Микеле Альбимонте. По-моему, я уже слышал это имя. Вот только не припомню, когда и при каких обстоятельствах.
      А он явно ощущает себя не в своей тарелке. Впечатление такое, что под нашими внимательными взглядами он чувствует себя голым. А ведь это и на самом деле так. Бьюсь об заклад, что эта одежда настолько непривычна ему, что он действительно ощущает себя в ней неловко. Да и вся обстановка: компьютеры, Нуль-Т, синтезаторы и прочие чудеса явно выводят его из равновесия.
      На помощь ему приходит Катрин. Она подходит, берет его за руку и спокойно, доброжелательно говорит:
      — Здравствуй, Микеле. Мы очень рады тебя видеть. Меня зовут Катрин, можно звать просто — Кэт.
      После этого Катрин начинает знакомить Микеле со всеми присутствующими. Глаза Микеле рассеянно перебегают с одного представляемого на другого, особо ни на ком не задерживаясь. Только когда Катрин представляла Лену и меня, растерянность в них сменяется другим выражением: на Лену он смотрит с изумлением, а на меня, точнее, на мои доспехи, с недоумением, которое переходит в недоверие. По-моему, он хочет потрогать мои доспехи, чтобы убедиться в их реальности.
      — Ты хочешь убедиться, настоящие они или нет? Не стесняйся, потрогай, — предлагаю я. — Они самые что ни на есть настоящие.
      В глазах Микеле отчетливо читается вопрос: «Почему?» Настолько отчетливо, что Лена поясняет:
      — Просто Андрей еще не успел переодеться после и задания.
      Сразу становится ясно, что это объяснение Микеле ничего не говорит. Он все еще не понимает. Тогда Стремберг вмешивается:
      — Стоп! Должен вам сразу сказать, что Микеле еще не полностью адаптировался в нуль-фазе. Я специально привел его сюда, чтобы вы помогли ему в этом. Сразу скажу, задача будет непростая.
      — У нас здесь простых задач не бывает. Сам знаешь, — отвечает Магистр и разливает водку по рюмкам. Одну из них он подает Микеле:
      — Ну, Микеле, вливайся в наш коллектив. За тебя!
      Мы дружно выпиваем, а Микеле недоверчиво смотрит в рюмку. Он явно не может понять, что же ему в нее налили. Время мое! Откуда же он взялся? Наконец, Микеле следует нашему примеру и выпивает водку. Выражение недоумения на его лице быстро меняется на изумление. Он кашляет и крутит головой. Магистр протягивает ему вилку с наколотым на нее огурчиком:
      — Закуси! Быстро!
      Тут до меня, наконец, доходит, где я слышал это имя.
      — Микеле Альбимонте! Не тот ли это богослов, который на диспуте в Варшавском университете выдвинул идею разумного Мироздания и отверг принцип богоподобия человека? Ведь верно, Микеле?
      Тот смотрит на меня, хочет что-то сказать, но явно не находит нужных слов, теряется. На помощь ему приходит Магистр:
      — Поскольку Микеле у нас еще не освоился и вряд ли способен рассказать о себе и о том, как он здесь оказался, я возьму эту функцию на себя. Если я в чем-то навру, Микеле меня поправит. Хорошо?
      Микеле кивает, и Магистр рассказывает нам его историю.
      Микеле Альбимонте жил и действовал в той самой фазе, где мы с Андреем успешно боролись с епископом Маринелло и бароном де Риваком и где меня угораздило залететь в «угон крадикс зуфелы».
      Родился он в Милане, в родовитой и богатой дворянской семье. Получил соответствующее воспитание и образование. Ему была уготована блестящая карьера военного или придворного. Но Время распорядилось иначе.
      На девятнадцатом году жизни он влюбился в знатную молодую девушку, которой с детства было предназначено стать супругой наследника герцога Миланского. Невзирая на предостережения, он, со свойственным юности пылом, рвением и безрассудством, начал добиваться взаимности. И, на беду свою, добился. Результатом был поединок, в ходе которого наследник герцога упал на землю и больше, увы, не поднялся.
      Микеле Альбимонте был вынужден покинуть родину и начать жизнь изгнанника. Он был и кондотьером, и моряком, и крестоносцем. Несколько раз он пытался вернуться домой, но всякий раз гнев герцога Миланского, который никак не мог простить ему смерти сына, гнал Микеле все дальше и дальше.
      В конце концов его занесло в Лотарингию. Там он попытался вступить в императорскую гвардию, но ему дали понять, что итальянцев там не жалуют.
      На этом месте я прерываю рассказ вопросом:
      — Микеле, а вы встречались с лейтенантом Серебряного полка, графом Саусверком?
      На этот раз Микеле отвечает сразу, видно, что речь идет о том, что составило поворотный пункт в его жизни:
      — Нет, с графом Саусверком мне встретиться не удалось, хотя у меня и было к нему рекомендательное письмо. Лейтенант со своим полком находился на границе с Орденом. Меня принял граф де Лотрек, начальник штаба мушкетерской дивизии. Он внимательно прочитал рекомендации и выразил готовность зачислить меня в любой из полков. Но одновременно он честно предупредил меня, что вряд ли я обрету в гвардии друзей. Боевых надежных товарищей — сколько угодно, но друзей у меня не будет. К сожалению, сказал он, за итальянцами в гвардии закрепилась репутация вероломной нации. Дело в том, что пять лет назад, во время войны с Орденом, взвод, состоящий из одних итальянцев, оставил без приказа боевые позиции. Почему, никто не знает, так как через час этот взвод попал в засаду и погиб до последнего человека. Но что было, то было, теперь уже не перекроишь. После такого предупреждения я оставил мысль поступить в императорскую гвардию.
      — После неудачи с гвардией, — продолжает Магистр, — Микеле решил переменить род деятельности и стал вагантом. Он побывал в трех университетах, где изучал математику, химию, медицину, философию и металлургию. («Однако, — бормочет Жиль, — широкий круг интересов!»)
      Венцом его научной деятельности стал достопамятный диспут в Варшавском университете. Монастырь, в который император Роберт сослал на покаяние не в меру ретивого богослова, отличался не слишком строгим уставом и находился на самой границе с Великим Княжеством Суздальским. Микеле воспользовался этими обстоятельствами и, вместо того чтобы каяться, в очередной раз пересек границу.
      В Суздальском Княжестве Микеле благодаря своим познаниям и воинскому мастерству быстро занял место в особом отряде великокняжеской дружины. Но служба его там была непродолжительна. Когда Московский князь Юрий Всеволодович был направлен с дипломатической миссией в Италию, Микеле включили в состав посольства в качестве переводчика. Он с радостью согласился. Рассчитывая на дипломатическую неприкосновенность, он надеялся побывать на родине, не опасаясь гнева герцога, встретиться с родными и друзьями и, кто знает, может быть, увидеть ту, из-за которой и начались все его злоключения.
      Но он недооценил злопамятность и коварство герцога Миланского. В одну из ночей люди герцога схватили Микеле. Князю Юрию был предъявлен обгоревший труп какого-то бродяги. Микеле Альбимонте, объяснили ему, погиб в пьяной драке в таверне, которая во время этой драки загорелась. В доказательство князю предъявили серебряный перстень с изумрудом, якобы найденный на погибшем. Князь узнал его. Микеле сам рассказывал, что этот перстень подарила ему на память его возлюбленная, когда он бежал из Милана.
      А Микеле передали в руки папской инквизиции.
      Там давно жаждали «побеседовать» со знаменитым еретиком. Микеле прошел все круги ада в замке святого Ангела. Помимо ереси его пытались обвинить еще и в том, что он прибыл в Италию по поручению императора Роберта и Великого Князя Сергия с тайной миссией организовать заговор. Целью заговора, по мнению инквизиции, было ни больше ни меньше, как убийство Папы Романа и развязывание гражданской войны в Италии. Обвинение в ереси Микеле признал (смешно было отрицать то, о чем шумела вся Европа). Но никакой информации о тайной миссии по поручению Лотарингии и Суздаля инквизиторы от него не добились.
      В конце концов с ним устали возиться и приговорили к смертной казни «без пролития христианской крови». В ночь перед казнью мы осуществили перенос Матрицы Микеле сюда, а тело самого Микеле Альбимонте оставили вовсе без Матрицы. Таким образом, вчера на Римской площади сожгли полного идиота, которому было все равно: сидеть ли в тюрьме, гулять ли на воле или гореть заживо.
      — Я ничего не соврал, Микеле?
      Микеле снова кивает. Я наблюдал за ним, пока Магистр держал свою речь. Он, видимо, все еще не верит, что все для него в его фазе уже кончилось, и все еще не может понять, куда он попал. Кто мы? И для чего он здесь? Он переводит взгляд с одного из нас на другого. Видно, что он никак не может освоиться. Все ему непривычно и непонятно: и оборудование, и мебель, и наш облик, и одежда, и манера поведения. Замечаю, что чаще всего его взгляд останавливается на Кристине, мне и Лене.
      — Я заканчиваю, — говорит Магистр. — Еще предварительное зондирование Матрицы Микеле показало, и что это незаурядная личность. Когда же мы, без всяких помех и не спеша, протестировали его здесь, то сразу поняли: перед нами — прирожденный хроноагент. Его психологические данные, приспособляемость, способность принимать нестандартные решения почти не уступают, а в некоторых случаях и превосходят ваши.
      Последние слова Магистр адресует мне и Андрею.
      Я почувствовал укол самолюбия. Не то чтобы мне было неприятно, что кто-то может превзойти в чем-то нас с Андреем. В конце концов я же сам и сказал, что на каждого непобедимого всегда находится свой победитель. Просто мне не очень-то верилось, то этот выходец из Средневековья сможет освоить сложнейшую программу подготовки.
      — И на какой класс вы его собираетесь готовить? — спрашиваю я.
      — Прежде всего не мы, — Магистр показывает на себя, — а вы. — Он обводит широким жестом собравшихся. — Для того, чтобы Микеле смог освоить программу, потребуются общие усилия. Что же касается класса, то для начала попробуем аттестовать его на первый. А потом он в паре с Анри будет готовиться на экстра.
      Я вспоминаю тяжелейшие месяцы своего «школярства» и с грустной улыбкой смотрю на Микеле. Андрей пожимает плечами и выражает сомнение в том, что выходец из Средневековья сумеет справиться с программой и освоить сложнейшую технику, о которой он не имеет ни малейшего понятия. Но тут вступает Магистр.
      — А вот здесь, Андрэ, ты не прав! Андрэ, — обращается он уже ко мне, — ты полковника Михайлова помнишь?
      — Конечно, это командир Медведей и наш хроноагент. А что?
      — И корпусного комиссара Лучкова тоже помнишь? — игнорирует мой вопрос Магистр.
      — Разумеется. Но при чем здесь они?
      — А при том, что первого в миру звали Матвей Кривонос, а второго — Стефан Кшестинский.
      — Ну и что?
      — А то, что Матвей — запорожский казак, а Стефан — польский шляхтич. Мы их забрали сюда из XVII, относительно твоего времени, столетия. Они были заложниками, обеспечивающими перемирие. Один в войске запорожцев, другой — в Польском. Когда перемирие было нарушено, их должны были посадить на колья. Но мы вмешались. А теперь скажи, Андрей, были у тебя к полковнику Михайлову претензии как к пилоту?
      Я развожу руками:
      — Какие могут быть вопросы? Полковник Михайлов на своем «ЛаГе» за четыре месяца сбил двадцать два немецких самолета.
      Андрей смотрит на меня и качает головой:
      — Ну, раз Сохатый дает такую оценку, то мне крыть нечем.
      А Магистр добивает его:
      — А ведь это только одно задание! И Стефан, и Матвей — хроноагенты первого класса, работают уже пятый десяток лет, выполнили не одну сотню заданий. Кстати, им и в дальнем космосе, как и вам с Андрэ, действовать приходилось. И не один раз.
      — Хватит, Магистр, хватит! — умоляет Андрей. — Сдаюсь, можешь снимать меня с вертела и подавать на стол. Я готов. Но мне хотелось бы спросить самого Микеле, что он сам думает по этому поводу? А, Микеле? Микеле!
      Микеле в этот момент вновь созерцает Кристину, и видно, что мысли его где-то далеко-далеко отсюда. Возглас Андрея возвращает его к действительности. Он как бы встряхивается и вопросительно смотрит на нас. Вопрос он не слышал. Андрей повторяет:
      — Микеле, что ты сам думаешь обо всем этом?
      Он задумывается. Воцаряется всеобщее молчание. Всем интересно, что скажет Микеле. Пауза несколько затягивается. Наконец Микеле еще раз смотрит на Кристину, вздыхает и медленно говорит:
      — Андрей прав. Мне здесь многое непонятно. Непонятно даже, как я сюда попал. Когда я первый раз открыл здесь глаза, я подумал: «Вот он какой, тот свет!» Вам смешно, Андрей?
      — Нет, нет, Микеле! — успокаиваю я его. — Просто, когда я сам попал сюда, моя первая мысль была такая же. А первый человек, которого я здесь увидел, была Лена, и я принял ее за ангела небесного.
      Микеле улыбается и продолжает:
      — Вы вытащили меня из ада, спасли от самой страшной, какую только можно вообразить, смерти. Синьоры Арно и Филипп объяснили мне, что за это я должен у вас работать. Я не совсем понимаю, что это за работа, но понял я одно: для того, чтобы ее выполнять, надо много узнать и многому научиться. Вы правы, мне будет очень трудно. Но вы зря спорили, я — человек упорный. И если вы мне поможете и объясните, то я научусь всему, чему нужно. Должен же я расплатиться с вами за свое спасение.
      — Хороший ответ, — говорит Стремберг. — Будем считать знакомство состоявшимся, а дискуссию законченной. Завтра, после обеда, я жду от Елены и Филиппа программу подготовки Микеле. А сейчас, Филипп, помоги Микеле подобрать жилье по его вкусу. Не может же он все время жить в медицинской лаборатории. Все остальные свободны. Хотя, Микеле, у тебя, наверное, есть вопросы?
      Микеле теряется. Конечно, у него масса вопросов, но он даже не знает, как их сформулировать. Магистр подбадривает его:
      — Не стесняйся и запомни: лучше задать сто глупых вопросов, чем не получить ответа на один умный. Никто и не подумает смеяться над тобой. Наоборот, все будут рады помочь тебе поскорей все понять и освоиться. Так что, давай первое, что тебе приходит в голову.
      — Мне непонятно одно, — решается Микеле. — Вы все одеты, на мой взгляд, довольно странно, особенно женщины, но примерно одинаково. Только вот, синьор Андрей, почему вы в таких странных доспехах? Я такие видел только в храмах, как святые реликвии старины. Вы всегда так одеты?
      — Дело в том, Микеле, что я только что прибыл из такого Мира, где такие доспехи носят все рыцари, и еще не успел переодеться. Завтра ты увидишь меня в обычной одежде.
      — Понятно. И еще, синьора Кристина, вы бывали в моем Мире?
      — Нет, Микеле, я не работаю в других Мирах. Один только раз я была в том Мире, откуда только что пришел Андрей. А в твоем Мире я никогда не была.
      Микеле смотрит на нее недоверчиво:
      — Тогда почему вы так… — он мнется и замолкает.
      Мы ждем продолжения, но Микеле молчит. Он снова куда-то «ушел». Тогда мы прощаемся и оставляем его с Магистром. У дверей Нуль-Т меня останавливает голос Магистра:
      — Андрэ, ты опять оставляешь у меня свое ведро. Забери, пожалуйста, мне оно без надобности.
      Дома, когда Лена помогает мне освободиться от доспехов, я спрашиваю ее:
      — И что ты об этом думаешь?
      — О чем? О твоем последнем задании или о побочных явлениях, которыми сопровождается образование прямых переходов?
      — Ни о том, ни о другом. Я говорю о замысле сделать из этого Микеле Альбимонте хроноагента, да еще и экстра-класса.
      — А разве то, что сказал Магистр, тебя ни в чем не убедило? Ты же сам согласился, что к Матвею, как к летчику-истребителю, у тебя претензий нет. Ну, а как хроноагент, ты ему пока, извини, в каблуки не годишься…
      — В подметки, — усмехаюсь я, поправляя Лену.
      — Да хоть в перчатки! — смеется Лена, стягивая и бросая на стол свои перчатки. — Не в этом суть. Ты хоть и прошел подготовку по классу экстра, но по уровню работы до Стефана и Матвея тебе еще далеко. Можешь мне поверить, я знаю их давно и хорошо. Они давно уже Магистры. А ведь они и Микеле практически современники. Но, я помню, Магистр говорил о необычных данных его тестирования. Надо бы глянуть, что их так заинтересовало.
      Лена встает и направляется было к компьютеру. Но левый, расстегнутый сапог сваливается с бедра и мешает шагать. Она смеется, машет рукой и снова опускается в кресло:
      — Ладно, завтра посмотрю. А ты что уставился? Помоги лучше сапоги снять.
      Присаживаюсь к ее ногам и начинаю стягивать белый замшевый сапожок.
      — Что это ты себе такие ботфорты сотворила?
      — Милый! Да ведь на улице-то зима! Тебе хорошо было в гости к Хэнку ездить, там тепло. А мне каково было ждать тебя на морозе?
      — Неужели такой сильный мороз был?
      — Сильный не сильный, а около десяти градусов было, — отвечает Лена, шевеля ступней. — А ты заметил, как Микеле смотрел на меня и на Кристину?
      — Заметил, — отвечаю я, принимаясь за второй сапожок. — На тебя — с восхищением, но это понятно, на тебя иначе смотреть нельзя. А вот на Кристину он смотрел как-то по-особенному. С чего бы это?
      — Как с чего? Кристина — весьма привлекательная женщина.
      — Даже более, чем ты? — невинно спрашиваю я.
      — Смотря с чьей точки зрения. Не будешь же ты спорить с Андреем, что я привлекательней, чем Кэт. Ручаюсь, что он свою Кэт на меня не променяет. Но на Кристину Микеле действительно смотрит как-то своеобразно. А помнишь, он спросил ее: не была ли она в его Мире? Послушай, дорогой, я просила тебя сапоги с меня снять, а о сарафане речи не было!
      — Могу же я проявить инициативу!
      Смеясь, я расстегиваю длинную молнию и освобождаю подругу от блестящего голубого сарафана из мягкого пластика. Оставшись в тонком белом свитере и голубых колготках, Лена направляется за халатом, но меняет решение и устраивается на диване в полулежащем положении.
      — Все, о делах хватит. Давай ужинать.
      Пока я «творю» ужин, моя подруга все-таки рассуждает о делах:
      — Психологической подготовкой Микеле придется заняться мне. И знаешь, что будет самым трудным? Ни за что не догадаешься. Самое трудное — это искоренить из его психики ущербные взгляды на секс, свойственные Средневековью. Ведь он воспитан в убеждении, что половая жизнь имеет своей целью только продолжение рода человеческого, а все остальное — от лукавого. Причем все это насаждалось веками. От его времени до сексуальной революции — не одно столетие.
      — А что, это так существенно?
      — А как же? Представь, что ему придется работать в фазе, где все женщины разгуливают обнаженными, минимум по пояс. Прежде всего он сгорит от смущения, а потом от неудовлетворенного желания. Да, тут придется поработать.
      Рассуждая таким образом, Лена, сама того не замечая, принимает такие эротические позы и так своеобразно и соблазнительно выглядит в своем наряде, что я с трудом дожидаюсь конца ужина.

      С Микеле мы вновь встречаемся только в конце следующего дня, когда Стремберг, обсудив с Леной и Магистром программу подготовки, собирает нас к нему.
      От апартаментов Микеле веет Средневековьем, почти готикой. Узкие, высокие, стрельчатые окна. Стены из шлифованного камня. Добротная, но тяжеловатая деревянная мебель. Очаг старинной конструкции. Резким контрастом в этом помещении выглядят компьютер, синтезатор и линия доставки.
      С линией доставки Микеле уже освоился. При нашем появлении он заказывает кофе и десерт. Я усмехаюсь: первое, что я сам освоил в Монастыре, тоже была именно линия доставки. Кроме кофе, Микеле достает из камеры пару бутылок легкого вина. Понятно, к кофе он еще не привык, но уже усвоил, что здесь это напиток номер один. (Разумеется, после водки, как сказал бы Магистр, выскажи я свои мысли вслух.) Впрочем, чтобы не затруднять хозяина, некоторые из нас сами заказывают по своему вкусу. Так, Андрей вызывает три бутылки пива, а Катрин творит на синтезаторе чашку крепкого чая.
      — Итак, все в сборе, — начинает Стремберг, когда мы разбираем чашки и стаканы и рассаживаемся по местам. — Елена, ты — автор программы, тебе и начинать.
      — Простите, — прерывает Микеле. — Вы сказали, что все в сборе, но я не вижу Кристины.
      — Я сказал, что в сборе все, кто будет помогать тебе осваивать программу подготовки. Кристина — хронофизик. Вряд ли тебе потребуется ее помощь для того, чтобы освоить необходимые азы. В дальнейшем, если возникнет необходимость, она подключится.
      Микеле вздыхает и смотрит на Лену, всем своим видом показывая готовность слушать. Но тут же он, словно обжегшись, отводит взгляд в сторону. Моя подруга нарядилась сегодня в гардероб Гелены Илек. Белые сапожки на высокой шпильке, коротенькая юбочка из голубой кожи, белая блузка из тончайшего батиста и голубой бархатный жилет. Это бы все ничего, но юбочка почти не прикрывает бедер, тем более что Лена сидит, закинув ногу на ногу, а жилетка расстегнута, и сквозь полупрозрачный батист отчетливо просвечивают груди с яркими сосками. Да, с точки зрения Микеле, картинка весьма непристойная. А Лена, словно не замечая смущения Микеле, поправляет рукой в длинной голубой перчатке прядь волос и, набрав на пульте коды (она предусмотрительно устроилась у компьютера), вызывает на дисплей программу подготовки.
      Мы смотрим, а Лена комментирует и дает пояснения. Замечаю, что программа Микеле более растянута во времени, чем моя, да и составлена она несколько иначе. По каждому разделу программы предусмотрены куратор и наставник. Нам с Андреем и Олегу выпадает техническая подготовка Микеле. Когда Лена доходит до раздела единоборств, где нам с Андреем уготована роль тренеров, Микеле скептически улыбается:
      — Не понимаю, зачем так много времени уделять освоению боя на холодном оружии? В моем Мире я был неплохим фехтовальщиком, и у меня богатый опыт.
      — А я это знаю, — невозмутимо отвечает Лена, — и поэтому сократила время подготовки за счет освоения самых необходимых азов. Их-то ты уже знаешь.
      — Азы! — возмущается Микеле.
      — Не горячись, Мишель, — останавливает его Магистр. — Не сомневаюсь, что в своей эпохе ты действительно считался неплохим фехтовальщиком. Но для хроноагента этого мало. Надо стать непревзойденным мастером всех эпох. Да взять даже твою эпоху. Ты вчера говорил, что много слышал о графе Саусверке. Если бы ты сошелся с ним на поединке, ты бы его одолел?
      — Ну! — усмехается Микеле. — Граф Саусверк — первый клинок Лотарингии, а может быть, и всей Европы.
      — Вот видишь! А если, выполняя задание, тебе придется столкнуться с ним и выступить против него? Какой будет исход? Задание будет провалено. Нет, такие мелочи не должны мешать выполнению заданий.
      — Вы хотите сказать, что… — Микеле смотрит на меня и Андрея.
      — Именно! Любой из них справится не только с графом Саусверком, но и с любым другим противником.
      Микеле недоверчиво качает головой. Тогда я не выдерживаю:
      — Вот что, Микеле, когда у нас будет первое занятие по фехтованию, знаешь с чего я начну? Я не буду драться с тобой сам и Андрея не пущу. Я выпущу против тебя вот ее, — я киваю на Лену, а та зловеще улыбается. — Когда вы закончите бой, я спрошу тебя, не изменил ли ты свое мнение.
      Микеле и Лена продолжают улыбаться: он — недоверчиво и снисходительно, она — еще более зловеще. Этой пантомиме кладет конец Стремберг:
      — Подискутировали, и хватит! Продолжай, Елена.
      Дальнейший доклад проходит без осложнений.
      В завершение Лена демонстрирует раздел психофизиологической подготовки:
      — А эту часть я беру на себя.
      — Смотри, не перестарайся, — качает головой Магистр.
      — Брось, Филипп, — возражает Стремберг. — Елена — специалист высокого класса, ей можно доверять без опасений.
      — Хорошо, — соглашается Магистр. — В таком случае будем считать программу принятой, а график утвержденным. Есть у кого-нибудь замечания или предложения? Мишеля я не спрашиваю, его номер теперь пятнадцатый. Если возражений нет, то приступаем прямо с утра, завтра. Что до тебя, Мишель, то прими практический совет. Поскольку тебя пока я работой загружать не стану, посвяти свое свободное время общению с ребятами. Смотри, как они работают, как готовятся к заданиям, и задавай побольше вопросов. Отдохнуть с ними тоже можно неплохо. Люди они веселые, общительные и доброжелательные. Словом, чем скорее ты станешь членом нашей семьи, тем лучше для тебя и для нас. И еще раз напоминаю: здесь у нас нет от тебя никаких тайн. Побольше спрашивай, и тебе всегда ответят.
      Микеле приходит ко мне в тот же день. Ему почему-то кажется, что я — его современник. В этом его еще раз убеждают доспехи и оружие, развешанные у меня по стенам. Приходится его разочаровать и рассказать, что в Миру я был летчиком-истребителем. При этом приходится не только объяснять, что такое летчик, но и показать ему эпизоды летной работы.
      — А кем были другие? Магистр, Андрей, Елена, все, — спрашивает он.
      — Андрей и Генрих тоже были летчиками. Магистр был ученым-физиком. Лена была врачом. Стремберг был ученым-историком.
      — А кем была Кристина? — прерывает меня Микеле.
      — Никем. Она родилась здесь.
      — Это точно?
      — А какой мне смысл вводить тебя в заблуждение?
      Микеле задумывается, потом спрашивает как-то нерешительно:
      — А правда, что вы можете в любом Мире, то есть фазе, увидеть любого человека в любое время, хоть в прошлом, хоть в будущем.
      — Да.
      — А можно увидеть, к примеру… — Микеле снова замолкает, потом решается, — Витторию дель Бланке? Из моей фазы?
      — В принципе можно. Но чтобы найти ее, потребуется очень много времени. Было бы проще, если бы я точно знал время и место или знал, что ты с ней встречался. Тогда бы я дал компьютеру задание, чтобы он отыскал все моменты твоих встреч с ней.
      — Хорошо. 14 июня 357 года III Империи. Милан. Встреча Виттории со мной.
      — Утро, вечер, ночь?
      — Восемь часов вечера.
      Настраиваю «искатель» на Микеле, задаю указанное время. Монитор минуты две мигает, потом на нем появляется небольшой садик. На скамейке сидит пара: Микеле с молодой черноволосой девушкой. Они прощаются. Я вспоминаю, что говорил Магистр про обстоятельства, заставившие Микеле покинуть родину. Значит, это и есть та девушка, из-за которой он заколол на дуэли наследника герцога Миланского. Как бишь ее? Виттория дель Бланке.
      Виттория снимает с пальца серебряный перстень с изумрудом и передает его Микеле. Тот хватает девичью руку и целует ее. А девушка порывисто обнимает Микеле и целует его. В этот момент на дорожке звучат шаги, и появляется еще один молодой человек.
      — Извините, мадонна, но время не ждет. Микеле, люди герцога уже здесь, ищут тебя. Пора уходить.
      Микеле и Виттория еще раз обнимаются и целуют друг друга.
      — Прощай, Виттория!
      — Прощай, Микеле! Я буду ждать тебя.
      Микеле с другом быстро уходят, а девушка смотрит им вслед. Я останавливаю изображение и оборачиваюсь к Микеле. Он смотрит на застывшее изображение Виттории, и я читаю в его глазах такую тоску, что мне становится больно вместе с ним. Неожиданно Микеле спрашивает:
      — А есть возможность посмотреть на нее сейчас, я имею в виду настоящее время, а не в прошлом?
      — Это уже проще.
      Настраиваю «искатель» на Витторию и задаю текущее время. Компьютер выдает следующую сцену. Виттория сидит у зашторенного окна. Она в темном строгом платье, лицо скрыто черной вуалью. Руки в черных перчатках сжимают молитвенник. Рядом в кресле сидит монах. Он уговаривает девушку:
      — Дочь моя, вы всегда, сколько я вас помню, были доброй католичкой. Тем более мне не понятно ваше нынешнее поведение. Поймите, вы рискуете навлечь на себя немилость святой церкви. Ведь это просто неприлично, дочь моя!
      — Неужели, святой отец? Почему? Разве траур может быть неприличен?
      — Траур по доброму христианину не только приличен, но и полезен для спасения души. Но траур по еретику, казненному по приговору Святой Инквизиции…
      — Но Инквизиция могла и ошибиться…
      — Нет! Нет, дочь моя! Святая Инквизиция непогрешима, как и святейший отец нашей церкви. И не нам с тобой обсуждать справедливость ее приговоров! А что иначе может означать траур по сожженному еретику, кроме как сомнение в справедливости приговора или готовность разделить ересь?
      Виттория гневно бросает на стол молитвенник и откидывает вуаль. Глаза ее горят:
      — Ну, так донесите на меня! Тогда пусть и меня допрашивает Инквизиция по поводу этой ереси.
      — Тише, тише, дочь моя! Да даже если бы я и имел такое намерение! Как я могу осуществить его? Да меня сразу спросят: откуда твоя духовная дочь узнала, что великий еретик сгорел на костре, а не погиб в пьяной драке? Нет, дочь моя, я только хочу показать тебе, как ты неосторожна…
      Микеле протягивает руку и останавливает изображение:
      — Так, значит, она носит по мне траур! Она помнит меня…
      Он замолкает и уходит в себя. Я смотрю на него и вспоминаю самого себя. Перед моим внутренним взором быстро пробегают лица тех, кого я навсегда оставил в своей фазе, потом все они перекрываются лицом Ольги. Да, тысячу раз был прав комиссар Лучков, или как его там… Стефан, что ли? Все дорогое у нас должно быть только здесь, в Монастыре.