожа у Нины гладкая и нежная. Ему пришло на ум, что эти руки, наверно, никакой работы не делали…
      «Что за счастье, — подумал он, — быть такой богатой: только пальцем шевельни — всё за тебя сделают…»
      — Ну, что же, пан Дызма, — заговорила Нина, — видно, вы не хотите учить меня?
      — Прошу прощения. Я так просто… задумался.
      — Интересно, над чем?
      — Да так… коснулся вашей руки и подумал: такие нежные руки не знают работы.
      Нина покраснела.
      — Вы правы. Мне давно стыдно. Не хватает силы воли, чтобы взяться за какую-нибудь работу. А может, потому бездельничаю, что обстоятельства так складываются.
      — Конечно, зачем работать, когда у человека столько денег, — без всякой задней мысли сказал Дызма.
      Нина закусила губу и опустила глаза.
      — Вы строгий судья, но, признаюсь, я заслужила…
      Значения ее слов Дызма так и не понял и принялся лихорадочно соображать, в чем дело.
      — Пан Дызма — сама откровенность. Все, что думает, он говорит прямо в глаза, — заявила Кася.
      — Редкое достоинство, — отозвалась Нина.
      — Признаться, это не всегда приятно для окружающих.
      — Зато полезно. Мне в сто раз приятней голая правда, чем фальшивые комплименты…
      — По-моему, комплименты и пан Дызма — понятия несовместимые. Скажите, — обратилась к Никодиму Кася, — говорили вы когда-нибудь дамам комплименты?
      — Конечно. Если я вижу красивую женщину, я могу ей что-нибудь такое сказать.
      — И только? Ну, а мне, например, что бы вы сказали?
      — Вам?.. Гм… — Дызма в раздумье почесал массивный подбородок.
      Кася расхохоталась.
      — Видишь, Нина, с каким трудом пану Дызме даются комплименты. Прошу вас, скажите что-нибудь обо мне. Если не можете с похвалой отозваться о целом, найдите частность…
      На ее смуглых, подернутых легким пушком щеках выступил румянец, и Никодим подумал, что Кася очень привлекательна. И все же она была какая-то непонятная: в пристальном взгляде устремленных на Нину светло-карих глаз появлялось временами хищное и странное выражение.
      — У вас красивые уши.
      — О!.. — удивилась Кася. — Вот не думала, что от вас это услышу. Сам маэстро Бергано прошлой зимой на Ривьере удостоил меня такого же комплимента.
      «Кто этот Бергано? Я влип», — пронеслось в голове у Никодима. Он поспешил заявить:
      — В живописи не разбираюсь. Никогда этим не интересовался.
      — Однако это вам не мешает, — любезно возразила Нина, — обладать таким же тонким вкусом, как великие мастера.
      Кася положила кий и заявила, что на сегодня с нее хватит бильярда.
      — Пойду, переоденусь. Вы не хотите вместе со мной прокатиться верхом?
      — Большое спасибо, у меня еще много дел, — ответил Никодим.
      — Тогда еду одна. До вечера, Ниночка… — Кася обняла Нину за шею и поцеловала в губы.
      Оставшись с Ниной наедине, Дызма заметил:
      — Она любит вас не как мачеху…
      Нина отвернулась и подошла к окну.
      — Мы любим друг друга как сестры.
      — Вероятно, разница в возрасте между вами очень маленькая. Я сам принял вас сперва за сестер. Но вы совсем разные.
      — Да, — подтвердила Нина, — и по характеру и по взглядам мы непохожи.
      — И все-таки любите друг друга.
      Нина ничего не ответила, и Дызма, не зная, как еще поддержать разговор, решил, что пора откланяться.
      — Я пойду. До свиданья.
      Нина кивнула в ответ и спросила:
      — Вам больше ничего не нужно?
      — Нет, благодарю вас.
      — Прошу вас — не стесняйтесь, давайте распоряжения прислуге…
      — Спасибо…
      Дызма поклонился и вышел. И пока он шел, тяжело ступая, по анфиладе комнат, Нина все глядела ему вслед — на его багровую шею, на неуклюжую квадратную спину.
      «Вот так выглядит сильный человек, — думала она. — Странно. И все же… Ах, неисправимая мечтательница!..» — рассмеялась Нина, сплела руки и потянулась всем телом.
      Дызма опять принялся штудировать материалы Куницкого, но дело шло хуже, чем ночью. Никак было не разобраться в этом лесе цифр.
      — Ах ты дьявол! — выругался Никодим. — Видно, я глуп как пробка.
      Дызме вспомнилась гимназия. Там по крайней мере, если не поймешь, можно зазубрить. Правда, работа каторжная, но выход есть. Наконец, если не зазубришь, всегда можно прикинуться больным и не пойти на уроки… А тут нет никакого спасения, никакого… Потому что зазубрить нельзя, а заболеть…
      Вдруг Никодим задумался:
      «А если заболеть?»
      Чем это поможет?
      «Во всяком случае, можно оттянуть увольнение на несколько дней… даже на несколько недель…»
      Идея! Блестящая идея! Тем временем, может быть, что-то изменится…
      «Да… — решил Никодим. — Что тут долго думать? С завтрашнего утра заболею и — точка!»
      Он принялся размышлять, какую болезнь выбрать. Заразная не годится: могут отправить в больницу. Желудок — тоже не подходит: не дадут есть.
      «А что, если ревматизм?»
      Дызма даже обрадовался:
      «Лучше всего, пусть хоть врача зовут, даже тот не разберется».
      Когда явился лакей просить его к обеду, у Дызмы созрел уже план: тяжелый приступ ревматизма в правой руке и правой ноге. Сегодня за ужином он начнет жаловаться на боль, а завтра и вовсе не встанет с кровати. Он был так доволен своей выдумкой, что пришел в отличное расположение духа.
      За столом все были настроены весело. Видно, отсутствие хозяина благотворно влияло на дам. Разговор шел об отъезде Каси в Швейцарию, где она собиралась изучать медицину.
      — Думаете после университета заняться практикой? — спросил Дызма.
      — Разумеется.
      — Будем твоими пациентами, — рассмеялась Нина.
      — Ты-то будешь, — заметила Кася, — а вот пан Дызма…
      — Вы безжалостны. А если я заболею и вблизи не будет врача?
      — Вы неверно меня поняли. Я буду врачом по женским болезням.
      — Ах, так? Жаль. Я страдаю ревматизмом, а это скорее мужская болезнь.
      — Как сказать… — заметила Нина. — Все зависит от причины болезни.
      — Последствия войны, — отозвался Никодим.
      — Вы были офицером?
      — Нет, рядовым.
      — Это прекрасно. Много выдающихся людей сражалось тогда в серых солдатских мундирах.
      — Мундиры были зеленые, — со знанием дела попрания Дызма.
      — Конечно, цвет надежды — вы это тонко подметили. Вы были ранены?
      — Нет. Единственная память о войне — ревматизм.
      — Ну и, наверно, ордена?
      Никодим не получал орденов, но тут же солгал:
      — «Virtuti Militari», ну и, кроме того, повышение. Чуть не сделался генералом.
      — Как это?
      — Меня произвели в унтер-офицеры, и я, наверно, дошел бы до генеральского чина, если б не кончилась война.
      — Вижу, однако, у вас о ней приятные воспоминания.
      — Это было лучшее время моей жизни, — сказал Никодим откровенно.
      — Понимаю. Хотя я женщина и не могу чувствовать себя счастливой среди умирающих и раненых, но легко себе представляю, что для настоящего мужчины война — это атмосфера, в которой пробуждаются подлинно мужские инстинкты. Дух товарищества, борьба…
      Дызма улыбнулся. Он вспомнил казармы телеграфного батальона, курятник, который держал один из сержантов, горячий кофе, безделье сытых будней.
      — Да, становишься диким зверем, — подтвердил он.
      — Моя дорогая, — сказала Нина, обращаясь к Касе и как бы возобновляя прерванный разговор, — все-таки ты должна согласиться: в этом есть свое очарование, которое сильно действует, в особенности на нас, на женщин.
      Кася пожала плечами:
      — Не на всех.
      — Все женщины, — сказал Никодим, — предпочитают грубую силу слюнтяйству.
      — Не рекламируйте себя, — рассмеялась Нина.
      Поболтали еще немного, и Дызма отправился в свои комнаты. Он не забыл, что его ждет встреча в парке с этим полусумасшедшим графом, который с такой охотой выбалтывает тайны здешних хозяев.
      Удостоверившись, что его никто не видит, Никодим вышел на террасу и зашагал по аллее, которая, по его расчетам, вела к каменной скамейке под старой липой.
      Однако отыскать скамейку ему не удалось, и он уже стал терять надежду повидаться с Понимирским, как вдруг услыхал вблизи лай.
      — Есть! — обрадовался Никодим.
      И впрямь, неподалеку, около развесистого каштана, прыгала, неистово лая, неуклюжая собачонка. Дызма поднял голову и изумился: на развилке ствола сидел молодой граф.
      — А, это вы! — закричал тот сверху. — Прекрасно!
      Понимирский легко спрыгнул на землю, кивнул Дызме.
      — Рассказывали про меня Кунику? — спросил он, подозрительно глядя на Никодима.
      — Боже сохрани! Впрочем, его и дома-то нет.
      — Это хорошо. Вас удивило, что я сидел на дереве?
      — Нет, почему же…
      — Это, видите ли, атавизм. Порой в человеке пробуждается непреодолимая потребность вернуться к первобытному состоянию. Вы не замечали этого, пан… Как ваша фамилия?
      — Дызма.
      — Ага, Дызма. Глупая фамилия. А имя?
      — Никодим.
      — Странно, вы непохожи на Никодима. Впрочем, это неважно. Мой Брут тоже непохож на Брута, а я — на Жоржа. Так вы говорите, этот мерзавец уехал?
      — На один день.
      — Верно, какую-нибудь новую аферу готовит. Вызнаете, что он отнял у нас Коборово?
      — Нет, ничего не слышал.
      — Куник, заметьте, занимался ростовщичеством. А так как мой отец потратил уйму денег, да к тому ж еще и война подорвала наши финансы, то Куник без труда запутал дела и уговорил в конце концов отца на фиктивную продажу Коборова.