III.

После смерти Вилларда в лагере началась нормальная жизнь. Мы копали землю и равняли её катками. Мы разгрузили два автопоезда с цементом и стали заливать площадку. Полковник, майор, капитан и все остальные были весёлыми и радостными. Нам обещали отпуск домой, когда окончатся работы. Мы работали, как черти. Но когда мы начали устанавливать металлическую арматуру, упал в обморок рядовой Седерс. Через пять минут то же случилось и с долговязым Диком. Новый врач установил у них лучевую болезнь. Все начиналось сначала.

Мы снова прочесали всю территорию.

— Нас облучают с неба, — сказал кто-то. — С высотных самолётов при помощи специальных прожекторов.

Мы с ужасом задрали головы, всматриваясь в ослепительно голубое безоблачное небо. Неужели смерть оттуда? Мы бросились в лес и прижались к деревьям, как будто бы это могло нас спасти от облучения. Всякая работа на территории прекратилась. К офицерам была направлена делегация с требованием увезти нас с этого дьявольского места. Делегация вернулась в панике.

— Заболел полковник Брейди.

Это переполнило чашу. Мы помчались к офицерской палатке и, забыв о дисциплине, ворвались внутрь. Полковник, бледный и трясущийся, бормотал:

— Диверсия… Страшная диверсия… Передайте в центр… Диверсия… Срочно комиссию для расследования… Диверсия…

Радист передал новую шифровку. Вечером появился вертолёт. Он не приземлился, как обычно, а сбросил на землю пакет.

— Боится. Ага, проклятый, боится, — кричали мы и грозили в небо кулаками.

— Нас здесь оставили одних погибать от невидимых лучей.

Капитан Хукс распечатал пакет.

— Нам сообщают, что скоро вышлют специальную комиссию для расследования всей истории. А пока приказано разбираться самим, — сказал он.

Полковника Брейди и рядовых Седерса и долговязого Дика увезли на вертолёте через три дня. Вскоре заболели ещё двое. Мы потребовали от капитана Хукса вывести нас отсюда, иначе мы уйдём сами. Он сказал, что готов это сделать, но не знает как ему быть с секретным оборудованием. Дело в том, что накануне ночью, без его разрешения, ушли тягачи с прицепами. Шофёры принадлежали к другой части.

Затем снова наступил период затишья. Однако теперь мы были уверены, что скоро все повторится, и поэтому ничего не делали, а только ждали. Все мы переселились в лес, думая, что диверсант орудует только против тех, кто живёт в палатках.

Иногда мы собирались вместе, разговаривали.

— Нас уничтожают, как чуму, потому что мы делаем гнусное дело.

— Кому нужна наша жизнь, если бы мы вели себя, как порядочные люди.

— На кой дьявол мы здесь? Зачем нам эти вонючие ракеты?

— Пусть бы их устанавливали те, кто их придумал.

— Или те, кто собирается их запускать.

— В нашу страну никто не лезет, а мы расползлись по всему миру.

Капитан Хукс, наш командир, все это слышал и ничего не говорил, потому что говорить ему было нечего. Молчал и майор. Молчал и доктор.

Так прошло восемь дней. За это время мы не ударили пальцем о палец. Начались дожди, и мы поодиночке, один за другим, поползли в наши палатки. Радист принял шифровку. Пришло приказание быстрее кончать работу. Наиболее отличившимся солдатам обещалась награда и отпуск.

— Пора ребята за работу, — сказал капитан Хукс.

IV.

За это время — пока мы были здесь — наш командир очень похудел и осунулся. Раньше он был бодрым и весёлым. Теперь он стал каким-то вялым. Дожди шли непрерывно. Майор бродил по лагерю со счётчиком и проверял радиоактивность воды в лужах. Он сказал, что она была в пределах нормы.

Вскоре заболел капитан Хукс.

Когда с ним это только началось, он пригласил всех нас в свою палатку. Он сказал так:

— Ребята! Это место, действительно, проклятое. Но я ничего не могу сделать. Приказ есть приказ. Пусть в этом разбирается высшее командование. Вот что я советую вам сделать. Соберите все, что у вас есть. Всю одежду, обмундирование, снаряжение. Обувь, книги, сумки. Палатки тоже. Оставьте при себе только оружие и приборы для измерения радиоактивности. Все остальное сложите в кучу, облейте бензином и сожгите, а пепел развейте. Если где-нибудь и есть радиоактивность, то она только в наших вещах. Диверсант прячет её там.

— Почему вы так думаете, капитан? — спросили мы.

— Я заболел потому, что спал в палатке. Вы последнее время спали под открытом небом, и никто из вас не заболел.

Действительно, из нас никто не заболел, кроме тех, кто заболел раньше.

Капитан Хукс отдал богу душу через полторы недели.

После смерти нашего командира мы сожгли все, а сами, в трусах, стали уходить. Мы бросили все, кроме оружия и приборов, и под проливным дождём побрели в горы по колее, оставленной гусеничным трактором. Мы решили, что эта дорога приведёт нас туда, куда нужно. Впереди нас шёл майор с индикатором на длинной палке. Рядом с ним шёл радист с рацией на голых плечах.

Когда мы были высоко в горах, вдруг послышался пронзительный крик. Это закричал майор.

— Вот он, диверсант!

Он сделал огромный прыжок в сторону от радиста. Мы все бросились врассыпную и попрятались за деревьями. На дороге остался только растерявшийся радист со своей станцией. Затем мы заметили, что он был не один. Возле него стоял весь мокрый, взъерошенный от дождя, любимец всей роты, кот Джойс. Он хрипло мяукал и тёрся о голую ногу радиста. Затем из-за кустов показалась вначале палка с индикатором, а затем и фигура майора. Он тянулся к ничего не понимавшему радисту. Мы с волнением ждали, что будет дальше. Майор поводил индикатором вверх и вниз и после завопил истошным голосом:

— Бросай рацию и беги скорее. Это — Джойс! Лучи от него! Он радиоактивный, как черт!

Радист бросился за майором в кусты, а несчастный Джойс, ничего не соображая, помчался за ними. Мы все вдруг поняли, что радиоактивным был кот. Он спал с каждым из нас. Он тёрся о наши ноги. Мы держали его у себя на коленях. Мы с ним играли. Для ночёвки Джойс выбирал койку того, кто ему больше всего нравился по его кошачьему разумению. И все, с кем он спал, заболевали лучевой болезнью.

Теперь, ломая на своём пути ветки кустарников, мы бежали от Джойса, как от чумы, забыв о своём солдатском достоинстве.

— Да пристрелите его, кто-нибудь! Убейте этого проклятого кота!

Когда Джойс, перепрыгивая через мокрые ветки, бежал к одному из своих недавних друзей, раздался выстрел. Кот взвизгнул и, высоко прыгнув ещё раз, упал на траву. Для достоверности в него выстрелили ещё несколько раз. Его труп обходили, делая большой крюк.

Затем мы, дрожа от волнения и холода, собрались на дороге. Майор спросил:

— Откуда взялся Джойс?

— Он с «Юпитера». Мы взяли его с собой.

— Он и там был таким?

— Нет. Он жил на «Юпитере» более года и никто не заболел лучевой болезнью. Он стал радиоактивным здесь.

— Почему?

— Этого никто не знает.

Все разъяснилось, когда, пройдя несколько миль, мы увидели двигавшийся навстречу грузовик, покрытый брезентом.

Из кабины шофёра вышел полковник.

— Что это за голая свора? — спросил он.

— Мы с базы…

— Почему такой дикий вид?

Майор объяснил ему, все, как было.

— Только что мы расстреляли виновника диверсии, кота Джойса.

— Совершенно верно, полковник. Это и была моя гипотеза, — произнёс какой-то гражданский, высовывая голову из-под брезента. — Скажите, этот кот всегда был в лагере или иногда исчезал?

— Иногда он куда-то уходил… Как и все коты…

— Ку-да-то! — иронически произнёс полковник. — Вы знаете куда? В двух милях от вашего лагеря, среди холмов, есть овраг, куда местные рыбаки сваливают рыбу, забракованную по причине радиоактивности. Нашей комиссии удалось установить, что за время вашего пребывания туда выбросили несколько десятков тонн рыбы, отравленной радиоактивным цезием.

— А причём тут Джойс?

— А при том, что когда ему надоедал ваш консервированный харч, он шёл и жрал радиоактивную рыбу. Жрал вместе с цезием и превратился в мощный источник гамма-лучей. Этот цезий накапливается в организме животных. Период полураспада у него шесть лет.

Полковник был очень доволен, что так популярно объяснил, почему заболевали и умирали наши ребята.

— А почему рыба оказалась отравленной цезием? — вдруг спросил кто-то.

— Неизбежное следствие испытаний атомных и водородных бомб. Бомбы нужно испытывать. Для укрепления нашей национальной обороны. Загрязняются океаны. Естественно, загрязняется и рыба. Мы непременно заявим здешнему правительству решительный протест по поводу того, что оно разрешает так безответственно обращаться с негодным уловом.

Последнюю фразу полковник произнёс очень важно.

Затем он сел в грузовик и приказал шофёру разворачиваться.

Нашей комиссии делать здесь больше нечего, — сказал он. Возвращайтесь в лагерь. Завтра на вертолётах вам доставят все необходимое. А сегодня потряситесь под дождём. Надеюсь, это заставит вас поумнеть и укрепить дисциплину.

— Эй, мистер! — крикнул кто-то из наших, когда грузовик тронулся.

— А почему от радиоактивности не издох сам Джойс?

— А черт его знает. Кошачий организм, видимо, более живучий. В этом пусть разбираются учёные. Это не наше дело.

Мы пошли обратно и вскоре дошли до того места, где был расстрелян Джойс. Все мы поворачивали головы в ту сторону, где среди мокрых кустов валялся его всклокоченный чёрный труп, излучавший во все стороны смертоносные лучи.

И каждый из нас думал: «А может быть уничтожать нужно было не Джойса? Или, во всяком случае, не его одного?»

Впрочем, этого никто вслух не сказал.

Конец «Рыжей хризантемы»

Буквально за одну ночь в Квизпорте отдали богу душу несколько десятков богачей, толстобрюхих и тощих. Мор, напавший на миллионеров, грозил вылиться в общенациональный скандал, и правительство немало потрудилось, чтобы спасти авторитет и незыблемость нашего лучшего в мире образа жизни. События окутались таинственным молчанием. И только благодаря нашему Купперу мы кое-что узнали…

«Рыжей хризантемой» называли хозяйку Даниэля Куппера. Её имя подолгу не сходило с колонок скандальных сообщений, печатавшихся в больших и малых газетах. Толстая, нахальная и крашеная, она была способна на самые дикие выходки. Её муж, Клод Бернер, пил дни и ночи напролёт. И когда богачи организовали в Квизпорте свой рест-кэмп, — лагерь для отдыха, он удалился туда.

Побесившись ещё несколько месяцев в крупных городах, Эвелина Бернер, то есть «Рыжая хризантема», наконец решила присоединиться к своему мужу. По дороге она захватила Даниэля Куппера в качестве кухарки. Провожая друга в дорогу, мы ему очень завидовали.

— Счастливчик! Попасть в семью такого золотого мешка!

— Да и Квизпорт посмотришь!..

Куппер только ухмылялся. Его распухшая от удовольствия рожа как бы говорила: «Что поделаешь, ребята. Может быть, когда-нибудь и вам повезёт».

О Квизпорте ходили самые невероятные слухи. Дело в том, что богачи, построив там свой кэмп, сделали все, чтобы никто ничего не знал, как они отдыхают. Наверное, пресса, частные детективные бюро, сыщики и просто любопытные им изрядно надоели, и они окружили Квизпорт высокой стеной с колючей проволокой и непроницаемой завесой молчания и таинственности. Это был их собственный кэмп, и никто без их разрешения не мог показать туда носа.

Даже когда в Квизпорте разразилась таинственная драма, никто толком так и не узнал, что же произошло. Пока у нас не появился снова Даниэль Куппер.

…Он был так обшарпан и грязен, словно целый месяц работал подёнщиком на скотном дворе; осунулся, был мрачен и молчалив. И ещё хромал. При всякой попытке заговорить с ним Куппер поднимал усталые, красные от бессонницы глаза, которые как бы умоляли: «Дайте прийти в себя. Только не сейчас».

И мы от него отстали. На время. Бог возблагодарил нас за терпение, и в один прекрасный день долгожданная исповедь Куппера состоялась в «Голосе сирены». Мы сразу поняли, что Даниэль решил все рассказать. Подойдя к бару и выпив сразу две порции, он вдруг обратился к нам и крикнул:

— Ну-ка подходи, угощаю любого!

— Откуда у тебя деньги, Куппер? — удивились мы.

Он щёлкнул языком:

— От мисс Эвелины Бернер, «Рыжей хризантемы», царство ей небесное. Не обманула. Что завещала, то я и получил…

— Быть может теперь ты расскажешь?..

— Теперь? Почему бы и нет? Деньги вот тут, — Куппер хлопнул по карману. — Никто не отберёт. Можно и рассказать.

— Не думайте, ребята, — начал он, — что с самого начала там было что-то сверхъестественное. Эти богачи жили себе и жили, как живёт большинство людей. Ну, выпивали лишнее, танцевали шальносвип, иногда выскакивали на улицу голые… Но это все ерунда. Для их общества — нормальная жизнь. Дрались жены. Мужья обыгрывали друг друга в карты. Два-три покушения на убийство на почве ревности — вот и все. Тишь да гладь… Если сравнить с тем, как они живут здесь, в городе, то там, в Квизпорте они действительно отдыхали.

Отдыхала и «Рыжая хризантема». Завела пять кошек, двух собак, удава, и возилась с ними, как дура. После игры с животными она бежала в город, болтала в кафе с подругами, узнавала все сплетни и приносила домой кучу разных новостей и покупок.

«Даниэль, — говорила она. — Вот новый напиток, „Гурвир“. В рекламе сказано, что выпив его, увидишь все, что захочешь».

«Да, мэм…»

«Ну-ка, попробуй!»

«Что вы, мэм…»

«Но-но! А я попробую после тебя. А вдруг это яд».

Я пробовал «Гурвир» и рассказывал ей, что я чувствую. Ничего особенного, только немного голова кружилась. Тогда «Гурвир» выпивала хозяйка, затем целую неделю болтала о своих видениях.

В Квизпорте больше всего процветали аптеки. В них продавались порошки и снадобья, запрещённые законом. «Хризантема» попробовала их все по одному, после по два и так далее. Но перед тем, как попробовать, она делала опыты на мне. Несколько раз я почти отправлялся на тот свет, а однажды после каких-то пилюль очень захотел задушить своего хозяина, мистера Бернера. Тогда мистер Бернер тоже выпил этот порошок, выпила и мисс Эвелика, и в течение трех часов мы очень хотели задушить друг друга. Очнулись мы кто где. Мистер Бернер рядом с двумя дохлыми кошками, «Хризантема» задушила удава, и я лежал на обломках газовой плиты. «Сильное ощущение!» — восхищалась «Хризантема».

Мне ничего не оставалось делать, как соглашаться.

Кстати, не думайте, что такое случалось только в нашем доме. То же творилось во всем городе, и вечерами квизпортцы обменивались впечатлениями и хохотали над своими проделками.

И все было бы хорошо, если бы не появился в Квизпорте голландец по фамилии Ван-Бикстиг. Говорят, Ван-Бикстига и его помощников пригласил хозяин квизпортовского ночного клуба, мистер Эйсман.

Если хотите, то именно мистер Эйсман был первым, кто понял истинный смысл воздействия современного искусства на человеческие души. Он часто говорил посетителям своего клуба, что все эти модернизмы и абстракционизмы — сущая ерунда по сравнению с совершенно новым направлением, которое разработали и развивали ныне вошедшие в моду электропсихокомпозиторы. Леди и джентльмены визжали от страсти испытать, что это такое. И тогда в Квизпорте появился вышеупомянутый Ван-Бикстиг.

Очень скоро голландец покорил души всех квизпортовцев. Дело в том, что он мог вызывать у посетителей клуба любые чувства.

— Как это? — спросил Куппера один из слушателей.

— Они, эти чувства были у него записаны на ленту вроде как на магнитофонную ленту записана музыка. И он проигрывал ленту сквозь любого желающего…

— Что-то непонятно…

— Я и сам ничего не понимал. Но вскоре, по просьбе миллионеров, голландец начал продавать свои магнитофоны вместе с набором записей любому, кто мог заплатить пятьдесят тысяч долларов. Конечно, «Хризантема» была одной из первых покупательниц. И купила она не один, а сразу три машины — для себя, для мистера Бернера и даже для меня.

У машины было шесть концов, с шестью электродами, которые нужно было при помощи специальных присосков укреплять: два на затылке, один на груди, два — под мышкой и один на пояснице. После этого включалась лента с записью сенсограммы. то есть психосимфонии…

— Ну и что получалось?

Куппер мечтательно улыбнулся.

— Вы знаете, ребята, я ведь никогда в жизни не играл ни на одном инструменте. Так вот, когда я включил первый раз этот сенсограф и начал сквозь свои нервы проигрывать то, что там было записано, я ощутил такое, будто попал в другой мир. Перед глазами все исчезло — и миссис «Хризантема», и мистер Бернер, и комната, где все происходило. Окно, закрытое, плотной шторой, вдруг раздвинулось и превратилось в сцену, на которой стоял я, а передо мной в партере сидели люди, мужчины и женщины, и все хлопали в ладоши. Я поклонился, подошёл к роялю. На нем я играл целый час, как исступлённый, ощутив при этом бурю всяких чувств. Как будто я был не я, а совсем другой человек. А потом все исчезло, и я превратился в самого себя!

— Здорово! А как же это получается?

— Очень просто. Фирма, на которую работал Ван-Бикстиг, производит запись нервных переживаний знаменитых людей. Каждый может при желании побыть в шкуре любой знаменитости. Записи голландца наводнили Квизпорт, жители на них просто помешались. Они встречали друг друга и взволнованно спрашивали:

— Вы чувствовали господина Компена в тот момент, когда он разводился с женой?

— Ещё нет. Но я раз пять прочувствовал Арнольда Гибура, когда он на автомобиле падал в Ниагару. Попробуйте! Невероятное ощущение!

Но это было только начало. Когда все чем-нибудь замечательные граждане были квизпортцами проиграны и перечувствованы, и наметился спад интереса к продукции Ван-Бикстига, этот делец пустил в продажу нечто невероятное: он стал торговать записями чувств животных. Я никогда не забуду, как «Рыжая хризантема» примчалась домой совершенно запыхавшаяся с новой плёнкой:

«Даниэль, скорее включай сенсограф! Я хочу побыть гориллой!»

Знаете, это было жуткое зрелище! Мисс Эвелина начала бегать на четвереньках, рычать, скалить зубы и карабкаться на стенку. Зубами она стащила скатерть со стола, вспрыгнула на него, ухватилась за люстру и качалась на ней минут пять, что-то выкрикивая. Я только и делал, что распутывал провода, которые тянулись от проклятой машины к моей хозяйке. Проиграв сквозь себя два раза гориллу, миссис Эвелина убедила своего мужа сделать то же. Когда они оба стали гориллами, в доме началось такое, о чем нельзя без содрогания вспомнить.

За гориллой последовали другие обезьяны — шимпанзе, макаки и обыкновенные мартышки. Положение осложнилось, когда в это дело всерьёз втянулся мистер Бернер. Очень часто он проигрывал, скажем, мартышку, а жена его — макаку, и между ними завязывались страшные драки. Несколько раз мне приходилось останавливать проклятый аппарат, чтобы спасти бедного мистера Бернера, который, сверх того, что был обезьяной поменьше, еле держался на ногах от выпитого виски.

Наконец, наступила очередь хищников. Эта голландская фирма просто-таки изловчилась делать записи сенсограмм. Однажды с сияющими от радости глазами «Хризантема» притащила целых три плёнки. Одна была «Лев на отдыхе», вторая «Пума преследует пеликана» и третья «Агония подстреленной пантеры». Чувствовалось, что миссис Эвелина боялась первой включить чувства этих зверей на себя. Это я сразу понял по бумажке, которую она мне сунула. После некоторого колебания я согласился побыть львом на отдыхе.

Должен вам сказать, что нет ничего скучнее, чем быть отдыхающим хищником. Пока проигрывалась лента, я дремал, и в тупой башке вертелись какие-то нелепые видения… Я увидел кролика, после начал щипать траву, после стало очень жарко. Проснулся лев оттого, что у него под шкурой сильно зачесалось. И вместо того, чтобы, как человек, почесаться рукой, я стал чесаться ногой. Бог, хромаю до сих пор…

После льва «Хризантема» попросила меня прочувствовать пуму. Здесь дело было другое. Я сразу увидел перед собой заросшее камышом болото и огромную пузатую птицу, со здоровенным красным клювом. И вот я помчался за этой птицей. Сожрать этого пеликана стало делом моей жизни, и я прыгал и метался, и кидался, а крылатая тварь все ускользала. Но вот я притих, и усталая птица пошла прямо на меня… Именно на этом месте кончалась запись… «Хризантема» была в восхищении. Он» сказала, что если бы провода от сенсографа, были подлиннее, а комната побольше, то я бегал бы и прыгал бы куда более эффектно. Пуму проиграла и она. Если я делал то же самое, то мне, право, стыдно.

«Агонию» я прочувствовать отказался наотрез, хотя хозяйка предлагала мне целых пятьдесят долларов. Черт его знает, чем кончилась агония пантеры…

«Хризантема» была жестокая и бездушная женщина. Когда вечером пришёл пьяный мистер Бернер, она убедила его сыграть «Агонию». Меня при этом не было, но только вскоре я услышал, как миссис Эвелина набирала телефонный номер и вызывала врача. Но доктор приехал слишком поздно. Мистер Бернер скончался от паралича. «Рыжая хризантема» оплакивала его целых два дня, а после принесла запись новорождённого тюленя. Я чуть со смеху не умер, глядя как хозяйка таращит на меня круглые глупые глаза и, отпихиваясь руками, ползает по паркету.

— Моё терпение лопнуло, когда «Рыжая хризантема» притащила плёнку с «Медузой, заглатывающей краба». «Медузу» я испытал на себе. Ничего особенного. Перед глазами туман. Будто посадили в банку с молоком, и страшно сосало под ложечкой.

Я твёрдо решил уйти из дома «Рыжей». В течение нескольких недель в Квизпорте были модными записи кобр и питонов, потом ящериц, затем насекомых, и я решил, что, славу богу, скоро весь животный мир кончится, проклятые толстосумы опустятся до самого его дна и успокоятся. Меня очень забавляло смотреть, как моя хозяйка повторяла всю эволюцию Дарвина, так сказать, наоборот…

Конечно, до правительства дошли слухи о том, что делается в Квизпорте. Жители кэмпа друг друга загрызали, душили, кусали и глотали. Они озверели в буквальном смысле слова! В ночном клубе устраивались сеансы под заглавием «Джунгли». Там собиралось несколько десятков шакалов, тигров, медведей, гиен, кобр и крокодилов, в общем, целый зоопарк, и то, что там творилось во время проигрывания долгоиграющих записей, трудно представить. Каждые «Джунгли» кончались серьёзными увечьями и двумя-тремя умопомешательствами.

Ван-Бикстигу предложили убраться из страны. И вот перед самым отъездом он распродал несколько десятков экземпляров новой психокомпозиции с таинственным заглавием. Он утверждал, что эта запись — неповторимый образец нового научно-технического искусства, и что она содержит такие ощущения, которые стоят не менее пяти тысяч долларов за штуку.

Стоит ли говорить, что «Хризантема» была первой, кто купил последнюю сенсограмму Ван-Бикстига. Перед тем, как её проиграть, она приказала мне уйти.

«Это я должна прочувствовать в одиночестве», — сказала миссис Эвелина.

Целый час я ходил по улицам Квизпорта. Во всех домах были погашены огни. Кэмп как будто вымер, но я знал, что это не так. Одуревшие от психосимфоний богачи проигрывали на себе что-то. Только что? Тишину иногда прорезали яростные выкрики, стоны и завывания. Из одного дома послышался такой страшный вой, что я не выдержал и поспешил домой.

Хозяйку я застал на полу мёртвой. Я позвонил доктору. Мне сказали, что врачи разъехались по срочным вызовам и что миссис Эвелина поставлена на очередь.

Тогда я снял с магнитофона ленту, и начал отключать от хозяйки электроды. Меня удивило, это электрод отвалился с поясницы сам собой. И только тут я увидел, что и верхняя и нижняя половины тела соединялись вот такой трубкой…

Куппер вытянул свой указательный палец. Он у него был толстый, волосатый, кривой и жёлтый от табака.

— Вот такой перемычкой соединялись верх и низ хозяйки. Я так до сих пор и не знаю, почему она пыталась разорваться. Большинство смертей в Квизпорте произошли точно по этой же причине…

Куппер умолк. После долгого молчания кто-то спросил:

— И все же, что предполагают?

— Держат в тайне, — сказал Куппер. — Кстати, я сохранил на память последнюю ленту… Он вытащил небольшую катушку с голубой наклейкой.

— А ну-ка дай, прочитаем, что здесь написано.

— Непонятно. По-латыни.

— Я знаю латынь, — вдруг сказал молодой парень, студент-медик. Он взял катушку и прочитал. «Бацилла коли. Митозис».

— Господи, так ведь это!..

— Что? — уставились мы на студента.

— Это кишечная палочка в период деления… Бактерии ведь размножаются делением…

Послесловие к Уэллсу