— Почему ты так говоришь? Разве я тебе больше не нравлюсь?
      — Отвяжись ты, Манька, подобру-поздорову.
      — Тогда говорил, что вернешься.
      — Плевать мне на то, что говорил! Понимаешь? Теперь я женюсь, и всякой шлюхе не позволю себе голову морочить. Не такие у меня теперь женщины.
      — Хочешь жениться на той, с которой я тебя только что видела?
      — На той или не на той — не суй нос не в свое дело.
      — Знаю, что на той. — В Манькином голосе зазвучала ненависть.
      — Тебе-то что до этого?
      — То, что я тебя люблю! — крикнула вне себя Манька.
      — Тихо, чего орешь! Любишь — ну и люби себе на здоровье; чихать мне на это! Отвяжись, мне некогда.
      Она снова схватила его за рукав.
      — Подожди еще минуту.
      — Ну?
      — Пойдем со мной в гостиницу…
      Она все надеялась, что ей еще удастся уговорить его, отвлечь от соперницы. Дызма оттолкнул ее.
      — Уйди!
      — Никодим!..
      На глазах у Маньки выступили слезы.
      — Будет она еще тут реветь! Говорю тебе — не могу. Сегодня не могу. Даже если б хотел.
      — Почему?
      — Работа у меня.
      — Ага! — Манька кивнула головой, и вид у нее стал серьезный. Ну конечно, она признает: обчистить банк — дело не шуточное. Она, Манька, по сравнению с таким предприятием — ничто.
      — Тогда в другой раз, — согласилась Манька, — в другой раз…
      — Может, в другой раз. До свидания.
      Дызма хотел уйти, но Манька вцепилась в него.
      — Никодим, ты так и не поцелуешь меня?
      — У, черт! Надоела!
      Он наклонился к ней и чмокнул в щеку. Манька, однако, не удовлетворилась этим и, обняв Дызму за шею, прильнула к его губам.
      Губы у нее были сочные, упругие, холодные от мороза.
      — Ну, будет, — отстранил он ее от себя.
      — Вернись! Вернись ко мне! — зашептала Манька.
      — Вот привязалась! Потом, может, вернусь. До свидания.
      Манька молча кивнула.
      Долго еще стояла она, провожая его глазами. Когда Никодим исчез за углом, Манька утерла платком слезы и побрела в другую сторону.
      Никодим был взбешен. Эта Манька, откуда она ни с того ни с сего явилась… Он давно забыл о ней… И вообще, какое она имеет право приставать к нему?! Ну, понятно — любит… И, в сущности, хорошая девчонка… Но это еще не повод, чтобы бегать за ним по пятам…
      «Еще как-нибудь подведет меня! Или Нине наболтает чего? У, черт!»
      Никодим решил, что, если она еще раз пристанет к нему, он так ее отчихвостит, что навсегда пропадет охота.
      В квартире пахло Ниниными духами. Никодим разделся, собрался уже повалиться в постель, да вдруг вспомнил, что завтра утром Кшепицкий отправляется в Коборово и он к его отъезду должен приготовить кое-какие бумаги. Никодим возился добрых полчаса; едва кончил — зазвонил телефон.
      Это был Вареда. Они сидят компанией в баре, и все вместе решили вызвать Никодима.
      — Как приехала Нина, — стал жаловаться полковник, — мы тебя совсем не видим. Обязательно приезжай.
      Но Дызма категорически отказался. Он устал, хочет спать.
      И вообще он не любил пивных. Изредка выпить — это еще куда ни шло, но торчать часами за столиком, накачаться до бесчувствия — нет уж, слуга покорный. Если прежде он кутил с Варедой, Уляницким и их друзьями, то делал это только для того, чтоб завязать знакомства, теперь той мечтой, к которой он постоянно возвращался, была размеренная, спокойная жизнь в Коборове.
      Дело с аннулированием Нининого брака продвигалось быстро. Все упрощал тот факт, что Куницкий присвоил себе чужую фамилию. Остальное довершали деньги, а в них теперь недостатка не было.
      День проходил за днем, не принося особых событий.
      На каждом шагу Дызма чувствовал отсутствие Кшепицкого.
      Хоть Никодим и приобрел некоторую сноровку в управлении банком, хоть он и знал, как следует поступить в том или ином случае, тем не менее попадались дела, решить которые было ему не под силу. Тогда единственным спасением был тяжелый приступ ревматизма.
      Впрочем, если, несмотря на все меры предосторожности, он и допустил несколько промахов, то их отнесли за счет рассеянности влюбленного председателя. Предстоящий брак служил пищей для бесконечных разговоров. Информацию поставлял в основном Игнатий, который ежедневно носил корзины с цветами на квартиру невесты пана председателя.
      Нина приходила к Никодиму по нескольку раз в неделю.
      Не зная об этом, Пшеленская громко и при всех восхищалась тем, что Нина все хорошеет и настроение у нее заметно улучшилось.
      — Любить и быть любимой, — говорила ей тетка, — это, моя дорогая, лучшая косметика для женщины. Ты на глазах расцветаешь.
      Нина смеялась, рассказывая об этом Никодиму.
      О муже она почти не вспоминала. Впрочем, ей было не до того. Водоворот светской жизни совершенно захватил ее; она имела огромный успех. И молодые, и пожилые мужчины наперебой ухаживали за ней, в каждом салоне ее окружала толпа поклонников.
      Среди них появился и такой, на которого Дызма стал смотреть с беспокойством.
      Беспокойство причиняли не столько достоинства поклонника, сколько поведение Нины. Слишком заметно выделяла она его, слишком часто разговаривала с ним и танцевала.
      Это был мужчина лет около сорока, высокий, худощавый, с выгоревшими на солнце конопляными волосами. Явился он неожиданно, бог весть откуда. Побывал во всех уголках земного шара и потому с одинаковой свободой говорил об Австралии, Перу и о Гренландии, словно это были Константин или Милянув. Звали его Хелль, Оскар Хелль. Он говорил, что родился в России; узнав, что Дызма окончил Оксфордский университет, стал называть его коллегой. Сам он учился в Кембридже. Польским языком он владел так же хорошо, как и десятком других. Когда его спрашивали, кто он по национальности, он с забавной растерянностью разводил руками.
      На Нину он с самого начала произвел большое впечатление. Она не старалась скрыть свою симпатию к этому человеку, и Никодим это, конечно, сразу заметил.
      Нельзя было сказать, что положение становилось угрожающим, однако беспокойство Дызмы возрастало. В довершение всего у него даже не было под рукой Кшепицкого, у которого были готовые рецепты на все случаи жизни. Кшепицкому он послал письмо, но ответа все не было.
      Меж тем Оскар Хелль обосновался в Варшаве. Он со всеми перезнакомился, не пропускал ни одного бала, раута, танцевального вечера. Дел он никаких не вел, в деньгах недостатка не испытывал и потому прослыл богачом, даже завидной партией. Привез его в Польшу граф Помяловский, пригласив на кабанью охоту. Сам граф мало что мог сообщить о Хелле, так как познакомился с ним на палубе итальянского парохода во время экскурсии на Канарские острова.
      Всю свою изворотливость Никодим употребил на то, чтобы изолировать Нину от этого проходимца, однако ставить вопрос ребром он боялся — это могло только ухудшить отношения.
      Все затянулось бы, вероятно, на неопределенное время, если б в разговоре между Хеллем и Ниной не была как-то упомянута Кася Куницкая.
      Оказалось, что Хелль хорошо ее знает, встречался с ной в Давосе, в Канне, в Женеве, что они даже пишут время от времени друг другу, так как обоих интересует телепатия и они обмениваются наблюдениями.
      Нину это очень взволновало. Наконец-то она узнала что-то о Касе, которую очень любила. К тому же она не могла оставаться равнодушной еще и по той причине, что с Касей ее связывало слишком много воспоминаний.
      При первом же удобном случае она сообщила Никодиму:
      — Представь себе, пан Хелль хорошо знает Касю! Он встречал ее за границей, они даже переписываются! Бедная Кася! Она так одинока… Мне ее жаль.
      — Может, этот Хелль все врет?
      — Никусь! Как ты можешь так говорить! — вспылила Нина. — Оскар — настоящий джентльмен!
      Этот разговор возымел решающее действие на Дызму, Он решил действовать, и притом немедленно. Сперва надо было посоветоваться с Варедой. В тот же день он условился поужинать вместе с ним.
      После первой рюмки водки приступил к делу:
      — Видишь ли, Вацусь… Ты знаешь этого Хелля?
      — Знаю. Веселый парень!
      — Веселый, не веселый — черт его знает, только, понимаешь, нет мне от него житья.
      — Как так?
      — Отбивает у меня невесту.
      — Дай ему по роже, а если взъерепенится, пара пистолетов — и точка.
      — Поединок? — поморщился Дызма.
      — Конечно! Я тебе, Никусь, скажу: в таких случаях лучше всего — раз-два, без лишних разговоров.
      — Видишь ли… Не это главное. Дело идет о бабе. А баба еще пуще к нему потянется, если, предположим, его поранить.
      — Как же ты думаешь поступить?
      Дызма почесал подбородок.
      — Может, арестовать его… Черт его знает, что он за птица, бродяга без роду, без племени…
      — Гм… Между нами говоря, нет никаких оснований.
      — А может, шпион? — неуверенно произнес Дызма.
      — Почему б ему быть шпионом?
      — Может, не шпион, а может, и шпион. Никто ничего не знает. Откуда у него столько денег? На какие средства он живет?
      — Гм…
      — Проходимец. Иностранный подданный…
      — М-да, пожалуй, можно было бы проверить его документы, — задумчиво сказал Вареда. — Невзначай даже можно сделать обыск в номере гостиницы. Но если окажется, что все в порядке, получится конфуз. Нет, так нельзя.
      Вареда выпил еще рюмку и вдруг хлопнул ладонью об стол.
      — Есть средство! Могу тебе сказать — верное средство…
      — Ну?
      — Речь ведь идет не о том, чтоб его засадить, а о том, чтоб отвадить, верно?
      — То есть как отвадить?
      — Ну, отвадить его от Нины.
      — Конечно.
      — Ну так есть средство. Его арестуют, сделают у него обыск, напечатают об этом в газетах, а потом попросят извинения и выпустят.
      — Ну и что из этого?
      — Как «что»? Не понимаешь?
      — Нет.
      — Да ведь это очень просто. Ты думаешь, Нина станет любезничать с тем, кого подозревают в шпионаже?
      Дызма подумал, подумал и ответил:
      — Пожалуй, не станет.
      — Да и вообще, будут ли его принимать после этого в обществе?.. Да, брат, после такой штуки придется ему сложить манатки и убраться подобру-поздорову.
      — Гм… Но… ведь он может объяснить, что это ошибка, — заметил Никодим.
      — А мы можем дать понять, — возразил ему Вареда, — что выпустили его только потому, что он был слишком хитер и сумел вовремя спрятать концы в воду.
      Дызме пришлось признать, что полковник прав. План был готов, и, не откладывая дела в долгий ящик, Вареда позвонил своему товарищу, начальнику второго отдела штаба, полковнику Ярцу.
      На следующий вечер они встретились уже втроем. Всех обстоятельств Ярцу они не открыли, потому что Дызма не хотел посвящать его в свои личные дела. Впрочем, Ярц и не расспрашивал. Ему и так было вполне достаточно: председатель Дызма считает шпионом иностранца, не имеющего здесь, в Польше, никакого веса, и хочет его скомпрометировать… Ну, кроме того, ужин удался на славу.
      Действия решено было начать на следующий день, рано утром.
      Начался разговор о Хелле, и почти все вспомнили подробности его поведения, которые еще раньше казались подозрительными.
      Нина не слышала, о чем говорят. Одна мысль мучила ее: какой злой, какой фальшивый свет, как она одинока и беспомощна, как не подготовлена к внезапным ударам, которые готовы посыпаться на нее отовсюду. Потом стала всматриваться в Дызму. Волнистые волосы, квадратное лицо, короткий нос, маленький рот, массивная нижняя челюсть. Туловище, пожалуй, длинновато, ходит, широко расставляя ноги.
      «Казалось бы, заурядный человек, — думала Нина, — однако под этой внешностью скрывается большая внутренняя сила, спящая, невидимая мощь, которая скрыта с заранее рассчитанным намерением. Ник… мой Ник…»
      Ее даже поразило, что этот человек, с улыбкой слушающий болтовню окружающих, этот государственный деятель, этот великий экономист, который вдруг на миг показался ей чужим и далеким, на самом деле ее Ник; да, ее жених, а в скором времени муж… Это тот, кто будет руководить ее судьбой, обеспечит се безопасность, охранит от беды… Он сумеет это сделать, как никто другой. Он как пирамида в пустыне, которую не свалит ураган… Хелль тоже был настоящим мужчиной, но…
      Она старалась не думать о нем.
      Подали обед. Шел обычный разговор обо всем и ни о чем. После обеда, оставшись с Дызмой наедине, Нина шепнула ему:
      — Люблю, очень люблю. Он взял ее руку, поцеловал.
      — Ник… Поедем сегодня к тебе?
      — Тебе хочется? — спросил он лукаво.
      Нина закусила губу и, глянув на него расширенными зрачками, прошептала:
      — Очень, очень, очень…
      Лицо ее стало бледнеть, и Никодим уже знал, что это означает.
      — Три дня мы не были вместе.
      — Хорошо, — кивнул головой Никодим, а про себя подумал: «Ого, будет дело!»
      Около восьми они вышли из дому. Нина сказала, что идет в оперу, Смеясь, она пояснила Никодиму, отчего она выбрала именно оперу, — сегодня дают «Африканку», и представление кончится только после полуночи.
      — Хитрая у тебя Ниночка, правда? — Хо-хо!..
      Подождав, пока шаги Нины не стихнут в воротах, Никодим взглянул на карманные часы. Был первый час. Он решил направиться домой.
      Шагах в двадцати от банка он увидел Маньку. Она стояла, прислонясь к фонарю. Наверняка поджидала его.
      Никодим насупился. Хотел было пройти мимо, прикинувшись, что не видит ее, но Манька преградила ему путь.
      — Чего тебе? — буркнул Дызма.
      — Никодим…
      — Чего тебе?!
      — Никодим… Не сердись… Я без тебя жить не могу…
      — Пошла прочь! Плевал я на тебя! Не приставай, стерва. Морду набью!
      Манька поглядела на него испуганными глазами.
      — За что, Никодим? За что?
      — Надоела ты мне хуже черта.
      — Я тебя люблю, ты мне обещал…
      — Плевать мне на эти обещания и на тебя плевать. Понятно?! Всякая девка цепляться будет и голову морочить! Дерьмо такое!
      — Никодим!
      — Пошла вон, сволочь!
      И Дызма толкнул Маньку так, что она, потеряв равновесие, повалилась в грязный снег.
      Манька не поднялась. Молча смотрела она, как Никодим уходит.
      — Ах, так?!
      Прижав к лицу окоченевшие руки, Манька принялась плакать.
      — Сволочь… стерва… дерьмо…
      Потом вскочила, погрозила вслед кулаком.
      — Ну погоди!
      Отряхнула от снега пальто, почти бегом бросилась к Маршалковской.
      — Попомнишь меня, попомнишь!.. Моим не будешь, но и ей на достанешься. Попомнишь еще меня!
      Жажда мести овладела всем ее существом. Она уже бежала.
      Манька ни секунды не помедлила, когда стоявший у входа полицейский осведомился, чего ей здесь надо.
      — Хочу сообщить про одного типа.
      — Сообщить?.. Ладно, иди к дежурному. Вон та дверь.
      Очутившись в разделенной надвое балюстрадой просторной комнате, Манька устремилась к сидевшему за столом чиновнику.
      — В чем дело? — спросил тот, не переставая писать и не подняв даже глаз на Маньку.
      Манька обвела комнату взглядом. Они были одни.
      — Хочу сообщить про одного типа.
      — Ну? — флегматично буркнул дежурный.
      — Он еще в мае пристукнул одного еврея. Загреб много монеты. Сам хвастался, показывал. Теперь хочет забраться в банк на Вспульной.
      Полицейский отложил перо, поднял на Маньку глаза.
      Банк?.. Кто такой?
      Дызма. Никодим Дызма.
      — А ты откуда знаешь об этом?
      — Знаю.
      — Как тебя зовут?
      — Манька Бартик.
      — Адрес?
      — Луцкая, тридцать шесть.
      — Чем занимаешься?
      — Девушка, — ответила Манька, помедлив.
      — Почему на него доносишь?
      — Это мое дело.
      Полицейский записал ее фамилию и адрес.
      — Говоришь, готовится ограбить банк на Вспульной?
      — Да.
      Полицейский снял трубку, назвал номер.
      — Ты знаешь, что такими вещами не шутят? Если соврала, тебя арестуют.
      — Знаю.
      Полицейский внимательно посмотрел на Маньку. Та была спокойна. Губы упрямо сжаты, и он решил, что девушка не врет.
      — Где он теперь, твой Дызма?
      — В банке.
      — Что?!
      Я сама видела, как он входил туда. Дворник его впустил.
      — Пан комиссар дома?.. Пожалуйста, разбудите. Важное дело. У телефона дежурный Каспарский.
      Вскоре трубку взял комиссар. Полицейский сообщил ему о доносе.
      — Задержать ее, — велел комиссар. — Сейчас приеду и допрошу сам.
      Дежурный повесил трубку, Маньке указал скамейку у стены:
      — Обожди.
      — Хорошо.
      Манька села. Попомнит он ее, попомнит!
      Никодим меж тем читал в постели газету. Раздался телефонный звонок.
      Никодим выругался, решил не вставать. Телефон, однако, не унимался.
      — Что за черт?!
      Но надевая туфель, Дызма вскочил с кровати, прошел в кабинет, в темноте наткнулся на стул.
      — Алло!
      Могу я говорить с паном председателем Дызмой?
      — Я у телефона. Кто это?..
      — Комиссар Яскульский. Мое почтение пану председателю.
      — Здравствуйте, в чем дело?
      — Извините, пан председатель, что беспокою вас так поздно. Есть важное дело.
      — Слушаю вас…
      — В комиссариат обратилась проститутка по фамилии Бартик. Она утверждает, что вы готовите подкоп под хлебный банк.
      — Что?..
      Комиссар рассмеялся.
      — На сумасшедшую непохожа, упорно повторяет одно и то же. Вы ее не знаете?
      — Дьявол ее знает…
      — Понятно… Я велел ее задержать. Думал сначала — пьяна, оказывается — нет. Она не знала, что вы — председатель. Я сказал об этом, но она показаний обратно не взяла. Зла, наверно, на вас за что-то… Вы действительно проживали когда-то на Луцкой улице?
      — Боже упаси! Никогда не проживал.
      — Так я и думал, — подхватил комиссар. — Вы изволите смеяться, но она утверждает, что в мае вы убили и ограбили какого-то еврея. Назвала даже гостиницу, где вы ей показали награбленные деньги.
      — Чертовщина какая-то!
      — Вот именно, пан председатель. Не знаю, что с ней делать.
      — Выгнать в три шеи.
      — Она настаивает на своих показаниях, требует, чтобы их занесли в протокол. Если формально смотреть надело, я должен удовлетворить ее просьбу.
      — Зачем? — поспешно возразил Дызма. — Не надо никакого протокола.
      — Понимаю, пан председатель. Можно составить протокол, а потом привлечь к ответственности за дачу ложных показаний.
      — Стоит ли?
      — Посидит месяца три.
      — Не стоит. Скажите ей — пусть идет на все четыре стороны.
      — Не согласится. Упрямая, бестия!
      — Все зависит от того, как будете советовать. — Не понимаю, пан председатель.
      — У вас, в полиции, есть свои методы…
      — Ага! — отозвался комиссар. — Все будет улажено, пан председатель. Мое нижайшее! Еще раз прошу прощения за беспокойство.
      — Пустяки! Очень благодарен. При случае вспомню о вас, комиссар.
      Комиссар рассыпался в благодарностях. Повесив трубку, нажал кнопку звонка. В дверях показался полицейский.
      — Давай ее сюда!
      — Ну, вот видишь, твои показания — брехня. Посадим в тюрьму.
      Комиссар ждал ответа, но девушка молчала.
      — Мне тебя жаль. Ты молода и глупа. Еще раз добром советую: откажись от показаний.
      — Не откажусь, — с вызовом ответила Манька. — Пусть тюрьма.
      Комиссар вскочил со стула и закричал, стуча кулаком по столу:
      — Ах, тварь! Откажешься! Раз говорю — откажешься, значит, откажешься.
      В бешенстве принялся он ходить взад и вперед по комнате. Наконец остановился перед Манькой.
      — Ну? Отказываешься?
      — Нет, — ответила Манька, закусив губу.
      — Валясек, — позвал комиссар, — отвести в заднюю комнату и втолковать, что ложные доносы на важных чиновников приносят одни неприятности…
      — Слушаюсь, пан комиссар.
      Он взял девушку под локоть и вывел в коридор.
      Она брела долго, очень долго. Солнце уже взошло, все люднее становились улицы. Манька шаталась, спотыкалась. Прохожие оглядывались. Какая-то пожилая дама бросила с презрением:
      — Тьфу, бесстыжая, пьяная тварь!
      Манька ничего не ответила.

ГЛАВА 18