ЛЕОНИД ДОБЫЧИН
      Встречи с Лиз
      Содержание:
      Козлова
      Встречи с Лиз
      Ерыгин
      Савкина
      Лидия
      Сорокина
      Сиделка
      Лешка
      Конопатчикова
      КОЗЛОВА
      1
      Электричество горело в трех паникадилах. Сорок восемь советских служащих пели на клиросе. Приезжий проповедник предсказал, что скоро воскреснет бог и расточатся враги его.
      Козлова приложилась и, растирая на лбу масло, протолкалась к выходу. Через площадь еле продралась: пускали ракеты, толкались, что-то выкрикивали, жгли картонного бога-отца с головой в треугольнике, музыка играла "Интернационал".
      - Мерзавцы, - шептала Козлова, - гонители... - Снег скрипел под ногами. Примасленные полозьями места жирно блестели. Над школой Карла Либкнехта и Розы Люксембург стояла маленькая зеленоватая луна. Козлова вздохнула: здесь мосье Пуэнкарэ учил по-французски.
      Она пошла тише. В памяти встали приятные картины дружбы с мосье.
      Вот - чай. Мосье рассказывает о лурдской богородице. Авдотья отворяет дверь и подсматривает. Козлова показывает на нее глазами. - Приветливая женщина, - говорит мосье. Потом он берется за шляпу, Козлова встает, и они отражаются в зеркале: он, аккуратненький, седенький, раскланивается, она прямая, в длинном платье, пальцы левой руки в пальцах правой, тонкий нос немного наискось, на узких губах - старомодная улыбка. - Приходите, мосье...
      А вот - в кинематографе. Играют на скрипке. Мосье завтра едет. С тоненького деревца в зеленой кадке медленно падают листья. - Как грустно, мосье... - Девица в красной вязаной кофте отдергивает занавеску и впускает. По сторонам холста висят Ленин и Троцкий... Бьет посуду и ломает мебель комическая теща, красуются швейцарские озера и мелькают шесть частей роскошной драмы: Клотильда отравилась, Жанна выбросилась из окна, а Шарль медленно отплывает на пароходе "Республика", и ему начинает казаться, что все случившееся было только сном.
      - Так и вы, мосье, забудьте нас, как сон.
      - О, мадмуазель!
      Обратный путь полон излияний. В прекрасной Франции мосье будет думать о ней. Он будет следить за политикой.
      "Кого же и назвать Сивиллой нашего времени, если не мадам де-Тэб", напишет он, когда можно будет ждать чего-нибудь такого...
      2
      Вечера Козлова просиживала на лежанке - штопала белье или читала приложения к "Ниве". Вторник был женский день - ходили с Авдотьей в баню, орали дети, гремели тазы, толстобрюхие бабы с распущенными волосами, дымясь, хлестали себя вениками. В воскресенье брали по корзине и отправлялись на базар. - Гражданка, гражданочка, - высовываясь из будок, зазывали торговки, - барышня или дамочка!
      Иногда приходила Суслова, и долго пили чай: хозяйка - чинная, с любезной улыбкой, гостья - растрепанная, толстая, с локтями на столе и шумными вздохами. Говорили о тяжелой жизни и о старом времени. Авдотья слушала, стоя в дверях.
      - В Петербурге я кого-то видела, - рассказывала круглощекая Суслова, задумчиво уставившись на чашки (одна была с Зимним дворцом, другая - с адмиралтейством). - Не знаю, может быть, саму императрицу: иду мимо дворца, вдруг подъезжает карета, выскакивает дама и - порх в подъезд.
      - Может быть, экономка с покупками, - отвечала Козлова.
      Зима прошла. Первого мая Козлова выстирала две кофты и полдюжины платков: пусть выкусят. В открытые окна прилетали звуки оркестров.
      Из монастыря принесли икону святого Кукши. Ходили встречать. Возвращались взволнованные.
      - Мерзавцы, гонители...
      - Господи, когда избавимся?.. Мусью не пишет?
      Потом взошла луна, и души смягчились... В соборе трезвонили. В саду "Красный Октябрь" играли вальс. Встретили Демещенку, Гаращенку и Калегаеву, задумчивых, с черемуховыми ветками.
      Остановились над рекой и поглядели на лунную полосу и лодку с балалайкой:
      - Венеция, - прошептала Козлова.
      - "Венеция э Нaполи", - ответила Суслова и, помолчав, сказала тихо и мечтательно: - Когда горел кооператив, загорелись духи, и так хорошо пахло...
      Под утро около кровати кто-то кашлянул. Козлова повернулась и увидела святого Кукшу - в синей епитрахили, как на иконе. Он подал ей хартию, и она прочла, что там было написано:
      "Кого же и назвать Сивиллой нашего времени, если не мадам де-Тэб".
      Проснулась в волнении и пораньше вышла, чтобы перед канцелярией забежать в собор. Дверь была заперта. Козлова толкнула калитку и села подождать в саду.
      Столб с преображением и зеленым куполом стоял над кленами. Таяли рыхлые облака телесного цвета, и через них местами сквозило синее. Скрипнула дверь, епископ вышел из сторожки - простоволосый, с ведром помоев. Постоял, считая удары часов на каланче, и опрокинул свое ведро под столб с преображением.
      "Недолго мучиться", - радостно думала Козлова, смотря ему вслед.
      Обедала поспешно - хотела сходить к Сусловой, но, встав из-за стола, разомлела и едва добралась до кровати. Проснувшись, к Сусловой поленилась. Отправила Авдотью встречать корову и пошла на огород. Солнце садилось, и закат был простенький: одна полоска - красноватая и одна - зеленоватая.
      Козлова была любительница поливать. - Когда поливаешь, - говорила она, - душа отдыхает и погружается в сладостное состояние.
      Лила двенадцатую лейку, и луна блестела в быстро исчезавших лужицах. Загремел оркестр. Козлова бросилась к воротам.
      Чихнула от пыли. Дымные огни развевались на факелах. Отсвечивались в медных трубах. Керзон болтался на виселице. Свет пробегал по лицам маршировщиков.
      - Ать, два! Левой! Да здравствует коммунистическая партия! Ура!
      Разинув рот, маршировала Суслова.
      Из темноты прибежала Авдотья: - Англия воюет.
      Пред киотами зажгли лампадки и при двух лампах пили настоящий чай. Воняло керосином и копотью. С светлым лицом, Козлова достала из лекарственного шкафа баночку малины. - Пасха, - наслаждалась Авдотья. Ругали дурищу Суслову.
      3
      Сидели на сверхурочных. Кусались мухи. Гудел большой колокол, дребезжа, подпевали стекла.
      Демещенко согнулась над столом и выцарапывала: - Товарищ Ленин.
      Гаращенко и Калегаева, развалившись на стульях, грызли подсолнухи и глазели на новую.
      - Завтра - Иоанна-воина, - сказала новая, франтоватая старушка с красными щеками. - Когда вы с кем-нибудь поссоритесь, молитесь Иоанну-воину. Я всегда так делаю, и знаете - ее забрали и присудили на три года.
      "Хорошая женщина, - подумала Козлова, - религиозная... Сутыркина, кажется".
      Перенесла свои бумаги и чернильницу к Сутыркиной: - Вы где живете?
      Вышли вместе: Козлова - степенная, в синем газовом шарфе с расплывчатыми желтыми кругами, Сутыркина - вертлявая, в старой соломенной шляпе с перьями.
      У калиток ломались перед девицами кавалеры. Мальчишки горланили "Смело мы в бой пойдем". Оседала поднятая за день пыль. Торчали обломки деревьев, посаженных в "день леса". Тянуло дохлятиной.
      - Свое холщовое пальто, - говорила Сутыркина, - я получила от союза финкотруд. В девятнадцатом году я у них караулила сад. Жила в шалаше. Приходили знакомые, и, скажу, не хвастаясь, мы проводили вечера, полные поэзии.
      Козлова слушала с таким лицом, как будто у нее во рту была конфета: полные поэзии вечера!
      - Вы говорите, в девятнадцатом году, - сказала она любезным и приятным голосом. - Помните, все тогда ахали - того бы я съела, этого бы съела. А у меня была одна мечта: напиться хорошего кофе с куличиком.
      Они подружились. Часто пили друг у друга чай и, когда не было дождя, прохаживались за город. Разговаривали о начальстве, об обновлениях икон, вспоминали прежние моды.
      - Вы не были на губернской олимпиаде? - спрашивала иногда Сутыркина, почти совсем голые! Фу, какое неприличие. - И, улыбаясь, долго молчала и глядела вдаль.
      Раз или два встретили Суслову, и она останавливалась, и, обернувшись, смотрела на них, пока не исчезнут из вида...
      В зеркальных крестах горело солнце. Ярко желтелись клены. Рябины с красными кистями напомнили Козловой земляничные букетики. Она остановилась, наклонила набок голову и, держа левую руку в правой, картинно любовалась.
      Нагнала Сутыркина: - Недурная погода. С удовольствием бы съездила на выставку. Очень хорош, говорят, Ленин из цветов.
      Козлова поджала губы.
      - Знаете, - с достоинством сказала ей Сутыркина, - я всегда соображаюсь с веянием времени. Теперь такое веяние, чтобы ездить на выставку - пополнять свои сельскохозяйственные знания.
      Дождь стучал по стеклам. За окнами качались черные сучья. В канцелярии было темно. Демещенко, Гаращенко и Калегаева зевали и подолгу стояли у печки. Сутыркина читала газету.
      - Вот два интересных объявления.
      Все на нее взглянули, она встала и прокашлялась. Одно было от Харина к седьмому ноября у него огромный выбор хлебных и кондитерских изделий. Другое - от епископа: седьмого ноября во всех церквах будет торжественная служба и благодарственный молебен.
      - Понимаете, какое теперь веяние?
      4
      Козлова сидела на теплой лежанке и читала приложения к "Ниве". Авдотья мела пол. Пахло мышами от приложений и полынью от полынного веника.
      Александра Николаевна вышла за Петра Ивановича - стоя под венцом, они блистали красотой. А Алексей Егорыч приходил к ним каждый праздник и, сидя после сытного обеда в удобном кресле, от времени до времени испускал глубокий вздох.
      Козлова закрыла глаза и несколько минут наслаждалась этим приятным концом. Потом достала четыре булавки из деревянной коробочки с лиловыми фиалками и подколола юбку. Она сама нарисовала эти фиалки, когда была молоденькой...
      Надела валенки, вязаную шапку, кофту и пошла пройтись.
      Подскочила Суслова - красная, в большом платке, с петухом под мышкой.
      - Ну, как? - бормотала она. - Давно не встречались... Тяжело жить. Вот, купила петуха - на два раза. При такой-то семье... Мусью не пишет?
      Козлова взяла ее за руки. - Приходите в половине шестого.
      По дороге скакали светлоглазые галки. Низко висели тучи. Иногда пролетали снежинки.
      Посмеиваясь приятным мыслям, Козлова бродила по улицам. Зашла на кладбище с похожими на умывальники памятниками и, улыбаясь, поклонилась родительским могилам...
      Из ворот был виден монастырь святого Кукши - тоненькие церковки, пузатые башни. Вспомнились: красно-коричневый дворец, желтое адмиралтейство...
      Сегодня вечером чувствительная Суслова заглядится на чашки, притихнет, задумается и расскажет, как видела императрицу. Уютно, как в романе из "Приложений", будет шуметь самовар, от лампы будет домовито попахивать керосином. - Вы меня, кажется, встречали с этой женщиной, - скажет Козлова. - Настоящей дружбы у нас с ней не было.
      На столбах зажглось электричество - желтые пятнышки под серыми тучами. Два воза дров въехали в ворота школы Карла Либкнехта и Розы Люксембург... Здесь учил мосье Пуэнкарэ.
      1923
      ВСТРЕЧИ С ЛИЗ
      1
      Шевеля на ходу плечами, высоко подняв голову, с победоносной улыбкой на лиловом от пудры лице, Лиз Курицына свернула с улицы Германской Революции на улицу Третьего Интернационала.
      С каждым шагом поворачивая туловище то направо, то налево, она размахивала, как кадилом, плетеным веревочным мешком, в который был втиснут голубой таз с желтыми цветами.
      Кукин повернулся через левое плечо и молодцевато шел за ней до бани. Там она остановилась, повертелась, торжествующе взглянула направо и налево и вспорхнула на крыльцо.
      Дверь хлопнула. Торговки, сидя на котелках с горячими углями, предложили Кукину моченых яблок. Не взглянув на них, он, радостный, спустился на реку.
      "Пожалуй, - мечтал он, - уже разделась. Ах, черт возьми!"
      Ледяная корка на снегу блестела на вечернем солнце. Погоняя лошадей, мужики ехали с базара. Вереницами шли бабы с связками непроданных лаптей и перед прорубью ложились на брюхо и, свесив голову, сосали воду:
      - Животные, - злорадствовал Кукин.
      Когда он шел обратно через сад, луна была высоко, и под перепутанными ветвями яблонь лежали на снегу тоненькие тени.
      "Через три месяца здесь будет бело от осыпавшихся лепестков", - подумал Кукин, и ему представились захватывающие сцены между ним и Лиз, расположившимися на белых лепестках.
      Он посмеялся шуткам молодых людей, которые подзывали извозчиков и говорили "проезжай мимо", и в приятном настроении повернул в свой переулок.
      Клуб штрафного батальона был парадно освещен, внутри гремела музыка, на украшенной еловыми ветвями двери висело объявление: труппа батальона ставит две пьесы - "Теща в дом - все вверх дном" и антирелигиозную.
      Чайник был уже на самоваре. Мать сидела за Евангелием.
      - Я исповедовалась.
      Кукин сделал благочестивое лицо, и под тиканье часов "ле руа а Пари" стали пить чашку за чашкой - седенькая мать в ситцевом платье и ее сын в парусиновой рубахе с черным галстучком, долговязый, тощий, причесанный ежиком.
      2
      В канцелярию приковыляла хромоногая Рива
      Голубушкина и велела идти к Фишкиной - графить бумагу.
      - Читали газету? - спросила она, подняв брови: - Есть статья Фишкиной: " Не злоупотребляйте портретами вождей". - И, откинув голову, она выкатила груди.
      Было холодно. В открытое окно дул мокрый ветер. Рива усердно переписывала. Кукин, стоя, разлиновывал.
      Фишкина, приблизив темное лицо к его руке, смотрела, и ее черная прическа прикоснулась к его бесцветным волосам. Тогда она встряхнулась и отошла к окну.
      Стояла, вглядываясь в тучи, коротенькая, черная, прямая и презрительная. Потом негромко высморкалась и, повернувшись к комнате, сказала:
      - Товарищ Кукин.
      Приотворилась дверь, и кто-то заглянул. Она надела желтую телячью куртку и ушла.
      - Вы ей понравились, - выкатывая груди, поздравляла Рива и таинственно оглядывалась, - Старайтесь к ней подъехать: она вас будет продвигать. Жаль только, что нас с ней переводят. Но ничего, я вам буду устраивать встречи.
      - Возможно, - радовался Кукин. - В конце концов, я не против низших классов. Я готов сочувствовать. - И, ликуя, он насвистывал "Вставай, проклятьем".
      Красные и синие шары метались по ветру над бородатым разносчиком. На углах голосили калеки. От дома к дому ходила старуха в черной кофте:
      Подайте милостыньку, Христа ради,
      Что милость ваша
      Кормилица наша,
      Глухой больной старушке.
      У ворот с четырьмя повалившимися в разные стороны зелеными жестяными вазами Кукин положил руку на сердце: здесь живет и томится в компрессах Лиз. У нее нарывы на спине - в газете было напечатано ее письмо, озаглавленное "Наши бани".
      В библиотеке висели плакаты: "Туберкулез! Болезнь трудящихся!" - "Долой домашние! Очаги!"
      - Что-нибудь революционное, - попросил Кукин.
      Девица с желтыми кудряшками заскакала по лесенкам.
      - Сейчас нет. Возьмите из другого. "Мерседес де-Кастилья", сочинения Писемского...
      Ах, черт возьми! а он уже видел себя с теми книжками - встречается Фишкина: - Что это у вас? Да? - значит, вы сочувствуете!
      Мать сидела на диване с гостьей - Золотухиной, поджарой, в гипюровом воротнике, заколотом серебряной розой.
      - Не слышно, скоро переменится режим? - томно спросила Золотухина, протягивая руку.
      - Перемены не предвидится, - строго ответил Кукин. - И знаете, многие были против, а теперь, наоборот, сочувствуют.
      Покончив с учтивостями, старухи продолжали свой разговор.
      - Где хороша весна, - вздохнула Золотухина, - так это в Петербурге; снег еще не стаял, а на тротуарах уже продают цветы. Я одевалась у де-Ноткиной. "Моды де-Ноткиной"... Ну, а вы, молодой человек: вспоминаете столицу? Студенческие годы? Самое ведь это хорошее время, веселое...
      Она зажмурилась и покрутила головой.
      - Еще бы, - сказал Кукин. - Культурная жизнь... - И ему приятно взгрустнулось, он замечтался над супом: - Играет музыкальный шкаф, студенты задумались и заедают пиво моченым горохом с солью... О, Петербург!
      3
      - Идемте, идемте, - звала Золотухина. - Долой Румынию.
      Кукина отнекивалась, показывала свои дырявые подметки...
      Ходили долго. Развевались флаги и, опадая, задевали по носу.
      Эх, вы, буржуи,
      Эх, вы, нахалы.
      Луна белелась расплывчатым пятнышком. В четырехугольные просветы колоколен сквозило небо. Шевелились верхушки деревьев с набухшими почками.
      - Вот, все развалится, - вздыхала Кукина, качая головой на покосившиеся и подпертые бревнами домишки, - где тогда жить?
      Фишкина презрительно посматривала направо и налево: - Фу, сколько обывательщины!
      Ковыляя впереди, оглядывалась на Кукина и кивала Рива и, пожимая плечами, отворачивалась: он ее не видел. Перед ним, размахивая под музыку руками, маршировала и вертела поясницей Лиз. Когда переставали трубы, Кукин слышал, как она щебетала со своей соседкой:
      - В губсоюз принимают исключительно по протекции...
      В канцелярию пришел мальчишка:
      "Не теряйте времени, - прислала Рива записку и билет в сад Карла Маркса и Фридриха Энгельса. - Подъезжайте к Фишкиной. Она вас продвинет. Вы не читали "Сад пыток"? - чудная вещь".
      - Лиз, - сказал Кукин, - я вам буду верен...
      - Плохи стали мои ноги, - жаловалась мать. - Сделала студень и оладьи, хотела отнести владыке, но, право, не могу. Попрошу бабку Александриху, а ты будь любезен, Жорж, присмотри за ней издали.
      - Сейчас, - сказал Кукин и, дочитав "Бланманже", закрыл переложенную тесемками и засушенными цветками книгу.
      - Ах, - вздохнул он, - не вернется прежнее.
      Штрафные, ползая на корточках, выводили мелкими кирпичиками на насыпанной вдоль батальона песочной полоске: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь".
      Лиз лиловая, с лиловым зонтиком, с желтой лентой в выкрашенных перекисью водорода волосах, смотрела.
      Кукин остановился и обдергивал рубашку. Лиз засмеялась, покачнулась, сорвалась с места и отправилась.
      За ней бы! - но нельзя было оставить без присмотра Александриху.
      Возвращались вместе - Александриха в холщовом жилете и полосатом фартуке и унылый Кукин в парусиновой рубашке с черным галстучком - и белесым отражением мелькали в черных окошках.
      - Утром дух бывает очень вольный, - рассказывала Александриха... Бегали мальчишки и девчонки. Хозяйки выходили встречать коров. В лоске скамеек отсвечивалась краснота заката.
      Запахло пудрой: на крыльце у святого Евпла толпилась свадьба - какое предзнаменование!
      4
      В воде расплывчато, как пейзаж на диванной подушке, зеленелась гора с церквами.
      Солнце жарило подставленные ему спины и животы.
      - Трудящиеся всех стран,- мечтательно говорил Кукину кассир со станции,- ждут своего освобождения. Посмотрите, пожалуйста, достаточно покраснело у меня между лопатками?
      Шурка Гусев, мокрый, запыхавшись, с блестящими глазами прибежал по берегу и схватил штаны:
      - Девка утонула!
      Толпились мужики, оставив на дороге свои возы с дровами, бабы в армяках и розовых юбках - с ворохами лаптей за спиной, купальщицы - застегивали пуговицы.
      - Вот ее одежда,- таинственно показывала мать Ривы Голубушкиной, кругленькая, в гладком черном парике с пробором.- Знаете ее обыкновение: повертеть хвостом перед мужчинами. Заплыла за поворот, чтобы мужчины видели.
      "Почему вы к ней не подъезжаете? - писала Рива.- Я опять пришлю билет. Будьте обязательно. Есть вокальный номер:
      Деньги у кого,
      Сад наш посещает,
      А без денег кто
      В щелки подглядает.
      После него сейчас же подойдите: - Что за обывательщина! Я удивляюсь; никакого марксистского подхода!"
      Пыльный луч пролезал между ставнями. Ели кисель и, потные, отмахиваясь, ругали мух. Тихо прилетел звук маленького колокола, звук большого - у святого Евпла зазвонили к похоронам.
      Бросились к окнам, посрывали на пол цветочные горшки, убрали ставни.
      - Курицыну,- объявила Золотухина, по пояс высунувшись наружу.
      Кукина перекрестилась и схватилась за нос: - Фу!
      - Чего же вы хотите в этакое пекло,- заступилась Золотухина.- А мне ее душевно жаль.
      - Конечно,- сказал Кукин,- девушка с образованием...
      После чаю вышли на крыльцо. Штрафные пели "Интернационал".
      Блеснула на гипюровом воротнике серебряная роза.
      - В ротах,- встрепенулась Золотухина,- в этот час солдаты поют "Отче наш" и "Боже, царя". А перед казармой - клумбочки, анютины глазки... Я люблю эту церковь,- показала она на желтого Евпла с белыми столбиками,- она напоминает петербургские.
      Все повернули головы. По улице, презрительно поглядывая, черненькая, крепенькая, в короткой чесунчовой юбке и голубой кофте с белыми полосками, шла Фишкина.
      - Интересная особа,- сказала Кукина.
      Жорж поправил свой галстучек.
      1924
      ЕРЫГИН
      1
      Ерыгин, лежа на боку, сгибал и вытягивал ногу. Ее волоса чертили песок.
      Затрещал барабан. Пионеры с пятью флагами возвращались из леса. Ерыгин поленился снова идти в воду и стер с себя песчинки ладонями.
      По лугу бегали мальчишки без курток и швыряли ногами мяч.
      "Физкультура,- подумал Ерыгин,- залог здоровья трудящихся".
      Базар был большой. Стояла вонища. Китайцы показывали фокусы. На будках висели метрические таблицы.
      - Подайте, граждане, кто сколько может, ежели возможность ваша будет.
      Ерыгин прошелся по рядам - не торгует ли кто-нибудь из безработных.
      Перед лимонадной будкой толпились: товарищ Генералов, мордастый, в новеньком синем костюме с четырьмя значками на лацкане, его жена Фаня Яковлевна и маленькая дочь Красная Пресня. Наслаждались погодой и пили лимонад. Ерыгин поклонился.
      По заросшей ромашками улице медленно брели епископ в парусиновом халате и бархатной шапочке и Кукуиха с парчовой кофтой на руке:
      - Клеопатра - русское имя?
      - Да.
      - А Виктория?
      Пообедав, Ерыгин свернул махорочную папиросу и уселся за газету. Видный германский промышленник г. Вурст изумлен состоянием наших музеев.- Вот вам и варвары!
      В дверях остановилась мать.- Так как же на бухгалтерские? - Ее бумазейное платье с боков было до полу, а спереди, приподнятое животом,короче.- Бухгалтера прекрасно зарабатывают.
      Ерыгин подпоясался, взял ведра. На него смотрела из окна Любовь Ивановна. В кисейной кофте, она одной рукой ощупывала закрученный над лбом волосяной окоп, другою с грацией вертела пион.
      Против колодца, прищурившись, глядела крохотными глазками белогрудая кассирша Коровина в голубом капоте.
      - Я извиняюсь,- сказала она.- Не знаете, откуда эта музыка?
      - Возвращаются со смычки с Красной Армией,- ответил Ерыгин и пошел улыбаясь: вот, если бы поставить ведра, а самому - шасть к ней в окно.
      Вечером Любовь Ивановна играла на рояле. Наигравшись, стала у окошка, смотрела в темноту, вздыхала и потрагивала голову - не развился ли окоп.
      На комодике поблескивали вазы; розовый рог изобилия в золотой руке, голубой - в серебряной. Мать штопала. Ерыгин переписывал:
      Белые бандиты заперли начдива Виноградова в сарай. Настя Голубцова, не теряя времени, сбегала за Красной Армией. Бандитов расстреляли. Начдив уехал, а Настя выкинула из избы иконы и записалась в РКП(б).
      2
      Стояли с флагами перед станцией. Солнце грело. Иностранцы вылезли из поезда и говорили речи. Мадмазель Вунш, в истасканном белом фетре набекрень, слабеньким голоском переводила.
      Они проезжали через разные страны и нигде не видели такой свободы.Ура! - играла музыка, торжествовали и, гордясь отечеством, смотрели друг на друга.
      - Сoвьет репёблик!
      - Реакшьон фашишт!
      Возбужденные, вернулись. Разошлись по канцеляриям. Товарищ Генералов сел в кабинет с кушеткой и Двенадцатью Произведениями Мировой Живописи, Ерыгин - за решетку.
      Захаров и Вахрамеев подскочили расспрашивать. Здоровенные, коротконогие, в полосатых нитяных фуфайках. Они, черт побери, проспали.
      Впустили безработных...
      Небо побледнело. Загремела музыка- Любовь Ивановна зажгла лампу, подвила окоп и приколола к кофте резеду.
      Ерыгин взял с комода зеркальце, поднес к окну и посмотрелся: белая рубашка с открытым воротом была к лицу.
      Девицы выходили из калиток и спешили со своими кавалерами: торопились в сквер - в пользу наводнения.
      - Под руководством коммунистической партии поможем трудящимся красного Ленинграда!
      Ленинград! Ревет сирена, завоняло дымом, с парохода спускаются пузатые промышленники и идут в музей. Их обгоняют дюжие матросы - бегут на митинги. В окно каюты выглянула дама в голубом...
      - Да здравствуют вожди ленинградского пролетариата! - Взревели трубы, полетели в черноту ракеты, загорелись бенгальские огни.
      Осветилась круглоплечая Коровина, ухмыляющаяся, набеленная, с свиными глазками, и с ней - кассир Едрёнкин.
      Из дворов несло кислятиной. За лугами, где станция, толпились огни и разбредались. Без грохота обогнала телега, блестя шипами.
      Ерыгин отворил калитку. Над сараями плыла луна, наполовину светлая, наполовину черная, как пароходное окно, полузадернутое черной занавеской.
      - Ты? - удивилась мать.- Скоро!
      3
      "Настя" будет напечатана. Пишите"...
      У крыльца Любовь Ивановны соскочил верховой. Кинулись к окнам. Она, сияющая, выбежала. Лошадь привязывали к палисаднику. Ерыгин приятно задумался. Вспомнил строку из баллады.- Кинематограф,- посмеялась мать и засучила рукава - мыть тарелки.
      Золотой шарик на зеленом куполе клуба "Октябрь" блестел. Низ штанов облепили колючие травяные семена. Милиционер с зелеными и красными петлицами стоял у парикмахерской. Ему в глаза томно смотрела восковая дама.
      Придерживая рукой под брюхом, на мост прискакали косматый Захаров и гладкий, как паленый поросенок, Вахрамеев. Ерыгин пощупал их мускулы. Закурили махорку.
      - Мы поступили на бухгалтерские.
      - Нет,- сказал Ерыгин,- у меня в голове другое.
      Он пошел. Они взобрались на перила и спрыгнули.
      Мадмазель Вунш, скрючившись, сидела под ракитами. В шляпе набекрень, она была похожа на разбойника. Ерыгин сделал подкозырек. Мадмазель Вунш не видела: уставившись подслеповатыми глазами на светлый запад, она мечтала.
      За лугами проходили поезда и сыпали искрами. Стемнело. Сделалось мокро. Ерыгин измучился: ничего из жизни Красной Армии или ответственных работников не приходило в голову.
      Шагает рота, красная, с узелками и вениками, хочет квасу...
      Расскандалился безработный, лезет к товарищу Генералову. А у него на кушетке Фаня Яковлевна с Красной Пресней - принесли котлету.- Товарищ, прошу оставить этот кабинет...
      А постороннее, чего не нужно, вертелось:
      Мадмазель Вунш, еще молоденькая, слабеньким голоском диктует: "Немцы звери".- На столе клеенка "Трехсотлетие": толстенькие императорши, в медалях, с голыми плечами и с улыбками...- До свиданья.- Бродит лошадь. Бородатые солдаты молча плетутся на войну. У дороги стоит барыня - сует солдатам мармелад. Последние три штучки отдает Ерыгину...
      На каланче прозвонили одиннадцать. Из-за крыш вылезла луна - красная, тусклая, кривая. Ерыгин стучался домой мрачный. Любовь Ивановна в ночной кофте, с бумажками в волосах, высунулась из окна и смотрела: к кому?
      4
      Перед столовой "Нарпит" воняло капустой, и, поглядывая поверх очков, прохаживался около своего ящика панорамщик. Здесь Ерыгин замедлял шаги и, повернув голову, смотрел в окно. Видны были тарелки с хлебом и горчичницы. В глубине клевала носом плечистая кассирша.- Бельгийский город Льеж посмотрите? - подкрадывался панорамщик. Ерыгин встряхивался и бежал на бухгалтерские.
      Будет много получать, придет пить пиво...
      Глина раскисла. У Фани Яковлевны засосало калошу. Безработные не приходили. Ерыгин с Захаровым и Вахрамеевым сдвигали табуретки и болтали. Сблизив головы, смотрели, как Захаров рисует Германию под пятой плана Дауэса: дождь, плавают утки, рабочие с бритыми головами таскают камни, надсмотрщики щелкают коровьими кнутами, из-под зонтика выглядывают социал-предатели, потирают руки и хихикают.
      К праздникам подмерзло. Выпал снег. Седьмого и восьмого веселились. Выбралась и мать в клуб "Октябрь". Возвращаясь, плевалась.
      Висели тучи. С канцелярии убирали транспаранты и гирлянды из крашеных бумажек: - Империалистические хищники, терзающие Китай! Прочь грязно-кровавые руки от великого угнетенного народа.
      За рекой было бело - с черными кустиками. Сзади звонили. Навстречу мужики гнали коров. По брошенным вместо мостика конским костям Ерыгин перешел через ручей.
      Тащились с сеном. Тоненькие стебельки свисали и чертили снег... Что-то припомнилось. Барабанный треск, песок, тонко исчерченный... По зеленой улице с серыми тропинками разгуливают архиерей и нэпманша - затевают контрреволюцию. Интеллигентка Гадова играет на рояле. Товарищ Ленинградов, ответственный работник, влюбляется. Ездит к Гадовой на вороном коне, слушает трели и пьет чай. Зовет ее в РКП(б), она - ни да, ни нет. В чем дело? Вот Гадова выходит кормить кур. Товарищ Ленинградов заглядывает в ящики и открывает заговор. Мужественно преодолевает он свою любовь. Губернская курортная комиссия посылает его в Крым. Суд приговаривает заговорщиков к высшей мере наказания и ходатайствует о ее замене строгой изоляцией: Советская власть не мстит.
      1924
      САВКИНА
      1
      Савкина, потряхивая круглыми щеками, взглядывала на исписанную красными чернилами бумагу и тыкала пальцем в буквы машинки.
      Дунуло воздухом.- Двери! Двери! - закричали конторщики. Вошел кавалер щупленький, кудрявый, беленький...
      Солнце грело затылок. Гремели телеги. Гуляли чванные богачки Фрумкина и Фрадкина. Морковникова, затененная бутылками, смотрела из киоска.
      Блестя трубами, играли похоронный марш. Несли венки из сосновых ветвей и черные флаги. На дорогах с занавесками везли в красном гробу Олимпию Кукель.
      Савкина пригладила ладонями бока и, пристроившись к рядам, промаршировала несколько кварталов.
      Повздыхала. Как недавно сидели за сараями. День кончался. Толклись мошки.- Все так прилично одеты,- уверяла Олимпия и таращила глаза.- У некоторых приколоты розы... Ах, родина, родина!..