Глава 5

Первый же взгляд на нее ввергает меня в состояние шока. Она переоделась, но так, что это не могло быть названо иначе чем “разделась”. Свое полупрозрачное платье она сменила на полностью прозрачную перламутровую то ли рубаху, то ли накидку. Это был просто кусок ткани с большим вырезом посередине, куда она просунула голову, рукавов не наблюдалось. “Одеяние” это свободно свисало с нее и заканчивалось где-то повыше колен. Ткань испещрена мелкими серебряными фигурами, напоминающими знак $. Эти фигуры не мешали видеть, что под тканью нет ничего, если не считать символических трусиков. Эта, с позволения сказать, “одежда” да прежние босоножки составляли весь ее наряд. Может быть, здесь это называется “домашней одеждой”, но для ночного визита к мужчине это выглядело довольно двусмысленно.

Я преодолеваю смущение и, изображая гостеприимного хозяина, широким жестом указываю на кресло. Елена, нисколько не смущаясь своего вида, видимо нормы морали здесь допускают еще и не такое, проходит к креслу и смотрит на столик.

— Так я и думала. Одни сигареты! Джентльмен ожидает леди и даже не позаботился об угощении! Придется хлопотать самой.

Она порхает к компьютеру и через несколько минут из линии доставки вынимает поднос: две бутылки вина, фрукты, сыр, гамбургеры, какая-то рыба. На другом подносе — горячий кофейник, печенье и пирожные.

— Водку я творить не умею, это под силу одному Магистру, но вино, по-моему, неплохое. Тем более что мы планируем не напиваться, а только слегка выпить и поговорить. Я права?

— Желание дамы — закон.

Она заставляет меня съесть гамбургер: “Ты же сегодня, кроме соленых огурцов и селедки, ничего не ел”. И действительно, после первого же куска во мне просыпается волчий аппетит, я набрасываюсь на еду, не стесняясь присутствия Елены. Впрочем, она не отстает от меня.

Когда мы утолили голод и распили полбутылки вина, Елена разливает по чашкам кофе. Потом она удобно усаживается в кресле, вытянув при этом свое произведение искусства в виде женских ног, и спрашивает:

— Как ты думаешь, чем я занималась все это время?

— Представления не имею.

— Я просматривала записи твоей работы в 41-м году. Не все подряд, конечно, а выборочно. Меня интересовало, как можно жить и работать в условиях такой войны и оставаться при этом нормальным человеком?

— Не совсем нормальным. По крайней мере, в моем времени последние годы я читал, что человек, прошедший войну и привыкший к узаконенному убийству, уже не может считаться психически нормальным…

Лена возмущенно прерывает меня, гневно сверкнув своими “жемчужными” глазами:

— Глупости! Это все писалось по специальному заказу и с дальним прицелом. Во-первых, необходимо было в глазах общественности дискредитировать вас — “афганцев”, а во-вторых, вспомни, каким почетом и уважением до недавнего времени пользовались участники войны. Они были почти святыми. Можно ли было предпринять что-то в стране, если бы они этого не одобрили? А сейчас их мнение никого не интересует. После этих статей их считают психически ущербными. Вспомни, как банда подонков избивала старика-героя, и ведь никто не заступился, кроме Злобина! Но я другое имею в виду. Понимаешь, полыхает война, кругом смерть, страдания — ад, одним словом. Вы каждый день летаете под Богом. Деретесь яростно, но на земле становитесь другими людьми. Не только ты: и Волков, и Федоров, и Сергей. А ты и Ольга! Ваша любовь… — Лена замечает, что я мрачнею. — Извини, я задела больное место.

— Ничего, Лена, что было, то прошло, этого уже не вернуть. Я только думаю, что, наверное, вот такие “отдушины” и помогали нам остаться людьми.

Лена смотрит на меня с интересом.

— А верно. Я просто не пыталась взглянуть на все это с такой позиции. Но сейчас речь не об этом.

— А о чем?

— Не о чем, а о ком. Речь — о тебе. Я знаю многих хроноагентов, но ни один из них не смог бы справиться с этим заданием так, как это сделал ты.

— Ты имеешь в виду то, как я прикрывал отход Сергея?

— И это тоже. Я имею в виду твое поведение на войне. Ведь в любую минуту тебя могли убить, а ты… ты даже нe остерегался. Ты все время работал на грани…

— Но ведь Магистр сказал мне, что моя жизнь — вне опасности…

— Мало ли что скажет Магистр! Откуда ты мог знать о том, как мы можем тебя вытащить оттуда? А может быть, Магистр просто лгал тебе, чтобы успокоить? Были у тебя кие мысли?

— Я вообще-то никогда ему особо не верил.

— Вот видишь! В любом случае в твоей ситуации, после гибели Злобина в 91-м году, ты мог вернуться из 41-го года, только пережив свою смерть.

— Почему?

— Я час назад задала этот вопрос Магистру: “Почему мы не перетащили Коршунова сразу после выполнения основного задания?” Знаешь, что он мне ответил?

— Что же?

— Перетащить тебя можно было, только послав на замену тебе Злобина, он в это время был уже свободен…

— Так он — здесь?

— Да, ты с ним еще встретишься. Не отвлекай. Так вот, отправить в 41-й год Злобина прямо так, без подготовки, — значит послать его на верную смерть.

— Я и сам пришел к такому выводу еще месяц назад.

— И правильно решил. Но и твоя собственная смерть в 41-м была уже у тебя на плечах. Магистр сказал, что такие, как ты, на войне долго не живут. Вспомни Волкова. Вспомни себя, как после гибели Ольги ты искал смерти.

Я мрачнею.

— Извини, я опять допустила бестактность. Понимаешь, у нас здесь к тому, что остается в реальных фазах, где мы работали, несколько своеобразный подход. Ты к этому тоже привыкнешь. Это как у вас, летчиков. Товарищ погиб, а вы, помянув его, начинаете анализировать: почему, что он не так сделал. Ищете, где он допустил ошибку, чтобы самому ее потом не повторить.

— Понимаю.

— Вот и хорошо. А я постараюсь, пока ты к этому не привыкнешь, следить за собой. Так вот, твой конец должен был последовать между октябрем 1941-го и февралем 1942-го, в зависимости от расклада вариантов, а их на войне — великое множество.

— Вот как. Значит, все было заранее рассчитано?

— Не до конца. Мы можем точно предсказать будущее отдельной личности только в нормальной обстановке. В экстремальной ситуации — стихийные бедствия или война — вариантов возникает такое множество, что они накладываются друг на друга, и общая картина как бы размывается. Можно увидеть вероятный вариант, но точный — никогда. Ну, к примеру, этот нелепый трагический случай с твоим командиром в первый день войны. Можно ли рассчитать такое? Магистр сказал, что он наблюдал двенадцать вариантов твоей гибели, но такого, какой имел место в реальности, он даже и не предполагал.

— Да, такое предположить было трудно.

— Но тем не менее ты тогда принял решение и осуществил его. Значит, ты был готов к этому. На такое способен далеко не каждый. Я бы, например, не смогла, — голос Лены дрогнул.

— Ну, во-первых, когда я понял, что спасения нет, то пошел в пике, чтобы ускорить конец и не гореть заживо, а увидел эти емкости, и решение пришло автоматически. Продать свою жизнь подороже. Ну а что касается тебя, то, извини, на войне женщинам не место, не женское это дело — воевать.

— А Ольга? — каким-то странным голосом спрашивает Лена.

— Что Ольга? Ольга — врач. Она занималась своим делом, лечила людей, лечила до последнего мгновения, пока не погибла, и погибла-то случайно, нелепо…

— Ну, знаешь, — возмущенно говорит Лена, — “лепых” смертей не бывает, кроме как от старости. По мне так лучше нелепая смерть, чем нелепая жизнь. А что касается меня, то я — тоже врач, и неужели ты думаешь, что я не смогла бы часами стоять у операционного стола, как и она?

— Думаю, смогла бы… На войне часто бывает, что человек делает такое, чему потом сам удивляется: “Да полно! Да неужели я мог такое сделать?” Когда я после боя с десятью немцами оказался наконец в блиндаже у пехотинцев живым и невредимым, и они, и я сам не могли поверить в это. Так и Ольга, если бы в июне ей сказали, что она будет оперировать часами, без перерывов, она бы рассмеялась и сказала, что это невозможно, человек такого не выдержит.

— А она выдержала… Скажи, а ты ее очень любил?

— Леночка, какие смешные вопросы ты задаешь, а еще женщина. Разве можно любить “не очень”?

Елена о чем-то задумывается, наматывая на палец прядь волос. Весь ее вид выражает сомнения и колебания.

— Вот ты, оказывается, какой.

— Какой?

— Цельный. Любить так любить, воевать так воевать. Во всем до конца и без оглядки на тылы. Ты знаешь, я — женщина опытная, но мне такие еще не встречались. Хоть в делах, хоть в любви нет-нет да и проскользнет расчетливость. А такие, как ты, встречаются крайне редко. Поэтому Магистр и сказал: “Такие долго не живут!”… Потому-то меня, наверное, к тебе и потянуло, с первой минуты твоего появления здесь. И чем больше я тебя узнаю, тем больше эта тяга.

— Да ты знаешь меня всего несколько часов!

— Неправда! Я просмотрела эпизоды твоей жизни в обеих фазах… Да и какую роль здесь играет фактор времени?

Она опять замолкает, длинные ее пальцы продолжают наматывать волосы, изумительные, слегка затуманившиеся глаза смотрят куда-то в темноту окна. Медленно, очень медленно она переводит взгляд на меня. Весь ее вид выражает сильнейшее душевное волнение.

— Вчера твой друг, грузин, очень хорошо сказал: “Дай им бог встретиться на том свете и больше не расставаться…” Я не бог и не могу устроить так, чтобы ты встретился здесь с Ольгой, но… может быть… я смогу ее тебе заменить?

Ее глаза смотрят на меня так, что я понимаю — она не шутит, и теряюсь.

— То есть как?

— Так, в прямом смысле…

Я, разумеется, никак не готов к такому повороту дела, и Лена читает это в моих глазах. Она встает и отходит на несколько шагов, чтобы я смог ее как следует разглядеть.

— Что, неужели я такая страшная, неужели я не бужу в тебе никаких чувств?..

Она стремительно поворачивается так, что ее накидка взлетает вверх, обнажая ее великолепную фигуру, которую, впрочем, видно во всех подробностях и без этой демонстрации. Я теряюсь еще больше и, чтобы скрыть смущение, начинаю пороть всякую чушь:

— Как я понимаю, ты отвечаешь за мою адаптацию… Это что — один из методов?

Лена вспыхивает, покраснев всем телом, и, отвернувшись от меня, стремительно подбегает к двери нуль-Т.

— Великое Время! Дурак! Ка-акой дурак…

Ее плечи вздрагивают, рука тянется к клавише. Одним прыжком я догоняю и останавливаю ее, обняв за плечи:

— Лена!

— Что Лена! Что Лена! Неужели ты мог подумать, что я приперлась к тебе среди ночи исполнять свой профессиональный долг? Нашел дуру! А я действительно дура, несколько часов подряд просматривала твою жизнь и ревела как маленькая над каждым эпизодом. А ты… ты…

Она разражается рыданиями, уткнувшись мне в грудь. Что-то надо делать.

— Лена, прости идиота. Но я просто не привык, чтобы женщины были вот так откровенны со мной. В мое время…

— А ты думаешь, в мое время так было принято? Черта с два! Во все времена вы, мужики, всегда одинаковы. Как же! Вы — ведущее начало! Инициатива всегда должна исходить от вас, и если ее проявляет женщина, значит это ужасная непристойность… А если женщина полюбила, полюбила сразу и насмерть… и не может ждать… когда он посмотрит на нее благосклонно… это… это…

Рыдания мешают ей говорить, ее всю трясет, этого я выдержать уже не в силах. Я сжимаю ее виски, отрываю от своей груди и несколькими поцелуями осушаю ей глаза, а потом припадаю губами к ее губам. Она страстно отвечает на поцелуй, крепко обняв меня за шею и за плечи. Я не знаю, куда деть свои руки, и кладу их ей на талию. Накидка ее задирается, и я словно обжигаюсь, коснувшись обнаженного тела, так она горяча. Руки мои мечутся, потом касаются таких же горячих грудей. Лена со стоном откидывается назад и быстрым движением сбрасывает свою накидку, затем она таким же быстрым движением освобождает меня от рубашки и снова припадает ко мне, обжигая своим горячим телом.

Я понимаю, что надо идти до конца. Руки мои с ее грудей спускаются на поясницу и, слегка задержавшись там, нащупывают ее ягодицы и трусики. Лена изворачивается всем телом, как змея, и под моими руками трусики ползут вниз. Когда Лена, переступив через них, снова припадает ко мне, я обнаруживаю, что она уже освободила меня и от шорт.

Подхватываю Лену на руки и несу к дивану. От босоножек ее освобождать некогда, да я бы и не рискнул в такой момент разбираться в хитросплетении ремешков, опутывающих ее ноги…

…Я не ханжа и далеко не новичок в любовных делах, но я никогда не сталкивался с такими женщинами, как Лена. Она вела себя так, словно мы знаем друг друга сто лет. Все мои желания она угадывала так быстро, что они не успевали возникать. Одновременно она сама довольно тактично, но настойчиво доминировала там, где это было необходимо. Более того, от нее исходили какие-то живительные токи. Я никогда не подозревал, что во мне может скрываться такая бездна сексуальной энергии. Порой мне даже становилось страшно…

— Ты не боишься исчерпать себя до дна в первую же ночь? Ведь у нас впереди целых пять суток. Если так пойдет дальше, мы пресытимся друг другом уже послезавтра…

— Глупый! Любовь неисчерпаема, если она настоящая. Ты любишь меня?

— Люблю. Теперь люблю. Ты влюбила меня…

— Тогда иди сюда, не прячься… а насчет пяти суток не заблуждайся. Магистр выдернет нас самое позднее через три дня…

…Я не подозревал, что обыкновенная женщина может любить так необыкновенно. Впрочем, Лена была женщиной самой что ни на есть необыкновенной…

…Я просыпаюсь, когда солнце стоит уже довольно высоко и потолочная панель погасла. Лена лежит рядышком, и ее ровное дыхание говорит, что она спит. Голова ее лежит у меня на груди, а рука… Мне становится даже неудобно, словно кто-то может нас видеть. Я осторожно освобождаюсь и, присев в кресло, разглядываю свою подругу, так неожиданно появившуюся у меня в этом странном, непонятном пока для меня мире.

Я где-то читал, что женщина наутро после страстной ночи выглядит крайне непривлекательно. Интересно, что за идиот это придумал, не помню, ну и черт с ним. Лена еще вчера, в платье, показалась мне верхом совершенства, а сейчас, когда на ней нет ничего, кроме босоножек, я просто не могу отвести от нее глаз, так она красива.

Лена улыбается, не открывая глаз, протягивает ко мне руки и привлекает к себе…

Минут через тридцать мы просыпаемся окончательно.

— Ты знаешь, удивительный сон я видел этой ночью.

— Расскажи.

— Снилось мне, что меня сбили в воздушном бою, я взорвался, попал на тот свет, а там меня встретил ангел, которого я сначала принял за демона… а может быть, и наоборот, это был демон, которого я принял за ангела.

— Первая часть, несомненно, дурной сон, а вторая — нет, это не сон, милый, и ты не ошибся.

— Не ошибся в смысле ангела или демона?

— А сам как думаешь?

— Ты — демон в ангельском обличье и одновременно ангел с повадками демона…

— Поцелуй меня… Молодец! Ты очень догадлив.

— Как и ты. С кем поведешься…

— Слушай. Давай быстренько позавтракаем и пойдем осматривать твои владения, ты ведь еще ничего здесь не видел, да и мне интересно. Здесь должно быть озеро. Нет ничего лучше, чем искупаться после сна, это превосходно заряжает на весь день. Я тебе как медик говорю…

Болтая таким образом, она вызывает по линии доставки завтрак, заметив при этом:

— Надо бы сотворить тебе кофейник и пакетик хорошего кофе, что за удовольствие пить его остывшим, тем более что я не знаю, как его там готовят. Может быть, он растворимый, для простоты приготовления. Вообще, линия доставки — это примитив, годится, только когда надо что-нибудь на скорую руку. Тебе надо поскорее освоить синтезатор…

Лена щебечет без умолку, а я слушаю ее голос как музыку, не вникая в смысл. Никогда бы не подумал, что есть такие женщины, которые могут так влюбить в себя практически с первого взгляда. От нее исходила какая-то мягкая и добрая энергия. Она была “уютной” в прямом смысле этого слова. Видно было, что Лена не только умеет хозяйничать, но и делает это с удовольствием.

Не успеваю я допить кофе, который оказался совеем неплохим, как Лена, набросив свою накидку, хватает меня за руку:

— Пошли на озеро!

Я тянусь за своими шортами…

— Стоп! Тебе же абсолютно нечего надеть, кроме этого стандартного набора.

Лена критически осматривает меня и быстро, подходит к компьютеру. Через две-три минуты из камеры синтезатора она извлекает роскошный синий халат из атласной ткани с серебряными ящерицами на плечах. Только тут я замечаю, что накидка у Лены испещрена не долларами, а такими же ящерицами.

— Слушай, а что это за ящерицы?

— Это мой фамильный знак!

— Понятно, твой. А при чем здесь я?

— Какой ты недогадливый! Зря я тебя похвалила. В старину рыцари считали за величайшую честь носить цвета и эмблемы своих дам. Ты мой рыцарь или нет?

— Твой.

— Ну, тогда носи и не скули! Скажи спасибо, что ящерица, а не жаба или гадюка.

— Огромное спасибо.

— Вот так-то, рыцарь. Помни!

Озеро оказывается метрах в пятидесяти за домом.

— Какая прелесть! — восклицает Лена. — Давно я мечтала отдохнуть в таком месте! Слушай, а ты рыбу ловить умеешь?

— Конечно, если она здесь водится.

— Эх ты, дитя XX века! Это у вас все водоемы отравлены либо промышленными отходами, либо навозной жижей. А здесь фаза Стоуна, свободная от homo sapiens и его деятельности с начала времен. Ну а у нас, в Монастыре, экология на первом месте.

Лена легко прыгает с валуна на валун, которые, образуя гряду, уходят от берега метров на сорок. Я еле поспеваю за ней. Добравшись до последнего валуна, Лена снимает босоножки, сбрасывает накидку и, с криком: “За мной!” — ныряет в воду. Я не заставляю себя долго ждать.

Плавает Лена, как наяда. Я гоняюсь за ней минут двадцать, пока на глубине не умудряюсь поймать ее за ноги. Вода в озере прозрачная и отливает синевой. В этих струях тело Лены кажется еще прекраснее… Из воды я выношу ее на руках совсем в другом месте и сажусь с ней на траву.

…Примерно через час я нахожу ее накидку и свой халат, и мы, побродив вокруг озера, возвращаемся в дом.

Часа три-четыре проходят в беседе, в ходе которой Лена пытается объяснить мне принцип работы синтезатора. Сам принцип я ни черта не понял. Но усвоил одно: это удивительная машина, которая, улавливая биотоки оператора, может удовлетворять любые желания. Все дело в опыте работы с ним и в умении ярко и точно представить себе образ и характеристики того, что ты хочешь получить.

Вечереет. Лена требует, чтобы я растопил камин. Пока я ищу дрова — они оказались в пристройке к дому, — она творит на синтезаторе роскошный ужин и какую-то шкуру, не то тигра, не то леопарда, но размером с мамонта. Она расстилает эту чудовищную, но непередаваемо мягкую и теплую шкуру перед камином и туда же помещает поднос с ужином. Когда я кончаю возиться с камином и он разгорается, я обнаруживаю, что Лена уютно расположилась на шкуре, соблазняя меня своим матовым телом, просвечивающим во всех подробностях через прозрачную накидку, которая поблескивает в отсветах пламени камина.

И начинается вторая ночь любви, не менее страстная и разнообразная, чем первая…

Страсть и фантазии этой женщины не знают никаких границ, вернее, она постепенно сама смывает все границы и все условности, раскрепостившись до предела и полностью отдавшись переполняющим ее счастью и любви. Я только диву даюсь, обнаруживая в себе и в ней такие способности, о которых и не подозревал…

Глава 6

Весь следующий день мы бродим по окрестным лесам и полянам, сидим на берегу озера и ручьев, впадающих в него, и в перерывах между приступами любви Лена посвящает меня в детали и подробности работы, которая мне предстоит.

Речь на этот раз идет о “переселении душ”. Как Лена объясняет, человеческое сознание представляет собой совокупность электромагнитных, биологических и еще каких-то полей: пси-поля, лямбда-поля и т.п. Все эти поля характеризуются набором векторов, которые постоянно колеблются, годографы колебаний описываются в громадных многомерных массивах, которые для простоты называются матрицами. Вот эта матрица и представляет собой личность человека. Память человека, его навыки, характерные особенности — все это очень точно описывается в многомерном массиве. Так что во времени, точнее, между фазами, путешествуют не вещественные тела, а эти массивы-матрицы.

— Понимаешь, — поясняет Лена, — мы выбираем человека, в которого будем внедрять хроноагента, считываем его матрицу, записываем ее в памяти компьютера, а ему в мозг внедряем две матрицы: первая — это его собственная, только полностью инвертированная, этим самым подавляется его собственная личность, вторая — это матрица хроноагента, тем самым личность хроноагента внедряется в мозг носителя и он готов действовать в образе человека, живущего в данной фазе. Эта операция производится, как правило, ночью, во сне, потому что во время внедрения минус-матрицы происходит потеря сознания. Бывают и исключения, во время срочного возврата хроноагента. Тогда мы делаем это просто в состоянии покоя.

— А зачем считывать его матрицу? Как я понял, после завершения операции с сознания носителя снимается и матрица хроноагента, и минус-матрица, и он снова становится сам собой.

— Только с провалом в памяти. Хорошо, если на несколько часов, а если дней или месяцев? Это уже непоправимая психическая травма. А так все это время между матрицей хроноагента, работающего в фазе, и матрицей “хозяина” поддерживается постоянная связь. Когда эту матрицу переписывают в его мозг, она накладывается на прежнюю, и человек воспринимает все так, словно он проделал это сам. Правда при этом он не всегда может объяснить почему.

— И эта операция проходит для человека без последствий?

— Как правило, да. В худших случаях наблюдается легкий невроз. Но мы всегда держим объект под контролем достаточно долгое время и всегда можем вмешаться и во сне, внушением, исправить противоречия в его сознании.

— Значит, эта самая матрица и представляет собой сущность человека, его личность?

— Не совсем так. Даже при полном обнулении матрицы в мозгу у человека остаются выработанные им условные рефлексы, моторная память и т.п. Но мы и не стремимся подавить их. Представь, что хроноагент вырос и воспитывался в фазе, где сигналы светофора имеют другое значение. Как бы его ни тренировали перед забросом, все равно только условный рефлекс носителя остановит его от перехода улицы на красный свет.

— Ну а при возвращении хроноагента в Монастырь не происходит таких противоречий при совмещении матриц?

— Нет. В этом случае совмещение происходит в компьютере, и мы сразу снимаем ненужные последствия. Тем более что и в этом случае поддерживается непрерывная связь между матрицами.

— То есть ты хочешь сказать, что пока хроноагент находится на задании, его матрица хранится в компьютере? Зачем?

— А затем, чтобы подстраховаться от различных ошибок, неизбежно, с разной степенью вероятности, возникающих при операциях внедрения, а также от разных непредвиденных случаев, которые могут вызвать непрогнозированную смерть хроноагента в тот момент, когда он не находится под наблюдением.

— Ну и что за беда? Ведь в фазу внедряется только дубликат моей матрицы, а сам-то я нахожусь здесь…

— Только в виде матрицы в компьютере. Понимаешь, если оставить твое сознание в этом теле, то при возвращений с задания происходит накладка матриц, а это, я уже говорила, приводит к противоречиям в сознании. Порой на их устранение уходит много времени, а хроноагент, во-первых, должен сразу отчитаться о задании и, во-вторых, быть готовым к следующему. Не так уж и много у нас хроноагентов, чтобы давать каждому после задания достаточно времени на адаптацию.

— Ты хочешь сказать, что, когда я ухожу на задание, это тело лишено сознания, его мозг чистый?

— Совершенно верно. Это тело дано тебе как бы напрокат. Более того, по возвращении твоя матрица может быть записана в совсем другое тело, взятое из “запасника”… Такое, увы, случается. — Лена тяжело вздыхает.

— Веселое дело!

— А что ты, собственно, расстраиваешься? Что в этом ужасного? Наоборот, в этом есть свои преимущества. Во-первых — разнообразие, во-вторых… ну, к примеру, сколько, по-твоему, лет Магистру?

— Тридцать пять—сорок.

— Семьдесят два! Хроноагенты в Монастыре никогда не выглядят старше сорока-пятидесяти. Их матрицы не вселяют в старческие тела, так как они должны постоянно тренироваться и поддерживать хорошую физическую форму. Поэтому хроноагенты практически бессмертны… Самому старому хроноагенту — Магу Бета-двадцать восемь — сейчас двести четыре реальных года, а биологически — сорок два…

— Так, значит, после каждого задания я могу оказаться в другом теле?

— Не обязательно, но возможно. И что тебя волнует?

— Да ничего, кроме одного. Нужен ли я буду тебе в новом обличье?

— Глупый! Я что, полюбила тебя за внешние данные? Да таких “суперменов” в Монастыре сачком не переловишь! А ты меня — за фигуру и прочие прелести, которые я тебе так откровенно демонстрировала? Вот так-то, милый, молчи, раз нечего сказать. Здесь только хроноагенты, и то по необходимости, живут всегда в молодых телах. А аналитики, научно-технические работники, они к своим телам, в которых живут десятилетиями, привыкают настолько, что не хотят их менять и не замечают возрастных изменений.

— Но они могут “переписаться” в другое? Или “бессмертие” — привилегия хроноагентов?

— Пожалуйста. В любое время. Особенно тогда, когда их тело-носитель начинают одолевать старческие болезни, которые мешают работе. А к бессмертию как таковому никто не стремится. Это же очень утомительно. Маг Бета-двадцать восемь не раз говорил мне, что только непочатый край незавершенных операций удерживает его от ухода на вечный покой. Так он устал. Не физически, а морально. Представь себе, какой объем информации, эмоций, стрессов прошел через него за время работы во многих фазах. А ведь ничто не остается без последствий. Я увлеклась, но вижу, что тебя еще что-то беспокоит?

— Да. А где первоначальные хозяева этих тел, в которых мы находимся?

— Нигде. Их просто никогда не было. Эти тела — искусственные… Ну-ну! Не кривись! Ты не понял. Искусственные — это не значит синтетические. Хотя здесь могут и это. Берется яйцеклетка, сперматозоид, яйцеклетка оплодотворяется и помещается в инкубатор. Генные инженеры производят необходимые воздействия, в результате плод развивается в ребенка, а ребенок вырастает во взрослого человека. Причем рост его и развитие искусственно ускоряются и занимают всего четыре-пять лет. Мозг тела-носителя до внедрения матрицы хозяина остается чистым, в нем — только самые необходимые рефлексы, которые внедряются при развитии…

— Значит, я сейчас нахожусь в теле идиота…

— Ох, Времечко! Ты невыносим. Ну почему ты не можешь смотреть на эти тела как на одежду, как на временную оболочку для твоей сущности?

— Я постараюсь привыкнуть.

— Да уж, постарайся, милый. Кстати, ты не стал испытывать ко мне отвращения, узнав, что мое тело искусственное?

— Кажется, нет.

— Проверим. Поцелуй меня здесь… и здесь… и здесь… вот так… хорошо, милый… Кстати, если эти ночи не пройдут для меня бесследно, я сдам свою яйцеклетку в инкубатор, у нас должно получиться прекрасное чадо!