Дызма недолюбливал генерала Яжиновского по разным причинам: и смотрит насмешливо, и в обращении сух, а главным образом ему не нравилось то, что генерал был другом Терковского. Несмотря на неоднократные приглашения, Никодим уклонялся от посещения Яжиновских. На этот раз, однако, поехать пришлось — генерал напрямик заявил: отсутствие пана председателя на вечере сочту за личное оскорбление. Дызма, впрочем, знал, что Терковский не вылезает сейчас из Жегестова, поэтому у Яжиновских наверняка не будет.
      Собственно, у Дызмы не было оснований избегать Терковского. Он не чувствовал к нему антипатии, но молва гласила, что это заклятые враги; все упорно твердили одно и то же, и Никодим в конце концов сам готов был поверить этому. Терковский, в свою очередь, относился к нему холодно, даже с неприязнью. К счастью для Дызмы, у него было достаточно прочное положение, чтобы не считаться с этим. Никодим предпочитал не сближаться с Терковским еще и по той причине, что, по намекам дам-«паломниц», догадался о связи дородного начальника кабинета с «посвященными», к которым Дызма относился отнюдь не без опаски.
      Яжиновские жили на Вильчей, и Дызма отправился к ним пешком. Гостей было, по-видимому, много — у ворот стояло десятка два автомобилей. В передней ворохами лежали пальто, из комнат доносился гул голосов, взрывы смеха.
      Генерал и его жена встретили Дызму приветливо, провели его в гостиную, где как раз в этот момент водворилась тишина и какая-то тучная дама с обнаженными, похожими на телячьи окорока руками уселась за рояль. Волей-неволей Дызме пришлось остановиться в дверях и кивками отвечать на приветствия знакомых. Он даже не успел толком разглядеть, кому кланяется.
      Первым, кого он заметил в толчее черных фраков, был Терковский.
      — Чтоб его черт побрал, — проворчал про себя Дызма под первые аккорды рояля.
      Никодим решил лавировать таким образом, чтобы не столкнуться с Терковским. В таком людном обществе это будет нетрудно, тем более что сам Терковский вряд ли станет искать с ним встречи.
      Каково, однако, было изумление Никодима, когда он вскоре увидел, что толстяк пробирается прямо к нему. Поздоровавшись и взяв его под руку, Терковский шепотом предложил:
      — Пойдем покурим.
      Пока они шли через салон, глаза присутствующих были устремлены на них. Оба исчезли за портьерой генеральского кабинета.
      Вытащив из кармана огромный золотой портсигар и угостив Никодима папиросой, Терковский как ни в чем не бывало сказал:
      — Сто лет вас не видал, дорогой пан Дызма… Застигнутый врасплох таким обращением, Дызма молчал и косился с недоверием на собеседника.
      — Как здоровье? — продолжал толстяк. — Я после шести недель отдыха чувствую себя великолепно. Не поверите, пан председатель, сбавил семь кило. Неплохо, а?
      — Неплохо, — согласился Дызма.
      — Что может быть лучше отдыха! Перемена среды… Новые лица, новые впечатления, новый образ жизни…
      — Вы были в Жегестове? — спросил Никодим, чтобы хоть что-то сказать.
      — Да. Прекрасно там отдохнул.
      В гостиной гремел рояль. В соседней комнате был в разгаре бридж, оттуда долетали временами голоса играющих. У Терковского был глухой, тягучий голосок, который, казалось, исходил из-под его белой манишки. Маленькие рыбьи глазки плавали в глубине жирных век, толстые короткие пальцы ласково поглаживали янтарь мундштука.
      «Чего этому дьяволу от меня нужно?» — ломал голову Дызма.
      — Знаете, пан председатель, — тем же тоном продолжал Терковский, — я имел удовольствие познакомиться с вашим старым знакомым — с нотариусом Виндером. Очень милый человек!
      Терковский умолк, испытующим взглядом впился в лицо Дызмы.
      Никодим переспросил, не расслышав:
      — Что вы сказали?
      — Встретил вашего старого знакомого.
      Никодим стиснул челюсти.
      — Кого же?
      — Пана Виндера. Очень милый человек!
      — Кого? Виндера?.. Не помню. — Всю силу воли собрал Никодим, чтобы посмотреть Терковскому в глаза.
      — Как?! Не помните нотариуса Виндера?!
      — Нотариуса?.. Нет. Не помню.
      Ответом ему, был ехидный смех Терковского.
      — А он вас отлично помнит. Мы ехали с ним в одном купе; этот милый старичок много рассказывал мне о вас, о Лыскове…
      У Дызмы помутилось в голове. Значит, конец? Катастрофа? Его разоблачили. Он до боли сжал кулаки в карманах. Мелькнула мысль броситься на Терковского, схватить его за эту жирную шею, складками свисающую на воротник, и душить, душить, пока эта улыбчатая рожа не посинеет. Внутренне он весь подобрался. Мускулы напряглись.
      — Простите, пожалуйста, — раздался вдруг совсем рядом голос незнакомой дамы, которая мимоходом случайно его задела.
      Это отрезвило Никодима.
      — Какой Лысков? Что вы мне говорите?
      Терковский пожал плечами.
      — Чушь! Никакого Виндера я не знаю! Терковский поднял брови, флегматично стряхнул пепел.
      — Разумеется, может быть, это недоразумение.
      — Недоразумение… — отозвался Дызма.
      — Впрочем, мы скоро все выясним. Нотариус Виндер на следующей неделе приезжает в Варшаву. Я пригласил его к себе, это очень, очень милый человек. Вероятно, он говорил о ком-нибудь, кто имеет честь быть вашим однофамильцем, может быть о вашем родственнике… Хе-хе-хе…
      Ответить Дызма не успел. Концерт в гостиной закончился, и под оглушительные аплодисменты в кабинет ринулись гости и обступили собеседников.
      Весь вечер Никодим сидел как на иголках. Наконец около двенадцати незаметно скрылся.
      Сек мелкий дождь. Не застегивая пальто, Дызма брел домой. Придя к себе, не раздеваясь, повалился на диван.
      Все было ясно.
      Теперь он в руках у Терковского. Терковский не простит. Мстительный, мерзавец! С ним иметь дело — не с Бочеком!
      Никодим содрогнулся.
      Встал, зажег в комнатах свет, снял пальто, шляпу, фрак, принялся взад и вперед шагать по спальне. Мысли одна другой ужасней лезли в голову, на лбу выступил пот.
      «Что, если убрать Виндера… Может, удастся… Ну и что дальше?..»
      Раз Терковский узнал про Лысков, со следа его не сбить. Если Виндер исчезнет — Терковский сразу поймет, чьих рук это дело… Мало — выгонят, в тюрьму засадят…
      «Просить об одолжении?… Тоже ни к чему не приведет».
      Слишком хорошо знал Никодим, кто такой Терковский.
      В голове гудело. Всю ночь он не сомкнул глаз. Мучило одиночество, бессилие. Даже Кшепицкому не расскажешь… Что делать?.. Что делать?..
      К завтраку он не притронулся, велел Игнатию позвонить в банк, сказать, что сегодня нездоров и не придет. Однако не прошло и получаса, как Никодим спохватился: слух о его отсутствии может дойти до Терковского. Дызмой овладела злоба, ни за что ни про что он выругал Игнатия и пошел в банк. Там нарочно прошелся по всем отделам, заглянул к Вандрышевскому, учинил ему скандал за то, что тот опоздал с балансом, хотя накануне сам дал три дня отсрочки. Буркнул Кшепицкому «здравствуйте» и заперся в кабинете.
      Дызму мучила неотвязно одна и та же мысль: поделился ли с кем-нибудь Терковский своими подозрениями. Наконец пришел к убеждению, что этот хитрец не, станет кому попало открывать свои козыри. Что он намерен предпринять? Он наверняка постарается со скандалом прогнать и его, и Яшунского, и Пильхена…
      Оставался один выход: подать немедленно в отставку, не забыв о коборовском сейфе, собрать сколько удастся деньжат, взять заграничный паспорт и удрать еще до приезда Виндера в Варшаву. О браке с Ниной, конечно, не может быть и речи. Куницкого придется выпустить и как-то с ним договориться. Чтоб не жаловался.
      — У, черт!
      Зазвонил телефон. Кшепицкий сообщил, что приехала графиня Конецпольская и с ней еще какая-то дама. Хотят непременно его видеть.
      — Скажите, что болен.
      — Сказал, — ответил Кшепицкий, — настаивают, чтоб я доложил, говорят, вы их примете.
      Мрачней тучи отворил Никодим двери.
      — Прошу, — сухо пригласил он дам.
      Вместе с Конецпольской была и демоническая Стелла.
      Это только увеличило злость Дызмы.
      Обе стали озабоченно расспрашивать о здоровье, советовать докторов. Наконец заявили, что недомогание, надо полагать, не помешает учителю совершить в положенный день обряд ложи. Завтра — срок. Муж Конецпольской, к сожалению, находится в имении, и единственное место для мистерии — квартира Великого Тринадцатого.
      Это окончательно вывело Дызму из себя.
      — Оставьте меня в покое. Мне не до этого.
      — До завтра выздоровеете, — заявила Стелла тоном, не допускающим возражений. — Обязанность, налагаемая Троесветной Звездой, должна быть выполнена.
      — Выздоровею, выздоровею… — отбивался, как мог, Дызма. — Я здоров, мне просто не до этого. У меня на шее важные дела.
      Воцарилось молчание. Никодим отвернулся к окну.
      — Учитель, — негромко спросила Конецпольская, — у вас есть какой-то неприятность?
      Никодим иронически засмеялся.
      — Неприятность, неприятность. Случаются такие негодяи, что на шею садятся…
      — Учитель, вы сумеете справиться со всяким, — с убеждением сказала Стелла.
      Никодим долгим взглядом посмотрел на нее.
      — Не со всяким. Если кто, как свинья, роет под тобой яму, брешет на тебя, как собака… Норовит смешать с грязью, сжить со света…
      Глаза у Стеллы сузились.
      — Кто ж это такой?
      Дызма только рукой махнул.
      — Скажи, учитель, кто против тебя? — Стоит ли…
      — Надо сказать, — прощебетала Конецпольская, — надо. Может, мы что-то придумать, какой-то средство.
      — Орден Троесветной Звезды могуществен, — строго добавила Стелла.
      Никодим вобрал шею в плечи и неожиданно для самого себя проронил:
      — Терковский.
      На лицах обеих дам выразилось изумление. Дызма выругался про себя — стоило говорить этим бабам? Идиот!
      Стелла встала, размеренным шагом приблизилась к Никодиму.
      — Учитель! Твое право приказывать. Должен этот человек погибнуть?
      Дызме стало не по себе: свихнулась баба!
      — Учитель! — продолжала Стелла. — Должен ли он быть устранен навсегда или только на время? Приказывай!
      Никодим засмеялся. Это ему показалось чем-то ребячески-глупым. Разве может эта коротконогая обезьяна с ухватками проповедника сделать что-нибудь с таким вельможей, как Терковский? Впрочем, в ту же минуту в голове пронеслось, что до приезда Виндера остается совсем немного времени. Тогда — конец всему. Как только Терковский снюхается с Виндером… Вот сделать бы так, чтобы Терковского в этот момент не оказалось в Варшаве.
      Отошлите Терковского в Африку и посадите его там на дерево или отправьте к черту на рога! — заявил с горечью Дызма.
      — Когда? — решительным тоном спросила Стелла.
      — А хоть бы и сегодня… ха-ха-ха!.. Веселая вы женщина! Ну, не будем забивать себе голову побасенками. Так как же быть с мистерией?
      Дамы категорически потребовали соблюдения положенного срока и намекнули, что несчастье неизбежно посещает того, кто не выполняет обрядов. Перед такой угрозой Дызма капитулировал и согласился второе собрание ложи Троесветной Звезды устроить у себя дома.
      Вечером он поехал с Варедой развлечься в «Оазис» и, вернувшись домой, заснул мертвецким сном.
      Утро началось с того, что Стелла с Лялей перевернули вверх дном всю квартиру, отданную Дызмой в их полное распоряжение. Дызма решил провести мистерию с учетом самой строгой конспирации, и почтенный Игнатий получил трехдневный отпуск. Поэтому вся тяжелая работа — перестановка мебели, возня с коврами и прочее — выпала ему на долю. Отчасти он рад был этому — меньше было времени думать о Терковском и об опасностях, связанных с приездом Виндера.
      О Терковском дамы не упоминали: видимо, забыли.
      «Забыли, и хорошо, — думал он. — Видно, зря вчера проболтался».
      Никодим яростно передвигал мебель, перетаскивал ковры.
      К вечеру он так измучился, что охотно заперся бы от всех в спальне. Но — увы! — спальня, три другие комнаты и ванная были предназначены для «паломниц».
      В одиннадцать стряслась страшная беда. Оказалось, одна из дам не может приехать, так как в последнюю минуту явился ее муж. Поскольку устав неукоснительно требовал присутствия двенадцати «паломниц», дамы были в отчаянии.
      Никодим тотчас предложил отложить мистерию на следующую неделю, но Стелла с возмущением заявила, что это было бы равносильно нарушению устава, что она ни за что не пойдет на это. Надо найти выход из трудного положения. Неожиданно на выручку пришла одна из дам, баронесса Вельберг: она знает девушку, которую, не опасаясь разглашения тайны, можно просто нанять на одну ночь. Это славная молодая девушка, «girl» в одном из варьете; баронесса уверена, что маленькой Владе Можно доверить любую тайну.
      Выхода не было. Решили пригласить маленькую Владю. Ей тотчас позвонили. Сперва она отказалась, сославшись на ревнивого друга, которому обещала приехать в дансинг. Затем уступила уговорам, подкрепленным столь красноречивым аргументом, как кредитный билет в сто злотых.
      Благодаря этому мистерия началась ровно в полночь с соблюдением всего ритуала.
      В час ночи, когда вызывали сатану, произошел небольшой инцидент с Владей: в полубеспамятстве она расплакалась и заявила, что хочет уйти. Насилу удалось уговорить. Выпив вина с пэйотлем, она успокоилась.
      В два часа ночи гостиная председателя Никодима Дызмы совсем не походила на гостиную, тем более на гостиную видного государственного деятеля. Она напоминала скорее коптильню или римские термы и, уж во всяком случае, не имела ничего общего с обыкновенным частным домом.
      Поздний декабрьский рассвет заглянул уже в щели гардин, когда все разошлись по комнатам. На поле боя остался только Великий Тринадцатый. Он сидел, прислонясь к стене, и храпел так, что стекла дрожали.
      Было уже далеко за полдень, когда Никодим проснулся. Изнурен он был до крайности, в голове гудело.
      Он оделся, заглянул в спальню. «Паломницы» стали просыпаться. В ванной была толчея. Одна за другой дамы прощались с Никодимом и уходили, едва волоча ноги.
      Наконец Дызма остался один. Он открыл все окна; двигаясь с трудом, попробовал навести в квартире порядок.
      В тот момент, когда он решил переставить пианино, в передней послышался звонок, явился Кшепицкий.
      — Ого, пан Никодим! — воскликнул он смеясь. — Видно, здесь здорово погуляли.
      После ареста Куницкого он так коротко сошелся со своим принципалом, что уже величал его по имени.
      — А ну их в болото! — угрюмо буркнул Дызма.
      — Ну и вид у вас! — удивился Кшепицкий. — Не знал, что вы любите такие штучки.
      — Черта с два люблю!
      — Значит, это ради умерщвления плоти?
      — Отстаньте, черт побери! — разозлился Дызма. — Лучше бы помогли.
      — Почему вы делаете все сами? Где же Игнатий?
      Дызма сопел, не отвечая. Наконец с ругательствами повалился на диван.
      Кшепицкий закурил.
      — Я сейчас от Рейха.
      — Ну?
      — Куник наконец размяк. Ночь в холодной, темной камере сделала свое. Потребовал только свидания с женой, даже настаивал на этом. Уступил тогда, когда Рейх показал ему последнее письмо Нины к вам. Согласен на сто тысяч, но с условием, чтоб ему вернули компрометирующие документы.
      — Ну и что?
      — Ясно, что Рейх слишком умен, чтобы пойти на это. Он пообещал только, что документы будут храниться лично у него, а не в архивах уголовного розыска.
      — Ну и что, согласился тот наконец?
      — Попросил еще день на размышление. Не бойтесь. Согласится.
      Кшепицкий встал, стряхнул с папиросы пепел, добавил:
      — А вы, со своей стороны, должны сообщить Нине, что муж будет освобожден и добровольно выедет за границу. Гм… Можете даже ей написать, что он берет с собой половину всего состояния в наличных деньгах и в ценных бумагах. Это удовлетворит ее, так сказать, любопытство.
      — Да, не мешает немного пыль в глаза пустить, — заметил после раздумья Дызма. — Только, я думаю, писать не стоит. Письмо может попасть кому-либо в руки или…
      Вдруг он вспомнил о Терковском и содрогнулся снова. Нет, нет… Он не станет думать об этом. Будь что будет. Главное — не думать… Только бы не теперь… Коборово… Уехать.
      Руки, ноги отказались повиноваться. Лицо перекосилось от боли.
      — Только не сегодня, — вот и все, что он сумел выдавить из себя.
      Действительно, Дызма был обессилен. Целый день, не двигаясь, пролежал он на диване. Не подходил даже к телефону, который время от времени трезвонил.
      Мысли его вращались вокруг того, как безопасней выйти из ложи Троесветной Звезды. После второй, не менее пугающей и изнурительной оргии он окончательно определил свое отношение к роли Великого Тринадцатого.
      Благодаря ложе он завязал интимные знакомства с дамами высшего круга; для него открыты двери их домов. Если ему удастся теперь как-нибудь покинуть орден Троесветной Звезды, от этого нисколько не пострадают приобретенные уже связи.
      Но как выпутаться? Проще всего спросить совета у Кшепицкого, который всегда найдет выход из любого положения. Но Дызма не решался. Он еще помнил, что смерть грозит всякому, кто разгласит тайны ложи.
      После длительных размышлений Дызма решил: не лучше ли сказать этим ошалелым бабам, что сегодня ночью ему явился дьявол и запретил впредь быть этим самым Тринадцатым? Я ему, дескать, не по вкусу, и заявил, что не появится до тех пор, пока в обряде буду участвовать я… Дызма завтра же отправится к графине Конецпольской и скажет ей об этом.
      Пусть помучается с ними кто-нибудь другой.
      Никодим улыбнулся. Ему вспомнился Вареда.
      — Всучу им Вареду! Скажу, что дьявол во что бы тони стало потребовал Вареду.
      Игнатий подал ужин и принес вечерние газеты. Дызма с досадой отложил газеты в сторону и принялся за ужин. Зазвонил телефон.
      Это был Вареда. Он спросил у Никодима:
      — Ну читал?
      — Что?
      — Как «что»? Прикидываешься простачком! Будто не знаешь!
      — Да говори же!
      — Об отъезде Терковского?
      Дызма так и сел.
      — Что… что… что?
      — Что он получил новое назначение, сегодня вечером уезжает в Пекин в качестве посла. Ты не читал вечерних газет?
      Он говорил еще о чем-то, но Никодим уже не слышал. Бросив трубку, он ринулся в столовую. Развернул газеты.
      Действительно, всюду сообщалось, что в связи с правительственной стабилизацией в Китае начальник кабинета премьер-министра, помощник статс-секретаря Ян Терковский назначается послом и полномочным министром при китайском правительстве и сегодня отбывает в Пекин.
      Дызма бросил газеты. Сердце стучало в груди, точно молоток.
      Он вскочил и заорал:
      — Ура! Ура! Ура!
      Прибежал изумленный Игнатий и стал у двери.
      — Вы звали меня?
      — Игнатий! Водки! Это дело надо спрыснуть!
      Слуга принес графин и налил рюмку.
      — Наливай другую! — крикнул Дызма. — Да сгинут сукины дети!
      Дызма выпил одну, другую, третью, четвертую…
      Наконец сел.
      — Знаешь что, Игнатий?
      — Слушаю.
      — Кто становится мне поперек дороги, мне, Никодиму Дызме, тому несдобровать. Понимаешь?
      Дызма выпил еще и заглянул через открытую дверь в неосвещенный кабинет: из темноты глядели на него фосфорические круглые глаза. Никодим сплюнул и перекрестился.
      — Выпьем, Игнатий!
      Было уже далеко за полночь, когда, ложась в постель, он сказал лакею:
      — Знаешь, Игнатий, эти бабы могут весь мир перевернуть вверх тормашками, с ними заодно нечистая сила…
      — Что верно, то верно, — подтвердил Игнатий.

      Во вторник Никодим с Кшепицким посетили адвоката Лицунского, специалиста по бракоразводным процессам, а в среду побывали в последний раз у старшего комиссара Рейха, которому вручили сто тысяч злотых.
      В четверг с главного вокзала отходили в противоположных направлениях два поезда. В одном сидел скрюченный, дрожащий старичок. В другом, напутствуемый веселыми пожеланиями друзей, ехал председатель правления государственного хлебного банка.
      Строго говоря, старик находился не в одиночестве. Напротив него в купе сидел плечистый господин с красным лицом; правую руку он засунул в карман пальто, в данном случае это было скорее вызвано профессиональной привычкой, чем необходимостью.
      Поезд Варшава — Берлин отошел первым. Примерно минут через десять тронулся другой: в направлении Белосток — Гродно.
      Последним со ступеньки вагона соскочил Кшепицкий. Он сделал своему начальнику краткий отчет о беседе, которую вел в уголовном розыске с Куницким. Он сообщил, что Куницкий не стал чинить препятствий, что он сломлен и покорился судьбе. Дал даже кое-какие разъяснения насчет коборовских дел, чем значительно облегчил задачу новому управляющему, которым, по воле Никодима Дызмы, стал не кто иной, как все тот же Кшепицкий.
      Дызма был доволен.
      Уютно устроившись в пустом купе, он принялся размышлять о роли жениха, которую ему предстоит играть.
      Вне всяких сомнений, надо теперь отказаться от банка. Для чего теперь ему банк? Колоссальные доходы Коборова, сулившие удобную и спокойную жизнь, возможность жить без постоянного напряжения, без вечной боязни, что ляпнешь что-нибудь несуразное, — все говорило за уход из банка.
      Конечно, Никодиму было ясно, что самому ему с Коборовом не справиться.
      К счастью, с ним был Кшепицкий, мастер на все руки. Дызма ни одной минуты не сомневался, что в денежных делах нельзя чрезмерно полагаться на секретаря, но, с другой стороны, сомнительно, чтобы тот стал рисковать на таком доходном месте.
      За окнами вагона тянулась обширная, покрытая глубоким снегом равнина.
      Вспомнился Терковский. Дызма до боли стиснул зубы. Было ясно, что избавлением от Терковского он обязан дамам из ложи. Какими методами они действовали, какие силы были в их распоряжении, этого он не знал, да и не хотел знать. Боялся он теперь их больше, чем вначале, когда его смущало их общение с нечистой силой. Живые опаснее духов. Поэтому Дызма не изменил своего решения поскорее распроститься с ложей, Разумеется, он будет и впредь поддерживать близкие отношения с этими дамами, но лучше посадить на свое место Вареду.
      Дызме стало весело, когда он вспомнил озадаченные лица Ляли и Стеллы, узнавших «волю сатаны». Достанется полковнику на орехи…
      Слева и справа от поезда высился лес.
      Наступил вечер, туманный зимний вечер. Под колесами загромыхали коборовские стрелки. На перроне были только железнодорожник и Нина. Она увидела Дызму в окне, лицо ее осветилось улыбкой.
      Здороваясь, она протянула к нему руки, Никодим поставил чемодан в снег.
      «Наконец-то, наконец-то!..»
      Пройдя через безлюдный вокзал, они сели в автомобиль.
      Мотор пробудился от вздрагиваний стартера, колеса заскользили по снегу, машина тронулась…
      — Скажи… скажи… Он… он… сразу согласился?
      В голосе Нины звучало беспокойство.
      Дызма рассмеялся.
      — Пришлось.
      — Что значит «пришлось»? — боязливо осведомилась Нина.
      — Ниночка, — вразумлял ее Никодим, — ты же сама говорила — любовь все побеждает.
      Когда проезжали мимо лесопильного завода, там вспыхнули фонари. Несколько человек у дороги сняли шапки.
      — Ну и что… что он теперь будет делать?
      — Это нас не касается, — пожал плечами Никодим. — Забрал все, что было в банках. Было почти столько, сколько стоит Коборово. С голода не умрет.