Утром мы продолжаем путь, достигнув к полудню постоялого двора «Черепаха». Но там я решаю не останавливаться, так как до «Жаворонка», где я должен встретиться с де Вордейлем, остается всего семь километров.
      Но едва мы отъезжаем от села, на окраине которого стоит «Черепаха», как нагоняем необычную процессию. Пятнадцать всадников в красных с желтым камзолах сопровождают повозку, на которой стоит большая клетка. В клетке заперты двенадцать человек: мужчины и женщины, преимущественно молодые. Все они скованы по рукам и ногам.
      При нашем появлении пленники оживляются, а всадники, наоборот, приходят в некоторое замешательство, но быстро оправляются и берут повозку в кольцо.
      — Кто вы такие и куда везете этих людей? — спрашиваю я.
      — А кто вы такие, чтобы мы вам отвечали? — слышится голос.
      Де Сен-Реми выезжает вперед и властно приказывает:
      — Именем императора! Не сметь пререкаться, когда с вами разговаривает лейтенант гвардии его величества! Кто здесь старший?
      Один из всадников, ошарашенный неожиданным натиском, выезжает вперед.
      — Я, Мишель Дерю, командир четвертого эскадрона Смертельного летучего отряда округа Биони. С кем имею честь?
      Сержант церемонно кланяется:
      — Шевалье де Сен-Реми, сержант Серебряного полка мушкетеров его величества. Так кто эти люди, и куда вы их везете?
      — Это преступники перед богом и людьми! Мы везем их в Бионь для публичного исполнения приговора.
      — В чем состоит их вина? — все таким же властным тоном продолжает допрашивать Сен-Реми.
      — Они продали души свои князю тьмы! — напыщенно отвечает Дерю. — Они занимались колдовством, наводили порчу, насылали болезни, приносили жертвы кровью невинных младенцев…
      — Кто производил следствие, кто установил их вину, кто вынес приговор?
      — Я.
      — У вас есть для этого особые полномочия?
      — Разумеется!
      — Разумеется! Вы и следователь, и прокурор, и адвокат, и судья, и все в одном лице! А может быть, вы еще и судебный исполнитель? — Сен-Реми указывает на вторую повозку, загруженную наиболее ценным имуществом, конфискованным у несчастных.
      — Полномочия… — начинает было Дерю.
      — Своими полномочиями, грабитель, ты можешь трясти в других местах, а не перед лейтенантом гвардейских мушкетеров! Господин лейтенант! Какие будут распоряжения?
      — Пленников освободить! Этих — арестовать!
      — Барон де Ривак, командир сводного отряда… — начинает опять Дерю.
      — Довольно болтать! — останавливаю его я. — Барон де Ривак — государственный преступник и скоро получит своё. Что касается вас, то лучшее, что вы можете сделать, — это отдать нам свое оружие и ключи от клетки и цепей.
      Мишель Дерю обнажает саблю и достает связку ключей.
      — Вот ключи, а вот оружие! Попробуйте взять их сами!
      — Возьмем! — успокаиваю я его и командую: — За дело, мушкетеры!
      Такую команду моим гвардейцам не надо повторять. Мгновенно начинают сверкать сабли и греметь выстрелы. Сам я в схватку не вступаю, всем своим видом показывая, что слишком много чести для таких разбойников скрестить оружие с лейтенантом мушкетеров. Я только достаю пистолет и взвожу курок. Сразу же приходится пристрелить одного из «летучих», неосмотрительно бросившегося на меня. Снова взвожу курок и поворачиваю барабан.
      Но стрелять мне больше не приходится. «Летучие» явно никогда не имели дела с мушкетерами, и все их надежды на численное превосходство быстро рассеялись, как дым от моего выстрела.
      Гвардейцы недаром считаются лучшими бойцами империи. Они быстро, без суеты делают привычное дело. Мишель Дерю пал одним из первых. На беду свою, он сошелся с моим сержантом и сумел только один раз замахнуться на него саблей. Второго случая шевалье ему ее не предоставил. Сен-Реми был едва ли не лучшим рубакой полка и еще раз подтвердил свою репутацию.
      Все было кончено за какую-то пару минут. Восемь разбойников были убиты или ранены, трое обезоружены, четверо бросились бежать. Мушкетеры не стали их преследовать. Они дали вдогонку им залп, который положил конец деятельности этой кучки «летучих смертников».
      Пока один из мушкетеров разжимал пальцы Дерю, доставая из них ключи, де Сен-Реми выстрелом из мушкета разбил замок клетки и освободил узников.
      — Что будем делать с этими, лейтенант? — спрашивает он, показывая на обезоруженных бандитов.
      — Довезем до ближайшего священника, который почтит их короткой исповедью, а мы — длинными веревками.
      — И этого? — спрашивает один мушкетер и поясняет — Он не сопротивлялся и сразу бросил оружие.
      Я смотрю на молодого человека, стоящего с опущенной головой, и колеблюсь. Моим сомнениям кладет конец молодая девушка, которую только что освободили от оков.
      — Ваша милость! Господин граф! Все знают о вашем великодушии. Пощадите его! Он один из всех проявлял к нам сострадание. Шесть часов везли нас в этой клетке, и никто, кроме него, не подумал даже дать нам воды!
      — Вы знаете меня, миледи?
      — Кто же в Лотарингии не знает отважного и благородного графа Саусверка!
      При этих словах пленники смотрят на меня. Молодой человек, о котором шел разговор, — с надеждой, другие — обреченно.
      — Ну, вот они не знали, — киваю я в сторону побежденных.
      — Бог им судья, но пощадите его.
      — Хорошо, — решаю я, — быть по сему. Но он должен хорошо запомнить, что в дальнейшем не следует связываться с такой дрянью. Дайте ему десяток плетей и отпустите на все четыре стороны. Отдайте ему коня и оружие.
      Парня быстро привязывают к повозке, и один из мушкетеров от всей души исполняет мой приказ. Во время наказания молодой человек не издает ни звука.
      Пока мушкетеры собирают брошенное оружие, ловят коней и раздают все это освобожденным узникам, девушка приносит воды. Она обмывает спину и лицо молодого человека, снимает свой тонкий плащ и накидывает ему на плечи.
      — Ну, за этого парня я спокоен, — со смехом говорит мне Сен-Реми. — Эта прекрасная колдунья больше не даст ему встать на ложный путь.
      Девушка, услышав эти слова, вспыхивает, а молодой человек странно смотрит на шевалье.
      — Берегись, сержант, — шучу я, — как бы этот красавец не вызвал тебя на поединок! Но, господа, пора в путь. Этих двоих привязать к седлам. Правильнее было бы заставить их побегать, но нам надо спешить. Прощайте и больше не попадайтесь этим выродкам. Не всегда рядом окажутся мушкетеры.
      — Господь да благословит вас, благородный граф Саусверк! Господь да благословит вас, доблестные мушкетеры!
      Под этот прощальный хор мы трогаемся в путь. Скоро мы прибываем в «Жаворонок».
      Маркиза де Вордейля я увидел сразу. Высокий красавец с длинными, до плеч белокурыми локонами, скучая, стоит на крыльце и равнодушно смотрит на дорогу.
      Подхожу поближе. От левого виска по щеке тянется шрам, который совсем не уродует по-мужски красивое, аристократическое лицо маркиза.
      — Мессир?
      — Я к вашим услугам.
      Не говоря ни слова, я достаю из перчатки серебряный крест и протягиваю его маркизу. Тот, так же молча, берет его, прикладывается, как к святым мощам, крестится и говорит:
      — Я готов выслушать волю его высокопреосвященства.
      — Кардинал Бернажу приказывает вам вместе с вашими людьми поступить в мое распоряжение.
      Маркиз вытягивается «смирно», бряцает шпорами:
      — Я и мои люди — в вашем распоряжении, граф.
      Он указывает на наших пленников.
      — А это кто?
      — Остатки разбойничьей шайки, которую мы потрепали неподалеку.
      — И куда вы их?
      — До ближайшего священника, который их исповедует, а от него — до ближайшего дерева.
      — Зачем куда-то ездить? Все офицеры нашей гвардии рукоположены кардиналом Бернажу в сан полевого священника. Я сам сейчас исповедую этих пройдох, а дерево искать тоже ни к чему. Ворота — к нашим услугам. Кстати, хозяин, — оборачивается он к стоящему в дверях толстяку, — можешь переименовать свое заведение в «Два висельника». Звучит!
      — Господа! Господа! — причитает хозяин. — Пощадите! Если вы повесите здесь этих людей, меня ожидают крупные неприятности. Эти летучие отряды рыщут здесь постоянно.
      — А ты объясни им, что их повесили не вы, а им оказал честь быть повешенными сам граф Саусверк, лейтенант гвардии его величества. И если они попытаются доставить тебе неприятности, то напомни им, что через несколько дней я буду возвращаться в Лютецию по этой же дороге. Маркиз, эти люди в вашем распоряжении.
      Пленников снимают с коней. Маркиз де Вордейль наскоро, даже слишком наскоро, с моей точки зрения, отпускает им грехи. Один из мушкетеров взбирается на перекладину ворот, и через пару минут въезд на постоялый двор украшают собой два висельника в красных с желтым мундирах.
      Маркиз приглашает меня к столу. В трактире довольно людно. За соседним столом сидят три гвардейца кардинала, выделяясь своими кожаными черными, с белыми разрезами куртками. Рядом, за большим столом, устроились мои мушкетеры. В темной стороне зала сидит за столами люд попроще: бродячие торговцы, ремесленники, монахи и другие личности. Еще одна компания: пять вооруженных мужчин тихо разговаривают между собой. Мое внимание они привлекли потому, что из всех, обедающих в трактире, они одни не проявили никакого интереса к казни и даже не вышли на крыльцо. Впрочем, один из них, когда все уже было кончено, вышел ненадолго, равнодушно посмотрел на повешенных и вернулся на свое место за столом. Это показалось мне подозрительным.
      — Ну, граф, — спрашивает де Вордейль, разливая вино, — какова цель нашего путешествия? Я имею в виду, куда мы едем?
      — Нам надо приехать в трактир «Зеленый Дятел» на этом берегу Коры. Причем желательно оказаться там вечером.
      Де Вордейль ненадолго задумывается.
      — Тогда нам лучше заночевать здесь. Если мы выедем завтра утром, то к вечеру как раз прибудем в «Зеленый Дятел», — добавляет он шепотом, — а потом в Млен?
      Я киваю.
      — Ясно, — коротко подводит итог маркиз.
      Больше о делах мы не говорим. Болтаем о пустяках, вспоминаем общих знакомых, рассказываем анекдоты.
      Мушкетеры тоже не вспоминают о событиях прошедшего дня, для них это была привычная, обыденная работа. Только де Сен-Реми прошелся еще раз по поводу того, как юная «ведьмочка» быстро взялась «наводить порчу» на молодого человека, которого мы пощадили. Я говорю шевалье, что мы ночуем здесь.
      — В «Двух Висельниках»? — уточняет он со смехом и сразу требует еще вина.
      Сержант умел пользоваться каждым часом отдыха, который удавалось выкроить, и всегда давал вволю по возможности расслабиться своим подчиненным. Мы с маркизом заглядываем в конюшню, чтобы с убедиться, что с нашими конями все в порядке, и решаем пройтись по окрестностям. Когда через полтора часа мы возвращаемся назад, то видим на дороге двоих из той компании, что привлекла мое внимание. Они неподвижно стоят, глядя в нашу сторону. Я готовлюсь к стычке, но они молча сторонятся и отвешивают вежливые поклоны. Мы так же раскланиваемся и проходим в трактир.
      Маркиз заказывает бутылку вина, мы усаживаемся и перед очагом и начинаем беседу на литературную тему. По ходу маркиз выражает желание послушать мои новые стихи, поклонником которых он оказался. Беседа затягивается за полночь, когда я чувствую необходимость отдохнуть перед завтрашней дорогой, мы, пожелав друг другу спокойной ночи, расходимся по своим комнатам.
      Довольно скоро я засыпаю, но еще быстрее просыпаюсь. Рука моя тянется под подушку, куда я перед сном положил револьвер.
      В комнате кто-то есть. Этот кто-то перехватывает движение моей руки и колет ее шпагой, прошептав при этом:
      — Не надо, граф, уберите руку.
      Когда я выполняю это требование, острие шпаги перемещается к моему горлу, а голос произносит:
      — И не надо шуметь. Зажги свет, — это уже к кому-то другому.
      Загорается свеча. Я вижу двух мужчин, которые встретились нам с маркизом на дороге. Взгляд на дверь. Она на засове. Окно. Так и есть! Они проникли с крыши. В окне виден висящий конец веревки.
      — Все верно, граф, — усмехается тот, что держит у моего горла шпагу. — Сразу видно, что вы тоже профессионал. Вы все поняли правильно. Поэтому вы, я надеюсь, поймете и другое.
      Он убирает шпагу, но при этом поднимает левую руку с пистолетом. Курок взведен. Второй тоже держит меня на прицеле, стоя у окна.
      — Вы проиграли, граф, — продолжает первый, — и сейчас вы в наших руках.
      Он садится в кресло, не сводя с меня дула пистолета, и коротко говорит:
      — Письма!
      — Какие письма?
      — Не притворяйтесь, граф, не надо. Но если хотите, поясню. Нам нужны письма развратного, продавшего душу сатане прелата, которого вы именуете кардиналом Бернажу, и суздальской блудницы, которую вы именуете императрицей Ольгой.
      — И только?
      — Да. Как только мы их получим, мы уйдем, наградив вас на прощание полезным советом.
      — А можно совет сейчас, а письма потом.
      — Нет ничего проще. Слушайте внимательно, от этого зависит ваша жизнь. Не ездите в Млен и особенно не приближайтесь к монастырю святого Стефана.
      — Понятно. Но должен вас огорчить, советом вашим я не воспользуюсь и поеду именно в Млен и именно в этот монастырь.
      — Очень жаль. Мне бы очень не хотелось еще раз перебегать вам дорогу. Вы мне нравитесь.
      — Не могу сказать, что взаимно…
      — Ближе к делу, Гуго! — напоминает второй.
      — Действительно, мы заболтались. Соблаговолите передать нам письма. Ведь они у вас, не так ли?
      — У меня их нет.
      — А у кого же они, как не у вас? Неужели вы их кому-то доверили?
      — Я имею в виду, что они не при мне, а в дорожной сумке, под кроватью. Доставайте сами.
      — Ага! Я или Симон полезем под кровать… Граф, я же сказал, что уважаю вас как профессионала. Уважайте и вы нас и не держите за дураков. Доставайте сами. Только не надо фокусов с оружием. Мы с Симоном выстрелим раньше.
      — Хорошо, как пожелаете, — соглашаюсь я и лезу в сумку.
      Правой рукой нащупываю бомбу и зажимаю большим пальцем пружину. Левой рукой освобождаю защелку ударника. Теперь стоит мне убрать большой палец, как ударник высечет искру, загорится пороховая трубка, и через три секунды заряд пороха разорвет чугунный шар и разнесет вокруг смертоносные осколки. Улыбаясь, я протягиваю Гуго правую руку с бомбой и демонстрирую ее, а левой указываю на снятую защелку. Гуго бледнеет и приподнимается в кресле.
      — Симон! Не стреляй! — хрипит он..
      — Вижу! — сдавленно отвечает Симон.
      — Ну, Гуго, полагаю, такой оборот дела вы не предвидели. Можете стрелять. Письма все равно уцелеют, и их все равно доставят по назначению, — здесь я немного блефую, — а что касается меня… Вы же сами сказали, что я — профессионал.
      Воцаряется молчание. Мои противники обдумывают свое положение. Наконец Гуго спрашивает:
      — И что вы намерены предпринять? Хотите, чтобы мы составили компанию тем на воротах?
      — Нет, зачем же? Я, как и вы, уважаю профессионалов. Прежде всего вы бросите свое оружие к моим ногам.
      Шпаги и один из пистолетов летят на пол. Гуго явно не решается расстаться со своим пистолетом и продолжает держать меня на прицеле.
      — А как вы гарантируете нашу жизнь? — спрашивает он.
      — Слова лейтенанта мушкетеров вам достаточно? Если нет, то ничего другого я вам предложить не могу.
      — Я верю ему, Гуго, — подает голос Симон. — Он вчера пощадил моего брата.
      — Нет, тюрьма в Лютеции меня тоже не устраивает…
      — Я отпущу вас на все четыре стороны, если вы ответите на три моих вопроса. Но бросьте, наконец, пистолет. У меня уже палец устал удерживать пружину.
      Пистолет падает к моим ногам. Я запихиваю их оружие ногами под кровать, достаю из-под подушки револьвер, взвожу курок и только тогда вставляю на место защелку ударника. Гуго уважительно качает головой, наблюдая за моими манипуляциями.
      — Давайте ваши вопросы.
      — Вы — люди де Ривака?
      — Да.
      — Он здесь?
      — Нет.
      — Где он сейчас?
      — В Млене, в гостинице «Перл».
      — Ну что ж, Симон, вы свободны. А что касается вac, Гуго, то с вами я хотел бы продолжить беседу.
      — Но вы же обещали, граф! Где ваше слово лейтенанта мушкетеров?
      — Не надо оскорблений! Вы меня не так поняли.
      Нагибаюсь и достаю из-под кровати шпагу Гуго.
      — Мне плевать на ваши слова о кардинале Бернажу. Каждый волен поклоняться кому пожелает: Христу или сатане, исповедоваться кому пожелает: Бернажу или Маринелло. Меня это не волнует. Но я — лейтенант мушкетеров его величества и не могу оставить безнаказанным оскорбление моей государыни. А так как не в моих правилах убивать безоружных, то вот ваша шпага. Сейчас я возьму свою, мы выйдем во двор и… Кстати, Симон, у вас есть еще три сообщника. Уведите их подальше, чтобы нам с Гуго не мешали. Имейте в виду, бомбу я на всякий случай возьму с собой. Возьмите вашу шпагу, Гуго.
      Гуго хватает шпагу, и глаза его загораются.
      — Я беру свои слова назад, лейтенант, вы умеете держать слово. Но вы совершаете ошибку.
      — Увидим. Симон, открой дверь. Гуго, вы спускаетесь первым. Не бойтесь, я не ударю вас в спину.
      Перед выходом мы с Гуго несколько задерживаемся, чтобы дать Симону время освободить двор. Гуго шепчет мне:
      — Вы допустили большую ошибку, граф. Я — бретер и к тому же бывший учитель фехтования. Считаю, что вы должны это знать.
      — Не беспокойтесь, Гуго. Я — настоящий, а не бывший лейтенант мушкетеров. Вы, наверное, забыли это?
      — Ну, что ж, пусть свершится судьба.
      Гуго действительно хорошо владеет шпагой, это показал первый же его выпад. Поэтому я решаю не искушать судьбу, а применяю технику, ему еще неизвестную. Во встречном выпаде, совместив защиту с нападением, я выигрываю темп и пронзаю Гуго горло. Все кончено за три минуты.
      — Уберите вашего товарища и больше не попадайтесь мне на дороге! — кричу я в темноту и иду досыпать дальше.

      Наутро мы отправляемся в дальнейший путь. Теперь наш отряд вместе со мной насчитывает уже двенадцать опытных бойцов. Это серьезная сила.
      — По-моему, ночью во дворе кто-то дрался на шпагах. Я сквозь сон слышал звон клинков, — говорит де Вордейль, когда мы выезжаем из ворот.
      — Я ничего не слышал. Может быть, кто-то из наших мушкетеров поссорился с кем-нибудь из постояльцев, а может быть, вам приснилось.
      — Все может быть, — улыбается маркиз.
      Больше мы об этом не вспоминаем. К концу дня утомительного пути мы достигаем берега Коры и, проехав по нему пять километров, прибываем в «Зеленый Дятел».
      Пока мушкетеры устраивают коней, а де Вордейль хлопочет насчет ужина и ночлега, я выясняю у слуги, где мне найти Питера Лачину. Тот показывает мне высокого человека с русыми волосами и бородкой, который сидит за столом у окна и задумчиво смотрит на реку. Момент подходящий. Но я решаю не искушать судьбу и подаю сигнал запроса связи. Мне тут же отвечает Сгремберг:
      — Все чисто, Андрей. Двое ребят из отдела Ричарда постоянно наблюдали за ним.
      Я подхожу к столу.
      — Скажите, пожалуйста, паром работает только днем или можно переправиться и ночью?
      Питер Лачина внимательно смотрит на меня и медленно, с расстановкой отвечает:
      — Можно и ночью, но только за особую плату и без грузов.
      — Здравствуйте, Питер. Я — Джордж Саусверк, лейтенант мушкетеров его величества. Мне надо переговорить с вами.
      — Я к вашим услугам, господин лейтенант. Я ждал вас.
      — Пойдемте на берег реки. Здесь слишком много глаз и ушей.
      Питер согласно кивает, мы встаем и идем к выходу. На ходу я говорю де Вордейлю:
      — Постарайтесь, чтобы моей беседе с этим купцом никто не помешал.
      Обернувшись на выходе, я вижу, что де Вордейль о чем-то договаривается с Сен-Реми, и успокаиваюсь. Нам никто не помешает, кроме… Кроме Маринелло!
      На берегу реки мы останавливаемся, и я передаю Питеру конверт императрицы со словами:
      — Одна высокопоставленная особа поручила мне передать вам это письмо.
      Питер Лачина внимательно осматривает печать.
      — Да, это личная печать княжны Ольги, — он благоговейно прикладывается к ней, как к реликвии.
      — Странно. Письмо мне передала Нина Матяш. И насколько мне известно, она же и запечатывала это письмо.
      — Кто такая Нина Матяш?
      — Фрейлина государыни и ее самое доверенное лицо.
      Я отвечаю машинально, а сам лихорадочно соображаю, как сообщить Питеру инструкцию, чтобы этого не узнал Маринелло. Тут меня осеняет, и я подаю сигнал.
      — Слушаю тебя, Андрей, — отвечает мне Стремберг.
      — Нельзя ли перед передачей письма адресату внедрить в Питера Лачину нашего агента? Я не рискую раскрывать ему секрет конверта, может подслушать Маринелло.
      — Хорошо, мы это сделаем, но поясни, ради Времени, в чем тут фокус. Или ты думаешь, мы что-нибудь поняли, из той тарабарщины, на которой ты любезничал с Ниной Матяш?
      — Если вскрыть печать, содержимое конверта сгорит. Письмо надо вскрывать, надрезав конверт.
      — Гм! Эта Нина — умная и изобретательная особа. Еще что?
      — Мы можем блокировать какую-нибудь личность от внедрения в нее агента ЧВП?
      — Трудно, но можно. В данный момент твой собеседник блокирован. Кого ты еще предлагаешь блокировать?
      — Двух гвардейцев, которых я дам в сопровождение Питеру Лачине.
      — Будет сделано. Действуй дальше.
      — Господин Лачина. Куда и когда вы поедете дальше?
      — Завтра утром через Кору переправят два воза с товарами, которые я якобы ожидаю. Мы сразу же отправимся через Мазовию в Гомель, где меня встретит князь Холмский. С ним я доеду до Суздаля. Или передам письмо ему, если он даст мне новое поручение.
      — Ясно. До Гомеля вас проводят два моих гвардейца.
      — Зачем это?
      — Епископ Маринелло приложит все усилия, чтобы заполучить это письмо, и не остановится ни перед чем.
      — Мои попутчики — надежные люди.
      — Ни на кого нельзя полагаться в данном случае.
      — Почему?
      — То, что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги, а этого Маринелло не пожалеет. Тот человек, который сегодня утром спас вашу жизнь, ночью может или придушить вас, или просто выкрасть письмо. Смотря, сколько ему заплатят.
      Питер задумывается.
      — Пожалуй, вы правы.
      Разговаривая таким образом, мы доходим до зарослей ивняка на берегу реки. Внезапно там трещат ветки, слышится возня, сдавленные крики, плеск воды. Я выхватываю револьвер, у Питера Лачины так же оказывается в руках пистолет. Но мы опоздали. В зарослях все стихает, а из них выбираются три моих мушкетера и вытаскивают какую-то личность.
      — Их было шесть, лейтенант. Четверых мы закололи, один бросился в воду, а этого мы взяли.
      Они бросают пленного к нашим ногам.
      — Ваша милость! — вопит тот. — Пощадите! Ради спасителя!
      — Поздно ты о нем вспомнил, — говорю я, приставив дуло револьвера к его лбу, — но я дарую тебе жизнь, если ты честно ответишь на три моих вопроса. Учти, ответы я знаю, и, если ты вздумаешь лгать, твои мозги испачкают эту траву. Ты человек де Ривака?
      — Да.
      — Он здесь?
      — Нет.
      — Где он?
      — В Млене, в гостинице «Перл».
      — Так. Дайте ему пятьдесят плетей, и пусть убирается к черту.
      В трактире мы снова садимся за стол у окна. Питер делает знак слуге, и тот приносит нам ужин.
      — Кто такой этот де Ривак? — спрашивает меня Питер, когда мы остаемся одни.
      — Самый опасный человек в округе. В его распоряжении четыре отряда головорезов. Он — один из первых помощников епископа Маринелло. Это он организовал охоту за мной и письмом, которое я вам передал.
      — Значит, дальше он будет преследовать меня?
      — Нет. За вами будут охотиться его люди. Сам де Ривак останется здесь. У него будет достаточно хлопот со мной и моими делами.
      — Спасибо и на этом, — улыбается Питер Лачина.
      Мы выпиваем, молчим немного, потом я спрашиваю:
      — Так кто вы такой, Питер Лачина?
      — То есть?
      — Ведь вы не тот, за кого себя выдаете. Никакой вы не купец. Вы — военный и весьма высокого ранга. Вас выдает выправка, властность в жестах, голосе, взгляде… И то, как вы выхватили и держали пистолет.
      — А кто вы такой?
      — Граф Джордж Саусверк, лейтенант Серебряного полка мушкетеров гвардии его величества императора Лотарингии Роберта VII.
      — Нет. Вы ведь не француз, не нормандец, не гасконец, не…
      — Я — англичанин, более того, я — шотландец.
      — Вот, вот! Почему же вы в Лотарингии, а не в Англии?
      — Я служу императору Роберту и не делаю из этого тайны. Моему слову верят друзья и враги. А вот как быть с вами?
      Питер Лачина задумывается, отпивает вина и говорит:
      — Я понял вас. Вы доверили мне письмо вашей государыни и хотите убедиться, что оно попало в надежные руки?
      — Именно так.
      — Меня зовут Петр Лачиков. Я — боярин тайного приказа Великого князя Суздальского.
      — Так вы — русский?
      — Да.
      — Вот в чем дело! А я-то думал, откуда вы знаете личную печать императрицы, да еще вдобавок назвали ее княжной? Вы знали ее на Родине?
      — Да, — Петр мрачнеет.
      — Интересно, как звучит русская речь? Вы не могли бы сказать что-нибудь на своем языке?
      — Что ты можешь понять в русской речи, наемник? — говорит по-русски Петр, глядя мне в глаза.
      — Достаточно, чтобы не принимать всерьез вашего оскорбления, — отвечаю я, также по-русски.
      — Прошу прощения, — смущается мой собеседник, — но ведь, как ни посмотри, а вы служите за деньги. Вам все равно, где служить: в Англии, в Испании, в Лотарингии, в Ордене, в нашем княжестве…
      — Если бы мне было все равно, то я, наверное, служил бы у себя дома.
      — Почему же нет?
      — Скажите, Петр, вы по роду своей деятельности бывали в Англии?
      — Не приходилось, но я слышал, что это богатая, процветающая страна…
      — Которой правит благочестивый Эдуард III и пресвитер Яков! С благословения пресвитера король отбирает дворянские грамоты и офицерские патенты и возвращает их только после принятия присяги на верность пресвитерианской церкви. А за тем, как соблюдается эта верность, королю и пресвитеру доносят тысячи шпионов.
      — Вера, как и все остальное.
      — Не совсем так, любезный Петр! Начнем с мелочей. Я должен носить камзол темно-коричневого цвета, черные сапоги с тупыми носками и низким, широким каблуком, серый плащ, черные перчатки, черную шляпу с высокой тульей и узкими полями. Волосы мои должны быть прямыми и на два пальца ниже ушей.
      — К этому можно привыкнуть.
      — Согласен. Привыкнуть можно ко всему. В том числе и к тому, что дома у вас не должно быть никаких книг, кроме Священного писания, что вино пить вы имеете право только по воскресеньям, а в остальные дни недели — только пиво, причем по пятницам и субботам — только воду. Можно привыкнуть и к тому, что петь вы должны только священные гимны, что с женщиной, если это не ваша жена, вы можете говорить только о спасении души, что, собираясь с друзьями числом более двух, вы должны только молиться и беседовать на божественные темы. А встретившись с кем-то один на один, не позднее следующего утра передать содержание вашего разговора священнику. Можно привыкнуть и к тому, что посещать брачное ложе своей супруги вы можете только ради продления рода, и для этого опять же священник должен благословить вас и указать вам соответствующие дни. А если кому-то: королю или пресвитеру — приглянулось ваше родовое имение, то вы никогда не получите этого благословения, и за отсутствием наследников после вашей смерти имение унаследует тот, кому оно приглянулось. Стоит ли говорить, что в этом случае смерть может последовать достаточно быстро…
      — Неужели все так мрачно?
      — Даже более того! Я сейчас высказал лишь малую часть. Теперь вы понимаете, что принять такую присягу я не мог. Меня лишили офицерского патента, дворянских прав, владения секвестровали, а сам я стал вне закона как опаснейший преступник.