Сора состроила на лице недоверчивую мину.

— Могу ли я, не подвергая себя опасности, пройти к воде?

— Да, земля здесь ровная, а вода там. — Он легонько подтолкнул ее в нужном направлении и наблюдал, как она, прихрамывая, бредет к воде под крошечным водопадом. — И не отрицай, что ты искушаешь меня!

— Вовсе и не отрицаю, — сказала Сора. Высоко подняв свою юбку, она привязала ее у талии. Уильям только охнул от такого яркого представления, а она вошла в доходившую до щиколоток воду и со вздохом восхище ния опустилась вниз. — Искушать тебя — это мое главное устремление.

— У тебя это хорошо получается, — пробормотал Уильям, поворачиваясь к лошадям.

Он вычистил лошадей, напоил их, стреножил и пустил пастись. Уильям покопался в седельных сумках, достал одеяло и расстелил его на мягкой траве. Потом он лег на спину и смотрел, как по небу плывут пушистые облака и меняют свои очертания, образуя то нечто, напоминающее женское колено, то бедра, то ягодицы. Когда Сора наконец окликнула его, он пожалел, что он такой добропорядочный. Был бы он таким окаянным, как Артур, он бы расслабился вместе с ней, нисколько не задумываясь о ее страданиях.

Но он не мог позволить себе этого. Уильям поднялся поймал ее за руку и помог выйти из воды, нисколько не обращая внимания на тело, с которого стекала вода. Он устроил Сору на одеялах, велел оставаться на них, а сам пошел вверх по течению, соорудил удочку и забросил в воду крючок. Когда Уильям вернулся, он нес на прутике выловленную форель, а Сора еще дремала под лучами клонившегося к закату солнца, и разуму опять пришлось успокаивать его плоть.

Сора проснулась, когда он разводил костер. Она резко села и окликнула его:

— Уильям?

— Я здесь. — Он подбросил веток в огонь и увидел, как она успокоилась. — Ты проголодалась?

— Да, — просто ответила она. — Твоя охота была удачной?

— Рыбалка. Да, удачной. Сегодня мы хорошо поедим. Ты ведь самостоятельная женщина, правда?

Она удивленно подняла бровь, не понимая этого неизвестно зачем заданного вопроса.

— Да, я самостоятельная женщина.

— И ты с гордостью выполняешь обязанности женщины?

— Вряд ли этот вопрос имеет какое-то отношение к тому, чем мы занимаемся по ночам. — Она закусила губу. — Но, тем не менее, да. Я выполняю обязанности женщины.

— Отлично! Тогда ты сможешь почистить рыбу. — Он уселся на корточки и залился смехом при виде исказившей классические черты ее лица гримасы привередливого отвращения.

— Скажу тебе то, что всегда говорила своим братьям. Ты поймал рыбу — тебе ее и чистить, — быстро ответила она.

Солнце приветствовало бегущие по небу облака, ярко окрасив их золотистым, оранжевым и розовым цветом. Оно осветило верхушки деревьев и пробудило птиц, но Уильяма и не нужно было будить. Словно ребенок накануне Рождества, он проснулся рано, предвкушая радость от возвращения солнца и возвращения зрения. Неужели он так и не перестанет удивляться появлению первых утренних лучей, подумалось ему. Он прижал Сору к себе, поплотнее укутал одеялом ей плечи, прикрывая их от утренней прохлады. Сосновые ветки, накрытые одеялом, служили им ароматным и упругим матрасом.

Он не позволил ей снять перед сном одежду, не разрешил хоть как-нибудь касаться себя, и Сора плакала, пока он не сумел разъяснить ей, что этот отказ только временный.

— Сора, впереди у нас еще столько дней и ночей.

Но она плакала все сильнее, цеплялась за него, голова ее тряслась. Он гладил ее по спине, успокаивая, пока она не заснула, и сам вслед за ней погрузился в чуткий сон воина. Одно его ухо внимательно вслушивалось в возможные звуки погони, однако, как он и ожидал, ничто не потревожило их.

Теперь он трепетал от ожиданий, как ребенок накануне празднования Двенадцатой ночи. По милости Божьей, сегодня он насладит свой взор созерцанием мира, своего мира. Он увидит Беркский замок во всем его летнем великолепии, увидит лицо сына, сначала удивленное, потом охваченное радостью, увидит, как глубоко потрясенный отец прольет мужские слезы. Он покажет им Сору, расскажет о намерении жениться на ней. Он сжал ее руку, ласкающую его во сне.

— Проснулась, малышка?

— Мм. — Она потерлась головой о его грудь, и выби вшиеся пряди ее распущенных волос запутались у него в бороде. Пока он выпутывал их, другая ее рука оказалась у него на бедре.

Он сгреб в ладонь ее блуждающие пальцы, оторвал от себя и вытащил из-под одеяла.

— Ты действительно из тех женщин, которые так беспокоят Бронни.

Она засмеялась, смех ее звучал, как музыка, на фоне шелеста листьев и журчания ручья.

— А ты слишком уж решителен.

— Я полон решимости добраться до дома сегодня.

Отбросив одеяло, он встал и поторопил ее. — Поднимайся. — Взяв Сору за запястья, он поднял ее и поставил на траву у одеяла.

Она оступилась и покачнулась, и Уильям поддержал ее, пока она не обрела устойчивость.

— Умойся и соберись, — распорядился он. — Мы выезжаем в Беркский замок сейчас же.

Веселье несколько померкло на ее лице.

— Да, Уильям, — сказала она и принялась делать, как он просил.

Сора умылась, расчесала волосы пальцами и заплела их в косу. Уильям посмотрел на нее, когда сворачивал первое одеяло. Подивившись ее печальному виду, он отбросил в сторону ветки и поднял за углы второе одеяло.

— Помоги мне сложить его, — попросил он ее. Когда Сора нащупала руками уголки и сложила их вместе, он внимательно посмотрел на нее. — Сора, что случилось?

— Да ничего, — успокоила она его, на губах ее появилась слабая улыбка.

Сложив одеяло еще раз и встряхнув его, чтобы расправить, Уильям недоверчиво заворчал.

— Правда, милорд, — заверила она, приблизясь к нему и передавая свою половину одеяла.

— Милая, ты ужасная лгунья. — Обняв ее, он зажал одеяло между их телами. — Ты не знаешь, какое следует придавать выражение лицу, когда лжешь.

Она колебалась, борясь со своими сомнениями, но наконец у нее вырвалось:

— Ох, а не сможем ли мы остаться здесь еще на час? Еще один час, и вернемся в реальную жизнь?

Уильям посмотрел на ее обращенное к нему лицо, влажное от невыплаканных слез, и, не произнося ни единого слова, встряхнул только что сложенное одеяло и расправил его на траве. У края его он вместо подушки, положил другое, сложенное, одеяло. Подхватив Сору на руки, он опустился на колени и положил ее в середину этого ложа. Потом неловко упал рядом с ней, прижался плечом к ее плечу, и между ними опустилась тишина.

— Мне не следовало просить об этом, — прошептала она. — Но время, проведенное с тобой, было для меня, — она не нашла другого слова, чтобы описать это, — золотым.

Слишком мало золотых времен выпадало ей в жизни, подумал Уильям и испытал ощущение удовлетворенности. Именно то, что она была с ним, его любовь делали ее счастливой. Он посмотрел, как от тихого ветерка трепещут листья, и вдруг его взяло любопытство.

— А если бы ты могла что-то изменить в своей жизни, что бы это было?

— Мой рост, — ответила Сора, не задумываясь.

— Рост? — В недоумении он повернул голову и посмотрел на лежавшую с ним рядом женщину. Она тоже рассматривала листья. Он мог бы поклясться, что она их видит. — Почему рост?

— Мне всегда хотелось быть высокой и стройной, а не низенькой и полной.

Он обежал глазами ее крохотную изящную фигурку и присвистнул от удивления ее искаженным представлением о самой себе. — Да полнота твоя… хорошо распределена.

Она оставила его слова без внимания.

— У высоких людей такая стать, которой нет у низких. Да ты знаешь это. Тебя уважают, если расстояние от пальцев ног до носа у тебя больше, чем у других. Так легче дотянуться до верхней полки, маленьким детям легче разглядеть тебя в толпе. — Она засмеялась. — А что ты хотел изменить в себе?

— У меня уже все изменилось.

— Что? — спросила она, сразу не поняв. — А, ты имеешь в виду зрение. Счастлив тот человек, кто абсолютно доволен собой.

— А разве это не то, что ты хотела бы изменить в себе?

Сора немного подумала.

— Нет, — медленно сказала она. — Нет, об этом я и не думаю. Слепота — это часть меня самой. Я никогда не видела света и не жалею об этом.

— А я видел свет и ужасно хотел увидеть его снова, — прошептал он.

— Да, я могу это понять. Ты не мог бы быть рыцарем, справляться со своими обязанностями, если бы ты был лишен зрения. Я же могу делать почти все, что требуется от женщины моего положения: распоряжаться относительно приготовления пищи, заботиться о крепостных, руководить работой швей. Я заботилась о своих младших братьях, воспитывала их мужчинами, пока они не созрели для того, чтобы отправиться на обучение в замок какого-нибудь рыцаря.

— Ты просто управлялась со своим недостатком, не задумываясь, не ища жалости и не ожидая ее.

— От проявлений жалости мне хочется плеваться, — гневно отреагировала она. — А кроме того, в слепоте есть и свои плюсы.

Уильям был поражен. Именно об этом он думал в предыдущее утро.

— Какие плюсы?

— Мне не приходится воспринимать своими глазами уродства, и меня не так-то просто одурачить словами, которые произносят люди. Я думаю, люди здорово умеют лгать, используя свои лица и свои руки, но только не голоса. Когда моей матери требовалось проникнуть в чьи-то мысли, она просила меня послушать. Я всегда могла оценить искренность слов.

— Полезное умение.

— Да. — Втянув воздух, она закрутила головой взад и вперед. — Мята! Ты чувствуешь ее? — спросила она. Сора с нетерпением приподняла одеяло и опустила руку на растения, пригнувшиеся от ее прикосновения к земле. — Вот!

Оборвав побеги, она поднесла их к лицу Уильяма, и он поймал ее за запястье. Он приблизил ее руку к своему носу и вдохнул пряный аромат. Он посмотрел на темно-зеленые листочки, зажатые в изящных пальцах, на ее подстриженные, отливающие перламутром ногти. Он посмотрел выше, на ее лицо, освещенное пробившимися сквозь листву солнечными лучами и простой радостью, и нежность переполнила его, подавляя в нем жалость. Уж чего Сора заслуживала, так только не жалости. Он перенес ее руку к своим губам и осторожно откусил листок. Он начал жевать его, и вкус мяты освежил его рот.

Потом он заставил ее тоже попробовать. Ее зубы изящно сомкнулись, она жевала листок, а на лице ее появилась улыбка, и запах весны исходил из ее уст. Все это просто очаровало его.

Она приподнялась на локте, темные волосы ее перепутались, а платье съехало с плеча. Снова она неосознан! соблазняла его. А что ему было делать? То, чего избежал прошедшей ночью, уже неизбежностью явилось при свете дня и под открытым небом.

Один за другим он поцеловал ее пальцы, потом раскрытую ладонь. Положив ее ладонь себе на плечо, он склонился к ней, действуя со спокойной точностью огранщика бриллиантов. Склонившись набок, он подвел свои губы к ее губам так, чтобы не касались друг друга носы, и медленно сближал их, пока его дыхание ни стало ее дыханием.

Ветер кокетливо перебирал завитки ее волос, а разве он мог оставить их без внимания?

Уильям протянул через плечо ее косу и развязал скреплявшую ее ленточку.

— Когда ты рядом, волосы у меня всегда перепутываются, — засмеялась она, и в смехе этом скрывался некоторый подвох.

— Они прекрасны. — Он поднес прядь волос к своему лицу, провел ими себе по щеке. Ему не хотелось спешить, здесь, в окружении природы. Он взял ладонями ее лицо и внимательно рассматривал запечатленное на нем выражение несколько удивленного желания.

Его колебания привели к неожиданному результату. Покоившаяся на плече Уильяма рука Соры толкнула его, и он, потеряв равновесие, упал на спину.

— Что…? — попытался выговорить он, но Сора склонилась над ним взяв в руки его лицо. Повинуясь инстинкту, она на вздохе безошибочно нашла его губы.

Она не знала, он понял это, какую позу надлежало занять женщине. То, что прошлой ночью он объяснял как естественное любопытство, возможно, точнее было бы назвать женской агрессивностью.

Тут уж он не ведал, как себя вести. Он слышал о женщинах, которые были ведущей стороной в любовном акте, но сам отвергал это, расценивая как недостаток мужественности у мужчины. Без всякого самомнения, он уважительно относился к своему мужскому началу, и, как он полагал, она тоже. Ему нужно было научить ее подчинению, показать, как мужчина ценит женщину, которая лежит и ожидает знаков внимания, которая достаточно благодарна за это внимание.

Но ее губы ласкали его, точно повторяя его предыдущие ласки, у поцелуя их был вкус мяты, и Уильям решил, что может научить Сору, какое ей место следовало бы занять, и позже. Позже, когда она закончит учить его своими нетерпеливыми руками и нежными губами.

— Тебе удобно? — Она подняла голову, чтобы спросить, и, не дожидаясь ответа, подоткнула одеяло. — Позволь, я устрою тебя поудобней.

Потянув за рубаху, она подняла ее и открыла его лучам солнца. Своими ловкими пальцами она провела у него над грудью, притрагиваясь только к кончикам росших там светлых волосков. Контраст между солнечным теплом и холодом ее прикосновения заставил его бедра подняться вверх, к ней навстречу.

Она перебросила через него ногу и, животом к животу, скользнула по его телу. Руки его взметнулись вверх, чтобы поймать ее, прежде чем он успел подумать, но она их оттолкнула.

— Позволь мне служить тебе. Ты мой господин. Позволь мне сделать тебе хорошо.

Она развязала его штаны и стащила их вниз.

— Я никогда еще не изучала твои ноги. — Смех ее был глубоким, горловым. — Сколько мускулов! Я могу потрогать каждый. — Она провела рукой по одному из них, потом принялась разминать его твердыми пальцами. — Ты так напряжен.

Он заворчал, он знал, что скоро его напряжение исчезнет под ее руками.

Она развязала тесемку на его талии, подняла то, что еще было на нем надето, и нежно провела рукой. Пальцы ее пробежали по внутренней, очень чувствительной стороне ноги, коснулись бедер, встретились со свидетельством его возбуждения.

Легкими, нежными прикосновениями она бросила его в жар и разрушила его смущение.

Обнаженные прямо под открытым небом?

Бог свидетель, он поможет Соре, как только сможет. Он сбросил обувь, чтобы ускорить ее приготовления, и подивился тщетности иллюзий сдержать себя.

Полночь ее волос смешалась с золотом завитков внизу его живота, и его восхитил вызванный этим болезненно-захватывающий чувственный эффект. Как долго сможет он еще сдерживать себя, недоумевал Уильям. Сколько сможет он еще выдерживать эту пытку? Он схватил ее под мышки и рывком подтянул ее лицо к своему лицу.

— Раздевайся, — приказал он. — Быстро.

Она встала, и руки ее потянулись к шнуровке ее платья, а он лежал и смотрел, как тело ее медленно возникает из одежд, белея словно сливки.

— Быстро, — снова поторопил он ее. — Быстро.

Она все еще стояла над ним, брови ее нахмурились в серьезном раздумье. Потом она перенесла через него ногу и оседлала его. Ее лицо было вскинуто навстречу солнцу, подбородок высоко поднят и отбрасывал тень на ее грудь. Грудь ее тоже поднялась высоко и отбрасывала тень на ее плоский живот. Ее длинные ноги светились в солнечных лучах.

Он подобрался, чтобы ей было удобней опуститься на него, и приготовился перевернуться на нее, но она вновь удивила его. Почему, он не знал. Сора Роджет не делала ничего, что не вызвало бы его удивления, но это ее предположение, что она может сидеть на нем. Конечно же, она не думает…

Она думала.

— Как ты смогла столькому научиться? — спросил он ее.

Она не сразу поняла вопрос.

— Чему?

— Как приносить наслаждение мужчине. — Он вытянул палец и пощекотал ее, и она вся напряглась, пока он делал это. — Скажи мне, Сора, — добивался он.

— Что? О, тебе приятно это? — Ее зубы блеснули в легкой улыбке, померкшей, как только он снова ее коснулся. — Я просто думаю, что было бы приятно мне, и делаю это тебе.

Он снова, как и прежде, неспешно заскользил взад и вперед, заботясь о взаимном наслаждении.

— Нет. Уильям, нет, — прошептала она, вскинув голову. Веки ее опустились, прикрывая фиалковые глаза, а лицо приняло выражение чувственного наслаждения. Губы ее приоткрылись, а блеснувшие зубы принялись соблазнять его дальше, в чем помогал им кончик языка, напряженно и сосредоточенно застывший в уголке рта. От внезапной сладостной дрожи, пробежавшей вдоль позвоночника и шедшей прямо из сердца, соски ее напряглись и выступили вперед, а глаза вдруг распахнулись. — Нет! — произнесла она теперь совсем серьезно, и рука ее остановила его руку, оттолкнула прочь его пальцы и сама направила внутрь себя его восставшую плоть.

Медленно плененный ее телом, он завороженно наблюдал, как наслаждение этим постепенным движением вдруг уступило место новому порыву. Первый ее рывок вверх оказался для него неожиданным, в своей неопытности она чуть было не поднялась слишком уж высоко. Он поймал ее за бедра и придержал, давая время приспособиться. Потом он помог ей найти нужный неспешный ритм, соответствующий умиротворению утра.

Он смотрел на плывущие над головой облака, такие близкие, как будто они могли зацепиться за верхушки деревьев, и в то же время такие далекие, башнями уходящие вверх. По-весеннему яркие зеленые листья колыхались от легкого ветерка, и малиновка перепрыгивала с ветки на ветку, подыскивая себе подходящий насест. Он в жизни ничего не видел милее лица Соры на фоне голубого неба: оно было изящным и возбуждающим, чувственным и жадным до плотских утех. Мышцы ее бедер растягивались и сжимались под его руками, они скользили вверх и вниз по волне страсти, сначала осторожно, потом так, как ему и хотелось.

Он поднял руки к ее грудям и с тонким и глубоким намерением коснулся их кончиками пальцев. Внезапное возбуждение, охватившее ее тело, было ему наградой за это. Он улыбнулся, готовый принести ей радость, а она наклонилась к нему, прильнула к нему своим ищущим ртом. Зубы ее нежно коснулись его сосков, и она втянула их в себя, жадно и сладостно.

Неистовым возбуждением шок охватил его мозг. Он рванулся под ней, озадачив ее новой вспышкой своей настойчивости, и она откликнулась, резко запульсировав. И то, что было до этого неспешным наслаждением, вдруг превратилось в бросок на финишной прямой. Они боролись за превосходство, они стремились к исполнению своих желаний, извиваясь и вздымаясь в первородном биении.

Они бились как единое целое, изматывая себя в агонии наслаждения, и она первая достигла своей вершины, Ее торжествующи крик разрезал воздух, спугнув сидевшую над ними малиновку. Взмахнув крыльями, птица рванулась к облакам, и Уильям почувствовал, что его тело взмывает вслед за ней. Все, что в нем было, он отдал Соре, вверяя ей свое семя и получая взамен ее восторг.

— Хватит! — Она упала ему на грудь со стоном и вся дрожала, пока он все вливался в нее.

Он и не думал, что сможет двинуться, но когда она задрожала от избытка чувств, он нашел в себе силы погладить ее по голове, ласково провести рукой по спине и прижаться к ее бедрам, снова возбуждая ее. Когда Уильям опять обрел голос, он прошептал:

— Женщины — чудесные существа. То, на что я способен единожды, они могут повторять многократно. Разумеется, — он засмеялся прямо у ее уха, — потом я смогу уползти.

— Неблагодарный, заносчивый пустозвон, — промолвила она голосом, окрашенным оттенком шутливого презрения и полным изнеможения.

— И никто так тебе и не говорил, какая ты великолепная женщина?

— Нет.

— Конечно, нет. Никто же не узнал этого, и не узнает. Ты моя.

Она чуть помолчала.

— Да.

Тщательно подбирая слова, Уильям сказал:

— Я был одинок, я искал женщину, которая была бы мне близка. Я — не глупый мальчишка, который видит только внешнюю оболочку. Я хочу смеяться, есть, спать, разговаривать с моей женщиной. Мне нужна женщина, которая мне нравится. — Какая-то слабость упала на его застывшее тело, пока он говорил эти слова, и Уильям удивился этому. — Мне нравишься ты. Мне нравится смеяться, есть, спать и разговаривать с тобой. Твои красота и изящество украшают наш стол, но не сказываются на самой еде и ее вкусе. Как ты сказала ранее, — голос его стал веселым, — тебе не приходится воспринимать своими глазами уродство и мое лицо тебя не интересует.

Это заставило ее чуть пошевелиться.

— Ты не урод. Мод сказала мне об этом.

— Ну что же, если так сказала Мод, — он усмехнулся ее горячности и вернулся к рассудительной беседе. — Что касается заключенных для тебя в этом преимуществ, леди Сора, то мне бы хотелось рекомендовать себя в качестве рыцаря. Если все пойдет как надо, отец мой скажет об этом твоему опекуну, но мы опасаемся за право собственности, и я хотел бы подчеркнуть в этой связи свою полезность. Со всей свойственной мне скромностью, разумеется.

Она не откликнулась на его слова с той живостью, которой он ждал от нее, напротив, как-то сжалась в комок.

— Я — отличный воин, способный управлять твоими людьми и защищать твои земли. — Отсутствие какой-либо реакции, ее полное молчание прервали поток его слов, которые ему хотелось произнести так, чтобы у нее осталась достойная память о них на все оставшиеся дни их жизни, Но слова эти заставили Сору почувствовать себя несчастной. Уильям ощутил это по тому, как вцепились ее пальцы в его руку. — И поэтому, леди Сора Роджет, мы будем жить вместе и соединим наши души так же, как мы соединили наши тела.

— Нет. — Она отпрянула от него и поднялась. — Я не могу этого сделать.

Она откинула волосы на плечи, руки ее задрожали от необычайного волнения. Он пристально посмотрел на нее.

— Почему нет? — просто спросил Уильям. Схватив свое платье, она поспешно надела его, скрывая свое тело от его взора, словно легкая материя была какой-то броней, способной защитить ее от боли.

— Вы совсем не подумали, милорд. — Затягивая шнуровку, она ухватилась за то, что тревожило его меньше всего. — Вы вовсе не должны жениться на мне, потому что вы лишили меня девственности. Это необязательно, совсем необязательно.

Сев на землю, он обхватил руками колено.

— Ты что, совсем не слушала всего того, что я говорил тебе? То, что произошло с нами, когда встретились наши тела, необыкновенно, это было слияние наших душ. Твоя девственность или отсутствие ее у тебя мне абсолютно безразличны.

— Это вина, твоя вина, когда ты проснулся зрячим и увидел меня.

Он сделал резкий отрицающий ее слова жест, но она не могла его увидеть.

Потерев костяшками пальцев глубокую морщину меж бровей, Сора продолжила:

— От возвращения зрения тебя охватила эйфория, и ты был рад тому, что нам удалось убежать, но если ты подумаешь, то поймешь, что вовсе не желаешь иметь на своем ложе ущербную женщину.

— Ущербную! — Он набрал воздуха, чтобы крикнуть на нее, но увидел розовый сосок, выглядывавший через прореху в ее платье, и это его обезоружило. Он подавил свой крик и спросил, прикладывая все силы, чтобы голос звучал спокойно. — А каким же, к дьяволу, был я, когда бился в сером тумане? Я не чувствую, что сейчас стал лучше, чем был две недели назад.

— Ты жалеешь меня, а я уже сказала, как я отношусь к жалости. — Ее губы чуть приподнялись в трогательной попытке улыбнуться.

— Неужели это ты чувствовала ко мне две ночи тому назад? Жалость? Неужели поэтому ты отдала мне свое тело?

— О нет. Нет. Две ночи тому назад меня одолевали мысли о… ну ладно, но ведь это же было до того, как у тебя восстановилось зрение. Подумай, Уильям. А что, если… если у нас будут дети?

— Я могу тебя заверить почти точно, что у нас будут дети. И года не пройдет. Ты любишь детей?

— А что, если они будут слепыми?

Сосок подмигнул ему и снова скрылся в складках материи. Это очаровательное своей скромностью движение побудило Уильяма попробовать рассуждать логически, что было совсем уж необычно, когда говоришь с женщиной, но Сора и была необычной женщиной.

— На все воля Божья. Но что же другие дети, рожденные твоей матерью? Рождался ли какой-нибудь еще ребенок в твоей семье слепым?

— Нет, но…

— Мы будем лучшими родителями, каких только может иметь ребенок.

— Но я не могу выйти за тебя замуж, — промолвила она горько.

Сложность ситуации требовала большей тонкости, чем он предполагал. Ему никогда не приходилось видеть таких сомнений, какие скрыты были в уверенных словах леди Соры. Но существует более чем один способ достать каштаны из огня. Осознанно придав звучанию своего голоса жестокость, он промолвил, словно отрезал:

— Тебе надо беспокоиться о своих иголках и оставить решение таких важных вопросов мужчинам, которые стоят выше тебя.

Яркая краска немедленно залила ее лицо.

— Я думала, ты хочешь сказать… Я думала, ты спрашиваешь меня, желателен ли мне этот брачный союз.

— Женюсь я на тебе или нет — не твоя забота. Женщина идет туда, куда ее отправляет ее опекун. Большинство дам твоего круга выходят замуж в тринадцать лет, и, может быть, из-за своей великовозрастности ты утратила ощущение того, что подобает женщине.

Рот ее раскрылся, но из него не вышло ни звука.

Казалось, она ищет слова, но не может решить, что и как сказать.

— Мой возраст? Разве это помеха для замужества?

— Возможно, поскольку более юную женщину легко приучить к привычкам ее господина и воспитать в соответствии с его пожеланиями. Более юная женщина сидит по вечерам у ног своего господина и прощает ему его неучтивые поступки, даже если он совершает их.

— Тебе не нужна жена, — сказала она рассерженно. — Тебе нужен щенок.

— Более юная женщина, — сказал он сурово, — еще не успела бы научиться столь дерзким речам.

Он видел, что она не очень поверила в такую жестокость его взглядов, и в следующем же ее вопросе звучал скептический оттенок.

— Может быть, вы объясните мне, милорд, в чем суть того, что подобает женщине?

Дальше осторожней, предупредил он себя. Никто не верит всему тому, что рассказывают священники о порочности женщин и о том, как женщин следует подчинять их мужу, их господину. В жизни все было совсем по-другому, а эта женщина слишком умна, чтобы поверить его словам, если он примется излагать жесткие церковные догматы. И все же можно было смягчить общепринятый подход, и он сказал:

— Женщины не способны решать, что им лучше, а что хуже. Женщинам подобает, послушно склонив голову, переходить из-под власти твердой руки их отца под власть твердой руки их мужа, а думать они должны только о том, как уютно устроить свой дом. Если я решу взять вас в жены, леди Сора, то помните: ваша роль во всем этом состоит лишь в том, чтобы на церемонии высказать свое согласие в присутствии свидетелей.

На лице ее отразилось смешанное чувство раздражения и удивления.

— Это обычный взгляд на замужество.

— Никогда не забывайте этого, — строго сказал он и увидел, как мечты ее рассыпаются и падают к ее ногам. Страдание на ее лице было таким, что у него сжалось сердце, но освободить ее от этого страдания сейчас — значило разрушить его план. Преодолевая боль в сердце, он спросил с напускной небрежностью:

— А что вы собираетесь делать, если не сможете больше оставаться в Беркском замке?

— Полагаю, мне придется вернуться в дом моего отчима.

Он не мог больше сдерживать себя и неожиданно взревел. Дыхание застыло у нее в горле, когда он яростно схватил ее за руку.

— Моя леди Сора, вам лучше поискать в этой своей странной голове какой-нибудь другой ответ, ибо я никогда не позволю вам этого сделать. — Он отбросил от себя ее руку, и она услышала доносившийся издалека лай. — Никогда. А теперь прикройтесь. Кто-то приближается.