Анатолий Днепров
      РАЗГОВОР С ЧУЖОЙ ТЕНЬЮ
      1
      В институте было известно, что я и профессор Касьянов, заведующий нашей лабораторией, - "теоретические враги". Вражда эта вполне устраивала нас обоих. Когда кому-нибудь из нас становилось тоскливо от монотонной работы над новыми схемами, он искал другого, чтобы поспорить. Алексей Георгиевич со свойственной его возрасту снисходительностью говорил про меня так:
      - Парень молодой, но не в меру консервативный. А в общем генерирует идеи далеко не тривиальные. С ним не скучно.
      Дело в том, что Касьянов, свято чтя Колмогорова и Винера, постоянно твердил о принципиальной возможности создания машинной модели человеческой "души" и старался доказать это, а я всячески возражал ему. Разговоры наши велись в таком примерно духе.
      - Дорогой, мой мальчик (так он обращается ко мне в мои тридцать шесть лет), вы безнадежный идеалист и виталист. Вы прекрасно знаете, что человек существо материальное и, следовательно, нет, абсолютно нет, никаких оснований отказываться от мысли создать его модель, сколь угодно близкую к натуре.
      - Допустим, - отвечал я. - Допустим, что можно создать искусственное существо, которое будет имитировать человеческое мышление, будет более точно решать математические и логические задачи. Но чувства, эмоции, душа - это уже за пределами машинного моделирования. В них миллиардолетняя история жизни на Земле.
      Касьянов хитро щурил глаза.
      - Вы знаете, в чем разница между конечным и бесконечным? Нет? Конечное это то, что мы знаем если не фактически, то в принципе. А бесконечностью мы просто именуем то, чего мы не знаем. Или ленимся знать. Мы говорим: люди бывают гениальные, средние, умные, глупые и так далее. В словах "и так далее" сокрыто наше нежелание или неумение анализировать, разобраться, какие еще бывают люди. И так всегда. Если есть бесконечное множество объектов, о которых мы понятия не имеем, то словечками "и так далее" мы прикрываем наше невежество.
      - Не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору.
      - Просто вы, дорогой мой мальчик (в тридцать шесть лет!), подсознательно относите чувства, эмоции и душу к разряду "и так далее". Кстати, я бы на вашем месте вообще не касался таких вещей. Вам уже четвертый десяток, а вы еще не женаты. Видимо, в вашем случае эта обыкновенная человеческая слабость попала в "и так далее"...
      Подобные споры с Касьяновым мы вели более трех лет, и не было бы им конца, если бы...
      Впрочем, все по порядку.
      Все началось после моей командировки на Дальний Восток. Я пробыл там на монтаже Большой Вычислительной машины всего четыре месяца, а когда вернулся в институт, то у меня создалось впечатление, будто я отсутствовал по меньшей мере года четыре. В строй вступили два новых четырехэтажных корпуса, и сотрудники расселились по просторным лабораториям. Пополнился штат. У профессора Касьянова появилось два новых заместителя, а моей группе придали три новых "единицы": двух молодых ребят, дипломников из Института высшей автоматики, и лаборантку Галину Евгеньевну Гурзо.
      Дипломники из Института высшей автоматики работали молчаливо и упорно. Они сосредоточенно сопели над монтажом схем и каждый день после обеда брались за паяльники и собирали макеты блоков, которые на бумаге разрабатывали утром. Они оставались в лаборатории после окончания рабочего дня и проверяли результаты своей работы на приборах. На следующее утро собранные накануне схемы оказывались распаянными на детали, а дипломники снова ломали головы над конструированием схем и над расчетами.
      Что же касается Галины Гурзо, то она занималась анализом развернутых формул логических функций, по которым наша лаборатория должна была создать новую вычислительную машину со многими параллельными входами. В случае успеха это позволяло создать машину, которая не простаивала бы, пока программисты составляют алгоритм решения новой задачи. Ровно в 16.00 Галина откладывала тетради в сторону и быстро покидала лабораторию.
      - Куда вы всегда так торопитесь? - как-то спросил я.
      - Домой. У меня много дел дома, - скороговоркой ответила она.
      - Откуда эта девушка? - спросил я одного из дипломников.
      Он поднял на меня усталые от напряжения глаза и грустно сказал:
      - Не имею представления. Она какая-то дикая.
      - Почему дикая?
      - Она даже не комсомолка.
      "Действительно, дикая", - подумал я.
      Я бы не сказал, что она была красавица. Девушка, как девушка. Вздернутый носик, темные каштановые волосы, изящная фигура. Глаза... Впрочем, о ее глазах я мог сказать совсем немного, потому что они всегда были закрыты очками. Чудовищные увеличивающие очки, и глаза Галины сквозь стекла казались огромными и неестественно голубыми.
      Как это часто бывает, при исключительном трудолюбии и исполнительности Галина была стеснительной. В обеденный перерыв она удалялась в уголок и, раскрыв сумочку, извлекала из нее несколько бутербродов и торопливо ела, повернувшись ко всем спиной. Однажды я подошел к ней как раз в этот момент. Она сразу перестала жевать, застеснявшись. Мне стало неловко, и я отошел.
      - Как вам нравится новая лаборантка? - спросил меня Касьянов.
      - Какая-то дикая, - честно сказал я.
      - А вы попытайтесь с ней поговорить. Толковая девчонка.
      - Где вы ее откопали?
      - Случайно. В одном НИИ. Кстати, мой милый мальчик, смотрите, что мне удалось сделать. Я проанализировал схему творческой деятельности одного так называемого талантливого художника. Смотрите, какая железная закономерность.
      Я просмотрел столбец рекурентных формул и про себя позавидовал Касьянову. Умница, ничего не скажешь.
      - Понятно? - спросил Алексей Георгиевич.
      - Понятно.
      - То-то. Скоро я напишу вам уравнения всех ваших эмоций, чувств, увлечений, чего хотите. Хватит дурацких и беспомощных "и так далее".
      Я не стал продолжать разговор, потому что в это время в голову мне пришла интересная мысль. Я знал, что многие наши сотрудники поддакивали Касьянову просто из почтительности. Как-никак, человек с мировым именем. Союзников в споре с ним у меня не было, а поддержка мне была очень нужна. Хотя бы одного единомышленника. Так сказать, создать бы единый фронт из двух-трех человек! Я сердито посмотрел на самодовольного старика. Чувствовалось, что у него было настроение со мной поспорить.
      "Я найду союзника, - решил я. - Посмотрим, что думает Галина Гурзо". И в этот вечер мне показалось уместным как-нибудь задержать Галину в лаборатории и узнать, на чьей она стороне.
      2
      - Конечно, это чушь, - сказала она невозмутимо, когда я объяснил ей сущность своих разногласий с профессором Касьяновым. - Старик просто спятил. В пожилом возрасте это бывает.
      - Вы понимаете, Галина, что он хочет доказать? Все, что составляет человеческое "я", его эмоциональный мир, его чувственное мировосприятие, его самые возвышенные и иногда лишенные логической основы устремления, могут быть алгоритмизированы!
      - Очень модная глупость, - так же невозмутимо заметила Галина.
      Впервые мы сидели так близко. Я украдкой рассматривал ее лицо, пылающее свежим румянцем. Теперь я убедился, что глаза ее большие и бездонно-голубые. От ее волос распространялся аромат неизвестных мне духов, а тонкие пальцы медленно перебирали страницы книги. От нее веяло безграничным спокойствием и уверенностью.
      - Допустим, - продолжал я, - что можно искусственно создать сколь угодно хорошую имитацию человеческого интеллекта. Да мне ли вам это говорить! Ведь вы занимаетесь именно этой проблемой. Но как вы можете изобразить в уравнениях математической логики, например, любовь одного человека к другому или дружбу, или, например, радость?
      - Я с вами согласна. Подобную чепуху левые кибернетики проповедуют вот уже два десятилетия. Касьянову нужно было бы помнить, что всякие попытки создать алгоритмы человеческих чувств повлекут к такому усложнению структуры автоматов, что даже если их реализовать, то реакции будут безнадежно медленными. Автомат сможет вести себя по-человечески только в астрономических масштабах времени. Ведь дело заключается в последовательном переборе правильных вариантов поведения, которых у человека бесконечно много.
      "И так далее", - почему-то вспомнил я. Аргумент Галины показался мне не очень убедительным. Тем не менее я радовался, что она была на моей стороне. Как-никак, это была победа!
      - Вы давно занимаетесь теорией высших автоматов?
      - Как вам сказать... И да, и нет. До прихода к вам я работала программисткой в вычислительном центре судостроительного завода. Это была послеинститутская практика. Потом меня направили в один НИИ, а затем к вам...
      - Вам у нас нравится?
      - В общем, да. Только люди у вас какие-то скучные.
      - Я скучный?
      Она улыбнулась.
      - Вы мой начальник, и мне не положено думать о вас дурно. А вот эти два парня, которые делают диплом, безусловно скучные.
      - Что вы имеете в виду?
      Галина повернула лицо к окну. На улице сгустились сумерки.
      - У вас в институте народ не активный. То ли дело на судостроительном заводе. Хороший клуб, кино, концерты, танцы...
      Ни с того, ни с сего я вдруг выпалил:
      - Галя, если сегодня вечером вы свободны, идемте в кино?
      Она вздрогнула.
      - Сегодня? С вами?
      - А что же здесь такого? Идемте!
      - Право, не знаю. Впрочем...
      Она посмотрела на крохотные ручные часики, затем немного задумалась.
      - А это далеко?
      - Нет, совсем рядом. На проспекте Дружбы.
      В фойе кинотеатра я вдруг обнаружил, что моими личными делами интересуются. До начала сеанса оставалось минут двадцать пять, мы сидели за столиком и рассматривали журналы. И вдруг я заметил одного из моих дипломников и еще девушку, которая работала в моей лаборатории монтажницей. Они стояли поодаль, насмешливо поглядывали в нашу сторону и о чем-то перешептывались.
      "Ну и молодежь пошла", - с негодованием подумал я и, чтобы скрыть досаду, обратился к Галине:
      - Вы любите кино? Конечно, хорошее.
      - Я не очень понимаю этот вид искусства, - смущенно ответила она. Бесконечная серия фотографий. Меня всегда немного раздражает то, что люди на фотографиях не настоящие. Кино - это искусство искусно лгать.
      Я удивился.
      - То же самое можно сказать и про театр.
      - Да, конечно. Но кино представляет собой, так сказать, серийное производство искусной лжи.
      - Я не могу с вами согласиться. Сила и очарование артиста заключается в его способности перевоплотиться, стать совершенно другим человеком, причем таким, в правдоподобность которого зритель поверил бы.
      - В этом все дело. В перевоплощении. Что бы вы сказали об автомате, который сегодня выдавал бы вам стакан воды с сиропом, а завтра по собственной прихоти подметал улицы? Такой автомат никому не нужен.
      - Значит, вы отказываетесь от своих слов? Только недавно вы говорили, что нельзя создать машинную модель человека, а сейчас сравниваете его безграничные возможности с возможностями автоматов-дворников.
      - Я не сравниваю, - возразила Галя, - я просто не представляю, как человек, которому дана одна жизнь и одна линия поведения, может жить сразу несколькими жизнями. То он товарищ Иванов, то Отелло, то Дон-Кихот, то летчик-испытатель. Кто же в таком случае он?..
      Я знал, что Галина совершенно не права, что она просто-напросто не понимала смысла творчества, но спорить не стал. Ведь сегодня у нас был первый вечер!
      В зрительном зале я почти не смотрел на экран. В полумраке вырисовывался ее строгий профиль. Она сидела напряженно и смотрела на экран, не отрываясь. Я тоже боялся пошевелиться. После кино Галина попросила, чтобы я ее не провожал.
      - Скажите хоть, где вы живете?
      - Там...
      Она улыбнулась и неопределенно махнула рукой. Я видел, как она вошла в троллейбус, а затем мне показалось, будто в тот же троллейбус вскочил мой дипломник и девушка-монтажница.
      3
      Через день утром профессор Касьянов вызвал меня в свой кабинет. Старик был явно не в духе. Он часто сопел и то и дело глубоко вздыхал.
      - Садитесь, - приказал он. - С каких это пор вы решили проводить в институте научно-техническую политику, идущую вразрез с моей?
      Я посмотрел на него с удивлением.
      - Не притворяйтесь, мне все известно. Но ваши личные отношения с Галиной Гурзо меня не интересуют. Меня интересует то, чему вы ее учите.
      - Простите, я вас не понимаю, - проговорил я, медленно поднимаясь.
      - Сидите. Вы все прекрасно понимаете. Знайте же, вы не имеете никакого права начинять молодые головы вашими консервативными взглядами на перспективы развития автоматов. Гурзо талантливая девушка, я жду от нее очень многого. Более того, я поручил ей выполнить одно важное расчетное задание, после которого весь ваш идеализм относительно эмоций, любви и прочего полетит в тартарары. Вы увидите эти понятия отображенными в формулах математической логики. И, вместо того чтобы помочь мне и ей, вы начинаете этого талантливого сотрудника перевоспитывать на свой лад. Начинаете петь ей всякую поэтическую чепуху, забивать ее сознание иррациональными бреднями.
      - Да, но я имею право...
      - Лично вы - да, - перебил Касьянов. - Но не она. Вам много лет, и вас уже ни в чем не переубедишь.
      Я почувствовал, что бледнею.
      - Послушайте, профессор. Даже ваше звание и ваше положение не дают вам никакого права указывать мне, когда, где, кому и что могу я или не могу говорить. Наука не постоялый двор, а научные работники не послушные мулы. Разрешите мне иметь по всем пунктам свое собственное мнение и высказывать его при обстоятельствах, которые больше всего устраивают меня, а не вас.
      Взбешенный, я покинул кабинет и вернулся в лабораторию. Я подошел к рабочему столу Галины и громко, чтобы все слышали, спросил:
      - Чем вы сейчас занимаетесь?
      Она встала и протянула мне листы бумаги.
      - Вот, новый алгоритм эмоциональной динамики человека. Разработка профессора Касьянова...
      Я вырвал из ее рук бумагу и пробежал глазами аккуратные строчки.
      - Бросьте заниматься чепухой! Не для того мы здесь работаем, чтобы проверять сомнительные идеи...
      - Я ему сказала то же самое... - сказала Галина.
      - Вы?
      - Да. Когда он объяснил мне содержание работы, я сказала, что он несет чепуху.
      - Вы сказали Касьянову, что он несет чепуху? - воскликнул я.
      Она удивилась.
      - А что же здесь такого? У меня с вами одна и та же точка зрения...
      "Так вот почему взбеленился старик!"
      Несколько минут я стоял в нерешительности. Мне показалось, что за моей спиной хихикнули. Я обернулся и увидел, что дипломники серьезно и сосредоточенно возились у своих схем и приборов.
      - Ладно, Галя, - сказал я, немного успокоившись. - Продолжайте работу. Неладно все получилось. А вообще... Я бы вам не советовал разговаривать с профессором Касьяновым в таком духе...
      Она едва заметно улыбнулась.
      - Вот еще один элемент, который он не предусмотрел в своем алгоритме...
      - Какой?
      - Способность человека к компромиссам со своей совестью.
      Я так и сел. На этот раз дипломники действительно прыснули от смеха. Мне ничего не оставалось делать, как поспешно покинуть лабораторию. До конца рабочего дня я просидел в библиотеке.
      Мне было стыдно за себя. Как она меня поддела! Компромисс со своей совестью? Больше того, со своими убеждениями! Чушь какая-то. Нужно во что бы то ни стало объясниться с Галиной. Она может подумать, что я совершенно беспринципный человек...
      Я вышел в институтский двор и вдруг увидел Галину. В обществе обоих дипломников она шла к новому флигелю, справа от главного здания. Сердце у меня сжалось. Она шла медленно, опустив голову, а дипломники что-то убежденно говорили ей, размахивая руками.
      - Галя! - крикнул я.
      Все трое оглянулись. Вдруг один из парней схватил Галину за руку и почти бегом повлек ее прочь. Они скрылись в подъезде нового флигеля, и второй лаборант плотно закрыл за собой дверь. Несколько минут я стоял, как вкопанный. Первым моим движением было бежать за ними. Но я сдержался. В конечном счете Галина молода и свободна, и ей самой решать, с кем встречаться.
      Целый вечер я просидел на скамейке в парке, на берегу реки, наслаждаясь гнетущей болезненной тоской. "Так тебе и надо, так тебе и надо, старый дурак", - время от времени шептал я себе.
      4
      После этого случая я несколько дней подряд был подчеркнуто сух со всеми сотрудниками лаборатории, особенно с Галиной. Иногда я делал ей резкие замечания, и, когда она укоризненно и удивленно смотрела на меня, я отводил взгляд в сторону. Но больше всего от меня доставалось дипломникам. По нескольку раз я заставлял их переделывать матрицы памяти, перепаивать схемы, по-новому решать монтажи. Угрюмо и беспрекословно они выполняли все мои распоряжения. С профессором Касьяновым я держался официально и сдержанно. Старик, наверное, понял, что я обижен, и однажды, задержав мою руку в своей, промолвил:
      - Да полноте же, Виктор! Я уже все забыл, а вы дуетесь. Забегайте ко мне после работы, я приготовил против вас такой аргументик, что вы просто ахнете! Кстати, как ребята справляются с новыми типом вероятностной памяти? Как идет у них работа?
      - Медленно, - угрюмо ответил я. - Мало того, что мы получили не очень качественные радиокомпоненты. Из сотни туннельных диодов добрую половину нужно отсеивать...
      - Я вас очень прошу проследить за тем, чтобы этот блок ребята сделали как следует. От него зависит очень многое. Так зайдете после работы?
      Но к Касьянову после работы я не пошел, и вот почему. Когда сотрудники разошлись и в лаборатории воцарилась полная тишина, я вдруг почувствовал, что я не один. Мне даже стало немного жутко. Я огляделся и в самом дальнем углу, за шкафом с химической посудой, за маленьким столиком увидел Галину. Я поспешно подошел к ней.
      Она сидела, уронив голову на руки, и тихонько плакала.
      - Галя, что с вами? - спросил я, трогая ее за плечо. Она вскочила и отшатнулась.
      - Не подходите ко мне, не трогайте меня, - прошептала она.
      - Хорошо, хорошо. Но объясните, почему вы плачете? Кто вас обидел?
      - Вы.
      - Я?
      - Да, вы. Я была на вашей стороне. Я защищала ваши убеждения, как могла... А вы на меня накричали... И теперь ваше отношение ко мне стало таким странным... Мне тяжело... Очень тяжело...
      Удивительна душа человека! Она призналась, что ей тяжело, и мне сразу стало очень легко. Как тут не вспомнить Лермонтова: "Мне грустно оттого, что весело тебе..."
      Я ласково засмеялся.
      - Не принимайте все так близко к сердцу.
      Она вдруг заговорила взволнованно и убежденно:
      - Я молода и глупа. Я не знаю и тысячной доли того, что знаете вы или профессор Касьянов. Очень часто то, что я говорю, идет не от разума, а от сердца... Когда человек мало знает и еще не научился самостоятельно мыслить, он все принимает на веру. Я вам всегда так верила, так верила...
      Она снова закрыла глаза руками и заплакала.
      - Да полно, Галя! Не надо так... Конечно, вы молоды, но зато у вас все впереди. И знание, и самостоятельная работа, и большое чувство.
      Понемногу она успокоилась. Я предложил пойти погулять, и она согласно кивнула и даже улыбнулась.
      Мы пришли на ту самую скамейку над рекой. К Галине вернулось ее прежнее спокойствие, а ее глаза, как мне показалось, стали более ласковыми и добрыми. Мы поговорили о каких-то пустяках, потом замолчали. Когда зашло солнце и спустились короткие осенние сумерки, я подвинулся к ней и тихонько положил ладонь на ее руку. Рука у нее была очень маленькая и холодная. Я снял пиджак и набросил его на плечи девушки. Она не пошевельнулась.
      - И это Касьянов хочет переложить на язык формул, - прошептал я.
      - Не надо больше об этом, - ответила она тоже шепотом.
      - Милая...
      Она вдруг вся напряглась и отвела мою руку в сторону.
      - Не нужно... Мы еще так мало знакомы...
      - Вы знаете, почему я на вас рассердился? - спросил я.
      - Знаю. Потому что вы увидели меня в обществе этих ребят, ваших дипломников. Вы ревнивы.
      - Да. Вы правы. Это было глупо и гадко.
      - В тот вечер они просто решили показать мне новую лабораторию. Как много в институте интересного... Особенно отдел художественного оформления.
      Такой отдел действительно был создан в институте, я немало дивился этому обстоятельству, но так и не успел познакомиться с его задачами. Говоря откровенно, само его название ассоциировалось у меня с чем-то комическим и легкомысленным, и я вспоминал о нем, как о каком-то курьезе.
      Когда мы поднялись со скамейки, кусты позади громко затрещали. Я вдруг увидел, как там, в полумраке метнулась неясная тень. Опять дипломники? Ну что за наглецы...
      - Неслыханная дерзость, - прошептал я.
      В ответ Галина странно засмеялась. Домой проводить себя она не разрешила.
      5
      С Касьяновым мы снова встретились только через неделю, когда лаборатория окончила напряженную работу по изготовлению пробного образца микроминиатюрной вероятностной памяти нового типа. Касьянов, положив руку па небольшой хлорвиниловый блок, включающий в себя миллионы искусственных нейронов, улыбнулся и сказал:
      - Ну, теперь можно немножко снять напряжение. Вы, ребята, кажется, изъявили желание пойти в турпоход? - обратился он к дипломникам.
      - Да.
      - Неделя в вашем распоряжении. Кстати, Виктор, Галина обращалась ко мне с просьбой отпустить ее на несколько дней к матери. Как ваше мнение?
      Я подумал. Мне очень этого не хотелось, но пришлось согласиться.
      - Вот и хорошо. А мы останемся с вами и немножко поспорим. Я уверен, что в этом споре возникнут новые интересные идеи для нашей последующей работы.
      Я был несколько удивлен и раздосадован, когда узнал, что Галина уехала, не попрощавшись со мной. Лаборатория сразу стала для меня пустой и неуютной. Только сейчас, когда этой девушки больше не было рядом со мной, я почувствовал, как много она для меня значила... Весь день я слонялся из угла в угол, не зная, за что приняться. А затем в душе вспыхнуло решение, то самое решение, которое рано или поздно приходится принимать каждому человеку, для которого другой человек перестает быть безразличным.
      "Вот приедет, и все решится".
      От этой мысли мне сразу стало легко, и в веселом и бодром настроении я отправился в кабинет профессора Касьянова, чтобы вступить с ним в спор. О, теперь у меня были тысячи аргументов. Теперь я сам был главным аргументом против профессора!
      - Сядем? - как всегда с хитроватой усмешкой предложил Касьянов.
      - Сядем, - ответил я.
      - Прежде чем спорить, я хочу задать вам вопрос, который мне было не очень удобно задавать при дипломниках. Вы проверили качество монтажа новой памяти?
      -Да.
      - Радиокомпоненты только высшего класса?
      - Вы сами знаете, как нужно отвечать на этот вопрос, профессор. С высокой степенью вероятности, да.
      - Ну, хорошо. Так вот что я хочу вам сказать. Ваши возражения относительно того, что самые тонкие эмоциональные движения человеческой, как вы ее называете, души, не могут быть запрограммированы и алгоритмизированы, не выдерживают никакой критики.
      - Доказательства? - потребовал я.
      - Вот вы убедили неопытную девчонку, вашу Галину, что я выживший из ума старый дурак.
      - Я так не говорил!
      - Ну, может быть, не так. Но смысл был таков. И что же? Ваша поклонница убедилась в обратном! Вам она просто поверила, а меня она поняла. Вы чувствуете разницу?
      - Пока нет.
      - Она толковая девчонка, эта Галина Гурзо. У нее гибкий аналитический ум. И когда я предложил ей разобраться в новом алгоритме, который предусматривает подсознательную, не осознанную деятельность центральной нервной системы, когда она разобралась в задаче, поняла ее, тогда она пришла к выводу, что вы не правы!
      - Не может этого быть! - воскликнул я. - Галина всегда была на моей стороне!
      - Была, да сплыла. Вот и вам я советую разобраться как следует в этом интересном вопросе. Просто возьмите ее рабочую тетрадь и почитайте.
      Слова Касьянова сильно меня взволновали. Моя Галина - и вдруг в лагере противника! Я вспомнил, что последнее время она уклонялась от разговоров на эту тему. Но оставался еще главный, как мне казалось, аргумент.
      - Профессор, вы можете доказывать на бумаге все, что угодно, но вы не можете переложить на бумагу мои чувства. Понимаете? Мои. Я люблю Галину.
      Я был вправе ожидать, что мое сообщение заинтересует его. Действительно, он поднял брови и спросил:
      - Вы это серьезно?
      Я взбесился.
      - Может быть, вы мое чувство к ней тоже сможете разложить в ряд рекурентных формул? Может быть, вы напишете уравнение того, что делается у меня в душе? Может быть, вы составите график моей тоски по этой чудесной девушке? Может быть...
      Он поднял руку, останавливая меня. Лицо у него было хмурое и сосредоточенное.
      - Ну что ж, - сказал он, - по правде говоря, я давно это сделал. Вы не хотите заняться моей теорией? Отлично. Я поручу вашей лаборантке Гурзо изложить вам эту теорию популярно. Гурзо знает ее в совершенстве.
      Я пытался еще что-то возражать профессору, но он ничего не отвечал, а только качал головой. Никогда еще я не видел его таким серьезным и обеспокоенным. Мне даже показалось, будто он сам почувствовал, что где-то допустил ошибку...
      6
      Неделю, в течение которой отсутствовала Галина, я провел в мучительных размышлениях. По совету Касьянова я взял ее рабочую тетрадь и принялся разбираться в исписанных мелким аккуратным почерком страницах. Очень скоро формулы обычной математической логики кончились, и появились новые операции, новые обозначения и новые символы. Я не без удивления установил, что математические познания Галины превосходили все, что можно было ожидать. Я почувствовал себя неловко. Почему я раньше не присмотрелся к ее работе, не узнал как следует, чем она занимается?..
      Галя застала меня в тот момент, когда я дочитывал последние страницы.
      - Именно в этот момент я и прозрела! - воскликнула она, подбегая ко мне.
      Ее лицо было радостным и веселым, глаза искрились.
      - Интересно, правда, Виктор Степанович? Что ни говорите, а наш старый учитель - гений!
      Мне оставалось только виновато улыбнуться и сказать:
      - А вы все же предательница!
      - Помните знаменитое "но истина дороже"? Так вот, я решила ничего больше на веру не принимать. Давайте доказательства - и точка! Касьянов представил доказательства.
      Тогда я сухо произнес:
      - А вы знаете, это не доказательства. Это бумага. В том, о чем я спорил с ним, и теперь буду спорить с вами, доказательным может быть только прямой эксперимент. История науки знает много примеров изящных доказательств на бумаге, которые были похоронены не менее изящными опытами. Пока такого еще не поставили.
      Галина пожала плечами и недовольно поморщилась.
      - Ну, знаете ли, в таком случае вы отрицаете роль теории. Вы рассуждаете, как голый эмпирик.
      Я вдруг остро почувствовал, что навсегда потерял союзника. Ее насмешливый взгляд и веселый голос принадлежали теперь совсем другой Галине. Я посмотрел на нее и вздохнул.
      - Как быстро вы меняете свои взгляды...
      - Дело не во взглядах. Да, до сегодняшнего дня я верила в чудеса. Но разве доказательство, что чудес не бывает, не призвано направлять меня на путь истины? То, что люди называют принципиальностью, очень часто оказывается упрямой беспринципностью.
      - Вам еще никто ничего не доказал. А что касается теорем профессора Касьянова, то вам, должно быть, известно, что великий Лейбниц доказал теорему о существовании бога.
      - Я не знаю этой теоремы, но, наверное, она логически несостоятельна. Должно быть, там в неявной форме заложены ложные посылки.
      Я горько усмехнулся.
      - Вы уверены, что в логике Касьянова не скрыты ложные посылки?
      - Пока да.
      - Пока! А что будет дальше, вас не волнует?
      Галина на мгновенье задумалась.
      - Кто знает. С познанием всегда так. Все люди запрограммированы на уровне знаний эпохи своего времени. Может быть, в будущем некоторые программы и придется менять. В этом сущность бесконечного познания...
      Я театрально воскликнул:
      - Вот вы вместе с вашим Касьяновым и попали в ловушку! Бесконечное познание как раз и есть то самое "и так далее", где мы ничего не знаем. Я верю только эксперименту, а не бумажным парадоксам, вроде этих.
      Я сильно ударил тетрадью по столу. Галина перестала улыбаться и посмотрела на меня с тревогой. Нет, она стала совсем другой. И все же она была та самая девушка, в глаза которой мне хотелось смотреть до бесконечности. Я положил тетрадь и пошел прочь, но вдруг она порывисто шагнула ко мне.
      - Не сердитесь на меня. Я сама не знаю, что говорю... Вы знаете... Я бы очень вас просила... Может быть, это и не совсем удобно...
      - Что?
      - Пойдемте сегодня вечером гулять...
      - Хорошо, - сказал я. - Я вас буду ждать на той самой скамейке, на берегу реки... Только не задерживайтесь, прошу вас.
      Галина слегка улыбнулась и кивнула головой.
      7
      Крохотный буксир шипел и пыхтел, медленно толкая огромную баржу, наполненную строительным песком. В плавных и широких волнах реки отражалось пурпурное небо, а порывы ветра с противоположного берега раскачивали ветки пожелтевших кленов, стряхивая на землю дождь еще не успевших пожелтеть листьев. Зажглись первые звезды, и мир стал быстро погружаться в осенний сумрак... Голова Галины лежала на моем плече, я обнял ее за талию и удивился, какая она тоненькая и хрупкая... Я молчал, и мне казались ненужными и далекими споры с Касьяновым; мне представилось, что то же самое думает она, и от этого радость переполнила мое сердце...
      Вот он, большой, миллионноголосый молчаливый мир человеческих чувств! Он разлился в седом тумане, заполнившем песчаный карьер у моста. Он плещется в бесчисленных блестках беспокойной воды, в которую смотрит безоблачное осеннее небо. Он волнуется в далеком шуме городского транспорта. Он трепещет в неровном дыхании сидящей рядом девушки, которая думает, верит, сомневается и ищет... Он во всем.
      И пусть он, по Касьянову, называется "и так далее", но он и есть бесконечность, и мы должны за это благодарить природу.
      Я на мгновенье представил себе другой, фантастический мир, в котором все конечно, где нет никаких "и так далее", где все познано до конца. В таком мире у человека всего пять чувств. В нем одно солнце и только одна планета. В нем всего два человека. В нем нет ни атомов, ни электронов, ни странного микромира, а есть большие кубические "неделимые" кирпичи, из которых можно построить конечное множество геометрических фигур. В этом мире одна река, одно море, одно озеро. В нем одно небо, и на небе только одна звезда. Там растет только одно дерево, и оно приносит только один вид плодов. Вселенная этого мира конечна и пуста. И больше в нем ничего нет.
      Могли бы развиваться в таком мире наука и техника? Что означала бы в нем человеческая цивилизация? Были бы искусство, музыка, поэзия? Могла бы в нем родиться любовь?
      Я представил себе этот унылый, однообразный мир и усмехнулся про себя. Конечно же, мы должны быть благодарны природе за ее бесконечность! Только благодаря ей так богат наш внутренний мир. Он сверкает и искрится, как вся Вселенная, и наверное поэтому нам всегда хочется жить. Вечно меняющиеся эмоциональные краски отвлекают нас от мысли о неизбежности смерти, потому что мы всегда очарованы калейдоскопом неповторимых чувств. Я прижал к себе Галину и прошептал:
      - Вот тебе и ряды рекурентных формул...
      - Но ряды могут быть бесконечными, - тоже шепотом возразила она.
      - Так ли уж это важно?
      - Главное, чтобы ряды сходились...
      - Ты считаешь, что все происходящее в моей душе и... может быть, в твоей, перекладывается на сходящиеся ряды?
      - Любые бесконечные ряды, которые отображают явления реального мира, должны быть сходящимися...
      - Может быть, мы больше не будем говорить об этом?
      - Я не хотела... Это вы...
      - Почему "вы"?
      - Ну, ты...
      Я замолчал. Стало совсем темно, и я вдруг почувствовал, что самый важный момент в моей жизни наступил. Я встал и, отступив на шаг от скамейки, сказал вполголоса:
      - Я люблю тебя, Галя. Я прошу тебя быть моей женой.
      Девушка нерешительно поднялась.
      - Женой?
      - Да. Я хочу этого. Я прошу тебя... Я тебя...
      - О! Только не это! Только не это!
      Галина резко повернулась и быстро пошла по темной аллее вдоль берега. Я едва за ней поспевал.
      - Галина! Галя! Остановись! Что с тобой! Если я сказал не то...
      Но она все шла и шла, убыстряя шаги, затем побежала, спотыкаясь о кочки и обнаженные корни деревьев. Я догнал ее почти у выхода из парка. Здесь тускло горел одинокий фонарь, и не было ни одной скамейки.
      - Что с тобой случилось? Почему ты бежишь?
      - Не надо... Не надо... Не подходите... Мне так тяжело, так...
      - Да что с тобой, милая?
      - Не спрашивайте ничего. Все так нелепо, глупо... Я такая глупая...
      - Погоди, о чем ты? Может быть, я... Прости меня, если я сказал не то...
      - О, нет!
      - Так в чем же дело!
      Я схватил ее за руку. Рука ее была ледяная.
      - Ты дрожишь, тебе нехорошо... В чем дело?
      Она не отвечала.
      - В чем дело, Галя?
      Она безмолвно покачала головой.
      - Ну говори же, что с тобой!
      Я взял ее за плечи. Она пробормотала:
      - Профессор Касьянов и эти ребята, дипломники...
      - Что? Что они тебе сделали?
      Она опять покачала головой. И вдруг ни с того ни с сего она тихонько засмеялась.
      - Ты смеешься! Почему ты смеешься?
      Она высвободилась, отошла на несколько шагов и сказала странным, прозаическим голосом:
      - Глупые шутки. Я их не выношу. И вообще... нельзя же человека переучивать по нескольку раз за жизнь. Вначале одно, после другое... Так можно поступать только с машиной... Меняй программы, и дело с концом.
      - Ты о чем, Галя?
      - Я поняла, какую чепуху доказывает Касьянов. Просто че-пу-ху!
      - Ну конечно же! - воскликнул я.
      - Но и вы тоже хороши! Бесконечные ряды сходятся!
      - Не понимаю...
      - Существует таинственный процесс, когда из бесконечного получается конечное... Например, сумма бесконечного ряда...
      - Да, но к чему все это?.. О чем ты говоришь?
      Галина снова засмеялась. Затем, резко оборвав смех, подошла к стволу высокой безлистой березы, уперлась в него локтем и положила голову на руку.
      - Что с тобой, Галя? - в ужасе спросил я.
      - Ничего... Это сейчас пройдет... Бесконечность... Это как во сне... летишь, летишь... Когда меня еще не было, я видела во сне высокую зеленую траву. Над травой каждое утро всходило солнце. А после... Как трудно вспомнить, что было после. Как я ненавижу этих дипломников. И Касьянова. И всех, всех...
      - И меня?..
      - Так хорошие люди не поступают... Разве можно жить только наполовину? Или на одну треть?.. Нельзя так... Потому что кругом звезды, звезды, звезды...
      И она упала...
      Я не понял, что произошло после. Откуда-то из темноты выскочили три фигуры, кто-то отшвырнул меня в сторону, Галину подняли и быстро понесли к выходу. Я бросился вслед, крича что-то, но передо мной возник профессор Касьянов.
      - Вы сами во всем виноваты, - хрипел он. - Нужно было более тщательно проверять полупроводниковые компоненты... Да и я тоже хорош... Как можно было не предусмотреть обратной возможности?
      - Скажите, я сошел с ума?
      - Вы? Нет. Вы просто влюбились в призрак. А в общем, машина получилась наславу...
      Появились дипломники, один из них спросил:
      - Значит, сейчас работу можно оформлять? Осталось описать только этот эксперимент.
      - Оформляйте, - буркнул Касьянов. Затем он обратился ко мне. - А жаль. Теперь нам больше спорить не о чем...
      Я проснулся от громкого девичьего смеха. Было совсем темно и накрапывал дождь... Несколько минут я ничего не понимал, а Галина упорно дергала меня за руку.
      - Да проснитесь же! Первый раз вижу, чтобы таким образом ждали девушку.
      - Вы, вы... - бессвязно лепетал я.
      - Ну, конечно, я! Меня немного задержал Касьянов. Мне показалось, что он сдает свои позиции...
      Я проснулся окончательно.
      - Как хорошо, что вы... настоящая!
      Она так и не поняла, что я имел в виду...