АНАТОЛИЙ ДНЕПРОВ
      (из неопубликованного)
      200% СВОБОДЫ
      - Мама, расскажи мне еще раз, как это было.
      - Я тебе об этом говорила много раз, мой мальчик. Мне, признаться, эта история надоела. Да и не очень-то приятно...
      - Но ведь об этом нужно говорить!
      На слове "нужно" Леонор сделал сильное ударение.
      - Почему нужно, мой милый?
      - Потому что этого никто не понимает! Пока человек что-нибудь не поймет, ему нужно рассказывать одно и то же без конца.
      Мать горько улыбнулась. Она поднялась с дивана и подошла к письменному столу, на котором стояла фотография, заведенная в траурную рамку.
      - Ну ты знаешь начало, - начала она, стирая рукой с фотографии пыль. - Я и Фридрих совершали свадебное путешествие. Фридрих всегда любил Восток.
      - Фридрих - мой отец?
      Мать подняла удивленные глаза на Леонора.
      - Ну конечно! Я не понимаю, почему ты спрашиваешь. Портрет отца всегда стоит перед твоими глазами.
      Леонор кивнул головой, бросив мимолетный взгляд на фотографию человека в траурной рамке.
      - Итак, вы совершали свадебное путешествие. Сколько тебе было тогда лет?
      Мать посмотрела на сына с укоризной.
      - Неужели ты не соображаешь?
      - Соображаю. Но говорят, что женщины часто скрывают свои годы.
      Мать подошла к Леонору и нежно обняла его за плечи. Затем, наклонившись к самому уху, она шепотом сказала:
      - Мне было, Леонор, всего двадцать лет...
      Сын порывисто поднялся с дивана.
      - Итак, - сказал он, - вы приехали в Нагасаки девятого августа 1945 года.
      - Да.
      - Что было дальше?
      Мать несколько раз прошлась по комнате, обхватив голову руками. Ей не очень хотелось вспоминать прошлое. Но, взглянув на пытливые глаза Леонора, она остановилась прямо перед ним и произнесла как можно спокойнее:
      - Мы приехали в Нагасаки очень рано. Если бы не характер Фридриха, который все делал порывисто и необдуманно, мы бы задержались в Иокогаме. Но ему не терпелось в Нагасаки. Он мечтал посмотреть там, в музее, какой-то камень с древними иероглифами. И еще он хотел показать мне аллею вишневых деревьев, которые, конечно, в августе не цветут... Ах, почему я согласилась!
      - Почему? - настойчиво спросил Леонор.
      - Не знаю... После Иокогамы у меня было такое чувство, будто я обязательно буду иметь сына.
      - Так. Что было дальше?
      - Я стала вдруг какая-то безвольная и подчинялась Фридриху во всем.
      - Почему?
      Мать подошла к сыну и села рядом с ним. На ее глазах блестели слезы, хотя она и пыталась улыбнуться.
      - Когда ты будешь большой, мой мальчик, и у тебя будет жена, тогда ты все поймешь. Почему ты постоянно терзаешь меня этими расспросами?
      - Потому что мне многое непонятно. Я, например, не понимаю, почему погиб мой отец.
      - Стечение обстоятельств, Леонор. Судьба.
      Мальчик пристально посмотрел на свою мать. Его лицо было бледным и равнодушным.
      - Че-пу-ха, - сказал он по слогам. - Глупость!
      Мать испуганно попятилась к столу, на котором стояла фотография мужа. Она схватила портрет и прижала к груди.
      - Леонор, перестань! Ты не имеешь права так говорить. Судьба есть судьба. Ты никогда не можешь сказать, что будет в будущем, что будет даже через пять минут... Ты...
      Леонор как-то странно присел на корточки, развел руки и искусственно засмеялся. Смеялся он одними губами, как бы подражая какому-то артисту-комику.
      - Я могу тебе сказать, что будет через пять минут, через полчаса, через час, через сутки, через десять дней, через год. А вы, вы не могли предвидеть, что будет через день! После Хиросимы вы не могли сообразить, что следующая бомба упадет на Нагасаки! Ха! Вот уж действительно людская проницательность!
      - Леонор! Не смей так говорить! - воскликнула женщина и схватила сына за руки.
      Леонор сжал губы. Прошло несколько минут молчания. Затем он тихо, но настойчиво спросил:
      - Итак. Что же было дальше?
      - Мы остановились в небольшой уютной гостинице на окраине города. Мы немного устали с дороги и прилегли отдохнуть. Шторы в номере были задернуты, и сквозь них пробивался утренний свет, окрашивая комнату в мягкие оранжевые тона. Было очень тихо, и на мгновение мне показалось, что никакой войны в мире нет. Ты себе не представляешь, как мне было приятно. Фридрих, твой отец, вытянулся на диване и сладко дремал. Я чувствовала, как ему приятно после утомительного путешествия из Иокогамы. И тогда что-то сверхъестественное толкнуло меня, тронуло, подняло с постели, и я помимо своей воли подошла к твоему отцу. Я очень его любила, Леонор, очень... Помню, он открыл глаза и посмотрел на меня с удивлением. "В чем дело, Анна?" - "Я хочу тебе что-то сказать. А ты не испугаешься?" - "Раз я не испугался Гитлера..." - "О, забудь Гитлера. Я хочу тебе сказать, что у нас будет сын". После все произошло так, будто изверглись все японские вулканы. Отец вскочил на ноги и вихрем вылетел из комнаты. Я знала, куда он побежал. Я приоткрыла штору и посмотрела вниз на улицу. Он бежал как сумасшедший, не оглядываясь, к центру города. Я знала, что через несколько минут в нашей комнате будет королевский пир. Я улеглась и, закрыв глаза, стала ждать. Как было сладко ждать, Леонор! После я услышала слабый вой сирены. Ну, конечно, это очередной налет разведывательных самолетов. Не так уж и страшно. Я просто повернулась на другой бок и стала смотреть на кремовую штору, закрывающую окно. Она колыхалась от слабого ветра. Затем стало очень тихо. Сирена умолкла. И вдруг...
      - Да. И вдруг? - спросил Леонор.
      - И вдруг раздался оглушительный взрыв. Нет, не взрыв. Это был какой-то рев, вопль, как будто сама Земля закричала от невыносимой боли. И вспышка света. О, ты себе не представляешь, что это была за вспышка. Миллион молний одновременно, сто солнц, миллиард лун. Комната, где я находилась, вдруг показалась слишком крохотной, чтобы вместить в себя столько света. Как в кошмарном сне, на моих глазах кремовая шелковая штора превратилась в коричневую, затем в черную и рассыпалась на кроваво-красные тлеющие куски... Комната наполнилась гарью, запахом жженого тряпья, а после этого...
      - Что было после этого? - с тем же безжалостным любопытством допытывался Леонор.
      - После этого тугая масса горячего воздуха прижала меня к стене. Окна были сорваны с петель и унесены вихрем куда-то на улицу, все здание гостиницы закачалось, присело, потолок рухнул... Я не помню, что было дальше. Только много времени спустя человек в белом халате, кажется японский врач, по-английски расспрашивал меня, кто я и откуда. Это было, по-моему, в открытом поле. На горизонте синели горы, и еще я помню, как кто-то рядом стонал. "Что случилось?" - спросила я. "Американцы сбросили вторую атомную бомбу". До этого я в атомные бомбы почему-то не верила. Тогда я спросила, где Фридрих. "Кто это?" - спросил японец. "Мой муж. Он ушел в город за покупками..." Восточные люди странно улыбаются. Мы, европейцы, скорее чувствуем, чем видим их улыбку... Так было и тогда с этим японским доктором. Он улыбнулся. Наверное, чтобы подбодрить меня. "Смотрите, какая сила. До чего доходит человеческий разум. Вы из Германии?" Он приподнял меня, и я увидела, что нахожусь на вершине зеленого холма, а внизу зияет черная обгоревшая яма. В ней возвышались уродливые стены, закопченные изгороди, виднелись составы искалеченных железнодорожных вагонов. Почему-то мне запомнилась огромная площадь, на которой торчало множество черных дымящихся столбов. "Это был городской парк, как бы догадавшись, пояснил японец. - Правда, могучая сила - атом?" - "Что все это значит?" - спросила я. "Это? Недавно там, внизу, был город. Назывался он Нагасаки. И вот..."
      Анна еще несколько секунд шевелила губами, но ее голоса уже не было слышно. Леонор подошел к окну и задумчиво произнес:
      - Любопытно, черт возьми. Очень любопытно.
      - Леонор, что ты говоришь! - в ужасе воскликнула мать. - Там погиб твой отец!
      - Это понятно. В этом нет ничего удивительного. Мне не понятно, почему он покинул гостиницу, когда было совершенно очевидно, что бомбу сбросят именно на Нагасаки.
      - Ты с ума сошел, Леонор. Ты говоришь об этом таким равнодушным голосом. Тебе никогда этого не понять!
      Мальчик пожал плечами.
      - Я не понимаю, почему ты злишься. Конечно, отец поступил неразумно, оставив тебя одну. Отпраздновать торжество вы могли бы и после взрыва, в безопасности. В Нагасаки вам вообще не нужно было бы ехать. Скажу тебе прямо, мама, странные вы люди. И отец был странным...
      - Что значит - странным? - в ужасе прошептала Анна.
      - Как тебе сказать... Можно было легко вычислить вероятность того, что вторую атомную бомбу сбросят именно на Нагасаки. Ведь не даром бомбу сбросили именно на него. Как можно было не предусмотреть это событие? Вы, люди, не понимаете одного: если что-то происходит, то так и должно быть. Почему вы никогда не пытаетесь рассчитать свое будущее? Или, может быть, вы не можете?
      Мать поднялась во весь рост и подошла к сыну.
      - Милый, что ты говоришь? И как ты говоришь?
      - Что?
      - Ты сказал; "Вы, люди... "
      - Да, я так сказал.
      - Но ведь...
      - А, понимаю. Я имел в виду людей, которые бессильны анализировать события, от которых зависит их жизнь... Если бы отец и ты перед отъездом из Иокогамы подумали хоть капельку, ничего такого не случилось бы. Вы бы никогда не поехали в Нагасаки, потому что этот город был обречен так же, как и Хиросима.
      - Но мы ничего не знали!
      - О, но это так было легко сообразить. Достаточно было взять карту Японии и карту расположения американских авиационных баз, напечатанную во всех газетах. Судьба Нагасаки вычислялась просто, как по таблице умножения. Я уверен, что большинство людей терпят несчастье из-за своей интеллектуальной недостаточности.
      - Леонор! Не смей так говорить!
      Леонор посмотрел на мать удивленно.
      - А разве я что-нибудь плохое сказал?
      - Ты, ты... Разве можно говорить, что у твоего отца...
      - Интеллектуальная недостаточность? Неспособность к строгому анализу? А что здесь такого?
      - Замолчи! Ты бездушное, холодное существо. Всякий раз, когда я рассказываю тебе о тех страшных днях, ты начинаешь меня мучить. Зачем? Почему?
      Анна упала на диван и спрятала лицо в подушку. Леонор некоторое время с интересом смотрел на свою мать, после, вздохнув, произнес про себя:
      - Этого я не понимаю. Просто не понимаю.
      II
      Через неделю Леонора принимал директор гимназии господин Штиммер. Мальчик стал перед письменным столом и смотрел на директора своими голубыми пытливыми глазами. Генрих Штиммер провел рукой по совершенно седой голове и ласково улыбнулся, по-видимому ожидая ответной улыбки.
      - Удивительный случай, Леонор. Такого в нашей гимназии никогда не было, начал директор.
      - И никогда не будет, - прервал его юноша.
      - Что?
      - Того, о чем вы собираетесь мне сообщить.
      Штиммер зябко поежился в своем кресле. Он всегда чувствовал себя неловко в обществе этого странного гимназиста. Ему всегда казалось, что тот наделен удивительной, дьявольской проницательностью.
      - Тебя кто-нибудь предупредил?
      - Нет. На эту беседу я рассчитывал давным-давно. Фактически по данному поводу вы должны были вызвать меня по крайней мере месяц назад.
      Штиммер вскочил на ноги.
      - Ты подслушивал? Подсматривал в щелку?
      Леонор слабо улыбнулся.
      - Нет. В этом не было никакой необходимости. Во-первых, делать мне в гимназии нечего. Вы, так же как и я, хорошо знаете, что курс наук по программе я изучил еще два года назад и сейчас делаю на уроках все, что мне заблагорассудится. По существу, за эти годы я разделался с университетским курсом математики и физики. Во-вторых, мое присутствие в вашем учебном заведении очень усложняет положение преподавателей. И в-третьих, этот американец, Стенли Коллар, атакует вас уже полгода, чтобы вы отдали меня ему. Кстати, он подходил со своими предложениями несколько раз и ко мне. Я знаю, что, если я соглашусь работать у них, вы выдадите мне аттестат без сдачи экзаменов.
      По мере того как Леонор говорил, директор гимназии все глубже и глубже забивался в угол кресла. Его взгляд беспокойно бегал по сторонам. Мальчишка точь-в-точь повторял его собственные мысли. Он был не в состоянии ему ничего возразить. Он только спросил:
      - Ты согласен, Леонор?
      - У меня нет другого выбора.
      - То есть?
      - Зачем вы спрашиваете? Вы ведь знаете, что мы с матерью одиноки.
      - Но это связано с поездкой в другую страну.
      - Я знаю. Если я им нужен, они повезут меня за свой счет.
      - Да, конечно, - оживился Штиммер. - Условия труда прекрасные. Оплата очень высока. Работа чрезвычайно интересная.
      Лицо юноши не выражало ровным счетом ничего. Он, казалось, весь ушел в себя, думая свои собственные думы.
      - ... И я понимаю, Леонор, как тяжело привыкать к новой обстановке и особенно к чужим людям! - патетически воскликнул директор.
      - Что вы сказали? - как бы проснувшись, спросил Леонор.
      - Я говорю, на первых порах тебе будет трудно привыкнуть к другой обстановке и к другим людям. Человек вдали от родины...
      - У человека родина - Земля, - сказал Леонор.
      - Ну а друзья, товарищи?
      - Эти дурачки из нашего класса?
      Штиммер вскочил на ноги.
      - Вы забываетесь, господин Гейнтц! Не воображайте, что вы необыкновенная личность! Я-то знаю, что ваша гениальность напускная! У вас нет никакой скромности!
      Леонор пожал плечами и повернулся к директору спиной.
      - Стойте! Вы не смеете так уходить!
      - Мне больше здесь делать нечего.
      - То есть...
      Глаза старика Штиммера выкатывались из орбит. Повернувшись, Леонор насмешливо заметил:
      - Странный вы человек, господин Штиммер. Вы меня вызвали для того, чтобы уговорить принять предложение американца. Теперь, когда мы поняли друг друга, вы почему-то злитесь. Где здесь логика?
      - Какая логика! Как вы смеете со мной так разговаривать! Вы, вы...
      Леонор посмотрел на директора гимназии, как на диковинный экспонат в музее.
      Затем он сделал несколько шагов к двери и произнес:
      - Скажите господину Коллару, что я согласен ехать куда угодно и когда угодно.
      Во дворе его окружили одноклассники.
      - Ну как, гений, зачем он тебя вызывал?
      - Я уезжаю в Америку,- нисколько не смутившись своего прозвища, ответил Леонор.
      - Да ты и впрямь представляешь какую-то ценность для этих янки. Говорят, они никогда деньги зря не тратят.
      - Конечно. Я постараюсь продаться как можно выгоднее, - заметил Леонор без тени смущения.
      - Не очень-то хорошо звучит - "продаться", а?
      - В вашем мире вообще ничто хорошо не звучит. Но уж если он так глупо устроен, то ничего не поделаешь.
      - Почему ты говоришь "в вашем мире", Леонор? Он такой же наш, как и твой.
      Юноша на секунду задумался, внимательно осматривая собравшихся вокруг него товарищей.
      - И все же этот мир ваш, а не мой. Все вы миритесь с его невероятно дикими и глупыми порядками. А я нет. Но я ничего один не могу поделать.
      - А как бы ты преобразовал этот мир, Леонор?
      Тот пожал плечами и ничего не ответил. Отойдя от толпы ребят несколько шагов, он вдруг повернулся и крикнул:
      - Никогда не читайте газет. Не верьте ни одному слову наших политических деятелей. Они глупы и тщеславны. Старайтесь глубже понимать законы природы и законы человеческого общества. В самом захудалом учебнике по математической экономике больше смысла и пользы, чем в сотнях томов, написанных словоохотливыми дураками, которые проектируют земной рай, построенный из бестелесных идей и остроумных изречений. Помните закон сохранения материи. Если, ничего не создав, вы что-то для себя получили, значит, вы украли. Не забывайте и закон сохранения энергии. Если вам что-то досталось без затраты труда, значит, где-то на вас работает раб. Никогда не забывайте подводить строгий баланс человеческого счастья и несчастья. Научитесь его измерять, и тогда все станет понятным.
      Леонор прекрасно осознавал, что говорил он все это впустую. Его считали заучившимся чудаком, помешанным на строгих формулировках и заумных задачах. Но он иначе не мог. Его душа, если только она у него и была, не допускала никаких компромиссов между истиной и ложью, между глупостью и разумом. Всюду, в живой и мертвой природе, он видел только строгие законы, а люди, к его удивлению, только тем и занимались, что изо дня в день пытались идти наперекор этим законам, при этом совершенно не осознавая свою обреченность. Для того чтобы оправдать неприспособленность жить в сложном мире причинных связей и количественных соотношений, люди придумали мир эмоций, который, попросту говоря, представлялся ему отвратительным, почему-то ненаказуемым кликушеством. Он откровенно мечтал удрать из своего города, уйти от своих тупых однокашников, зажить другой жизнью среди людей, которые, если судить по их именам и опубликованным научным работам, думали и действовали в полном сообразии с логикой и разумом. Леонор жаждал поехать в Америку и работать в одном из крупнейших теоретических центров страны. Гарри Кембелл, Эдвард Геллер, Джон Стробери и другие ученые с мировым именем должны наконец сменить компанию умничающих бюргеров, которые после восхваления гения Ньютона и Вейерштрасса уходили в ближайший бар и травили свой мозг шнапсом.
      "Уродство! Какое умопомрачительное уродство!" - думал про себя Леонор.
      Он уж хотел было выйти из ворот школьного двора, как вдруг его кто-то окликнул по имени. Он остановился и осмотрелся по сторонам. Справа и слева от ворот росли высокие кустарники. Затейливая металлическая решетка отгораживала двор от Гейнештрассе.
      - Леонор, Л-у...
      Это был голос девушки.
      - Кто меня зовет? Если я кому-нибудь нужен, зачем прятаться?
      В нескольких шагах от него кусты зашевелились, и в них появилась фигура девушки. Несколько секунд она оправляла платье, а затем виновато посмотрела на Леонора.
      - Это вы меня звали? - спросил он.
      Она кивнула головой.
      - Зачем я вам нужен? Кто вы такая?
      Она сделала несколько нерешительных шагов к нему.
      - Я... Мы учимся в одном классе...
      - Вот как. А я вас что-то не помню.
      - Мой стол слева от вашего. Меня звать Эльза. Эльза Кегль.
      Леонор сделал вид, что смутился.
      - Право, не помню.
      Высокая стройная девушка, с красивыми, разбросанными во все стороны золотистыми волосами решительно подошла к нему и стала напротив.
      - Значит, вы меня не помните? - спросила она.
      - Нет, не помню.
      - И не читали моих записок?
      - Что?
      - Я вам посылала записки. Каждый день, иногда в день два раза.
      - Один раз я что-то прочитал, очень глупое. После не читал.
      Лицо Эльзы внезапно залилось краской, и она побежала вперед.
      Он посмотрел ей вслед и удивился, когда увидел, что она остановилась шагах в десяти от него.
      Он подошел к девушке.
      - Что с вами, Эльза?
      Она вскинула на него заплаканные глаза.
      - Вы человек, Леонор, или кто?
      Он смущенно пожал плечами. После не очень уверенно сказал:
      - Наверное. Во всяком случае, так все считают.
      - Ну а вы что думаете?
      - Мой опыт говорит мне, что мнение ценно только тогда, когда оно многочисленно. Это закон статистики. Мнение одного человека ничего не значит.
      Ничего не поняв, Эльза приблизилась к нему на несколько шагов, затем остановилась, посмотрела в его глаза и бросилась ему на грудь.
      Она была немного ниже Леонора, а когда она спрятала свое лицо у него на груди, то показалась совсем маленькой девочкой. Леонор растерянно смотрел на нее сверху вниз и тихонько гладил по плечу. Он как-то в кино видел, что в подобных случаях поступают именно так.
      Не поднимая головы, Эльза пробормотала:
      - А я вас люблю, Леонор...
      - Любите? За что?
      Она посмотрела на него красными заплаканными глазами.
      - За то, что вы не такой, как все. За то, что вы умный...
      Леонор немного отстранил девушку от себя.
      - Странно, - прошептал он. - Очень странно. До сих пор такое мне говорила только мать. Значит, по-вашему, и чужие люди могут любить друг друга?
      - О, это совсем иначе, чем мать... Леонор! Я так буду ждать того момента, когда увижу вас вновь. Вы ведь уезжаете в Америку?
      - Да. А вы откуда знаете?
      - Мне говорил отец. Мой отец и господин Гудмейер - совладельцы фирмы, в которой вы будете работать.
      - Вот как!
      - Если хотите знать, то в вашей поездке в некоторой степени виновата я. Мой отец и капитан Коллар как-то разговаривали о том, что им нужны очень умные ученые. Тогда я и назвала вас...
      - Благодарю вас, Эльза.
      - Но вы еще ничего мне не ответили...
      - Что я должен ответить?
      - О боже мой! Неужели вы...
      Девушка вдруг отбежала от Леонора и с отчаянием крикнула:
      - Нет, вы не человек. Прав господин Штиммер, правы все ребята, права ваша мать! Прощайте! Нет, до свидания! Я приеду в Америку, и тогда, может быть, вы уже будете знать, как нужно отвечать девушке, когда она говорит, что любит вас.
      Леонор несколько секунд следил, как по дорожке, вдоль кустов, странно размахивая руками, бежала от него Эльза.
      III
      Никогда еще у Леонора не было такого спокойного и одухотворенного лица, как в этот момент. Он стал воплощением разума, и все клетки его мозга, все связи, все контуры и блоки нервной системы, казалось, были настроены на этот миг. Сейчас ему предстоит встретиться с Эдвардом Геллером, человеком, которого знает весь мир как выдающегося инженера-физика.
      Когда высокая узкая дубовая дверь отворилась и в ней появился небольшого роста человек с морщинистым, болезненным лицом, передвигающийся вперед мелкими шагами, Леонор понял, что это и есть Геллер. Он не встал со своего кресла, не вскочил на ноги, как вскакивали другие при виде этого человека. Он был уверен, что Геллер точно такой же, как и он, человек большого ума, принявший на себя тяжкую миссию сделать все, что в его силах, чтобы спасти и преобразовать многомиллиардный коллектив живых существ, именующих себя "венцом природы".
      Геллер подошел к Леонору и, не подавая руки, произнес:
      - Здравствуйте.
      - Добрый день, - ответил юноша, и на мгновение ему показалось, что он находится рядом со своим двойником.
      Геллер прошел к креслу у книжного шкафа и сел. Несколько минут он и Леонор молчали, рассматривая друг друга, как, наверное, будут рассматривать друг друга разумные существа с разных планет.
      - Итак, вы будете работать у меня?
      Не отвечая, Леонор кивнул головой и, улыбнувшись, поджал нижнюю губу. Он всегда так делал, когда был очень доволен.
      - Говорят, вы хорошо знаете современную математику.
      Нисколько не стесняясь, Леонор снова поджал нижнюю губу. Что-то необычное сейчас скажет Геллер, а им не нужно много разговаривать, чтобы понять друг друга!
      - Можно проверить? - спросил Геллер.
      Леонор улыбнулся. Момент высшего человеческого взаимопонимания приближался. Он слегка качнулся в кресле и кивнул в знак согласия.
      Геллер, не сводя бесцветных глаз с юноши, расстегнул ворот клетчатой рубахи, затем вытащил из письменного стола несколько листов чистой бумаги.
      - Карандаш есть? - спросил Геллер.
      - Есть.
      Несколько секунд Геллер что-то молча писал. Затем, пробежав по написанному глазами, он протянул лист Леонору.
      - Вот. Условие задачи такое. Государство в состоянии воспроизводить свой экономический потенциал каждые три года. В военном отношении государство очень сильное. Во всяком случае, если будет война, мы должны рассчитывать на ответные термоядерные удары. Вот список промышленных районов этого государства в порядке уменьшения их экономической мощности. Нужно определить порядок их разрушения.
      Леонор вскинул на Геллера удивленные глаза. Несколько минут они молча рассматривали друг друга. Геллер улыбнулся, обнажив ряд золотых зубов. Он ничего не говорил, но выражение его лица показало, что он уверен в неспособности мальчишки решить задачу.
      - Вы понимаете смысл задачи, мальчик? - спросил он снисходительно.
      В этот момент про себя он подумал: "Этот Коллар - болван. Наговорил сто коробов про мальчишку..."
      - Да, я понимаю смысл задачи.
      - Тогда решайте, - сказал Геллер и собрался уходить.
      - Я уже ее решил, - услышал он в ответ.
      Геллер остановился, слегка улыбнулся и покровительственно произнес:
      - Не торопитесь, дорогой...
      - Я уже ее решил, - твердым голосом повторил Леонор.
      Геллер посмотрел на него недоверчиво.
      - Ну... Напишите ответ.
      - Зачем его писать. Все и так ясно.
      Геллер сел. Он внимательно посмотрел на неподвижное лицо юноши, на его внимательные, немигающие голубые глаза и, положив руку на листы бумаги с содержанием задачи, спросил:
      - Так какой же ответ?
      - Я не буду касаться того, насколько, нелепо составлены условия задачи и как неполны ее данные, - проговорил Леонор, - но в той формулировке, которую вы мне дали, задача решается однозначно и немедленно.
      Геллер удивленно вскинул брови. Так ему никто никогда не отвечал.
      - Решение такое. Нужно в течение трех лет последовательно уничтожать экономические центры противника в порядке убывания их мощности.
      Геллер вначале задумался, а после его лицо расплылось в улыбке. Он подошел к Леонору и положил ему руку на плечо.
      - Браво, мой мальчик! Совершенно верно!
      Леонор молчал. Внутренне он почувствовал какое-то неудовлетворение, как будто сейчас происходит совсем не то, на что он рассчитывал.
      - Чудесно, - продолжал Геллер. - А вот еще задача. Имеется десять овчарен, которые находятся под охраной пяти собак. На овчарни систематически нападают пятнадцать волков. Как нужно распределить охрану между овчарнями, чтобы...
      Леонор встал из кресла. Он сощурил глаза и подошел к письменному столу.
      - Погодите задавать вопрос. Это тоже военная задача. Но вы еще не сообщили мне, каков радиус разворота каждой собаки и каждого волка. Без этих данных задача не имеет решения.
      Геллер застыл с открытым ртом. Затем он обхватил лицо руками и захохотал мелким старческим смехом.
      - А ведь действительно вы правы, Леонор. Все, что о вас рассказывал капитан Коллар, - сущая истина.
      - Ваши волки - это бомбардировщики противника. Овчарни - военные объекты. Собаки - ваши истребители.
      - Совершенно верно, точно, мой мальчик. Разреши тебя обнять. Ведь за всю свою долгую жизнь я впервые вижу такое существо, как ты! Даже не верится, что в Европе могло такое родиться...
      - Не в Европе, господин Геллер, а в Японии.
      - Где??? - переспросил Геллер.
      - В Японии. Точнее, в Нагасаки. Помните, вы сбросили там атомную бомбу. В этот момент я был в утробе своей матери.
      Геллер подошел к небольшому шкафу, открыл стеклянную дверцу и извлек из нижнего отделения бутылку коньяка. Он поставил одну рюмку перед Леонором, вторую перед собой и налил.
      - Пейте, - сказал он, проглатывая свою порцию.
      - Спасибо. Я не пью, - ответил Леонор.
      - Не пьете?
      - Нет.
      - Почему?
      - А почему вы пьете? Вы ведь знаете, что это вредно. Особенно для вашего мозга. Он работает правильно тогда, когда не отравлен.
      Геллер поморщился. Затем налил еще одну рюмку. Леонор не спускал с него глаз. После четвертой рюмки ученый подошел к юноше и сказал:
      - Я вас беру. Беру к себе. Вы дьявольски умная бестия... Черт знает! Откуда только такие, как вы, появляются...
      - Вы пьяны, - холодно заметил Леонор.
      - Совершенно верно, мой мальчик. Точно. Я пьян. Я хочу быть пьяным, потому что я устал...
      - И вам доверяют решать важные научные проблемы? - удивленно спросил Леонор.
      - То есть как это - доверяют? - переспросил Геллер.
      - Если человек отравляет свой мозг алкоголем, а вы это делаете, господин Эдвард Геллер, он не в состоянии правильно решать серьезные проблемы. А если ему поручать решать задачи, от которых зависят судьбы народов, то это преступление со стороны тех, кто ему дает такое поручение, и преступление с вашей стороны.
      - Но-но-но! - произнес Геллер и погрозил Леонору пальцем. - Не умничайте. Я старше вас в два с половиной раза.
      - Тем хуже. Значит, вдобавок у вас еще и склеротический мозг. Я просто не понимаю, как можно расчеты политических и военных акций поручать пьющим склеротикам!
      - Замолчите, вы, - зашипел Геллер и, налив подряд еще две рюмки, выпил их залпом.
      IV
      Вдоль реки над головой то и дело проносились электровозы, обдавая прохожих горячим зловонием. Внизу и вверху сигналили автомобили. Был влажный бесцветный осенний день.
      - Тебе нравится у нас? - спросил Эрнест Холл.
      - У вас, как и у нас, - невозмутимо ответил Леонор.
      - Я никогда не был в Европе, но мне рассказывали, что там очень красиво. Во всяком случае там еще не научились загаживать города, как у нас.
      Леонор поднял воротник плаща.
      - Ты, Эрнест, говоришь так, будто Европа тебя и впрямь интересует.
      - А тебя?
      Снова над головой пронесся поезд. Леонор на мгновенье остановился и посмотрел ему вслед.
      - Двигатель дрянь, - сказал он.
      - Это всем известно, - перебил его Эрнест. - Так как же насчет Европы?
      - А какая разница! Я вспоминаю наш маленький городок, директора Штиммера и нашу гимназию. Смешно, право!..
      - Смешно? Послушай, почему ты корчишь из себя этакую бесстрастную скотину? Ведь это довольно противно.
      Леонор остановился и пристально посмотрел на своего спутника.
      - Холл, если ты действительно хочешь, чтобы мы дружили, давай не будем болтать о чепухе. В конечном счете, если судить по вашим стандартам, я веду себя отлично.
      Они спустились с моста и пошли по набережной. Теперь было хорошо видно, какой грязной была вода в реке.
      - В Америке был такой ученый, Ленгмьюр. Он первый доказал, что пленки масла на воде - это мономолекулярные пленки.
      - Ну и что же? - с нескрываемым раздражением спросил Холл.
      - Мы слишком мало знаем о мономолекулярных слоях. Мне кажется, что будущая теория материи должна представлять себе атомы и атомные частицы как разбухающие пленки, которые построены из частиц первоматерии.
      Холл вдруг остановился и взял Леонора за руку.
      - Послушай, дружище. У тебя когда-нибудь появляется чувство неудовлетворенности от того, что ты живешь и работаешь у нас? Тебя не тянет на родину?
      Леонор улыбнулся.
      - Нет.
      - А у тебя не осталась там, в Германии, ну, скажем, любимая девушка?
      - А что это такое?
      Холл энергично сплюнул.
      - Не притворяйся дураком. Ты, парень, знай. Что мы, американцы, можем шутить до поры до времени.
      Леонор облокотился на гранитные перила.
      - Мы американцы, мы европейцы, мы негры... Честное слово, Эрнест, я просто не понимаю, для чего все это говорится. Я не имею никакого представления о любви, и следовательно, никакой девушки у меня в принципе быть не может.
      - Ты врешь!
      - Я?
      - Да, ты.
      - Но, Эрнест...
      - Леонор. До сих пор я знал тебя как умного парня. Никто никогда не сможет по достоинству оценить все то, что ты сделал для нашей фирмы. Я могу сказать тебе откровенно, что твои работы наши ребята изучают как какой-то особый курс. Это нас заставляет делать Геллер. Но... Но когда я увидел вчера девушку из Европы...
      - Девушку из Европы? - спросил Леонор.
      - Да. Ее имя Эльза. Она из твоего города, а ее отец совладелец фирмы, в которой мы работаем. Так вот, эта Эльза сказала, что она будет тебя презирать, если ты будешь продолжать свою деятельность у Геллера.
      Некоторое время Леонор непонимающе смотрел на Холла, а после начал смеяться, все громче и громче, пока его смех не разнесся по всей набережной. Леонор, извиваясь от смеха, показывал пальцем на Эрнеста Холла и что-то говорил по-немецки. У американского парня задергались скулы. Ему вдруг показалось, что Леонор сошел с ума.
      Он стоял долго и ждал, пока его приятель насмеется вдоволь. А когда тот умолк, Эрнест, ничего не спрашивая, зашагал вперед.
      Только после того, как они оказались на широкой, ярко освещенной улице, Холл, как бы размышляя вслух, пробормотал:
      - Кажется, итальянец по имени Ламброза заметил, что гениальность - явление такое же патологическое, как и сумасшествие...
      - Совершенно верно, это сказал Ламброза, - подтвердил Леонор. - Я вспомнил эту девушку, Эльзу... Ты знаешь, перед моим отъездом из Германии она сказала, что любит меня.
      Холл резко остановился.
      - Ну а ты?
      - Я? Ничего. Пожал плечами.
      Леонор хихикнул, но Эрнест подошел к нему вплотную и схватил за борт пиджака.
      - Вот что. Если ты не перестанешь корчить из себя робота в человеческом обличье, я размозжу тебе голову. Понятно?
      - Понятно. Я очень от тебя устал, Эрнест. Иди своей дорогой, а я пойду своей. Мы никогда не поймем друг друга. Никогда. Прощай.
      Леонор пересек улицу, оставив американского парня на перекрестке.
      А вот и здание атомного центра. Было уже очень поздно, и Леонору показалось странным, что возле высокой каменной ограды стояли какие-то люди. Их было немного, всего человек пятнадцать - двадцать, но держались они группой, а в середине кто-то поднимал фанерный щит, на котором было написано "Свободу от атомной опасности!"
      Леонор хотел было пройти мимо, прямо к воротам проходной, но его вдруг окружили плотным кольцом.
      - Вы отсюда? - спросил кто-то.
      - Зачем вы работаете здесь?
      - Какое ваше дело, где я работаю.
      - И вас не мучают угрызения совести?
      - Это когда убивают людей и считают, что так и нужно.
      - Я никого не убивал и не собираюсь убивать.
      - Но вы работаете здесь. Значит, вы содействуете тем, кто намеревается совершить убийство.
      Леонор вышел из круга, остановился и произнес усталым голосом:
      - Вот что, ребята. Если бы таких, как я, было много, никогда никаких убийств не было бы. Не было бы ненависти и алчности, необузданных страстей и страха, кровожадности и безумия. Это они порождают все ваши несчастья. Ваши любовь, страсть, тщеславие, страх, борьба за существование, инстинкт размножения и жажда наживы - вот причина ваших войн и кровопролитий. Прежде чем стать свободным от атомной опасности, вы должны освободиться от своих пороков. Боюсь, что это вам не удастся. Вряд ли ваша фанера с лозунгом поможет. Спокойной ночи. Стоять ночью перед стеной просто глупо. Идите отдыхать.
      Леонор вошел в ворота, а толпа людей проводила его полными ненависти и презрения взглядами. Леонор всю ночь напролет рассчитывал новый тип взрывного устройства для нуклоновой бомбы нового типа.
      V
      - Как он до этого додумался? Как? - снова и снова спрашивал себя Эдвард Геллер, нервно шагая из угла в угол своего кабинета. Большие стенные часы пробили два часа, и одновременно на его письменном столе зазвонил телефон.
      - Да? Я, Геллер. Сейчас я поднимусь. Что? Вы ко мне? Милости прошу.
      Он быстро поправил галстук, кое-как привел в порядок разбросанные на столе бумаги и стал ждать прихода директора, Роберта Гудмейера.
      Гудмейер пришел не один, а вместе с отставным немецким генералом Кеглем, который вот уже несколько дней, как он говорил, "гостил в Америке".
      При виде начальства Геллер утратил свое обычное надменное выражение, и со стороны, если бы не было известно, кто он такой, можно было бы подумать, что это обыкновенный чиновник. На его желтом, морщинистом лице появилась тонкая заискивающая улыбочка.
      - У меня для вас сюрприз, господин Гудмейер. Вы можете свободно заключать с правительством контракт на новую ядерную установку мощностью, скажем, в пятьсот мегатонн.
      - Я это уже знаю, - небрежно бросил Гудмейер. - И мой коллега герр Кегль об этом знает. И вся фирма знает. Все, до последнего лифтера. Вот это-то меня и беспокоит.
      Геллер застыл с открытым ртом.
      - Послушайте, Геллер. Что вы знаете об этом феноменальном парне по имени Леонор? Он совершенно не понимает, что такое военная тайна.
      Геллер на мгновенье задумался и ответил:
      - Таких, как он, на моем веку еще не было. Именно он и предложил новый метод использования свободных нуклонов. Просто невероятно!
      - А вам известно, профессор, что парень ненормальный?
      - Что-о-о?
      - Ненормальный. Не то чтобы идиот, а скорее... как бы вам сказать...
      Гудмейер вопросительно посмотрел на Кегля.
      - Урод, - подсказал вице-директор фирмы.
      Эдвард Геллер испуганно присел на край стула. Герр Кегль, как бы успокаивая Гудмейера, пояснил:
      - Такое среди ученых бывает. Например, у французского математика Блеза Паскаля до конца его жизни не зарастало темя. Говорят, там, в мозгу, был еще и нарыв. А у Пастера вообще не хватало половины мозгов...
      - Может быть, вы объясните мне... - пролепетал Геллер.
      Ни слова не говоря, Гудмейер вытащил из бокового кармана какой-то предмет в виде трубки и протянул его физику.
      - Откровенно говоря, я в этом ничего не понимаю. Но те, кто разбирается, я имею в виду врачей, говорят, что здесь черт знает что.
      Предмет оказался не чем иным, как свернутой в трубку рентгеновской пленкой. Когда Геллер рассматривал ее на просвет, его руки слегка дрожали.
      - Я ничего не вижу...
      - Эту пленку мне передала мать Леонора. Вернее, не мне, а моей дочери Эльзе. Мы собирались в Америку, и она пришла к нам и сказала: "Я очень вас прошу обратить внимание на здоровье моего сына. Дело в том, что в детстве он страдал головными болями, и ему тогда сделали этот снимок. Врачи говорили, что с возрастом все будет в порядке".
      - Право, я ничего здесь не вижу, - продолжал бормотать Геллер, рассматривая пленку со всех сторон. На ней был четко изображен человеческий череп, снятый в профиль.
      - Для того чтобы вам было понятно, в чем дело, я вам покажу аналогичный снимок головы нормального человека.
      Кегль протянул профессору вторую пленку, и, когда тот взглянул на нее, а затем на первую, из его горла вырвался странный шипящий звук. Он вдруг увидел, что едва заметная тень, представляющая мозговое вещество у нормального человека, занимает всего около половины объема черепной коробки. В голове Леонора тень была значительно плотнее и распространялась на всю переднюю, затылочную и заднюю части. Если судить по снимкам, то его мозг по объему был раза в два больше.
      - Когда я отдал рентгеновский снимок Леонора специалистам, они пришли в ужас. Они не только установили, что его мозг больше и плотнее, чем обычно, но что в нем совершенно отсутствуют подкорковые области. А это значит, что парень совершенно свободен от каких бы то ни было эмоций. Вы представляете, что это значит?
      В этом пункте в разговор вмешался директор Роберт Гудмейер.
      - Это значит, дорогой, что он может только рассуждать и ни черта при этом не чувствовать. Побольше бы нам таких уродов, а, Геллер!
      Он разразился громовым хохотом.
      - Странный случай, - сказал Геллер и вопросительно посмотрел на Кегля.
      Тот пожал плечами.
      - Ничего странного нет в том, что фрау Гейнтц родила урода. Ведь она пережила атомную бомбардировку Нагасаки.
      - Ах, вот оно что...
      - А всякие пацифисты вопят о том, что атомная война антигуманна! продолжая хохотать, рычал Гудмейер. - Теперь ясно, что только благодаря войне может возникнуть более совершенная раса людей. Вот таких толковых парней вроде Леонора. Теперь понятно, как возникли современные люди. Эволюция по Дарвину чушь. Просто обезьяны откуда-то получили хорошую дозу радиоактивности и стали рожать уродов, то бишь нас! Ха-ха-ха! Представляю, как чувствовала себя мамаша-обезьяниха, родив бесхвостого, безволосого, головастого малыша, который вскоре стал повелевать всем обезьяньим царством. А ведь есть такая теория происхождения людей!
      Геллер молча кивнул головой.
      - Так вот, следующим этапом будет раса леоноров. Ух как заработают все наши научные учреждения и конструкторские бюро! Вот будет любопытный мир! Просто мурашки по телу бегают. И на кой черт тогда будут нужны всякие электронные машины? Один Леонор заменяет сто таких машин. Представьте себе, что наша фирма располагает десятком леоноров...
      И директор пустился в пространные рассуждения на тему о процветании его фирмы, если в результате будущей термоядерной войны будут возникать живые мыслящие машины.
      VI
      Они сидели рядом на веранде пустынного загородного кафе. Эльза курила сигаретку и иногда насмешливо поглядывала на Леонора, который рассеянно смотрел куда-то вдаль.
      - О чем вы сейчас думаете, Леонор?
      - О том, как странно устроен мир.
      - Странно? Что же в нем странного?
      - Мне совершенно не понятно, как вы, люди, так страстно любящие жизнь, делаете все возможное, чтобы приблизить смерть.
      - Я что-то не очень хорошо вас понимаю. Кто стремится приблизить смерть? Я?
      - Нет, не вы. Роберт Гудмейер, ваш отец герр Кегль, профессор Геллер.
      - Ну, не обращайте на них внимания. Что касается моего отца, то он просто выжил из ума.
      Эльза залилась громким веселым смехом и положила руку на плечо Леонора.
      - Он просто старый дурак. Все деньги, деньги, еще раз деньги. И страх, что эти деньги отберут у него какие-то коммунисты.
      - А зачем ему деньги? Разве вам не хватает?
      - Что вы, Леонор! Если бы мой милый глупый папочка в один прекрасный день взял бы их все из банка, то ими можно было бы оклеить все двадцать комнат нашей виллы в Горовитце и еще осталось бы на приличную жизнь десяти поколениям его потомков.
      - Так в чем же дело?
      - А вот в чем... - Эльза повертела пальцем у лба. - Историческая традиция, наследственный идиотизм, беспричинный страх. И еще черт знает что. Но только не думайте, что я такая. Наше поколение совершенно иное. И мне так противно, что мой отец впутался в эти грязные атомные дела из-за денег.
      Эльза вдруг обняла Леонора и, прижавшись к его щеке, шепотом произнесла:
      - Мне так не хочется умирать от атомного взрыва, Леонор...
      Он осторожно отстранил девушку от себя.
      - А какая разница, от чего умирать. Ведь умирать все равно придется.
      - Но лучше позже, значительно позже. Хочется пожить, многое увидеть, многое почувствовать. Жизнь интересна и прекрасна, ведь правда, Леонор?
      - Н-наверное, - неуверенно произнес он.
      Эльза резко отодвинулась от него и сказала:
      - Вы какой-то странный, Леонор. И в гимназии вы были странным. И здесь. Неужели вам безразлично, когда умирать?
      Он ничего не ответил.
      - Скажите, вам не страшно умереть?
      - Нет, - едва слышным шепотом произнес Леонор.
      - И даже от атомного взрыва?
      - Нет.
      - Боже мой, вы врете!
      - Нет, не вру. Я просто не знаю, что такое "страшно".
      Глаза девушки наполнились ужасом. Леонор смотрел на нее спокойно.
      - И вы не пожалеете расстаться с этим голубым небом, с этими цветами, с этой аллеей?
      - Я не знаю, что такое "пожалеть"...
      -- И вам безразлично то, что рядом с вами я?
      - Я не понимаю, что такое "безразлично"...
      - Ну допустим, вы не понимаете. Но ведь любили вы кого-нибудь?
      - Я не понимаю, что такое "любить"...
      Эльза поднялась из-за столика и сделала несколько шагов в сторону.
      - Боже мой. Вы ужасный человек. Вы страшный человек. Для чего вы живете?
      - Чтобы решать сложные задачи. Чтобы разбираться в запутанных технических и научных проблемах.
      - Для чего все это?
      - Я просто иначе не представляю смысла жизни.
      - И вам не кажется, что это...
      - Я понимаю, что я не похож на всех. Но я ничего не могу поделать. Есть слова, которые я понимаю. Я так же, как и все люди, понимаю, что такое теорема, что такое логика, что такое доказательство, что такое машина, что такое реакция... Но есть слова, смысл которых для меня не ясен. Я не знаю, что такое любить, что такое привычка, что такое страх...
      - Ну а свобода? Вы понимаете, что такое свобода? Я больше всего на свете люблю свободу.
      Леонор на мгновенье задумался.
      - Недавно я видел это слово на плакате, который перед зданием института носила толпа людей. На нем было написано "Свобода от атомной опасности". Я долго думал, что это значит. Мне кажется, что я понял...
      - Что?
      - По-видимому, - начал он неуверенно, - это такое положение, когда атомная война не помешает людям любить, увлекаться, наслаждаться жизнью... Когда смерть наступит не от взрыва, а от чего-то другого, например от болезни или просто от старости... Когда вы сможете жить без того, что вы называете страхом.
      - О, да вы все прекрасно понимаете, Леонор, - обрадовалась Эльза и снова села с ним рядом. - Вы просто оригинальничаете, правда?
      Он покачал головой.
      - Я это выучил, как учат слова иностранного языка.
      После длительного молчания Эльза вдруг спросила:
      - Какие минуты вашей жизни для вас самые приятные?
      - Когда я пойму что-нибудь очень сложное или когда решу какую-нибудь очень запутанную задачу.
      - Наверное, все из области физики и математики?
      - Почти да. Правда, сейчас я стараюсь понять нечто другое.
      - Что?
      - Может быть, это для вас будет смешно. Я стараюсь понять смысл существования людей. В моей голове не укладывается, как они могут жить, будучи такими противоречивыми существами, такими, я бы сказал... неразумными.
      - Боже мой! Как я была бы счастлива, если бы вы разобрались в этой, как вы ее называете, проблеме. Я уверена, что вам удастся. И тогда...
      - Что тогда?
      - Тогда вы бросите работу у Гудмейера и у моего отца...
      Эльза снова положила руку на плечо Леонора и мечтательно продолжала:
      - Кровожадные старцы скоро вымрут. Останутся только те, кто любит жизнь. Может быть, вы, Леонор, когда-нибудь полюбите меня. И мы с вами уедем далеко-далеко. Мы будем совершенно свободны. И счастливы...
      На устах у юноши заиграла едва заметная улыбка. Он нервно сжал руки.
      - Вы знаете, Эльза, мне временами кажется, что я скоро, очень, скоро разберусь во всем. И тогда я найду правильное решение.
      - Пожалуйста, Леонор! Найдите его хотя бы ради меня. Я очень вас прошу...
      VII
      Эрнест Холл, немного пошатываясь, делал неудачные попытки поддерживать фрау Гейнтц под руку. Но в конце концов дело обернулось так, что под руку взяла его она, и тогда они зашагали более уверенно. Намерение Холла было предельно простым: проводить мать к сыну и вернуться в клуб. Но после нескольких минут ходьбы ему захотелось узнать у немки, а что представляет собой ее сын, этот странный парень Леонор, с которым он так неудачно пытался завязать дружбу. Он долго не знал, с чего начать разговор, но тут вспомнил Эльзу и спросил:
      - Это верно, что Леонор женится на Эльзе?
      Фрау Гейнтц остановилась и приподняла вуалетку над шляпой.
      - С чего это вы взяли, мистер Холл?
      Тот многозначительно пожал плечами.
      - Мне неизвестно, чтобы Леонор выражал желание жениться. Я хорошо помню, что об этом он не говорил даже мне... Эльза? Да, я знаю эту девушку. Она не может найти себе место в жизни, хотя ее отец крупный промышленник. Но Леонор? Нет, я не верю, чтобы он собирался жениться. Вряд ли. Тем более что он не здоров...
      Холл по-американски грубовато хихикнул.
      Фрау Гейнтц отстранила его руку.
      - Да, да, мистер Холл. Именно это я и имею в виду. Дело в том, что Леонор болен, и семейная жизнь не для него. Вспомните Ньютона. Он тоже пожертвовал личной жизнью ради науки.
      Эрнест остановился и потер лоб.
      - Миссис Гейнтц, Ньютон работал во имя всего человечества. Леонор против. Так пусть уж он лучше женится...
      - Вы думаете, все так просто? Можете ли вы с уверенностью сказать, кто в наше время работает во имя человечества, а кто - против? Я бы не решилась среди ученых проводить такое деление. В конечном счете они могут работать над самыми гуманными проблемами, а их достижения могут быть использованы против людей. Я не верю, что супруги Кюри и сэр Резерфорд исследовали радиоактивность специально для истребления человечества.
      Холл остановился и, как бы пытаясь избавиться от хмеля, сильно потер лоб.
      - Откровенно говоря, мы щенки по сравнению с вами. Мы не пережили и сотой доли тех страданий, которые пережили вы в Европе. Вы мудрее нас. Вы более опытные. Скажите, почему мы так откровенно работаем на войну?
      - Потому что вы таким путем зарабатываете себе на довольно приличное существование. Вы люди дела, и под словом "дело" вам не важно, что понимается. Вас воспитали так, что деньги, добытые любым путем, - хорошие деньги. Вы морально убоги, потому что суровые условия жизни в незнакомой стране лишили ваших предков моральной щепетильности. Здесь выживал тот, кто меньше всего думал о боге и о человеке. За этот порок вашей истории вы сейчас расплачиваетесь. Не научившись ценить жизнь и достоинство людей, вы этим самым лишились способности ценить жизнь и достоинство самих себя. Ваше высокомерие причина вашего поражения. Вас никто никогда как следует не бил, и из этого вы делаете совершенно необоснованный вывод, что вы можете безнаказанно бить кого угодно. Но это не так. Все наоборот.
      Холл снова взял женщину под руку. Возле автомата они остановились, и Эрнест опустил монету, налил по стакану газированной воды женщине и себе... Когда они выпили, он вдруг сказал:
      - А ведь вы не правы, миссис Гейнтц. Может быть, то, что вы говорите, когда-то так и было. Собственно, зная своего деда и своего отца, я могу с уверенностью сказать, что так было. Но сейчас иначе. Абсолютно... Особенно после второй мировой войны. Мы-то теперь знаем, что такое человеческое достоинство и что такое жестокость. Наши парни тоже умирали на войне.
      Мать Леонора повернулась лицом к американцу и не торопясь произнесла:
      - Но ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку!
      Холл несколько секунд смотрел на нее непонимающе. На ее тонком худощавом лице играла злая улыбка, и она повторила фразу, стараясь как можно более отчетливо произносить английские слова:
      - Ваши молодые будущие матери не попадали под атомную бомбежку...
      Смысл фразы не доходил до сознания Эрнеста.
      - Что вы имеете в виду, фрау...
      - Любой матери приятно, когда ее ребенок родится нормальным человеком.
      Американец кашлянул. Что-то серое, холодное и страшное поползло по его груди. Он съежился и прислонился к стене.
      - У вас был такой случай... Простите мой вопрос... Я моложе вас...
      - Не стесняйтесь, мистер Холл. Вы человек храбрый, самоуверенный и сильный. Спрашивайте и говорите что хотите. Итак, что вас интересует?
      - У вас был ребенок после атомизации?
      - Да.
      - Ну и...
      - Это Леонор.
      Эрнест Холл странно зашатался, попятился к самому краю тротуара и судорожно вцепился в бетонный столб электрического фонаря.
      - Чего вы испугались? - подходя к нему, с неподдельным удивлением спросила фрау Гейнтц. - Вы умный человек, вы читаете книги, вы знаете все, и вдруг вы испугались... Ха-ха-ха! Просто странно. Наверное, мистер Холл, вы тоже скоро женитесь, у вас будет милая хорошая жена. Рано или поздно вы будете ждать милого славного ребенка, и вот он родится...
      - Замолчите... - прошептал Эрнест. - Замолчите, умоляю вас... Значит, Леонор...
      Фрау Гейнтц горько рассмеялась.
      - О, мне еще повезло! Мне ужасно повезло, потому что он не родился физическим уродом, как рождаются многие дети японских матерей еще до сегодняшнего дня. Но он родился без сердца. Вы понимаете, что это такое.
      - Вы имеете в виду...
      - О нет. Я не имею в виду отсутствие сердца как органа. Но Леонор лишен человеческих чувств. Его уродство в абсолютной интеллектуальности. Ему не доступны ни радости, ни горе, ни сожаление, ни любовь. Он способен только мыслить. Как машина. Только мыслить. И когда вы, американцы, это обнаружили, вы купили его у меня, для того чтобы он придумал для вас новую, еще более страшную бомбу. Когда она взорвется, таких, как Леонор, родится много, очень много, в том числе и у вас, в Америке, может быть, даже у вашей жены, мистер Холл, и они, эти новые существа, будут вас презирать, как вы презираете обезьян.
      - Боже мой... Боже мой...
      Несколько минут фрау Гейнтц и Эрнест Холл брели по мокрым от мороси тротуарам к бульвару, где находился дом Леонора. Эрнест шел лениво, вяло, как человек, совершенно лишенный воли. В его голове на фоне гнетущей тоски как змееныш извивалась мысль, которую он и не пытался остановить. Но когда они подошли к дому с ярко освещенными окнами наверху, эта ускользающая от сознания мысль Эрнеста Холла вдруг зацепилась за какой-то крючок, завертелась на одном месте и раздулась, заполнив ярким светом весь мозг. Он схватил женщину за обе руки и, заикаясь, долго не мог произнести то, что хотел.
      - В чем дело, мистер Холл? - мягко спросила фрау Гейнтц.
      - Я вас умоляю...
      - Что, Эрнест? - спросила она и приложила свою мягкую теплую руку к его холодной щеке.
      - Я вас умоляю... Леонор ничего не боится... Через неделю испытания. Его бомбы... Он создал новый взрыватель... Уговорите его... Во имя миллионов людей на Земле.
      Молчание. Долгое, мучительное молчание. Возле дома, где жил Леонор, медленно прохаживался часовой. Он уже несколько раз окидывал подозрительным взглядом молодого американского парня и пожилую женщину в старомодной одежде.
      Фрау Гейнтц посмотрела наверх, где были освещены окна.
      - Иди спать, мой мальчик. Все будет в порядке. Я знаю своего Леонора.
      - Я вас подожду, - прошептал Эрнест Холл.
      - Вы мне не верите? Лучше идите и позвоните своей любимой девушке. Скажите, что вы не боитесь взять ее в жены.
      VIII
      Когда с высоты семи с половиной тысяч метров, не взорвавшись, в океан упала боеголовка ракеты с ядерным зарядом чудовищной силы, Леонор сидел в шезлонге на корме авианосца и читал математическую статью Вальтерра. О неудаче мгновенно сообщили по радио, и к Леонору сразу прибежали руководитель испытаний бригадный генерал Совнер, научный консультант Эдвард Геллер и представитель органов безопасности Смайлс. Как вкопанные они остановились у шезлонга, не зная, с чего начинать разговор Леонор нехотя оторвался от математического трактата и устремил взгляд в голубое небо, где парили огромные белоснежные чайки.
      - Мистер Леонор...
      - О, вы здесь, мистер Эдвард! Как дела?
      - Плохо. Машина не сработала.
      Леонор слегка нахмурил брови и закрыл журнал.
      - Не сработала?
      - Взрыва не было.
      Леонор привстал, посмотрел на собравшихся вокруг него и скривил брезгливую мину.
      - Значит, у вас там круглые дураки.
      - Взрыватель устанавливали вы, мистер Леонор.
      - Да. Но вся электроника последней ступени создавалась не мной!
      - Ее проверяли несколько десятков раз.
      Леонор раздраженно бросил журнал в сторону.
      - Проверяли, проверяли. Нужно не проверять, а думать. Впрочем, - он весело подмигнул, - дело поправимое. У нас, кажется, есть запасные ракеты.
      - Есть.
      - Значит, нужно переставить боеголовку.
      - Но она упала на дно океана...
      - Значит, ее нужно вытащить.
      Генерал, Геллер и Смайлс переглянулись.
      - Но ведь... Никто не знает, почему заряд не взорвался. А вдруг при подъеме на палубу...
      На лице Леонора появилась улыбка. Ни капли не смущаясь, он сказал:
      - Вы жалкие трусы. Взрывать бомбы и отравлять атмосферу вы годитесь, а поднять боеголовку с глубины пятьдесят метров вы не способны, Все же какой вы трусливый и мерзкий народец. Плеваться хочется.
      У представителя органов безопасности задергалось правое веко, генерал сжал кулаки, а Геллер стал яростно кусать губы. Леонор откинулся на спинку и стал смеяться своим искусственным, артистическим смехом.
      - Посмотрю я на вас! Ну и компания! И это от вас зависит судьба человечества. Просто удивительно! Мистер Геллер, когда-то, когда я не знал вас лично, мне казалось, что истинно ученый человек - герой, не боящийся смотреть смерти в лицо. А оказывается, за вашими знаниями прячется трусливая душонка!
      Лицо Геллера стало совершенно желтым, но он не двинулся с места.
      - Впрочем, разговаривать с вами, все равно что плевать в лужу. Грязнее не будет.
      Леонор встал и начал натягивать на себя брюки. До этого он сидел в трусах. После нескольких минут молчания он обратился к генералу.
      - Как это у вас называется? За неудачу намылю шею? Направляйте ваше судно туда, где упал снаряд. Я спущусь на дно и сделаю так, чтобы его подъем был абсолютно безопасным. Командуйте, генерал.
      Трое неуверенно побрели по палубе авианосца, недоверчиво оглядываясь на Леонора. А он, подобрав журнал, на ходу продолжал читать математическую статью.
      Авианосец остановился в миле от места падения снаряда. По приказу руководителя испытаний с места падения быстро ушли почти все маленькие и большие суда. Возле авианосца остался только один небольшой буксир.
      Леонор расстался с математической работой Вальтерра только тогда, когда бригадный генерал подошел к нему и злым, сиплым голосом доложил:
      - Все готово для спуска.
      - Хорошо. Где маска и акваланг?
      Ему подали маску и приладили на спине воздушный баллон.
      - Какой инструмент вам нужен? - спросил бригадный генерал.
      Леонор подумал и сказал:
      - Отвертку. Обыкновенную отвертку.
      Перед тем как ему сойти на катер, к нему подошел представитель органов безопасности.
      - Ну а если...
      Леонор окинул его взглядом с ног до головы.
      - Не выношу, когда в научно-технические дела суются дураки и полицейские.
      Подошел Геллер.
      - Леонор, можно вас на секунду.
      Они отошли в сторону.
      - Вы уверены, что все будет в порядке?
      - Все будет как нужно. Вы разве не убедились, профессор, что я умею находить правильные решения?
      - Убедился...
      - Ну так чего же вы спрашиваете?
      Катер отшвартовался от авианосца и пошел к центру лагуны. Молодой военный инженер, которому было поручено извлекать боеголовку, был бледен и все порывался что-то спросить у Леонора. Но этому мешал Смайлс. Леонор заметил попытки инженера и подошел к нему сам.
      - У вас есть жена? - спросил он.
      Тот кивнул головой.
      - Где она живет?
      - Недалеко отсюда. На острове Эйкс.
      - Когда у вас родится сын, назовите его Леонор.
      Военный инженер слабо улыбнулся. О борт катера ударила большая волна. Продолжая улыбаться, инженер рукавом вытер капли воды на лице.
      - Почему?
      Леонор перевел взгляд на море. Оно было голубым и спокойным. Кругом было пусто. Только на востоке застыла ярко-оранжевая громада авианосца. На палубе буксира матросы громыхали цепями небольшого подъемного крана, другие раскручивали стальной трос.
      - Здесь глубина небольшая, всего около восьмидесяти футов, - сказал военный инженер. Его лицо стало совершенно бледным. Видимо, на ядерных испытаниях он был впервые.
      Леонор на мгновение задумался, затем тихо произнес:
      - Моя мать сейчас в Германии. Она удивительная женщина.
      - Почему?
      - Она умнее всех нас. Вы знаете, лейтенант, когда человек свободен?
      Военный инженер улыбнулся. О, да, конечно, он знал.
      - Нет, вы не знаете. Человек свободен на все сто процентов, когда свободны все люди на земле. Свободны от всего, и прежде всего от страха.
      - Да, но...
      К ним подошел Смайлс. Слова о свободе были в его компетенции.
      - Убирайтесь, - с досадой проговорил Леонор. - Дайте поговорить с человеком.
      Смайлс оскалил огромные белые зубы.
      - Я могу прекратить все это.
      Леонор пожал плечами.
      - Пожалуйста. Пусть полтора миллиарда долларов валяются на дне океана. Эй, капитан!
      - Вы меня не так поняли, мистер Леонор...
      Смайлс снова оскалился и отошел к борту. Матросы, раскатывавшие трос, оттеснили его на палубе. Леонор наклонился к молодому инженеру и быстро заговорил:
      - Я зацеплю крючком эту штуку, и вы волочите ее прямо к авианосцу. Все время подтягивайте трос, чтобы он был в напряжении. Когда вы почувствуете, что на его конце ничего нет, тогда обходите авианосец с запада и после на полной скорости уходите на юг. В вашем распоряжении будет не более тридцати минут...
      Инженер смотрел на Леонора перепуганными глазами.
      - Я это вам говорю потому, что не уверен в благополучном исходе... Мне кажется, что вы хороший парень.
      - Я обязательно назову своего сына вашем именем, - прошептал военный инженер.
      IX
      Темно-зеленый мрак на дне океана сгустился, когда боеголовку, зацепленную за крючок троса, буксир поволок по песчаному дну. Вздыбились облака ила, и Леонор поехал на снаряде, как на фантастическом подводном животном. Он ехал по песку несколько минут, а затем движение замедлилось, и он понял, что катер остановился где-то вблизи авианосца. Тогда он отцепил крючок от носового кольца снаряда и заметил, как, взвившись ввысь, трос стал убегать от него куда-то в сторону. Через несколько минут облака ила рассеялись и на дне водворилась прозрачная сине-зеленая мгла.
      Как здесь было тихо и спокойно! Он только слышал, как стучит его сердце и как с легким бульканьем из клапана сзади вырывался выдыхаемый воздух.
      Леонор не торопился. Он сел прямо на песок рядом со своим детищем и медленно водил по его корпусу отверткой. Научные проблемы, думал он, сложные математические расчеты... А ведь в них ничего не говорится о том, о чем ему так часто говорили мать, Эльза, Эрнест Холл. Удивительные существа люди. Они такие одинаковые и такие разные. Есть Эдвард Геллер, которого называют человеком. И есть Эрнест Холл, которого тоже называют человеком. И есть еще этот Смайлс, полицейский, и бригадный генерал, который волнуется там наверху. Но разве можно сказать, что все это одинаковые люди? Или взять его мать? Это она, странный, удивительный учитель, доказала ему, что жизнь на Земле не техническая проблема. Что люди могут быть счастливы только тогда, когда не будет никаких водородных бомб.
      Леонор вспомнил свое детство, такое непохожее на детство его сверстников, которые смеялись и плакали, бегали и прыгали, играли и ссорились. Ему это казалось глупым. Он не понимал, почему так должно быть, пока ему не объяснила мать.
      - Ты не от мира сего, Леонор. Ты не человек. У тебя нет сердца. Люди во все времена боролись за свободу. Свобода - это такая жизнь, когда ты хочешь и можешь быть счастливым.
      - А как она измеряется, эта свобода, мама?
      - Ну, как тебе сказать... Наверное, полная свобода наступает тогда, когда ты ничего не боишься и когда тебя никто не стесняет в твоих лучших устремлениях. Впрочем, свободу трудно измерить...
      - Я привык рассчитывать и измерять. В каких единицах измеряется ваша свобода?
      Мать тихонько засмеялась.
      - Во все времена за свободу боролись и за нее умирали. Как прекрасную сказку, свободу предлагали коварные правители, чтобы поработить людей. Именем свободы клялись перед народами короли и министры, диктаторы и фараоны. Слово "свобода" писали на государственных знаменах и в государственных документах. А ее все нет и нет. Она как призрак ускользает от нас. Мне порой кажется, что человек становится свободным только тогда, когда он умирает. Но смерть чересчур большая свобода, в смерти ее слишком много...
      Леонор вдруг спохватился.
      - Я начинаю что-то понимать. Механика изучает свободное падение тела, свободные колебания маятника. Свободное парение летательного аппарата. Свободные атомы... Никакие внешние силы не вторгаются в естественно протекающий процесс. Не это ли должно быть в человеческом обществе?
      - Мне трудно сравнивать, Леонор, потому, что я не знаю науку. Наверное, что-то похожее в твоей аналогии есть. Но у людей все значительно сложнее. Вот, например, ты, ты разве свободный, разве ты можешь делать то, что ты хочешь?
      - Я делаю то, что хочу. Но я не совсем понимаю, почему то, что я делаю, вызывает отвращение у людей.
      Он вспомнил толпу угрюмых людей с фанерным плакатом и десятки устремленных в него ненавидящих глаз...
      - Просто потому, что ты своей работой, своим трудом готовишь для людей страдания и смерть...
      - Но люди все равно рано или поздно умирают. И наверное, им очень нравится воевать и время от времени сбрасывать друг на друга бомбы.
      - Нет, им не нравится воевать. Воевать нравится тем, кто думает, что, сбросив бомбу на других, можно избежать возмездия.
      - Глупо и странно! И очень нелогично. Если вы так упорно стремитесь прожить как можно дольше, для чего вы создаете научно-исследовательские центры вроде того, в котором работаю я?
      В тот вечер они проговорили несколько часов, и до сознания Леонора постепенно начала доходить чудовищно запутанная, дикая, лишенная всякой логики и смысла идея, которой руководствуются его покровители. Он разумом понял, что такое человеческое счастье, и радость, и страх, и очень смутно представил себе свободу...
      - Подумай обо всем, что я тебе сказала, Леонор.
      - Хорошо, я подумаю.
      И вот он сидит на дне мелководной лагуны, рядом со своим творением и думает, думает, пытаясь вникнуть в смысл того сложного и запутанного, что называется человеческой душой, человеческим разумом, человеческими чувствами. Он подвергает их тщательному анализу, раскладывает на составные части, складывает снова, пытаясь найти причины сложных и невнятных, лишенных четких контуров и форм поведения людей.
      Перед ним медленно проплыла стайка рыб, которая вдруг взметнулась и умчалась куда-то вверх, к свету. По дну прошла темная тень крупной хищной рыбы.
      "Наверное, для людей я кажусь хищной рыбой", - подумал он и пересел на корпус снаряда.
      Снаряд был небольшим, всего метра четыре в длину, с герметической втулкой на боку, обведенной ярко-красной краской. Здесь, в зеленоватом полумраке, красный квадрат казался совершенно черным.
      Леонор улыбнулся и начал неторопливо отворачивать винты. Он вспомнил, как перед установкой снаряда на последнюю ступень ракеты ему было поручено поставить взрыватель на боевой взвод, как на полигоне его оставили одного и как он сделал так, чтобы взрыв не произошел. И Геллер, и генерал Совнер, и другие люди были совершенно уверены, что он, Леонор, никогда не поймет главного содержания человеческой морали, что ему вполне можно доверить совершить любое самое страшное преступление.
      "Они считают, что я робот, вроде тех, о создании которых сейчас помышляют кибернетики. Мыслящая машина. Урод с отсутствующими чувствами и гипертрофированным интеллектом. Но именно в этом интеллекте вся сила. Беспристрастный анализ показывает, что я не должен жить среди людей. Но и те, кто хочет, чтобы создавались вот такие штуки, тоже не должны жить. Если я плох потому, что у меня нет никаких человеческих чувств, то они плохи из-за обилия низменных, скотских инстинктов. Все человечество заключено между этими двумя крайними пределами. Право на подлинную свободу имеют только те, у которых чувства и разум находятся в равновесии. Остальных нужно либо лишать свободы, либо уничтожать".
      Леонор отвинтил последний винт и приподнял втулку. В отверстие хлынула вода, и из него взвился фонтан пузырьков воздуха. Он нагнулся совсем низко над втулкой и посмотрел на тускло блестевшую гайку. Она выла из нержавеющей стали.
      Как здесь было тихо! На Леонора нашло глубокое всеобъемлющее умиротворение. Так бывало всегда, когда ему удавалось решить сложную запутанную задачу.
      "Конечно, я не имею права на существование. Но и они тоже".
      Снова подплыла стайка рыб. На этот раз они застыли над головой Леонора как вкопанные, и тогда он поднялся и, махнув рукой, спугнул их.
      Затем он снова присел на корпус снаряда и прикинул в уме, каковы будут последствия взрыва. Все произойдет за миллионные доли секунды. Конечно, от авианосца ничего не останется. Интересно, успеет ли убраться подальше буксир с этим молодым симпатичным военным инженером? Он так боялся!
      Они боятся смерти. Что-то заложено в структуре их организма такое, что заставляет их избегать смерти. Мать сказала, что смерть - это слишком много свободы, значительно больше, чем нужно человеку. Действительно, если свобода есть что-то реально существующее, то что может быть более свободным, чем рассеянные в бесконечном пространстве атомы?
      Леонор посмотрел на хронометр. С тех пор как он спустился на дно океана, прошло тридцать минут. Если военный инженер на буксире правильно выполнил его инструкции, то он уже вне опасности. Его, конечно, крепко тряхнет. Будет очень хорошо, если он назовет своего сына Леонором. Интересно, поймет ли мать, догадается ли Эльза, сообразит ли Эрнест, что он, Леонор, все сделал умышленно, основываясь на самом точном и беспристрастном анализе? Или они решат, что произошел несчастный случай? Поймут ли они, что до великих решений, касающихся судеб человечества, можно дойти не столько сердцем, сколько холодным, трезвым рассудком? Впрочем, это теперь не имеет никакого значения. Пора действовать, пора.
      Он еще раз спугнул стайку застывших над головой рыб и взялся за нарезку гайки из нержавеющей стали. Она была хорошо смазана и вращалась легко. Ее нужно повернуть всего семь-восемь раз до отказа, пока конец не упрется в пружинящий контакт реле электровзрывателя. Поворачивая гайку, Леонор мысленно считал про себя секунды. Он вдруг ощутил что-то похожее на радостное волнение и прошептал в маску:
      "Сейчас и я буду свободен. Всего через несколько секунд".