На конюшне жизнь шла своим чередом. Конюхи и их помощники занимались своими делами. Клариса быстро шла между рядами стойл к своему любимцу Блейзу. Ей не терпелось погладить его по бархатному носу. Он ничего не требовал от нее, кроме твердой руки на поводьях и ласкового массажа после хорошей скачки. Никогда не пытался сбросить ее с себя и никогда не причинял ей боль. Здесь, в этом доме, все было бессмысленным и диким, за исключением Блейза. Этот самец в отличие от хозяина дома был вполне разумным существом.
      Стойло Блейза оказалось пустым.
      Кларису охватила паника. Она лихорадочно огляделась, но ни одного коня с такой сияющей и гладкой каштановой шкурой и с такой благородной статью не обнаружила.
      Где же он?
      Блейз ненавидел мужчин. Если кто-нибудь из конюхов попытается на нем прокатиться, чтобы дать коню размяться, он сильно об этом пожалеет. Однако Клариса не столько переживала из-за незадачливого конюха, которому Блейз мог причинить вред, сколько за себя. За собственную жизнь. И от этого смертного страха у нее потели ладони и мурашки пробегали по спине. Неужели они явились, чтобы отобрать у нее Блейза?
      Клариса пошла к загону, глядя по сторонам, пытаясь найти объяснение, пытаясь найти Блейза. Выйдя из конюшни, она на миг ослепла от яркого солнца и увидела своего жеребца. Его уже оседлали и приготовили для прогулки.
      Хепберн, этот проклятый Хепберн, держал жеребца под уздцы и гладил по бархатному носу.
      Страх уступил место гневу. Оказывается, Хепберн нисколько не пострадал. И Блейз тоже был в добром здравии. Совершенно очевидно, что они поладили. И переживала она за этих двух самцов совершенно напрасно. Вырвав поводья из рук Хепберна, она сказала:
      – Чем это вы тут занимаетесь?
      – Вас жду. – У него было то же бесстрастное выражение лица, что и обычно.
      Прекрасно. Она станет вести себя точно также. То, что произошло вчера вечером, не имеет для нее особого значения. Так всегда бывает с запретной страстью – достаточно одного раза и повторения не будет. Клариса в этом не сомневается.
      – Вы опоздали, – сказал он.
      Как будто они условились выезжать на прогулки вместе.
      – Откуда вы знали, что я приду на конюшню? – прищурившись, спросила Клариса…
      – Интуиция.
      Интуиция? Да он понятия не имеет об интуиции. Он за ней следил.
      – Мне не нравится ваша интерпретация этого слова, – сказала она. – Больше не испытывайте на мне свою интуицию.
      Он поклонился подчеркнуто вежливо:
      – Как пожелаете.
      Его готовность уступить лишь усилила тревогу Кларисы. Такие, как Хепберн, не сдают позиций. Могут отступить из тактических соображений. А за отступлением обычно следует мощный прорыв. Клариса, похоже, догадалась о его тактических маневрах.
      Оглядевшись, Клариса увидела, что конь Хепберна стоит запряженный.
      – Я не опоздала. – Клариса отказалась от помощи лорда Хепберна, приготовившегося подсадить ее в седло. – Я пришла как раз вовремя. Чтобы без посторонних покататься на моем собственном коне.
      – Вам не нравится утро. Ни за что бы не подумал. – Клариса легко вскочила в седло.
      – О чем вы?
      – Мне казалось, вы относитесь к тому типу женщин, которые встают рано в хорошем настроении. Но я ошибся.
      – У меня прекрасное настроение! – Она понимала, что ведет себя глупо. Но он раздражал ее, как шило под седлом.
      Он смотрел на нее с фальшивым участием.
      – Может, вы не позавтракали? Не стоит ехать верхом на пустой желудок.
      Он над ней просто издевается. Если нет, то дела ее совсем плохи.
      – Я позавтракала, – сквозь зубы процедила она.
      – Тогда вас ничто не извиняет. Ну, поехали?
      Легким галопом он направился за ворота: туда, где на холмистых просторах его угодий островки зеленой травы соседствовали с каменистыми грудами.
      Как и накануне, Клариса ощутила в себе странную раздвоенность. Вот она – дорога на Фрея-Крагс. Дорога, которая приведет ее к Эми. Клариса заработала немало золотых монет на продаже своих кремов. Этих монет хватит, чтобы добраться до Эдинбурга и пережить там еще одну зиму. Еще одну жму вдали от Бомонтани. А сейчас, ей страшно было вспомнить ту зиму, которую они пережили. Зловещая тень судьи Фэйрфута омрачала ее жизнь и сейчас, когда, казалось, все в прошлом. И теперь к этому страху прибавится новый: страх перед лордом Хепберном, который не простит ей вероломства и будет искать возможность поквитаться с той, что убежала, отказавшись выполнить его безумные требования.
      Неужели она трусиха?
      Раньше Клариса так о себе не думала. Эми называла ее бесшабашной. Но Хепберн пугал ее, поскольку явно не понимал, что план его обречен на провал. И еще потому, что целовал ее так, словно вкладывал все свое сердце и душу в свой поцелуй, поскольку в тот момент она сама готова была отдать ему и сердце и душу.
      Она говорила себе, что ее влечет к нему любопытство. Не страх, не обещание блаженства. И уж точно не страсть к мужчине, который мало того что вполне в своем уме, так еще и безгранично высокомерен.
      Поравнявшись с ним, Клариса спросила:
      – Что случилось с тем человеком?
      – С каким человеком?
      – С тем, за кем вы погнались вчера. – Хепберн притормозил.
      – Он скрылся.
      – Как, должно быть, вас злит, что кто-то ускользнул прямо у вас из-под носа.
      Хепберн медленно повернул голову и заглянул ей в глаза.
      – Да. Меня это злит.
      Должно быть, руки ее слишком сильно сжали поводья, ибо Блейз метнулся вбок. Клариса быстро выправила коня.
      Что это было? Он ей угрожал? Клариса проглотила вязкую от страха слюну. Ну конечно, угрожал. Вчера попытался ее соблазнить. Сегодня он постарается запугать.
      Увы, ее не так-то просто запугать. Он всего лишь граф. А она – принцесса крови. Надо об этом помнить и вести себя соответственно.
      Бабушка говорила, что фамильярность рождает презрение. И вот доказательство. Но бабушка всегда была примером царственной недоступности. Перед ней робели все и вся. Клариса могла бы научиться на ее примере, как отваживать зарвавшихся графов.
      Тряхнув головой в кокетливой шляпке, Клариса проехала вперед. Она знала, что ее осанка, умение держаться в седле, ее аура – все это поможет осадить Хепберна, поставить его на место, хотя в отношении Хепберна, принимая во внимание его непомерное самомнение, эти приемы могли и не сработать.
      Вскоре конюшни остались далеко позади, потом и дом пропал из виду. Кругом ни души, лишь птицы летают в небе. Синее небо изредка заслоняли вершины холмов, и трава колыхалась под ветром. Кусты шиповника расцвечивали местность белым и розовым. Эта земля не походила на ту, что у нее на родине, в Пиренеях, но что-то общее все же было: эти скалы, этот ветер пели ей о свободе, о буйстве стихий и взывали к чему-то очень личному, тому, что она хранила глубоко в сердце.
      Хепберн был плоть от плоти этой земли, и буйство стихий жило в нем, и Клариса чувствовала это.
      Черт бы побрал этого Хепберна, мешавшего ей наслаждаться свежестью и красотой прекрасного утра! Тропинка стала шире, потом неожиданно исчезла, и в этот момент Хепберн поравнялся с ней.
      – Какой у вас надменный вид, ваше высочество. Я чем-то вас оскорбил?
      Он оскорбил ее уже самим фактом своего существования.
      – Вчера вечером вы потребовали от меня исполнить то, что выше моих сил. Ваши требования абсурдны. – И чтобы он понял, что она имеет в виду его самонадеянные планы, а не поцелуи, добавила: – Надеюсь, вы понимаете, что я не могу изображать женщину, с которой никогда не встречалась, тем более что не знаю, зачем это нужно.
      – Значит, вы все же думали над моим предложением? – Голос его звучал словно шелковый.
      Клариса подняла коня на дыбы и повернула навстречу Хепберну. Спокойно, с расстановкой, властным тоном, приличествуюшим особе королевской крови, она сказала:
      – Я принцесса. – Клариса подняла руку, отметая любые возможные возражения. – Я знаю, что вы мне не верите, но это так, и я знаю, в чем состоит мой долг. Мой титул обязывает меня соблюдать определенные правила. Принцессе непозволительно лицедействовать с целью обмана и мошенничества.
      Голос его из шелкового стал хлестким, как удар плетью.
      – Позволительно, если нет выбора.
      Он загнал ее в угол, но она должна найти лазейку. Надо попытаться его переубедить.
      – Если я соглашусь сделать то, о чем вы меня просите, мне придется присутствовать на балу под другим именем. Что вы скажете своим гостям, когда я, принцесса, которую вы всем представили, принцесса, которую вы фактически вынудили согласиться принять ваше приглашение, не явлюсь на бал?
      – Вы будете на балу. – Гелиос сделал шаг вперед. – Как принцесса.
      – Я думала, вы хотите, чтобы я была в парике и в гриме.
      – И то и другое легко снять. – Хепберн не отводил от нее взгляда. – Но сеньора Мендес тоже должна быть на балу. Причем никто не должен догадаться о том, что вы и она – одна и та же женщина.
      – Почему для вас так важно, чтобы она присутствовала на балу? Считаете, это набьет вам цену?
      – Вы, разумеется, отдаете себе отчет в том, – спокойно и бесстрастно начал он, – что это первое социально значимое мероприятие, что я устраиваю у себя, возвратившись с войны. Статус моей семьи во многом зависит от успеха этого бала.
      Она не поверила ни единому его слову.
      – Вы лжец.
      Он окинул ее оценивающим взглядом.
      – А вы не дура.
      Ей была приятна его оценка, но Клариса понимала, что не должна покупаться на его лесть. Не должна уступать ему, не должна участвовать в этом фарсе. Если кто-то ее узнает, она погибнет.
      И подпишет приговор Эми.
      Но Клариса умела отказывать красиво. С улыбкой, без вызова, без надрыва. Он не должен знать о том, в каком отчаянном положении она оказалась. И разумеется, следует отвлечь его легким флиртом. Неплохая мысль. Конечно, увлекаться не стоит. Вчера он поцеловал ее, хотя она и не думала с ним флиртовать. Ей не хотелось повторения того… того чудесного опыта. Клариса могла разглядеть грань, когда стояла на грани, и на этот раз за гранью разверзлась пропасть.
      Приблизившись к Хепберну, она улыбнулась, играя ямочками, и самым любезным тоном, на который только была способна, произнесла:
      – Милорд, вы требуете от меня невозможного. Если меня поймают, я пропала.
      Она не заметила никаких признаков потепления с его стороны. Напротив, скулы его сделались жестче, взгляд холоднее.
      – Вас не поймают. Я этого не допущу. – Он был неумолим.
      Клариса попыталась использовать логику.
      – Такого рода планы не застрахованы от ошибки. – Всем своим видом он выражал нетерпимость.
      – Нет.
      Сердце ее забилось быстрее. Ладони стали влажными под черными перчатками. Он опасен. Опасен и беспощаден. А может, еще и безумен? И все же ей придется ему отказать. Другого выхода нет.
      – Милорд, я не могу выполнить вашу просьбу.
      Он опустил взгляд, словно не хотел, чтобы она прочла по глазам, что он думает. Затем пристально посмотрел ей в лицо:
      – Это ваше последнее слово?
      Тревога, которая не отпускала ее с момента первой встречи с ним, возросла во сто крат.
      – Да, это мое последнее слово.
      Тоном вкрадчивым, который совсем не вязался с исходящей от него злобой, Хепберн сказал:
      – Прошел всего месяц с тех пор, как я узнал о коне, о потрясающем двухгодовалом жеребце в Гилмишеле. То был конь судьи, наполовину араб, наполовину бомонтанец, редкой красоты животное необычного цвета и темперамента.
      Клариса почувствовала, как кровь отлила от лица. Руки ее сжали поводья. Блейз занервничал, и ока едва подавила желание приласкать его, успокоить.
      – О чем вы говорите?
      – Вы украли этого коня. – Хепберн зловеще улыбнулся – Вы украли Блейза.

      «Вы украли этого коня». Хепберн знал подробности. Он знал правду.
      И он не остановился перед шантажом.
      Бежать, спасаться бегством! Бежать от себя, от своей жизни с этой бесконечной сменой городов и людей! Пустить Блейза в галоп и мчаться прочь! Чтобы ветер бил в лицо! Забыть о долге, забыть о своих обязательствах перед другими людьми, включая Эми, бежать и не оглядываться.
      – Нет, мой отец, король…
      – Он умер. – Хепберн прорезал воздух ребром ладони. – А если бы он был жив, он не мог бы подарить вам этого коня. Блейзу два года. Как вы сами говорили, в Англии вы находитесь куда дольше.
      Загнана в угол. Загнана в угол своею собственной бездумной ложью. И этим мужчиной с красивым, чувственным и страстным ртом и камнем вместо сердца. Что делать? Для начала стоит воззвать к любви Хепберна к животным.
      – Ладно, это правда. Судья Фэйрфут возомнил себя великим лошадником. Он пытался сломать Блейза, а когда у него ничего не вышло, он решил убить этого роскошного… – Клариса униженно забормотала: – Блейз не заслужил смерти из-за того, что этот Фэйрфут, этот кусок сала, не может отказать себе в удовольствий терзать и мучить всякое попавшее к нему в лапы красивое создание, имевшее несчастье родиться с характером.
      Выражение лица Хепберна не изменилось.
      – Он пытался сломить вас?
      «Лучше покорись мне, девчонка, не то я посажу тебя и твою младшую сестричку в такую мрачную темницу, что вы станете молить меня о смерти». Клариса не могла забыть эту сцену. Свой стыд и свой страх. Разорванный лиф. Синяки на запястьях. И счастливую звезду, которая привела к ней Эми в тот момент, когда ей больше всего нужна была ее помощь.
      Клариса покраснела. Она по опыту знала, что, как бы быстро она ни мчалась и как бы далеко ни уехала, от этого воспоминания ей не убежать. Но как ей этого хотелось!
      На вопрос Хепберна она не ответила прямо.
      – Жена его ходит и говорит, но это не значит, что она живет. Он сломил ее волю, уничтожил ее как личность. Прощу вас, милорд, не отправляйте Блейза Фэйрфуту! Блейза ничего нельзя заставить делать силой. Его можно только направлять. Судья Фэйрфут убьет его, и смерть его будет мучительной и страшной.
      – Я не верну Блейза Фэйрфуту. – Он протянул руку в перчатке, требуя, чтобы она протянула ему свою в знак примирения. – Если вы сделаете то, чего я от вас требую.
      Клариса уставилась на свою руку. Потом подняла глаза на человека, которому было наплевать на все, кроме успеха его дурацкой затеи.
      Жизнь к ней несправедлива. Почему она, принцесса, рожденная и взращенная для неги и роскоши, должна была так рано повзрослеть, взвалить на плечи ответственность за собственное благополучие и за благополучие младшей сестры? И жить в постоянной тревоге за старшую сестру. Почему судьба свела ее и заставила играть по чужим правилам, без единого туза в рукаве, с этим человеком, у которого на руках все козыри? Почему вынудила ее подчиниться ему? Почему вынудила подвергнуть страшному риску не только ее жизнь, но и жизнь Эми?
      Раздражение, обида, тревога переполняли ее. Клариса пустила Блейза вскачь, и тот понесся вперед, полетел, демонстрируя всю мощь, данную ему от рождения.
      Она услышала удивленный возглас Хепберна, затем стук копыт за спиной.
      Ей было все равно: пусть гонится за ней. Она забыла о Хепберне. Сейчас для нее не существовало ничего, кроме этого ликующего чувства полета, кроме этой иллюзии свободы, этого пьянящего чувства прорыва в запретную зону.
      Они с Блейзом мчались через лужайку на вершину холма; взлетев на холм, спустились с него на еще большей скорости. Приблизились к деревянной ограде. Блейз сгруппировался под ней и прыгнул, нет, не прыгнул: взлетел. Перед ними простиралась обширная долина. Блейз вытянул шею, закусил удила и, чувствуя крепкую и добрую руку хозяйки, все мчался и мчался вперед.
      По щекам Кларисы текли слезы от встречного ветра. А может, это обида и гнев сжимали ей горло. Гнев на Хепберна, что мчался за ней по пятам, безжалостный, с камнем вместо сердца. От него не было спасения. Он был быстрее, сильнее, больше, чем она. У него была крепче воля, он не знал ни жалости, ни пощады. Будь он проклят!
      Он держал в руках конец той удавки, что сжимала ей горло, он был неизбежен, как сама смерть.
      И как только она сама себе в этом призналась, мятежный дух покинул ее. Верх взял здравый смысл, и, когда начался очередной подъем, она остановила своего скакуна.
      Хепберн, объехав ее спереди, взял поводья Блейза, скривил губы, открыв хищный оскал белоснежных зубов. Ноздри его раздувались. Вокруг губ легли белые гневные складки. Голубые глаза его горели гневом, когда он крикнул:
      – Что вы хотите мне доказать?
      Ей было все равно, что он о ней думает. Ни улыбка, ни комплимент, ни прикосновение к руке – ничто не могло пробить брешь в этой безжалостной решимости. Поэтому она крикнула в ответ:
      – Я ничего не собиралась доказать, просто мне этого захотелось!
      – Вы не можете от меня ускакать. Куда бы вы ни убежали, я найду вас, и, сломав себе шею, вы ничего бы ни достигли.
      – Я не сломаю себе шею. Я умею держаться в седле не хуже любого мужчины, и Блейз – мой! – с вызовом заявила она.
      – Я позабочусь о том, чтобы он стал вашим, когда вы сделаете то, что я вам прикажу. – Он бросил ей поводья и вновь протянул руку.
      Итак, она убежала, пронеслась по поляне, перепрыгнула через ограду и оказалась там же, где была всего десять минут назад. И перед ней был лорд Хепберн все с теми же требованиями. Он ждал, что они пожмут друг другу руки в знак заключения сделки.
      Она ненавидела лорда Хепберна. Ненавидела, и боялась, и вожделела его. Она сама не понимала, почему ее так влекло к тому, кто вызывал в ней ужас.
      – Почему вы это делаете? Почему я должна устраивать для вас это дурацкое представление?
      – Я ищу справедливости и свободы для друга. – Хепберн говорил веско, без пафоса, как будто справедливость, свобода и дружба стоили таких усилий.
      Кларисе было все равно.
      – Дружба? – Ей хотелось плюнуть в его протянутую руку, но она не могла зайти так далеко за рамки приличий – Что вы знаете о дружбе? Вы не способны быть другом. – Клариса понимала, что должна замолчать, но не могла остановиться. Она действительно прилагала к этому усилия. Она даже отъехала в сторону. Потом подумала о Миллисент, о его бедной сестре, и вернулась. – Вы даже не знаете, что такое быть братом.
      Ее обвинения ошеломили его. Он даже опустил руку.
      – Что вы имеете в виду?
      – Посмотрите на себя. – Она ткнула в него пальцем. – Вы вернулись с войны, несчастный и угрюмый, и вам наплевать на сестру, на то, что у нее не устроена жизнь!
      В голосе Хепберна звучал сарказм.
      – У меня две сестры.
      Клариса изобразила удивление:
      – Вы заметили? Да, Пруденс – милая девушка, которая считает, что все прекрасно, раз вы сказали, что это так: Она воспринимает жизнь как веселое приключение, потому что Миллисент об этом заботится. Но Миллисент… вы когда-нибудь замечали, как она из-за вас переживает?
      – Разумеется.
      – Значит, вам просто все равно? – Она спросила, как ударила.
      – Ей не о чем переживать. – Он сидел в седле абсолютно неподвижно, как изваяние. – Она должна мне верить.
      – Может, если бы вы нашли время и поговорили с ней, она перестала бы переживать. Но вы избегаете ее, и она переживает. – Клариса опять повысила голос, не в силах справиться с эмоциями. – Где вы научились этой омерзительной манере так себя вести?
      Он поморщился, как будто она задела его за живое. Клариса была рада, заметив, что причинила ему боль, и попыталась сделать еще больнее:
      – После смерти отца она одна заботится о вашем поместье и доме. И наверняка растила Пруденс. Не так ли?
      – Да.
      – Да, – передразнила его Клариса. – И вы ни разу не сказали ей доброго слова, не поблагодарили.
      – Нет, не благодарил.
      – Леди Миллисент – очаровательная и привлекательная женщина, которая похоронила себя здесь, в глубокой провинции. Она исполняет свой долг без единой жалобы, и ни кто этого не замечает, будто ее и вовсе нет. Даже брат, которого она обожает.
      Он совсем не выглядел виноватым.
      Конечно, нет. Если он не чувствовал вины, шантажируя принцессу, то разве он почувствует себя виноватым оттого, что недостаточно куртуазно обращается со старшей сестрой?
      – Вы сказали ей, что хотите устроить бал, и она немедленно принялась за работу. Вы не дали ей времени на то, чтобы все спокойно продумать и спланировать, позволили своим родственницам приехать чуть ли не за неделю, обрушив на сестру вдвое больше работы, чем было бы у нее без них.
      Он удивленно вскинул бровь:
      – Я полагал, что они ей помогут.
      – Если сидеть на подбитых ватой задницах и критиковать ее означает помогать, то да! Они прекрасно работают. Эту ораву надо как-то направлять, они постоянно требуют развлечений, и кое-кому постоянно нужно плечо, на котором можно выплакаться. С тех пор как они приехали, у Миллисент плечо не просыхает.
      – Пусть не принимает все так близко к сердцу, они перестанут к ней приходить и плакаться. Если бы она…
      – Отказала им в участии? Как ваш отец отказывал ей? Нет, вы не правы, милорд. Миллисент хорошо понимает, как больно, когда тебе отказывают в сочувствии. – Неужели ей удалось до него достучаться? – Она должна бы танцевать у вас на балу, а не трудиться не покладая рук.
      – Она не любит танцевать.
      Иного ответа от этого бесчувственного чурбана Клариса и не ожидала.
      – Хотите сказать, что никто ее не приглашает танцевать. Вы знаете, почему ее не приглашают?
      – Надеюсь узнать это от вас.
      – Кто-то должен вам это сказать! – Клариса перевела дух и попыталась взять себя в руки. Но она так редко теряла самообладание, что сейчас не знала, как его вернуть. – Ее не приглашают, потому что она считает себя непривлекательной, и она сумела убедить в этом и всех остальных. – Клариса ткнула себя пальцем в грудь: – Но я могу все исправить. Могу уложить ей волосы, подобрать для нее наряд, могу улучшить цвет ее лица, и, что самое главное, могу научить ее ходить, говорить и улыбаться. Но она не позволяет мне сделать это для нее. И знаете почему?
      – Надеюсь, вы мне и это скажете.
      – Миллисент могла бы осчастливить любого, самого лучшего из мужчин, став ему женой и подругой, не у каждой женщины столько достоинств, сколько у нее, но Миллисент считает, что недостойна быть ничьей женой. И кто в этом виноват? Кто, я вас спрашиваю?
      Он смотрел на Кларису со все большим интересом, словно ее негодующее сочувствие было чем-то настолько чудовищно странным, что он с трудом понимал, о чем она говорит.
      – Уверен, вы сейчас скажете, что виноват в этом я.
      – Возможно, – язвительно заметила Клариса, – вам стоит представить, что она вам друг, а не сестра, и тогда вы попытаетесь ей помочь.
      Хепберн слушал ее уже без всякого интереса. Этот ублюдок смотрел куда-то поверх холма, словно увидел там нечто, что его насторожило.
      Затем и Клариса услышала крики и стук копыт. Потом оружейный залп. Резкий, смертоносный.
      – Макги! – Хепберн развернул Гелиоса и помчался вверх по крутому склону.
      Клариса последовала за ним, и когда они достигли вершины, ей открылась сцена, которая виделась ей в кошмарах, связанных с войной и революцией, бушевавшей в ее стране. И вот прямо у нее перед глазами происходило то, что в родной стране виделось ей лишь во сне. И где! На мирных просторах Шотландии!
      Там, внизу, по обе стороны пастушьей избушки росли две яблони. На южном склоне был разбит огород, и на ярко-зеленой траве копошились цыплята.
      Дверь хижины была распахнута и качалась на петлях. Посреди огорода в луже крови лежало распростертое тело женщины. Запряженные кони стояли привязанные к дереву. Один из владельцев этих лошадей нещадно бил мужчину в килте, тогда как другой разбойник удерживал его в вертикальном положении.
      – Подонок, – процедил Хепберн, и какой-то животный рык вырвался из его груди.
      Клариса с трудом оторвала взгляд от жуткой сцены и перевела глаза на Хепберна. Он менялся на глазах. Губы его поднялись, обнажив крепкие зубы, ноздри раздувались, глаза превратились в грозные щелки, нацеленные на двух мародеров.
      Несчастный слабо вскрикивал от сыплющихся на него ударов в живот, в лицо, по ногам, и Блейз стал пятиться.
      Клариса пыталась справиться с испуганным конем. Она боролась и с собственным желанием бежать куда глаза глядят.
      Те двое были безжалостными убийцами. Они смеялись всякий раз, как избиваемый ими человек издавал стон.
      Она успокоила Блейза и, сознавая свой долг, сказала:
      – Милорд, их двое. Я могу помочь. Скажите, что я должна делать.
      Он бросил на нее взгляд, от которого ей захотелось попятиться. Теперь она больше боялась его, чем тех убийц внизу. Издав боевой клич, от которого Клариса вскрикнула, а Блейз поднялся на дыбы, Хепберн вонзил шпоры в бока коня. И боевой конь, а Гелиос был настоящим боевым конем, ринулся в бой, помчался вниз по каменистому склону к хижине так, словно то был не крутой и опасный склон, а ровное поле битвы.
      Услышав этот душераздирающий вопль, головорезы вскинули головы, но, увидев, что к ним приближается всего лишь одинокий всадник, расслабились. Им стало даже смешно. Почти небрежно один из них вскинул ружье и прицелился в Хепберна.
      От страха и гнева глаза Кларисы застил красный туман.
      – Хепберн! – закричала она и пустила Блейза в галоп. Копыта коня били по камню, словно кремень о сухой трут.
      Но тут конь Хепберна сгруппировался и совершил ослепительной красоты прыжок прямо на беззубого громилу.
      И в тот момент, когда копыта коня ударились о голову разбойника, тот закричал, упал на землю и стал кататься от боли. Раздался выстрел, и когда разбойник с трудом поднялся на ноги, Клариса приготовилась увидеть кровь. На нем. На Хепберне.
      Но пуля пролетела мимо. Клариса притормозила коня, гадая, чем может помочь Хепберну. Броситься к хижине и отвлечь внимание на себя? Или просто не мешать?
      Взревев от ярости, вор отбросил ставшее бесполезным дымящееся ружье в сторону.
      Его друг, с широкими плечами и большим брюхом, бросил измученного фермера. Схватив крепкую жердь и размахивая ею над лысой головой, он поспешил к своему коню.
      Но Хепберн успел обернуться и отрезал ему путь к отступлению. Клариса с замиранием сердца смотрела, как он мастерски провел своего коня между лошадьми разбойников и деревом, на ходу отвязав животных. Он издал еще один душераздирающий боевой клич, и кони в страхе разбежались.