- Вспомни, царевич, ты сам жаловался, что Дмитрий оскорбил твою мать, - прошептал Артемий, удивляясь упорству Василия. - Не раз уже он говорил резкие слова, а сегодня... Сегодня он назвал твою мать... царицу...
      - Молчи, Артемий, молчи... Не повторяй этого ужасного слова... Во мне кипит вся кровь при одной мысли. Не могу я!.. - заломив руки, произнес Василий, испытывая мучительную борьбу между долгом и чувством.
      - Он назвал твою мать "отравительницей", - докончил Артемий, - и неужели ты стерпишь такой позор?
      София гордо выпрямилась и, простирая руку вперед, торжественно вымолвила:
      - Не уговаривайте Василия! Пусть сердце подскажет ему, что должен он сделать... Клевета и ложь сторонников Елены не оскорбляют меня... Бог видит правду и знает: я - невиновна! Мои враги... Немало приобрела я их тем, что стремилась к величию Москвы, что была верною советницей великому князю Ивану... что боярская дума потеряла свою силу и стал Иван Васильевич царем всея Руси, а не данником Золотой Орды, как прежде... Трусливые бояре, что за печкой сидеть охочи, уговаривали Ивана поклониться татарве, а я наперекор им шла... Любил Иван Фоминишну и бабьих речей слушался. Хороши были да правдивы не в меру...
      - Верно изволишь говорить! - раздались голоса.
      - Правда глаза колет...
      - Елена с хитринкой... Сама-то еретичкой стала, оттого своих и покрывает...
      София тяжело перевела дыхание.
      - У меня отняли, что было дорого и мило, - продолжала она, незаметно следя за сыном. - Честь и даже любовь супруга, его доверие... Словно инокиня живу я на покое, а там, где было мое место, рядом с государем царит Елена...
      - Справедливо! Точно, оно и есть!
      - Глядеть обидно!
      - Сердце надрывается!
      - Еретики! Жидовины!
      - Я согласилась участвовать в заговоре, - повышая голос, продолжала София, с вызовом смотря вокруг, - и правою считаю себя. Пусть узнает царь, что творится его приближенными... как совращают христиан... Не хочет сын мой вступить в заговор - не надо! Молчите бояре, дьяки и ратные люди! Не нам смущать сына против отца!..
      - Государыня, что говорить изволишь!
      - О себе забываешь, хоть о народе вспомни!
      Василий стоял неподвижно. Мучительные сомнения терзали его, и он, как подавленный, глядел на взволнованное лицо матери. Все его верования и привычные убеждения колебались. Тревожное состояние заговорщиков передавалось ему, и молодая кровь закипала в жилах.
      Нужен был новый толчок, чтобы заставить юношу окончательно решиться, и Артемий понял состояние Василия.
      - Царь приказал готовиться к венчанию Дмитрия... Небывалое дело случится... Внука венчать на царство, когда сын есть, родной сын... И не все это, царевич... Твою мать заключат в монастырь... на всю жизнь. Без родного сердца останутся твои сестры-сиротки...
      - Уже и келью готовят! - крикнул Коренев. - Сегодня в монастыре был... своими глазами видел...
      Василий обернулся к матери.
      Что переживала она в это мгновение - трудно передать, но в душе ее говорила и горечь оскорбленной супруги, и отчаяние властительной деятельницы, незаслуженно лишенной прав и силы.
      - Тебя в монастырь? О, матушка! Не позволю я... Ни за что! Суди меня Бог, что против отца иду, но... Мать-царица дорога мне! - воскликнул Василий.
      Ни одним жестом не выразила София своей радости, но она была потрясена решимостью сына.
      София Фоминишна глубоко верила в успех предприятия и была довольна, что удалось сломить упрямство царственного юноши.
      Точно оковы спали с Василия.
      Теперь он принимал горячее участие в спорах заговорщиков и сам даже высказывал различные мнения.
      Прошло около часа. Все вопросы были решены. Наступило время действовать.
      - Мы поедем в Белоозеро, - сказал Поярок, - и схватим казну государеву. Нужны будут деньги.
      - Зачем?! Для правого дела казна не нужна... не хочу я руки марать... За веру православную, за поруганные права матушки встаю я...
      - Нет, царевич, не спорь, - возразил Коренев. - Нужна будет казна... Кормить ратных людей нужно. Голоден, так и не силен.
      В это мгновение дверь распахнулась, и на пороге ее показался царь Иван Васильевич.
      Вслед за ним выглядывали лица Ряполовского, Патрикеева и других бояр.
      Глухой стон вырвался из груди Софии.
      Чья-то рука потушила огонь, и некоторые из числа заговорщиков успели скрыться незаметно.
      - Добре! - насмешливо произнес царь, смотря на жену, сына и окружающих. - Мою казну грабить захотели! Погодите, голубчики, с вами я разделаюсь по-своему, а ты, Фоминишна... ты... Видно, справедливы слухи, что сын мой, царевич Иван...
      - Государь! - воскликнул Василий, выступая вперед. - Ты волен в нашей жизни, но ты не должен оскорблять мою мать.
      Иван III готов был рассердиться, но смелая выходка сына на мгновение понравилась ему. Он пытливо смотрел на юношу.
      - Кабы ты раньше слышал нашу беседу, то ведал бы правду, государь... Казни клеветников, великий царь, а не тех, кто истину говорить должен крадучись...
      - Речист, парнишка, ты стал, я вижу! Должно быть, от матери да от советников перечить отцу научился... В монастырь их обоих: и мать и сына, чтобы молчать привыкли... Распорядись, Семен! - приказал Иван III, даже не взглянув на Софию, гордо и смело смотревшую на супруга.
      Круто повернувшись, царь вышел.
      В ту же ночь и София и сын ее очутились в келье монастыря, отрезанные от всего живого.
      Среди заговорщиков, арестованных Ряполовским, не оказалось Артемия Львова...
      Рука Зины погасила огонь и дала возможность Артемию скрыться в ее комнате, пока шли обыски в соседних палатах.
      Князь Львов не хотел скрываться. Он желал вынести общую судьбу, но Зина шепнула ему словечко, явившееся лучом света.
      - Государыня сказала, что ты можешь все спасти!
      "Да, да, - решил Артемий. - Бог недаром сохранил меня... Я спасу тебя, государыня... Я спасу тебя, царевич, и будешь ты царем всея Руси, а не Дмитрий..."
      Глава XVIII
      ВОЗДУШНЫЙ ЗАМОК
      Торжественно и пышно совершалось венчание царевича Дмитрия в Успенском соборе в присутствии огромного числа духовенства, бояр, воевод и иноземных послов.
      Елена считала себя победительницей и занимала первое место. Дмитрий величался и, чувствуя, что цель его стремлений достигнута, всем своим поведением унижал врагов.
      Никто не вспоминал Софии Фоминишны, никто не осмеливался произносить имени опальной государыни и царевича Василия.
      Грустно и однообразно тянулись дни царственной матери и сына. Кто посещал их, тот таился и прятался от чужого взора, боясь кары государевой, опасаясь грозных наветов Ряполовского и братьев Патрикеевых.
      Но Артемий не смущался никакими тревогами и часто навещал затворников. Вместе с Софией находились ее приближенные: Марфа, Зина и Маша, развлекавшие несчастную страдалицу.
      Василий в сообществе с монахом Сергием увлекался чтением духовных книг, и кругозор его расширялся с каждым днем, научая всепрощению, снисходительности к ближнему и строгости к себе лично.
      Артемий продолжал энергично готовить справедливое дело, которое подвигалось вперед медленно, но верно.
      Он не делился с Софией своими планами, но как-то сказал с увлечением:
      - Не тревожься, государыня... Не бывать Дмитрию царем!.. Твой сын будет сидеть на московском престоле, и ты сойдешь в могилу не раньше, как признают твои заслуги великие...
      - Нет, Артем, не верится мне...
      - Погоди, государыня... Скоро сказка говорится, да не скоро дело делается...
      Отдаваясь сладостным мечтам о победе, София боялась расспрашивать и лелеяла свои надежды.
      Ей все казалось, что опомнится Иван III, что дойдут до него слухи о еретиках, готовых взойти на престол, и отменит он свое распоряжение.
      Горячо молилась София о счастье своей новой родины, ставшей ей дороже прекрасной Греции, о будущности сына и о просветлении разума супруга, слишком доверявшего хитрым сановникам.
      Иногда, в бессонную ночь, казалось, что мольбы ее услышаны и восстановилось прежнее положение, когда царь внимал и верил только ее советам и непоколебимо завоевывал величие и могущество.
      Но наступало утро, и печальная картина представлялась ее взору.
      Одна, забытая всеми, оставленная, она томилась в глухих стенах монастыря и жадно ожидала какой-нибудь перемены.
      Софию удивляло, как может Василий относиться так спокойно, и подчас шептала с горечью и тоскою:
      - О, если бы я была мужчиной... Не удалось бы им сломить меня! Сколько лет вела я неравную борьбу... Я осталась бы победительницей, если б не Ида... Ах, как много зла причинила она нам обоим... Да, злодеяние никогда не доставит счастья... Никогда!
      Накануне того дня, когда было назначено торжество величания Димитрия, Софию и ее сына перевели в другое помещение, выходившее окнами на Успенский собор.
      Зачем было отдано Ряполовским такое распоряжение, София не знала и безмолвно покорилась.
      Малейшая перемена вносила разнообразие в ее скорбное существование, и опальная царица радовалась всякой безделице.
      Могла ли она думать, что Ряполовский желал доставить ей жгучее страдание зрелищем торжества Дмитрия и Елены.
      Когда София узнала, какое событие должно произойти сегодня, нервная дрожь охватила ее.
      Она решила не смотреть в окно на этот пышный поезд, на духовенство в парадных одеждах, на толпы народа. Ей не хотелось слышать крики ликующих горожан, видеть веселые лица сторонников Дмитрия!.. А между тем какая-то властная сила влекла ее к окну, и сквозь слезы отчаяния опальная царица глядела на великолепную картину.
      - Василий... Сокол мой ясный... Твоя это судьба должна бы быть. А вот другой захватил ее! - с горечью воскликнула София, обращаясь к сыну.
      Царевич обнял мать и нежно поцеловал ее.
      - Успокойся, родная, - тихо молвил он. - Не миновать тому, что должно быть.
      - На что ты надеешься, Вася?
      - Я? Ни на что, матушка... С чего ты взяла?
      - Но ты сказал.
      - Я говорю, что судьбы, воли Божьей не минешь! Если мне назначено царство - так и будет. Без воли Господа ни единый волос не упадет с головы нашей...
      Религия кротости не находила отзвука в сердце Софии. Она жаждала победы и не могла примириться с необходимостью ждать и питать смутные надежды.
      Когда смеркалось, пришел Артемий. София обратилась к нему:
      - Ты говорил: терпеть, надеяться... Дождались! Дмитрия венчали на княжение, а мой сын, Василий, томится в обители... Где же правда?
      - Погоди, государыня...
      - Давно жду, терпения не хватает!
      - Прости меня, государыня, а ждать надо еще...
      - Чего ждать-то? Говори!..
      И Артемий сказал, повинуясь властному чувству жалости, охватившему его здесь, в убогой келье, где влачила свои дни истинная царица.
      Князь Львов поведал Софии важную тайну.
      Ему удалось узнать, что Ряполовский и Патрикеев, не довольствуясь властью, выпавшею им, как любимцам Ивана III, начали злоумышлять на жизнь царя.
      Среди их сторонников зрел ужасный заговор, и Артемию удалось узнать их постыдный план.
      Чашник Петро был сменен царем за неловкость, и Патрикеев поставил на эту должность своего родственника, Сергея Гуся.
      Они решили отравить Ивана, но Артемий вовремя совершенно случайно узнал их план.
      Веселая компания пировала на заезжем дворе Луши и в пьяном виде, похваляясь и величаясь, высказала гнусные замыслы.
      Князь Львов понял, что наступило время действовать.
      - Молись, государыня, - сказал он Софии, уходя. - Или сам на плахе жизнь закончу, или спасу и тебя, и царевича...
      София перекрестила Артемия и горячо молилась после его ухода.
      Глава XIX
      НЕ В СИЛЕ БОГ, А В ПРАВДЕ
      В палатах Ивана III шел веселый пир.
      Царь окончательно победил татар, покончил с новгородскою вольницею и шумно праздновал победу.
      Веселые речи не смолкали ни на мгновение. Величали воевод и ратных людей, пили за бояр и за других людей, но Иван не прикасался к кубку с золотым орлом.
      Тоскливое состояние охватило царя, и он печально смотрел на окружающих, думая грустную думу.
      Со дня венчания царевича Дмитрия что-то терзало его душу, и по временам все чаще и чаще вспоминались ему София и Василий.
      Желая доказать Софии, что не признает он ее сына наследником московского престола, поспешил Иван сдаться на уговоры бояр и венчал внука, Дмитрия, а теперь все щемит его сердце, все ноет и болит оно, ровно неправое дело какое совершилося.
      Скучно Ивану... Даже шумный пир не веселит его, не радует важная победа.
      Хотелось бы ему обменяться ласковым взором с Фоминишной, Васюту поцеловать, да вот Семен каждый день раздражает. Передает, что бранит его София, поносит...
      Оглянулся Иван. Сзади него стоит Артемий, а на него завистливым взором смотрят Патрикеев и Семен Ряполовский.
      Видит Иван, что Дмитрий окружен льстецами, прислужниками и хвалителями.
      Величается, кичится юнец... Ничего сам не заслужил, а точно будущий царь голову держит...
      Смутное недовольство закипело в душе Ивана.
      - Эй, вина мне подайте, фряжского, хорошего! - приказал он.
      Чашник Сергей подал большой кубок.
      Иван уже готов был поднести его ко рту, как Артемий шепнул ему:
      - Царь великий государь, смилуйся, выслушай... Не пей вина... Заставь Ряполовского выпить...
      Оглянулся Иван и, узнав Артемия, усмехнулся.
      - Хорошо ли вино, Семен? - спрашивает он Ряполовского. - Будто мутно оно мне показалось...
      - Помилуй, государь... как мутно быть может? Для тебя налито оно, значит, хорошее...
      - А попей-ка ты его, Семен... Попей, а я посмотрю.
      - Честь великую, государь, оказываешь, - кланяясь, отвечал Ряполовский, - но голова у меня зело болит... Много выпито за твое, государево, здоровье.
      - Пригубь, Семен, пригубь! - настаивал царь.
      Ряполовский побледнел как полотно.
      - Не хочешь! - протянул Иван. - Ладно! Эй, чашник, кто тебя на место поставил?
      - Боярин Ряполовский...
      - Добре! Выпей же вино, что мне приготовлено и поднесено...
      Наступила ужасная минута.
      Лица некоторых из присутствующих исказились от страха, но другие смотрели спокойно, не понимая, очевидно, в чем дело.
      Чашник залпом выпил кубок вина.
      Иван III не спускал с него глаз.
      Прошло мгновение, другое.
      Вдруг чашник покраснел, схватился за горло и упал к ногам царя.
      Он умер на месте.
      Иван III поднялся и грозно взглянул на окружающих.
      - Кого отравить хотел, Семен, сказывай! Меня? Меня? Отвечай же, пес смердящий!
      Ряполовский упал на колени. Его примеру последовали Патрикеев и другие участники заговора.
      Царь Иван Васильевич провел с Артемием несколько часов с глазу на глаз, и правда раскрылась пред ним во всей ее чистоте.
      Он понял, как невинно страдала София, став жертвою боярских козней, какую могучую клику составляла партия Елены и Дмитрия, ярых последователей жидовской ереси, и горячо благодарил верного слугу.
      На следующее утро София и Василий возвратились во дворец, а Елена и венчанный Дмитрий очутились в опале...
      Прошло немного времени.
      Дьяки до тонкости раскрыли гнусный заговор Ряполовского и Патрикеева, злоумышлявших на жизнь Ивана III, и на торговой площади совершилась казнь лукавых царедворцев.
      Василий стал признанным и венчанным царевичем, и мать его, София Фоминишна, торжествовала.
      Наступила весна. Зазеленели деревья, и радостно щебетали птички, свивая новые гнезда. Вся природа ликовала, и в душе Артемия просыпался мощный призыв к счастью.
      - Зинушка, - сказал он, обращаясь к гречанке, - выходи за меня замуж...
      - А ты говорил, что никогда не забудешь свою Любушку, - отвечала Зина, краснея от счастья.
      - Думалось прежде так, Зинушка, а теперь иначе. Ты мне мила, голубка... Ты мне жизнь спасла, так скрась же ее, желанная!
      Зина обняла Артемия и поцеловала его.
      Двумя счастливыми людьми стало на свете больше.