Л.Добычин
      Город Эн
      Александру Павловичу Дроздову
      1
      Дождь моросил. Подолы у маман и Александры Львовны Лей были приподняты и в нескольких местах прикреплены к резинкам с пряжками, пришитым к резиновому поясу. Эти резинки назывались "паж". Блестели мокрые булыжники на мостовой и кирпичи на тротуарах. Капли падали с зонтов. На вывесках коричневые голые индейцы с перьями на голове курили. - Не оглядывайся, говорила мне маман.
      Тюремный замок, четырехэтажный, с башнями, был виден впереди. Там был престольный праздник богородицы скорбящих, и мы шли туда к обедне. Александра Львовна Лей морализировала, и маман, растроганная, соглашалась с ней.
      - Нет, в самом деле, - говорили они, - трудно найти место, где бы этот праздник был так кстати, как в тюрьме.
      Сморкаясь, нас обогнала внушительная дама в меховом воротнике и, поднеся к глазам пенсне, благожелательно взглянула на нас. Ее смуглое лицо было похоже на картинку "Чичикова". В воротах все остановились, чтобы расстегнуть "пажи", и дама-Чичиков еще раз посмотрела на нас. У нее в ушах висели серьги из коричневого камня с искорками. - Симпатичная, - сказала про нее маман.
      Мы вошли в церковь и столпились у свечного ящика. - На проскомидию, отсчитывая мелочь, бормотали дамы. Отец Федор в золотом костюме с синими букетиками, кланяясь, кадил навстречу нам. Я был польщен, что он так мило встретил нас. За замком шла железная дорога, и гудки слышны были. В иконостасе я приметил богородицу. Она была не тощая и черная, а кругленькая, и ее платок красиво раздувался позади нее. Она понравилась мне. С хор на нас смотрели арестанты. - Стой как следует, - велела мне маман.
      Раздался топот, и, крестясь, явились ученицы. Учительница выстроила их. Она перекрестилась и, оправив сзади юбку, оглянулась на нее. Потом прищурилась, взглянула на нашу сторону и поклонилась. - Мадмазель Горшкова, - пояснила Александра Львовна, покивав ей. Дама-Чичиков от времени до времени бросала на нас взгляды.
      Вдруг тюремный сторож вынес аналой и кашлянул. Все встали ближе. Отец Федор вышел, чистя нос платком. Он приосанился и сказал проповедь на тему о скорбях.
      - Не надо избегать их, - говорил он. - Бог нас посещает в них. Один святой не имел скорбей и горько плакал: "Бог забыл меня", - печалился он.
      - Ах, как это верно, - удивлялись дамы, выйдя за ворота и опять принявшись за "пажи". Дождь капал понемногу. Мадмазель Горшкова поравнялась с нами. Александра Львовна Лей представила ее нам. Ученицы окружили нас и, отгоняемые мадмазель Горшковой, отбегали и опять подскакивали. Я негодовал на них.
      Так мы стояли несколько минут. Посвистывали паровозы. Отец Федор взобрался на дрожки и, толкнув возницу в спину, укатил. Мы разговаривали. Александра Львовна Лей жестикулировала и бубнила басом. - Верно, верно, соглашалась с ней маман и поколыхивала шляпой. Мадмазель Горшкова куталась в боа из перьев, подымала брови и прищуривалась. Ее взгляд остановился на мне, и какое-то соображение мелькнуло на ее лице. Я был обеспокоен. Дама-Чичиков тем временем дошла до поворота, оглянулась и исчезла за углом.
      Простившись с мадмазель Горшковой, мы поговорили про нее. Воспитанная, - похвалили ее мы и замолчали, выйдя на большую улицу. Колеса грохотали. Лавочники, стоя на порогах, зазывали внутрь. - Завернем сюда, сказала вдруг маман, и мы вошли с ней в книжный магазин Л. Кусман. Там был полумрак, приятно пахло переплетами и глобусами. Томная Л. Кусман блеклыми глазами грустно оглядела нас. - Я редко вижу вас, - сказала она нежно. Дайте мне "Священную историю", - попросила у нее маман. Все повернулись и взглянули на меня.
      Л. Кусман показала на меня глазами, сунула в "Священную историю" картинку и, проворно завернув покупку, подала ее. - Рубль десять, - объявила она цену и потом сказала: - Для вас - рубль.
      Картинка оказалась - "ангел". Весь покрытый лаком, он вдобавок был местами выпуклый. Маман наклеила его в столовой на обои. - Пусть следит, чтобы ты ел как следует, - сказала она. Сидя за едой, я всегда видел его. Миленький, - с любовью думал я.
      2
      Отец ушел в присутствие, где принимают новобранцев. Неодетая маман присматривала за уборкой. Я взял книгу и читал, как Чичиков приехал в город Эн и всем понравился. Как заложили бричку и отправились к помещикам, и что там ели. Как Манилов полюбил его и, стоя на крыльце, мечтал, что государь узнает об их дружбе и пожалует их генералами.
      - Чем увлекаетесь? - спросила у меня маман. Она всегда так говорила вместо "что читаете?". - Зови Цецилию, - сказала она, - и иди гулять. Цецилия, - закричал я, и она примчалась, низенькая. Доставая фартук, она слазила в свой сундучок, который назывался "скрынка". Проиграла музыка в замке и показался Лев XIII. Он был наклеен изнутри на крышку.
      День был солнечный, и улица сияла. Шоколадная овца, которая стояла на окне у булочника, лоснилась. Телеги грохотали. Разговаривая, мы должны были кричать, чтобы понять друг друга. Мы полюбовались дамой на окне салона для бритья и осмотрели религиозные предметы на окне Петра к-ца Митрофанова. Марш грянул. Приближалась рота, и оркестр играл, блистая. Капельмейстер Шмидт величественно взмахивал рукой в перчатке. Мадам Штраус в красном платье выбежала из колбасной и, блаженно улыбаясь, без конца кивала ему. Кутаясь в платок, Л. Кусман приоткрыла свою дверь.
      Послышалось пронзительное пение, и показались похороны. Человек в рубахе с кружевом нес крест, ксендз выступал, надувшись. - Там, - произнесла Цецилия набожно и посмотрела кверху, - няньки и кухарки будут царствовать, а господа будут служить им. - Я не верил этому.
      - Вот, кажется, хороший переулочек, - сказала мне Цецилия. Мы свернули, и костел стал виден. С красной крышей, он белелся за ветвями. У его забора, полукругом отступавшего от улицы, сидели нищие. Цецилия воспользовалась случаем, и мы зашли туда. Там было уже пусто, но еще воняло богомольцами. Две каменные женщины стояли возле входа, и одна из них была похожа на Л. Кусман и драпировалась, как она. Мы помолились им и побродили, присмирев. Шаги звучали гулко. - Наша вера правильная, - хвасталась Цецилия, когда мы вышли. Я не соглашался с ней.
      Через дорогу я увидел черненького мальчика в окне и подтолкнул Цецилию. Мы остановились и глядели на него. Вдруг он скосил глаза, засунул пальцы в углы рта и, оттянув их книзу, высунул язык. Я вскрикнул в ужасе. Цецилия закрыла мне лицо ладонью. - Плюнь, - велела она мне и закрестилась: - Езус, Марья. - Мы бежали.
      - "Страшный мальчик", - озаглавил это происшествие отец. Маман с досадой посмотрела на него. Она любила, чтобы относились ко всему серьезно.
      Александра Львовна Лей уже три дня не приходила к нам, и за обедом мы поговорили о ней. Мы решили, что она "на практике". Мне прибавляли киселя два раза, чтобы мои силы, пошатнувшиеся от испуга, поскорей восстановились. На стене передо мной был ангел от Л. Кусман. С пальмовою веткой он стоял на облаке. Звезда горела у него над головой.
      Явился Пшиборовский, фельдшер. С волосами дыбом и широкими усами, он напоминал картинку "Ницше". Поднявшись, отец велел ему почистить инструменты и пошел из комнаты. - В объятия Морфея, - пояснил с почтительностью Пшиборовский, поклонившись ему вслед. - Располагайтесь здесь, распорядилась, оставаясь за столом, маман. - Не стоит зажигать вторую лампу. - Истинно, - ответил Пшиборовский.
      Заблестели разные щипцы и ножницы. - Сегодня, - говорил он, чистя, мне случилось быть в костеле. Проповедь была прекрасная. - И он рассказывал ее: как мы должны повиноваться, выполнять свои обязанности. - Это верно, согласилась снисходительно маман и призадумалась. - Ведь бог один, - сказала она, - только веры разные. - Вот именно, - расчувствовался Пшиборовский. Он сиял.
      Так рассуждающими нас застала Александра Львовна Лей. Мы были рады, разогрели для нее обед, расспрашивали, кто родился. В семь часов я был уложен и закрыл глаза. Тот страшный мальчик вдруг представился мне. Я вскочил. Вбежали дамы, взволновались и, пока я не уснул, сидели около меня и разговаривали тихо. - Нет, а Лейкин, - засыпая, слышал я. - Читали, как они в Париже заблудились, наняли извозчика и говорили ему адрес? - И они смеялись шепотом.
      3
      Снег лег на булыжники. Сделалось тихо. Цецилию мы выгнали. Она поносила нашу религию, и это стало известно маман.
      Замок скрынки сыграл свою музыку, папа Лев показался еще раз - в ермолке и пелерине. Растрогавшись, я решил распроститься с Цецилией дружески и поднести ей хлеб-соль. Я посолил кусок хлеба и протянул его ей, но она оттолкнула его.
      Факторка Каган прислала нам новую няньку. Она была из униаток, и это всем нравилось. - Есть даже медаль, - говорили нам гости, - в честь уничтожения унии. - Рождество наступило. Маман улыбалась и ходила довольная. - Вспоминается детство, - твердила она.
      Встречать Новый год ее звали к Белугиным. Завитая и необыкновенно причесанная, она прямо стояла у зеркала. Две свечи освещали ее. Встав на стул, я застегивал у нее на спине крючки платья. Отец был уже в сюртуке. Он обрызгивал нас духами из пульверизатора. - Как светло на душе, - подошла к нему и, беря его за руку, сказала маман. - Отчего это? Уж не двести ли тысяч мы выиграли?
      Раздеваемый нянькой, я думал о том, что нам делать с этим выигрышем. Мы могли бы купить себе бричку и покатить в город Эн. Там нас полюбили бы. Я подружился бы там с Фемистоклюсом и Алкидом Маниловыми.
      Утро было приятное. Приходили сторожа из присутствия, трубочисты и банщики и поздравляли нас. - Хорошо, хорошо, - говорили мы им и давали целковые. Почтальон принес ворох открыток и конвертов с визитными карточками: оркестры из ангелов играли на скрипках, мужчины во фраках и дамы со шлейфами чокались, над именами и отчествами наших знакомых отпечатаны были короны.
      Маман, улыбаясь, подсела ко мне. - Нынче ночью, - сказала она, - я познакомилась с дамой, у которой есть мальчик по имени Серж. Вы подружитесь. Завтра он будет у нас. - Она встала, посмотрела на градусник и послала нас с нянькой гулять.
      Пахло снегом. Вороны кричали. Лошаденки извозчиков бежали не торопясь. С крыш покапывало. - Вдруг это Серж, - говорили мы с нянькой о тех мальчиках, которые нравились нам. Толстый Штраус прокатил, в серой куртке и маленькой шляпе с зелененьким перышком. Он одной рукой правил, а другую держал у мадам Штраус на пояснице. В соборе звонили, и все направлялись в ту сторону - посмотреть на парад.
      Потолкавшись в толпе, мы нашли себе место. Солдаты притопывали. Полицейские на больших лошадях, наезжая, отодвигали народ. Колокола затрезвонили. Все встрепенулись. Нагнувшись, в дверях показались хоругви и выпрямились. Отслужили молебен. Парад начался. Кто-то щелкнул меня по затылку. В пальто с золочеными пуговицами, это был ученик. Он уже не смотрел на меня. Подняв голову, он следил за движением туч. Он напомнил мне нашего ангела (на обоях в столовой), и я умилился. - Голубчик, - подумал я.
      Мы возвращались военной походкой под звуки удалявшейся музыки. Отец, разъезжавший по разным местам с поздравлениями, встретился нам. Он посадил меня в сани и подвез меня. Нянька бежала за нами.
      Когда мы пришли, на диване в гостиной сидел визитер. Держась прямо, маман принимала его. Он вертел в руках пепельницу "Дрейфус читает журнал" и рассказывал, что в Петербурге появились каучуковые шины. - Идете, - сказал он, - и видите, как извозчичьи дрожки несутся бесшумно.
      Обедая, мы пожалели, что Александра Львовна не с нами. Мы послали за ней Пшиборовского, но она оказалась, бедняжка, на практике.
      Вечером прибыли гости, и мы рассказали им о резиновых шинах. - Успехи науки, - подивились они. Бородатые, как в "Священной истории", они сели за карты. Отец между ними казался молоденьким. -Пас, - объявляли они. Один из них был "выходящей", и маман занимала его. - Я вчера познакомилась, говорила она, - с инженершей Кармановой. Это очень приятная женщина. Недаром, собираясь к Белугиным, я полна была светлых предчувствий. Она завтра будет у нас. - И Серж тоже, - сказал я.
      Час их прихода настал наконец. Зазвенел колокольчик. Я выбежал. Лампа горела в передней. Маман восклицала уже. Перед ней улыбались, сморкаясь и освобождаясь от шуб, дама-Чичиков и "Страшный мальчик".
      4
      Ангел в столовой понравился им. Инженерша деловито осмотрела его сквозь пенсне и сказала, что он заграничный. Я рад был. Она благодушно поглядывала. На ней была кофта из синего бархата с блестками, брошь "собрание любви" и кушак с пряжкой "лира". - Вы ездите в крепость? - спросила она. - По субботам там бывают акафисты.
      Серж был в зеленом костюме. Он взял меня за руку и, отведя, показал, что застежка штанов у него помещается спереди.
      - Как у больших, - удивился я. - Мы поболтали с ним. - Серж, оглянувшись, спросил я его, - это ты один раз состроил мне страшную рожу? Он побожился, что нет. Я был тронут.
      Отец вышел к чаю, когда гости отбыли. Страшно довольная, маман напевала и с хитреньким видом посмеивалась. - Знаешь, - сказала она, - мы условились с ней перечесть вместе Лейкина.
      Я тоже был счастлив. Оставив их, я потихоньку убрался в гостиную. Там я притих возле печки и слышал, как сыплется хвоя. Фонарь освещал сквозь окно ветку елки. Серебряный дождик блестел на ней. - Серж, Серж, ах, Серж, повторял я.
      Потом мы с маман побывали у них. Целовались в передней. Инженерша представила нам свою дочь, гимназистку Софи Самоквасову. - Очень приятно, сказала Софи. Взяв друг друга за талию, дамы прошли в инженершину комнату, называвшуюся "будуар". Я пожал Сержу руку: - Мы с тобой - как Манилов и Чичиков. - Он не читал про них. Я рассказал ему, как они подружились и как им хотелось жить вместе и вдвоем заниматься науками. Серж открыл шкаф и достал свои книги. Мы стали рассматривать их. - Вот Дон-Кихот, - показал мне Серж, - он был дурак. - Перед чаем Софи Самоквасова потанцевала нам с шарфом. - Прекрасно, - рукоплеща, говорила маман. - Серж хороший? - спросила она, когда мы возвращались. - Да, он воспитанный мальчик, - ответил я ей.
      К Александре же Львовне, когда она к нам забежала, мы отнеслись теперь без интереса. Она обещала достать нам альбом с образцами сарпинок саратовской фабрики. Мы рассказали ей о нашей дружбе с Кармановыми.
      Через несколько дней мы увиделись с ними на водосвятии. Солнце уже пригревало немного. Мы жмурились, стоя на дамбе. Внизу шевелились хоругви. Пестрелись туалеты священников. Елки темнелись. Когда застреляли из пушек, Софи Самоквасова прибежала откуда-то и притащила с собой инженера Карманова. Ростом он был ниже дам. - Очень рад, - восклицал он, раскланиваясь. Он был в форменной шапке. На пуговицах у него были якори и топоры. Борода у него была всклочена и казалась нечесаной. - Водосвятие прошло очень мило, - сказал он и из-за пенсне подмигнул мне. Прощаясь, он пригласил меня на железнодорожную елку.
      Расставшись с ним, мы впятером прогулялись по дамбе по направлению к крепости. Виден был ее белый собор с двумя башнями. Узенькие, они издали походили на свечки. Говорят, это бывший костел, - рассказала Софи Самоквасова. Дамы, увлекшись беседой на религиозные темы, отстали. Я разговаривал с Сержем, хихикая. Мимо, с солдатом на козлах, промчалась какая-то барыня. Мы посмеялись, взглянув друг на друга, и Серж научил меня песенке:
      Мадам Фу-фу
      Голова в пуху.
      Одета по моде.
      А голова-то в комоде.
      Отец в этот день был в уезде. Маман за обедом молчала. Приятно задумавшись, она иногда улыбалась. - Дни стали заметно длиннее, - сказала она.
      Прикатил человек от Кармановых. Мы расспросили его. Оказалось, что его зовут Людвиг Чаплинский и что он служит в депо. Он отвез меня. Серж с инженером меня дожидались.
      На том же извозчике мы отправились в театр. Военный оркестр играл там под управлением капельмейстера Шмидта. На елке горели разноцветные лампочки. Инженер сообщил нам, что они - электрические. Нам поднесли по игрушечной лошади, и мы послали Чаплинского отнести их домой.
      Серж бывал уже здесь. Он все знал. Он подвел меня к сцене и разъяснил, что картина на занавесе называется "Шильонский замок". - Послушай, - сказал он мне вдруг, - это я тогда состроил тебе страшную рожу. Потом он поклялся, что это не он был.
      5
      Кармановы перебрались в дом Янека и заняли квартиру в десять комнат. Самая большая называлась "зал". На масленице в нем предполагалось дать спектакль с настоящим занавесом из театра. По субботам приходили ученицы и ученики и репетировали. Я и Серж однажды подсмотрели чуточку. Софи стояла на коленях перед Колей Либерманом и протягивала к нему руки. - Александр, говорила она трогательно, - о, прости меня.
      Белугиных перевели в Митаву. Уезжая, они передали нам свою квартиру в доме Янека. Теперь мы могли видеться с Кармановыми каждый день. Они прислали нам Чаплинского - помочь при переезде. К огорчению маман, отец не принял его. Пшиборовский, упаковывавший вещи, посочувствовал ей.
      Ангел, поднесенный мне Л. Кусман, не отклеивался, и пришлось его оставить. Очень жалко было. Я поцеловал его. К нам стали ходить гости, поздравлять нас с новосельем и дарить нам пироги и крендели. Маман явился ночью господин, который умер в этом доме. - Можете себе представить, говорила она. По совету Александры Львовны Лей мы пригласили отца Федора. Он отслужил молебен. Александра Львовна Лей и инженерша с Сержем присутствовали. Желтый столик был накрыт салфеткой. На него была поставлена икона и вода в салатнике. Попев, как в церкви, отец Федор обошел все комнаты и окропил их. Мы сопровождали его. Был предложен кофе.
      Каган, факторка, опять искала для нас няньку. Униатка нагрубила, и маман отправила ее. Взволнованная, она в тот вечер не читала с инженершей Лейкина, а разговаривала с ней о слугах. Забежала Александра Львовна Лей. Находка, - закричала она, что-то разворачивая. Мы увидели картинку: Иисус Христос в венке с шипами. - Замечательно, - одобрили мы. - Дело в том, сказала Александра Львовна, - что при выходе из дома она встретила портниху, панну Плепис. Каждый раз, когда она ее увидит, происходит что-нибудь хорошее. Тут мы поговорили о счастливых встречах.
      Масленица приближалась. Пробные блины пеклись уже. Мы с Сержем сочинили пьесу и пошли просить Софи быть зрительницей. У нее была ее приятельница Эльза Будрих. Они строили друг другу глазки и выделывали па.
      Пойдем, пойдем, ангел милый,
      напевали они тоненько,
      Польку танцевать со мной.
      Слышишь, слышишь звуки польки,
      Звуки польки неземной?
      Мы пригласили их. На сцене была бричка. Лошади бежали. Селифан хлестал их. Мы молчали. Нас ждала Маниловка и в ней - Алкид и Фемистоклюс, стоя на крыльце и взяв друг друга за руки.
      Внезапно инженерша появилась в комнате для зрителей. - Софи, - сказала она, подходя к девицам, - там Иван Фомич. Он сделал предложение. - Мне было жаль, что наше представление расстроилось. За окнами снег сыпался. Видна была труба торговой бани Сенченкова. Из нее шел дым.
      Иван Фомич служил инспектором реального училища. Мы стали посещать училищную церковь. Впереди ученики стояли скромно. На средине бородатые учителя в мундирах с университетскими значками и прическах ежиком крестились. Возвращаясь, дамы лестно отзывались о них и хвалили их за набожность. Серж полюбил играть в "училище", а инженерша стала сообщать училищные новости. Так мы узнали об ученике шестого класса Васе Стрижкине. Во время физики он закурил сигарку и с согласия родителей был высечен.
      Зима кончалась. Полицмейстер Ломов уже сделал свой последний выезд на санях и отдал приказание убрать снег. Опять загрохотали дрожки. Наши матери говели и водили нас с собой. На потолке в соборе было небо с облачками и со звездами. Мне нравилось рассматривать его.
      Раз как-то инженерша с Сержем завернула к нам. Она услышала об очень выгодных конфетах - "карамель Мерси", имеющихся в лавке Крюкова за дамбой. Мы отправились туда. Светило солнце. Из торговой бани выходили люди с красными физиономиями. Бабы с квасом останавливали их. Аптекарская лавка была тут же. Мыло и мочалки красовались в ней. Мы встретили ученика, который щелкнул меня по затылку на параде в Новый год. Он шел, посвистывая.
      Карамель "Мерси" понравилась нам. На ее бумажках были две руки, которые здоровались. Она была невелика, и в фунте ее было много. Пока Серж и дамы наблюдали за развешиваньем, крюковская дочь отозвала меня в сторонку и дала мне пряничную женщину.
      6
      Уже просохло. Уже дворник сгреб из-под деревьев прошлогодний лист и сжег. Уже Л. Кусман выставила у меня в окне пасхальные открытки.
      Раз после обеда я прогуливался по двору. Серж вышел. - Завтра мы поедем в крепость, - объявил он, - и вы с нами. - Оказалось, инженерша собралась туда молиться о покойном Самоквасове.
      - Бом, - начали звонить в соборе. Мы перекрестились. Пфердхен подошел с свистком к окну и свистнул. Его дети побежали к дому. - Киндер, - покричали мы им вслед, - тэй тринкен, - и потом задумались, прислушиваясь к звону. Мы поговорили о тех глупостях, которые рассказывают про больших. Мы сомневались, чтобы господа и барыни проделывали это. Завернул шарманщик, и веселенькая музыка закувыркалась в воздухе. Она расшевелила нас. - Пойдем к подвальным, - предложил мне Серж.
      Мы ощупью спустились и, ведя рукой по стенке, отыскали двери. У подвальных воняло нищими. У них на окнах в жестяных коробочках цвела герань. В углу с картинками, как в скрынке у Цецилии, улыбался, с узенькими плечиками, папа Лев. Подвальные проснулись и смотрели на нас с лавки. - Ваши дети не дают проходу, - как всегда, пожаловались мы. - Мы им покажем, - как всегда, сказали нам подвальные.
      Серж, инженерша и Софи зашли за нами утром. Мы послали Пшиборовского за дрожками. Он усадил нас и, любуясь нами, кланялся нам вслед.
      Денек был серенький. Колокола звонили. Приодевшиеся немки под руку с мужьями торопились в кирху, и у них под мышкой золоченые обрезы псалтырей поблескивали.
      Загремев, мы поскакали по булыжникам. Потом пролетка поднялась на дамбу и загрохотала тише. С высоты нам было видно, как из вытащенных во дворы матрацев выколачивали пыль. Река текла широко. - Пробуждается природа, говорила поэтически Софи, и дамы соглашались.
      Показалась крепость. Над ее деревьями кричали галки. По валам бродили лошади. Во рвах вода блестела. Над водой видны были окошечки с решетками. Мы всматривались в них - не выглянет ли кто-нибудь оттуда. На мостах колеса переставали громыхать. Внезапно становилось тихо, и копыта щелкали. Рассказы про резиновые шины вспоминались нам.
      Сойдя с извозчика, мы постояли среди площади и подивились красоте собора. Перед ним был скверик, огороженный цепями. Эти цепи прикреплялись к небольшим поставленным вверх дулом пушечкам и свешивались между ними.
      На скамейке я увидел новогоднего ученика (того, что меня щелкнул). Он сидел, поглаживая вербовую веточку с барашками. Софи хихикнула. - Вот Вася Стрижкин, - показала она. - Вася, - шепотом сказал я. Он взглянул на нас. Я зазевался и, отстав от дам, споткнулся и нашел пятак.
      На следующий день, играя на гитаре, к нам во двор явился Янкель, панорамщик. Тут я отдал свой пятак, и вместе с панорамой меня накрыли чем-то черным, словно я фотограф. - Ай, цвай, драй, - сказал снаружи Янкель. Я увидел все, о чем был так наслышан, - и "Изгнание из рая", и "Семейство Александра III". Вокруг стояли люди и завидовали мне.
      В субботу перед пасхой, когда куличи были уже в духовке и пеклись, маман закрылась со мной в спальне и, усевшись на кровать, читала мне Евангелие. "Любимый ученик" в особенности интересовал меня. Я представлял его себе в пальтишке с золотыми пуговицами, посвистывающим и с вербочкой в руке.
      Вечерний почтальон уже принес нам несколько открыток и визитных карточек. - "Пан христуе з мартвэх вста, - писал нам Пшиборовский,- алелюя, алелюя, алелюя".
      Я проснулся среди ночи, когда наши возвратились от заутрени. Мне разрешили встать. Торжественные, мы поели. Александра Львовна Лей участвовала.
      Утро было солнечное, с маленькими облачками, как на той открытке с зайчиком, которую нам неожиданно прислала мадмазель Горшкова. В окна прилетал трезвон. Гремя пролетками, подкатывали гости и, коля нас бородами, поздравляли нас. Маман сияла. - Закусите, - говорила она им. С руками за спиной, отец похаживал. - Пан христус з мартвэх вста, - довольный, напевал он. Отец Федор прикатил и, затянув молитву, окропил еду.
      После обеда к нам пришли Кондратьевы с детьми. Андрей был мне ровесник. У него был белый бант с зелеными горошинами и прическа дыбом, как у Ницше и у Пшиборовского. Мне захотелось подружиться с ним, но верность Сержу удержала меня.
      7
      Я видел Янека. Цвели каштаны. Солнце было низко. В розовое и лиловое были окрашены барашковые облачка. В цилиндре, низенький, с седой бородкой треугольником, он шел, распоряжаясь. Управляющий Канторек провожал его. Я рассказал маман об этой встрече, и она задумалась. - Я никогда не видела его, - сказала она, а отец пожал плечами. Он не любил людей, которые были богаче нас. Он и с Кармановым, хотя маман и приставала постоянно, не знакомился.
      Кондратьевы зашли проститься с нами и переселились в лагери. Они нас звали, и однажды утром мы, принарядясь, послали за извозчиком, уселись и отправились туда. Мы миновали баню, крюковскую лавку и галантерейную торговлю Тэкли Андрушкевич. У нее в окошечке висели свечи, привязанные за фитиль, и елочная ватная старушка с клюквой. Мостовая кончилась. Приятно стало. За плетнями огородники работали среди навоза. Жаворонки пели. Впереди был виден лес, воинственная музыка неслась оттуда. - Это лагери, - сказала нам маман.
      Барак Кондратьевых стоял у въезда. Золотой зеркальный шар блестел на столбике. Денщик Рахматулла стирал.
      Кондратьева, вскочив с качалки, побежала к нам. Мы похвалили садик и взошли с ней на верандочку. Там я увидел книгу с надписями на полях - "Как для кого!" - было написано химическим карандашом и смочено. - "Ого!" - "Так говорил, - прочла маман заглавие. - Заратустра", - Это муж читает и свои заметки делает,- сказала нам Кондратьева. Пришел Андрей и показал мне змея, на котором был наклеен Эдуард VII в шотландской юбочке.
      Мы отправились побродить и осмотрели лагери. Нам встретился отец Андрея. Длинный, с маленьким лицом и узким туловищем, он сидел на дрожках и драпировался в брошенную на одно плечо шинель. - К больному в город, крикнул он нам. Мы остановились, чтобы помахать ему. - Когда дерут солдат, то он присутствует, - сказал Андрей. Оркестр, приближаясь, играл марши. Не держась за руль, кадеты проносились на велосипедах. Разъездные кухни дребезжали и распространяли запах щей.
      Вдруг набежала тучка, брызнул дождь и застучал по лопухам. Мы переждали под грибом для часового. Я прочел афишу на столбе гриба: разнохарактерный дивертисмент, оркестр, водевиль "Денщик подвел". Я рассказал Андрею, как один раз был в театре, как на елке, разноцветное, горело электричество и как на занавесе был изображен шильонский замок. Рассказал про дружбу с Сержем, про Манилова и Чичикова и про то, как до сих пор не знаю, кто был "Страшный мальчик" - Серж или не Серж.
      - И не узнаешь никогда, - сказал Андрей. - Да, согласился я с ним, да! - Так разговаривая, мы спустились на берег. Река была коричневая. Плот, скрипя веслом, плыл. За рекой распаханные невысокие холмы тянулись. Коля Либерман купался. Он стоял, суровый, подставляя себя солнцу, и я вспомнил, как Софи, коленопреклоненная, взирала на него. - О, Александр, - восклицала она, каясь и ломая руки, - о, прости меня. - Какой он толстомясый и какой косматый с головы до ног, она не видела. - Да, да, - ответил мне Андрей на это, - да! - Глубокомысленные, мы молчали. Марши раздавались сзади. Рыбы всплескивались иногда. С вальком и ворохом белья, как прачка, на мостки пришел Рахматулла.
      Мне предстояло разлучиться с Сержем. С инженершей и с Софи он уезжал на лето в Самоквасово.
      День их отъезда наступил. Я и маман явились на вокзал с конфетами. Иван Фомич, Чаплинский, инженер и Эльза Будрих провожали. Окруженную узлами, в стороне от путешественников мы увидели портниху панну Плепис. Она ехала с Кармановыми, чтобы шить приданое. Она стояла .в красной шляпе, низенькая, и поглядывала. Инженер распорядился, чтобы нам открыли "императорские комнаты". - Здесь очень мило, - похвалил он, сев на золоченый стул. Нам принесли шампанское, и инженерша омрачилась. - Это уже лишнее, - сказала она. Все-таки мы выпили и крикнули "ура". Софи была довольна. - Как в романе, - облизнувшись и посоловев, сравнила она. Она окончила гимназию и уже оделась дамой. В юбке до земли, в корсете, в шляпе с перьями и в рукавах шарами, она стала неуклюжей и внушительною.
      Возвращались мы расслабленные. - Все-таки, - откинувшись на спинку дрог и нежно улыбаясь, говорила мне маман, -она подскуповата. -Я дремал. Я думал о портнихе, панне Плепис, и о счастье, которое приносят Александре Львовне встречи с ней. Я вспомнил свои встречи с Васей, пятак, который нашел в крепости, и пряник, который мне подарила крюковская дочь.
      8
      Лето мы провели в деревне на курляндском берегу. Из окон нам была видна река с паромом и местечко за рекой. Костел стоял на горке. В стороне высовывался из-за зелени флагшток без флага. Это был "палац".
      К нам приезжала иногда, оставив у себя на двери адрес заместительницы, Александра Львовна Лей. Парадная, в костюме из саратовской сарпинки, в шляпе "амазонка" и в браслете "цепь" с брелоками, она дышала шумно. - Чтобы легкие проветривались лучше, - поясняла она нам. Маман рассказывала ей, как граф застал в своем лесу двух баб, зашедших за грибами, и избил их, а она негодовала.
      Я один раз видел его. С нянькой я отправился в местечко за баранками. К парому подплывали и хватались за канат купальщики. Поблескивая лаком, экипаж четвериком спустился к берегу. На кучере была двухъярусная пелерина и серебряные пуговицы. Граф курил. - Они католики, - сказала нянька и, взволнованная, поспешила завернуть в костел. Я тоже был растроган.
      Сенокос уже прошел. Аптекаршу фон-Бонин посетила мадам Штраус, и, пока она гостила, капельмейстер Шмидт частенько наезжал. Летело время. Ужинать садились уже с лампой. Наконец явился Пшиборовский, и мы стали упаковываться.
      Подкатил извозчик и сказал "бонжур". Он сообщил, что седоки - военные учили его этому. Мы тронулись. Хозяева стояли и смотрели вслед. Приятно и печально было. Колокольчик звякал. - До свиданья, крест на повороте, говорили мы, - прощайте, аист.