Андрей Добрынин
      Сборник поэзии 3
      Мы научились молча умирать, Поскольку знаем: спорить бесполезно, И сколько просьб и доводов ни трать, Нас всех пожрет одна и та же бездна.
      Едва поймешь, как женщин покорять, Едва доход польется полновесно, Едва листы научишься марать, Как станет все бессмысленно и пресно.
      Он близится, таинственный предел, И не доделать неотложных дел, И даже не наметить час прощанья. Всегда нежданно бьет последний час, Так пусть врасплох он не застанет нас И не нарушит нашего молчанья.
      1998
      x x x
      Когда мы видим, что пришло На смену прежнего режима, Мы лишь вздыхаем тяжело, Решив, что жизнь непостижима.
      Всего-то восемь лет прошло, Но все переменилось зримо: Буржуй уже наел мурло, Жируя на обломках Рима.
      Народ же крайне исхудал Пытаясь голод притупить, Он пьет отравленное пойло; Да, он свободу повидал, И чтоб ее, как бред, забыть, Он с радостью вернется в стойло.
      1999
      Андрей Добрынин
      Есть различные типы средь всяких народов Так бывают различные типы японца; Но в японской семье есть немало уродов, Что позорят Страну Восходящего солнца.
      Есть японцы-рабочие, есть мореходы, Есть крестьяне - над рисом которые гнутся, Но, как сказано выше, есть также уроды Самураями эти уроды зовутся.
      Их одежда нелепа, походка спесива, Кожа в синих наколках и речь глуповата, Но в кармане у каждого важная ксива: Каждый служит помощником у депутата.
      Ксива - это прикрытье для дел негодяйских, Ведь в японской земле депутаты священны, Ну а что же священно для душ самурайских? Только гейши, сакэ и, конечно, иены.
      Коль по-братски тебя самурай обнимает, Будь вдвойне недоверчив, втройне осторожен, Ведь потом он тебя в тихом месте поймает И свой меч, ухмыляясь, потянет из ножен.
      Самураю и злейшее зло не противно, Коль оно до иен позволяет добраться, Ну а врет самурай вообще инстинктивно Потому что о правду не хочет мараться.
      Не понять чужакам нас, японцев, хоть тресни: Самураи - позор и проклятье державы, Но с эстрады звучат самурайские песни, А в торговле царят самурайские нравы.
      Самурайским наречием все щеголяют (Кстати, "ксива" и то самурайское слово), И вообще самураям во всем потрафляют И себя позволяют доить, как корова.
      Если кто-то себя объявил самураем, Для него остальные - лишь дойное стадо, И пускай от бескормицы мы помираем У таких пастухов не добиться пощады.
      К самурайскому сердцу взывать и не пробуй Самураи такого ужасно не любят, Соберутся толпой - и с чудовищной злобой Вмиг смутьяна мечами в капусту изрубят.
      Андрей Добрынин
      Самураи мечтают, как будто о рае, О жене, о семье, о домишке в предместье, Но не могут по-честному жить самураи В этом сущность их странного кодекса чести.
      Впрочем, красть в наши дни они стали по-русски То есть сразу помногу и только законно, А простых самураев сажают в кутузки, Чтобы жили спокойно большие патроны.
      Самурай за решеткой бормочет зловеще, Что устал обитать в столь безжалостном мире, И любой подвернувшейся под руку вещью Покушается сделать себе харакири.
      Ничего! Сам себя самурай не обидит Он совсем не дурак и дотерпит дотоле, Как из мерзкой темницы скорехонько выйдет Ведь патронам он все-таки нужен на воле.
      В наши дни самураи - почтенные люди, Но, мой мальчик, гляди тем не менее в оба: В их глазах, прожигая налет дружелюбья, Все горит самурайская древняя злоба.
      Потому-то и будь осторожен, мой мальчик, В наше время друзей и жену выбирая: Пригляделся - а друг твой в душе самурайчик И невеста - достойная дочь самурая.
      1999
      Андрей Добрынин
      Борюсь я с кризисом упорно, Который Родину постиг: Я стал сниматься в жестком порно, А это труд не из простых.
      До кризиса с лихой дружиной На всех подмостках я блистал, И гидравлической машиной, Секс-механизмом ныне стал.
      Живую душу я утратил Ведь я, как все, мечтал любить, А должен, как огромный дятел, Порочных девушек долбить.
      Зачем на этой службе разум? Он может только помешать Ритмичные движенья тазом С фальшивой страстью совершать.
      Мечтаю я: придет волшебник И станет деньги раздавать, И мне уж самок непотребных Не нужно будет покрывать.
      Не нужно будет в странных позах Блуд перед камерой творить. Тогда мы будем спать на розах И розы женщинам дарить.
      Нам будут дамы улыбаться, Джентльмена чуя за версту. Не тащит даму он совокупляться, Он чтит подруги чистоту.
      В своей изысканной харизме Он чужд всех низменных страстей. Он право жить при коммунизме Всей жизнью выстрадал своей.
      Джентльмен умеет деньги тратить, Не заработав ничего, И падших женщин конопатить Ничто не вынудит его.
      А я, актеришка продажный, Чуть положу на даму глаз, Как чавканье вагины влажной Мне примерещится тотчас.
      Андрей Добрынин
      Хочу забыть свой опыт жуткий, Позор актерского житья. Трудясь над новой проституткой, О пенсии мечтаю я.
      Мечтаю нынешнее скотство, Как смрадный труп, похоронить И в дамах ум и благородство, А не влагалище ценить.
      1999
      Андрей Добрынин
      Не сеем мы, не жнем, не пашем, Одно веселье манит нас, Но много шлаков в теле нашем Накапливается подчас.
      Любой, кто до веселья лаком И в винопитии силен, Порой сдается мерзким шлакам И с ними мчится под уклон.
      А там кружком сидят Хворобы Точь-в-точь картежники в Крыму И радостно, без всякой злобы, "Давай сюда!"- кричат ему.
      И откликаются им шлаки: "Уже даем, поберегись!"И катится, сминая злаки, Бедняга все быстрее вниз.
      Катись навстречу этим рожам, А мы лишь улыбнемся им, Вираж немыслимый заложим И в баню русскую влетим.
      Влетим к распаренным подружкам, Восторга взрыв произведем И к тяжким запотевшим кружкам Устами нежно припадем.
      Все шлаки липкой вереницей Сквозь поры вытекают прочь, Коль за лоснящейся девицей Из бани ты выходишь прочь.
      Ты с ней на злаковое ложе Повалишься, уже здоров, Порою с руганью по коже Размазывая комаров.
      Елозя по подруге влажной Средь стеблей, шорохов и звезд, Порой ты слышишь вопль протяжный Оттуда, где река и мост.
      От неожиданности оба Вы замираете порой, А это попросту Хворобы Грызут кого-то под горой.
      1999
      Андрей Добрынин
      x x x
      Коль помнит обо мне Господь, Все прочее не слишком важно. Пусть враг гримасничает страшно, Стремясь больнее уколоть;
      Пусть жрет изысканные брашна, Свою упитывая плоть, При том причмокивая влажно, Отрыжку силясь побороть;
      Пусть все ему легко дается, Пусть надо мною он смеется, Но есть небесные весы На них тяжеле я намного, Зане лишь мне дыханье Бога Топорщит жесткие власы.
      1999
      x x x
      Прекрасной Юлии и Андрею, создателю и владельцу ночного клуба "Империя",
      лучшего в Краснодаре - того, в котором я познакомился с Юлией
      Свои эмоции в сей миг Не выразить могу ли я, Коль вижу рядом светлый лик Твой, дорогая Юлия?
      Пусть я лишь немощный старик, С трудом сижу на стуле я, Но вижу твой прелестный лик И молодею, Юлия.
      Бывают в жизни чудеса Твоя волшебная краса Как раз из этой серии. С восторгом на тебя смотрю И от души благодарю Создателя "Империи".
      1999
      Андрей Добрынин
      Не просто так дышу я пылью На улицах, с толпою вместе Удостовериться решил я, Что город мой стоит на месте.
      Пока я пребывал в отлучке Безумец! Более недели! Москва почти дошла до ручки, Ее чертоги опустели.
      Москва нежна, как орхидея, И коль тебя разъезды манят И не дают следить за нею Она, естественно, завянет.
      Москвою заниматься надо, Промерить всю ее ногами, Увидеть в ней подобье сада И унавоживать деньгами.
      На улицы с восторгом выйдя, Как певчий на церковный клирос, Я не стесняюсь слез, увидя Тот дом, где я когда-то вырос.
      За все труды и эти слезы, Садовник, ждет тебя награда Когдя мистическая роза Вдруг засияет в центре сада.
      1999
      Андрей Добрынин
      Я уважаю в людях силу, На силу сделал ставку я. Гайдар, Чубайс и Чикатило Мои духовные друзья.
      За их дела я не ответчик, Но что-то к ним меня ведет. К примеру, средний человечек В газеты вряд ли попадет.
      Таких людишек в телеящик Не допускают нипочем, Но для героев настоящих Всегда приют найдется в нем.
      Они гонимы злобным светом И презираемы везде, Но в ящике волшебном этом Они пригрелись, как в гнезде.
      Они способны на Поступок, Я твердость вижу в их очах, А средний человечек хрупок, Духовно он давно зачах.
      В тоске хватает он кувалду, Чтоб погасить экранный свет, Иль уезжает в город Талдом, Где телевидения нет,
      Иль пьет вонючую сивуху, Грозя экрану кулаком, Но так и так всегда по духу Он остается слабаком.
      Ему ходить пристало в юбке, И нечего ему наглеть. Ни об одном своем Поступке Герой не склонен сожалеть.
      Рука, сжимающая шило, С экрана прянет, как змея, И захохочут Чикатило, Гайдар, Чубайс и все друзья.
      1999
      Андрей Добрынин
      Когда раздают винтовки На заводских дворах, Кому-то зрелище это, Должно быть, внушает страх.
      Когда течет по проспектам Зернистая лава толп, Должно быть, кто-то от страха Готов превратиться в столб.
      Когда соловьем железным Защелкает пулемет, Кто-то мертвеет от страха, Я же - наоборот.
      Я тогда оживаю, Я слышу тогда во всем Жестокий язык восстанья И сам говорю на нем.
      Вся жизнь, что была дотоле, Есть только прах и тлен, Если народ ты видел, Который встает с колен.
      Молись, чтобы хоть однажды Увидеть такое впредь Даже от пули брата Не жаль потом умереть.
      1999
      Андрей Добрынин
      Полагаю, друзья, что заметили вы: Происходит неладное в центре Москвы. Здесь гулящих девиц появились стада И нахально хиляют туда и сюда.
      Расплодились кавказцы здесь сотнями тыщ, И хоть вроде народ бесприютен и нищ, Видно, все же жирок он растратил не весь, Если столько мошенников кормится здесь.
      И вьетнамцы от сырости здесь завелись, Всевозможным имуществом обзавелись, А откуда пожитки у этих пролаз? Идиоту понятно, что сперли у нас.
      Почему-то Москве не везет на гостей, Среди них - извращенцы различных мастей, Негодяи, мерзавцы, подонки, гнилье Все ругают Москву и стремятся в нее.
      Да, столица нужна - это давний закон, Но Москва не столица, а только притон, Чтоб избавиться разом от всяких жлобов, Передвинуть столицу нам нужно в Тамбов.
      А когда и в Тамбов понаедут жлобы, Мы поймем, что мы - люди нелегкой судьбы. Нам придется скитаться по всем городам, А колеса стучат:"Шикадам, шикадам".
      "Шикадам, шикадам",- распевает Филипп, Для него-то вся жизнь - нескончаемый клип, Ну а я не настолько везуч, как Филипп, И, родившись в Москве, основательно влип.
      1999
      Андрей Добрынин
      Всего лишь одна сигарета, Одна после трудного дня. За слабость невинную эту Друзья не осудят меня.
      Пусть даже былые недуги Проснутся от курева вдруг,Меня не осудят подруги, Ведь я не имею подруг.
      С таинственной нежной подругой Не мыслил я душу связать. Я женщин заталкивал в угол И там начинал осязать.
      Их речи звучали как пенье И звали к единству сердец, А я, издавая сопенье, Вытаскивал толстый конец.
      Упорно желал я пробраться К межножью, как к центру Земли. Мне дамы могли отдаваться, Любить же меня не могли.
      Я девушек тискал жестоко И грубо валил на кровать, Теперь же курю одиноко, И всем на меня наплевать.
      А если б я был изначала Любезный такой добрячок, Сейчас бы жена подбежала И выбила с воплем бычок.
      1999
      Андрей Добрынин
      Плеваться в лестничный пролет Для мудреца всегда приятно. Мотаясь, вниз летит слюна, Внизу щелчок раздастся внятно.
      Как рухнувший воздушный змей, Теряющий по лоскуточку, Слюна летит, пока щелчок На этом не поставит точку.
      Не так же ль человек летит Стремглав из этой жизни бренной Среди таинственных перил И лестниц сумрачной Вселенной?
      И сколько он ни измышляй Систем, индукцмй и дедукций Он не замедлит свой полет Средь мрачных мировых конструкций.
      Но пусть меня творец миров Почтением не удостоит Я не слюна, а человек, Со мною так шутить не стоит.
      Способен мой свободный дух Развить такое напряженье, Чтоб тяготенье прервалось И обратилось вспять сниженье.
      Пусть я о мировую твердь Расплющусь и навек исчезну, Но прежде оскверню того, Кто мною плюнул в эту бездну.
      1999
      Андрей Добрынин
      Я из гостей шагал домой поддатым И вдруг услышал окрик:"Аусвайс!" И вижу: у подъезда с автоматом В немецкой форме топчется Чубайс.
      Я произнес:"Толян, ты что, в натуре? Ты братану, по-моему, не рад. К чему весь этот жуткий маскарад? Я тоже европеец по культуре, Я тоже убежденный демократ".
      Я на него глядел умильным взором И повторял:"Борисыч, я же друг!" Но он залязгал бешено затвором И закричал свирепо:"Хальт! Цурюк!"
      Он отказался понимать по-русски И только злобно каркал:"Аусвайс!" И понял я: кто квасит без закуски, Тому всегда мерещится Чубайс.
      И кто жену законную обидит, Кто в адюльтер впадает без проблем, Тот в сумерках Борисыча увидит, Эсэсовский надвинувшего шлем.
      И коль ты был до наслаждений падок, Теперь готовь бумажник и ключи: Чубайс угрюмый, любящий порядок, Расставив ноги, ждет тебя в ночи.
      Чубайс в твоей поселится квартире, Чтоб никогда не выселяться впредь, И будет он в расстегнутом мундире Твой телевизор сутками смотреть.
      Он жрет как слон и в ус себе не дует, Но если слышишь ты мои стихи, То знай: он во плоти не существует, Он свыше нам ниспослан за грехи.
      И если в нас раскаянье проснется И горний свет ворвется в душу вдруг, Борисыч покривится, пошатнется И страшный "шмайсер" выронит из рук.
      Едва мы ближним выкажем участье, Былые несогласия простив, Как вмиг Чубайс развалится на части, Зловонье напоследок испустив.
      Андрей Добрынин
      И ближние носами тут закрутят, Поморщатся и выскажутся вслух:"Небось Борисыч снова воду мутит, Ишь как набздел опять, нечистый дух".
      1999
      Андрей Добрынин
      Ты тучен, мой друг, и на вид нездоров По-моему, дело в избытке жиров. Неужто тебе, по примеру иных, Не жрать уже сочных свмных отбивных,
      Ни водки не пить, ни портвейна "Чашма", Поскольку они калорийны весьма? Зачем ты вообще собираешься жить, Коль сальце не можешь на хлебчик ложить?
      Чтоб выбить из тела коварную хворь, Себе ты наложницу срочно спроворь. Посулами можно добиться того, Но брань и угрозы - надежней всего.
      В процессе нелегкой любовной игры Из нашего тела выходят жиры, Но можно ли это игрою назвать, Коль рухнуть готова от тряски кровать?
      Любовь - изнурительный, тягостный труд, В постель, как в забой, слабаков не берут. Во влажном забое меж девичьих ног Стучит до рассвета мясной молоток.
      Ты начисто за ночь лишишься жиров И, словно пришелец из лучших миров, Ты тихо плывешь в человечьей толпе, И братьями кажутся люди тебе.
      Пусть панцирь суровости носят они И тем черепахе Тортилле сродни Ты благостно смотришь на жизнь черепах Со слабой улыбкой на синих губах.
      Жиры и здоровье - враги навсегда, Здоровье, однако же, стоит труда, Ты шаткой походкой похож на калек, Но это здоровый идет человек.
      1999
      Андрей Добрынин
      Константэну Григорьеву
      Бездарность нам никто не впарит, Друзей мы выбираем сами. Живет на свете русский парень С оранжевыми волосами.
      На вид он простоват, быть может, Враги шипят - мол, недотепа, Но так порой он песню сложит, Что публике нельзя не хлопать.
      Своим огромным обаяньем Принес он многим дамам горе. Он как фельдмаршальское званье Несет фамилию "Григорьев".
      Ежевечерне пьет он пиво И отрастил уже животик. Живет он скромно, но красиво, Есть у него жена и котик.
      Как выше я уже отметил, Есть деньги у него на пиво; Как выше я уже отметил, Живет он скромно, но красиво.
      Не знаю, что еще добавить, Чтоб от волненья не завраться. Он хочет выпить и добавить, Чтоб сил для подвигов набраться.
      За идеал куртуазии Григорьев выстрадал немало, Но ненависть буржуазии Его вовеки не пугала.
      Сегодня Константэн улыбчив, Надувшись пивом, словно клизма, Чтоб завтра биться втрое шибче С противниками маньеризма.
      Мы вновь его увидим в схватке, В руке он держит наше знамя. Враги тикают без оглядки В животном страхе перед нами.
      Они от страха гнусно блеют, От ужаса пускают ветры, И гордо наше знамя реет Над рыжей головою мэтра.
      Андрей Добрынин
      Он стал железным командиром, Ведет он массы за собою, Чтоб лучшим куртуазным миром Нам овладеть однажды с бою.
      1999
      Андрей Добрынин
      На женщин я взираю - и гадаю, Что сделал с их коленями Аллах? Идут они, как утки приседая, На вечно полусогнутых ногах.
      С негодованьем я смотрю на это В подлунном мире никакая блядь Вкус утонченный крупного поэта Не вправе невозбранно оскорблять.
      Терпели мы несчитанные годы Пора в себе нам граждан пробудить, Чтоб впредь не смели женщины-уроды С нахальным смехом мимо нас ходить.
      Хочу я стать Всемирным Ортопедом, Чтоб пациенток робких принимать И со смешком, присущим людоедам, Колени безобразные ломать.
      А можно ставить вместо ног протезы, Чтоб совершенной форма их была И чтоб она от пятки и до среза Мужские взоры пылкие влекла.
      А можно женщин распластать на тверди И на ноги им положить плиту, И выпрямятся ноги, словно жерди, Чтоб влечь мужские взоры за версту.
      Наш долг - по капле выдавить урода Из спутниц наших радостей и бед, И то, что не доделала Природа, Доделает Всемирный Ортопед.
      1999
      Андрей Добрынин
      Я по жизни шагаю на крепких ногах, Я красавец, поскольку всегда при деньгах, Ибо ведомо мне, что любому скоту Деньги в женских глазах придают красоту.
      Но, однако, скотом я стараюсь не быть Я считаю, что женщин не следует бить. Посадить ей фонарь - ну какой в этом толк? А с пособия снять - станет нежной, как шелк.
      Потому не дерись - проявляй гуманизм. Для любимой своей ты построй коммунизм, Но всегда будь готов ее в задницу пнуть И пусть катится спину на фабрике гнуть.
      Если будет рыдать - говори:"Отвяжись! Я тебе обеспечил приличную жизнь, Но тебе ведь возвышенных чувств подавай! Не хотишь на завод, так к прилавку вставай".
      Измотавшись за день от старушечьих дрязг И в подсобке затем - от директорских ласк, Будет класть она в сумку простые харчи И по лужам домой добираться в ночи.
      Выключать она будет сверлильный станок И брести после смены, не чувствуя ног, В провонявшее щами жилище свое, Где сожитель-алкаш поджидает ее.
      И поймет она вскоре, что счастье - в деньгах, Но пускай поваляется с плачем в ногах, Обметет волосами твои сапоги, Без того же прощать ты ее не моги.
      Между вами с тех пор установится лад: Она будет ловить твой скучающий взгляд, Отдаваться безропотно в позе любой И во всех мелочах соглашаться с тобой.
      1999
      Андрей Добрынин
      Я ужасающе циничен, Я просто нравственный калека. Влюбиться может только дура В такого недочеловека.
      По счастью, дур у нас хватает, Иначе мне пришлось бы туго. Взирает на меня с восторгом До славы падкая подруга.
      Ей непонятно, почему я Смотрю бессмысленно и трупно. Ведь ей неведомо, что слава Хорошим людям недоступна.
      Ей не понять, как много нужно Интриг, наушничества, лести, Чтоб мог я прочно утвердиться На нынешнем почетном месте.
      Я лебезил и унижался, Кивал, отвешивал поклоны. Я знал, как достигают славы И как с нее стригут купоны.
      Теперь, прилипнув к разным фондам, Засев в жюри различных премий, Живу я в сытости и неге И в наше непростое время.
      Да, я изрядно потрудился, И молодость в глазах угасла, Но ты, малютка, не стесняйся, Икру намазывай на масло.
      И знай - нашла ты пониманье В душе великого поэта: Меня ты любишь за богатство, И я хвалю тебя за это.
      1999
      Андрей Добрынин
      Эротических сцен повидал я немало, Но, однако, им всем полноты не хватало Наслаждалось всегда исключительно тело, Интеллект же поодаль слонялся без дела.
      Помню, в Древнем Китае указывал некто: "Человек есть ничтожество без интеллекта"; Ты всегда опасался скатиться в ничтожность, А в любви существует такая возможность.
      На иного посмотришь - болван, алкоголик, А сношаться готов, извините, как кролик. Почему б не поставить условьем соитья Совершенье в науке большого открытья?
      На худой же конец до начала услады Поразгадывать можно с любимой шарады, Доказать теорему, решить уравненье, И тогда ты уже не впадешь в отупенье.
      Если ты и в любви упражняешь свой разум, А не просто ритмически двигаешь тазом, То твой мозг увеличится резко в объеме, А с такой головой не помрешь на соломе.
      Должен разум участвовать в деле интима, А иначе опустишься непоправимо И, связав свою жизнь с недалекой девицей, В нищете окочуришься полным тупицей.
      19992
      Андрей Добрынин
      Спланировать свой день не в силах до конца я, Любимая меня осудит - ну и пусть: Сегодня поутру на лире я бряцаю, А если надоест, то с Роговым напьюсь.
      Он чуток и раним, наш старый добрый Рогов, И с другом он готов пропить последний рупь. Напоминает он тех мудрых осьминогов, Которые детей утаскивают в глубь.
      Как славно с ним тонуть во впадине порока, Где даже эхолот до дна не достает. На суше к нам любовь безжалостно жестока, Но сердца нам она на дне не разобьет.
      Прощаемся мы с ним на Киевском вокзале, Здесь нету тополей, но листья с них летят. Быть может, навсегда нас с Роговым связали То илистое дно и прелести наяд.
      Сиреневый туман в мозгу его клубится, И листья сквозь туман слетают с тополей. Заставил он меня сегодня вновь напиться, Но стал мне оттого лишь ближе и родней.
      Сиреневый туман над нами проплывает, И листья на перрон слетают с тополей. Кондуктор не спешит - кондуктор понимает, Что если поспешит - получит пиздюлей.
      1999
      Андрей Добрынин
      Я не могу никак понять, На что вам сдался мой автограф. Позвольте лучше вас обнять И повести в кинематограф.
      Я на ряду последнем там Подвергну вас любовной муке, Но вы вдруг закричите:"Хам, Развратник, уберите руки!"
      А на экране в этот миг Пойдет трагическая сцена, Однако ваш дурацкий крик Весь пафос приземлит мгновенно.
      Все станет выглядеть смешно, И отомстить за крик нелепый Вмиг почитатели кино Сбегутся к нам толпой свирепой.
      Подтянутые старички, Интеллигентные старухи Начнут нам наносить тычки, Толчки, пинки и оплеухи.
      Нас критики повалят с ног, Сверкая яростно очками, А дамы будут тыкать в бок Отточенными каблучками,
      Стараясь тыкнуть побольней, Чтоб жертва глухо застонала, И наподобье кистеней Бить сумками куда попало.
      Как два раздавленных клопа, Мы перестанем шевелиться Лишь после этого толпа Начнет с ворчаньем расходиться.
      Коль в помещении темно И рядом с вами в нем мужчина, То все уже предрешено, И крик есть признак дурачины.
      Зачем о дружбе говорить И щеголять красивым телом, Коль не желаешь подтвердить Свои слова реальным делом?
      Андрей Добрынин
      Как мало нужно для того, Чтоб дружбе делом дать поверку: На четверть шишечки всего Пустить меня в свою пещерку.
      Вы принесете много бед, Толкуя о литературе, Но голося, едва поэт Захочет долг отдать натуре.
      Корпел над фильмом режиссер И сам порой рыдал в монтажной, А выйдет просто сущий вздор Все осквернит ваш крик протяжный.
      Над фильмом билась много лет Большая творческая группа, Но вы сведете все на нет, Почуяв твердь мужского щупа.
      Но для разнузданности всей Всегда возмездие приходит, Кино - не благостный музей, И добрячки сюда не ходят.
      Рукой, закованной в лубок, Я не смогу вам дать автограф, И это будет вам урок Впредь уважать кинематограф.
      И все ж я вас веду в кино, Где превратят меня в калеку, Ведь от того, что суждено, Нельзя укрыться человеку.
      1999
      Андрей Добрынин
      Если обычный человек испражняется практически
      ежедневно, то куртуазный маньерист - почти никогда.
      Вадим Степанцов, из личной беседы.
      Остановился жизни ход беспечный, Когда болезнь вползла в меня тайком И длинный тракт желудочно-кишечный Стал завершаться полным тупиком.
      И как бы я обильно ни питался И ни глотал усиленно фестал, Напрасно испражниться я пытался И гадить совершенно перестал.
      Хоть ничего в утробе не болело, Но страх невольео начал разбирать: С чего взялось мое простое тело Все принципы природы попирать?
      В "МК" наткнулся я на объявленье: "Недорого налаживаю стул". Ища недорогого исцеленья, К тому врачу я вскоре заглянул.
      Меня он долго щупал, стукал, слушал, Но не нашел хворобы никакой. Я все его воззрения разрушил На тракт пищеварительный людской.
      Тогда он посмотрел глазком циничным (Ведь циники все наши лекаря) И вдруг спросил:"А как на фронте личном,Ну, с дамочками, проще говоря?"
      Я долго подбирал слова ответа, Я говорить об этом не люблю. "Ну сколько раз вы делаете это...Он сделал жест. - Ну, это - ай-люлю?
      Я врач, вы не должны меня стесняться". "Да я как все..." "Так все же сколько раз?" "Ну, раз пятнадцать... Может быть, шестнадцать... Ведь я не молод - прежний пыл угас,,,"
      "С одной партнершей?" "Да, с одной партнершей". "Шестнадцать раз?" "Ну да, шестнадцать раз". "Дружище, да у вас там просто поршень! А за неделю сколько дам у вас?"
      Андрей Добрынин
      Меня беседа эта раздражала Ведь скромность украшает мужика И я ответил:"Как у всех, пожалуй Бывает редко больше сорока".
      "Да вас пора показывать за плату, Вас можно смело помещщать в музей!" "Ну что вы, доктор, я как все ребята Вы посмотрите на моих друзей.
      Вот Пеленягрэ - он умильно просит: "Разок и на полшишечки всего", А поутру в беспамятстве выносят Красавицу из логова его.
      Вот Степанцов - известно, что за птица: Он женщин молча валит на диван, И в ярости тогда с ним не сравнится Владеющий гаремом павиан.
      А вот Григорьев - вежлив, как профессор, Зовет он даму верить и любить, Чтоб после задыхаясь, как компрессор, Ее всю ночь неистово долбить.
      Порою, возбудившись на концерте, Всех растолкав, бросается он в зал, И я доселе не видал, поверьте, Чтоб в зале ему кто-то отказал.
      А сколько мест имеется в том зале? И женщины на большей части мест. Вот стольких женщин может он в запале, Рыча и буйствуя, в один присест.
      А Степанцов? Сейчас я на примере Вам покажу способности его..." Но доктор простонал:"Я верю, верю, Не говорите больше ничего.
      Вы не должны отныне удивляться, Что в вас еда сгорает без следа Ведь организму надо подкрепляться Для этого любовного труда.
      И если в наслажденьях ты неистов, То не взыщи - ты сам избрал свой путь. Коль записался в орден маньеристов, То впредь о дефекации забудь"
      Андрей Добрынин
      Он помолчал, взглянул умильным взором И произнес:"Ответьте мне, молю, Как вы относитесь к таким конторам, Где делают всем дамам ай-люлю?
      Такую фирму я открыть замыслил, Мне Жириновский обещал кредит. А вас бы я в секс-тренеры зачислил, Ведь лишний доллар вам не повредит.
      Бывают дамы, коим плохо в браке, У них вся щель почти что заросла, Но в фирме половые забияки Наладят их заросшие дела.
      Мы все обогатимся в этой фирме, Ценю я тех, кто ас в своем труде. Таких самцов не отыскать ни в Бирме, Ни в Таиланде,- вообще нигде..."
      Я в гневе встал со скрипнувшего стула И тихо молвил:"Я согласен - пусть Вовеки у меня не будет стула, Но принципами я не поступлюсь.
      Пусть содержанка жирного купчины Меня поманит суммою любой Я откажусь. Мы честные мужчины И не желаем торговать собой.
      Вы вашим предложеньем осквернили Всех наших дам, небесных и замных. Да, многих мы к сожительству склонили, Но мы любили каждую из них.
      Так не вводите нас во искушенье, Иначе мы по морде вам дадим. Да, мы обильно дарим наслажденье, Но никому его не продадим".
      1999
      .
      Андрей Добрынин
      Наши лица когда-то сияли В дни, когда на беду мы сдружились. Друг на друга мы плохо влияли, Потому и вконец разложились.
      Научил я Григорьева квасить, А Григорьев меня - материться, Но такие пороки украсить Не могли наши юные лица.
      Нас разгулу учил Пеленягрэ, В кабаках мы и головы сложим. Степанцов приучил нас к "Виагре", Мы теперь без "Виагры" не можем.
      Оттого наши лица угрюмы, Как лицо людоеда Бокассы. Омрачают их черные думы, И все время мы строим гримасы.
      А зачем я их все-таки строю? Низачем - это просто от нервов. Снова душу я женскую вскрою И сожру наподобье консервов.
      Ну и что - разве стал я счастливей? Разве низость кого-то спасает? Нос, как прежде, лиловою сливой На унылые губы свисает.
      Так что нечего мне веселиться, Совершив этот акт вампиризма. Тяжко видеть мне глупые лица Постаревших творцов маньеризма.
      Тяжело мне глядеть с неприязнью В их нахальные тусклые зенки, Тяжело, как убийц перед казнью, Зеркала поворачивать к стенке.
      1999
      Андрей Добрынин
      Жизнь привлекательных красок лишилась, Годы свое, очевидно, берут, И сочиненье стихов превратилось Из развлечения в каторжный труд.
      Трудишься этак весь день над стихами С изнеможением давним в кости, Но трудно в мажровом тупице и хаме, То есть в читателе, отклик найти.
      Вот мой читатель: глаза его мутны, Идиотизма печать на лице. Он подавляет зевок поминутно, Словно укушенный мухой це-це.
      Вот он, шатаясь, бредет по проспектам, Вновь умудрившись все деньги пропить. Кто ему нынче послужит объектом, Чтоб привязаться и в драку вступить?
      Вот, растопырив шершавые лапы, Он за старушкой по парку бежит, А чуть попозже "Фашисты! Сатрапы!" Он в отделении злобно визжит.
      Ну а когда, наградив оплеухой, Из отделения выпрут его, В нищий свой дом он плетется под мухой И не щадит на пути никого.
      Чем же такого проймешь остолопа7 Вот потому и приходится мне Увеселять его рифмою "жопа" И постоянно писать о говне.
      Чувствую сам я свое разложенье, Но у читателя денежки есть, Вот и печатаю всякую хрень я Ту, что читатель захочет прочесть.
      Вел он и раньше себя неприлично, Но, прочитав моих книжек стопу, Он мастурбировать станет публично, Калом при этом швыряя в толпу.