Выбраковка

Олег Дивов

НЕОБХОДИМЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

Непосредственная работа над «Выбраковкой» заняла четыре месяца чистого времени. Но обкатка концепции, включая эксперименты на фокусных группах, шла очень давно. Фактически я делал «Выбраковку» пять лет. Еще ни одна книга не давалась мне настолько тяжело.

Многое из того, что вы прочтете, взято прямо из жизни. Еще больше наблюдений, увы, пришлось сбросить в архив, дабы не перегрузить текст лишними подробностями.

Далеко не все персонажи – вымышленные. А некоторые образы созданы другими авторами. Далеко не все ситуации – плод воображения литератора. Некоторые из них подсмотрены также не мной, а рассказаны заслуживающими доверия и компетентными в своих областях людьми. Поэтому я хочу провести четкую разграничительную линию между фантастикой и реальностью, пояснив, откуда что взялось.

А читателю этот набор копирайтов, надеюсь, покажется забавным.

Образ мичмана Харитонова © Александр Громов.

Имя, фамилия, внешность, мимика и автомобиль «Porsche-944» стажера-уполномоченного Алексея Валюшка © Алексей С. Валюшок.

Некоторые реплики Пэ Гусева © Пэ Краминов.

Некоторые реплики профессора Крумова © Мирза Крумов.

Происшествие с участковым Мурашкиным © частный охранник, бывший милиционер, также известный как Атаман Косой.

История дома на Гоголевском бульваре © озверевшие жильцы, в том числе и автор.

Случай с бездомной собакой в метро © свидетель, пожелавший остаться неизвестным.

Все реплики азербайджанца в видеосалоне © азербайджанец в видеосалоне.

Информация о порядках на территории Центральной клинической больницы © группа доброжелателей.

Вывеска «Православное братство священномученика Епидифора. Оптовый склад» © оптовый склад другого священномученика.

Разговор слабоумных бабушек в клинике и реакция больного Пети © анонимный психотерапевт.

Инцидент с сумасшедшим на эскалаторе © анонимная пострадавшая.

Эпиграфы к главам © «Вокруг Света» № 12 за 1991 год, Случевский А. «Орлиное гнездо» валашского князя.

Концепция «Выбраковки» родилась у автора в 1994 году в результате продолжительных бесед с немолодыми или откровенно пожилыми людьми.

Всем старикам России, потерявшим себя в вихре «эпохи перемен» и мучительно ищущим выход, я посвящаю эту книгу.

ОЛЕГ ДИВОВ, март 1999 г.

ОТ ПУБЛИКАТОРА

Москва, август 2099 г.

С момента первого издания этой книги прошел без малого век. Многое стерлось из памяти народной, спросить уже некого (и в особенности – не с кого). В то же время успели потрудиться историки и архивисты. Благодаря их стараниям добыто и обработано немало объективной информации. А эмоциональные субъективные оценки, когда-то превалировавшие в обществе, напротив, сгладились. Поэтому ОМЭКС считает необходимым по возможности плотнее откомментировать публикуемый сегодня текст. Мы нашли, как нам кажется, самый удобный для читателя вариант. Нам представилось разумным отказаться от большинства напрашивающихся сносок, оставив лишь самые необходимые, и реализовать «пакетный» метод подачи справочного материала, когда развернутым пояснением снабжена книга в целом.

Комментарии, составленные по заказу ОМЭКС группой ведущих исследователей, нужны отчасти и потому, что «Выбраковка» изначально не претендует на статус «энциклопедии жизни в Славянском Союзе». Некоторые описанные в книге реалии, вполне понятные современнику по контексту, могут показаться вам странными или просто невозможными. Как именно работать со справочным блоком: читать ли книгу «насквозь», а потом уже вникать в тонкости или периодически обращаться от художественного текста к соответствующим разделам, помещенным в конце тома, лучше всего разберется сам читатель.

В то же время мы не смогли отказать себе в удовольствии воспроизвести оригинальное предисловие И. Большакова к первому московскому изданию «Выбраковки» 2015 года. С нынешних позиций эссе «Палачи и шерифы» выглядит крайне резким произведением, начисто лишенным какой-либо политкорректности. Однако, по нашему скромному разумению, именно оно должным образом может оттенить роман. Подчеркнуть его достоинства и недостатки, прямо вытекающие из конкретной общественно-политической ситуации, породившей столь неоднозначную книгу. Нелишне отметить, что точка зрения известного журналиста и правозащитника, давно уже покойного, была для того временного периода едва ли не эталонной. Ведь Агентство социальной безопасности только-только ушло в небытие. Раны кровоточили, пепел стучал в сердце. И думается, что лишь активнейшая гражданская позиция толкнула Большакова, так сказать, под один переплет с выразителем мнения «палачей, а не шерифов». Попробуйте войти в положение человека, рецензирующего книгу, автор которой, возможно, когда-то держал рецензента на мушке, одновременно угощая его циничной нотацией!

Может, этого в действительности и не случилось. Но большинство читателей первого издания толковало ситуацию именно так, напрямую увязывая личность рецензента с одним из третьестепенных персонажей книги. Поэтому восемьдесят пять лет назад с предисловием Большакова «Выбраковке» ощутимо повезло. Будем надеяться, что и теперь она от такого соседства только ярче заиграет всеми красками.

Естественно, что любой выбраковщик, коего Большаков подозревал и в авторе книги, был для него личным врагом и истинным врагом нации. И если абстрагироваться от нелестных (и неуместных сегодня) эпитетов в самые разные адреса, которые Большакову так и не удалось замаскировать наукообразными периодами, вы почувствуете, какая ненависть двигала этим, без сомнения, выдающимся человеком.

Сам того не понимая, он тоже всей душой ратовал за «добро с кулаками». Его стремление «раздавить аэсбэшную гадину» ничуть не менее агрессивно, чем желание выбраковщиков очистить свой дом от врагов народа. Увы, выбраковка успешно вытравила гуманиста из самого яростного своего критика. Большаков не готов бороться с Гусевым его же оружием, то есть – стрелять. Но это скорее издержки воспитания или психической нормальности, чем особенность видения мира.

И, значит, с финальным выводом рецензента можно не согласиться. Выбраковка (явление, а не книга, разумеется) все-таки добилась цели. Как ни печально, но свойственная многим россиянам латентная жестокость была переведена в новую фазу, куда более активную. Людям показали (и доказали), что они не только на самом деле готовы убивать, но и могут этим заниматься. Фактически выбраковка задействовала старый мотив «русского бунта, бессмысленного и беспощадного», используя естественную тягу незрелой личности к решению вопросов силовым путем. Людям официально РАЗРЕШИЛИ взбунтоваться «за все хорошее и против всего плохого» (с упорным вдалбливанием в головы позиции «за»). И они взбунтовались, с чисто русским масштабированием уничтожив каждого пятнадцатого из НАС. Поэтому всякие попытки расценивать выбраковку как явление инородное, привнесенное извне, несвойственное русскому менталитету, – увы, несостоятельны.

Это мы придумали. И не в первый раз.

Антиутопии давно не в моде. Но в том-то и дело, что роман «Выбраковка» не антиутопичен. Это всего лишь еще одна правдивая история из нашей жизни. И чем ближе к сердцу примет читатель ее деструктивный пафос, тем больше шансов, что старший уполномоченный Гусев и стажер-уполномоченный Валюшок не восстанут из могил, чтобы постучаться в вашу дверь.

Но за такую свободу тоже нужно платить. Так что о романтических ночных прогулках по Москве и не мечтайте.

ОМЭКС, редакция исторической книги.

Издательство выражает благодарность потомкам генерал-лейтенанта А.С. Ларионова и генерал-майора Н.Т. Петрова, любезно предоставившим ОМЭКС дневниковые записи и прочие документы из семейных архивов.

Генеральный спонсор – Всемирный Фонд ветеранов оперативных служб (российское отделение).

Генеральный информационный спонсор – правозащитная газета «Эхо Москвы».

Информационные спонсоры – Фонд памяти жертв репрессий «Истина», правозащитная группа «Призыв трехсот», Государственная комиссия по правам человека Администрации Президента Республики Беларусь, Мемориальный архив Главного управления лагерей и каторжных работ.

ПАЛАЧИ И ШЕРИФЫ

Москва, февраль 2015 г.

Как известно, основная задача писателя была сформулирована еще Эрнестом Хемингуэем, и большинство современных беллетристов полагает такой подход к творчеству если не единственно верным, то наиболее продуктивным. Идея безукоризненной честности автора художественного произведения в описании мыслей и поступков героев, концепция «правды, которая войдет в сознание читателя как часть его собственного опыта» нашла свой отклик в умах прогрессивной творческой интеллигенции и породила мощное литературное течение, которое на сегодня можно признать господствующим как у нас в стране, так и в наиболее интеллектуально продвинутых государствах остального мира.

Неподготовленному читателю может показаться, что текст, который я имею честь комментировать, по ряду внешних признаков вполне соответствует нынешнему «главному потоку». В действительности это не совсем так. Безусловно, «Выбраковка» правдива в моделировании ряда узкоспецифических ситуаций и эмоционального ответа персонажей на эти ситуации. Более того, от основной массы произведений, описывающих период, когда в Славянском Союзе установился тоталитарный режим, провозгласивший так называемое «двухступенчатое правосудие», эта книга отличается кардинально, поскольку рисует события, так сказать, «изнутри». Фантазия автора позволяет читателю оказаться буквально в двух шагах от действующего сотрудника Агентства социальной безопасности (далее – АСБ), рассмотреть его вблизи, а в некоторых случаях и заглянуть внутрь.

Но задумайтесь – чем вы обогатите себя, пройдя этот путь? Какая именно правда «войдет в ваше сознание как часть собственного опыта»?

Если вы не испытываете обостренного желания понаблюдать вблизи за работой палача, никакой такой особой «правды» вы не ощутите и никаким полезным опытом не овладеете. Впрочем, называя героя «Выбраковки» палачом, я клевещу на представителей этой профессии (кстати, полностью вымершей в России за ненадобностью после установления моратория на смертную казнь в 90-х гг. ХХ века и последовавшего отказа от смертной казни как инструмента социальной защиты). Обычно так называемый «приводящий», т.е. должностное лицо, приводящее в исполнение смертный приговор, заранее получал дело смертника и тщательно с ним знакомился, дабы уберечь себя от нервной перегрузки. Однако героям «Выбраковки», испытывающим глубокое моральное удовлетворение от своей «работы», специально готовиться к убийству не требуется. Они сами себе прокуроры и сами себе палачи, как легендарные шерифы на Диком Западе.

Только нужно учитывать, что в отличие от выбраковщика шериф – не разновидность тяжкого нервного заболевания, а выборная (!) должность.

Какое место отводит таким героям шкала ценностей современной беллетристики, сказать трудно. Но если предположить, что у них были реальные прототипы, и использовать общечеловеческие мерки, это величина, стремящаяся к минус бесконечности. А на взгляд неспециалиста и описанное в книге время, и его «яркие» представители заслуживают только одного – скорейшего забвения, как очередное наше позорище.

Впрочем, и те, кому по долгу службы положено копаться в деталях, находят там много отвратительного, но мало достойного внимания.

Внутренний мир выбраковщиков абсолютно неинтересен психологу, так как подобные случаи хрестоматийны и детально описаны в учебных пособиях.

То же самое можно сказать и о затронутом в книге историческом периоде – на взгляд историка. Это все уже было в России, и не раз. В определенном смысле деятельность уполномоченных АСБ та же опричнина, только гипертрофированная и имеющая мощную поддержку через информационное давление на массы. Сейчас мало кто знает, что первоначально АСБ задумывалось как абсолютно закрытая спецслужба, инструмент устрашения «бояр». К моменту «январского путча» костяк Агентства был уже сформирован и только неожиданные перестановки в верхах привели к тому, что АСБ была навязана совершенно новая роль. Что, впрочем, не отразилось на судьбе так называемых «олигархов» – за ними накопилось достаточно объективно доказанных грехов, чтобы возглавить списки врагов народа и отправиться в брак.

Кстати, расправа над «олигархами» – единственное более или менее позитивное деяние АСБ. Конечно, если слово «расправа» намеренно опустить.

Короче говоря, ситуация тех лет настолько прозрачна, что и говорить, собственно, не о чем. Косность государственного мышления, помноженная на бездарность и маниакальную жажду власти. Как следствие – тоталитарная идеология и жестокость, возведенная в закон, точнее, поставленная над ним в лице АСБ.

Неудивительно, что роман «Выбраковка» остался фактически не замечен крупными специалистами, хотя и вызвал бурные отклики в стане литературных критиков. Не к чести последних, они подняли даже излишний шум вокруг банального «ужастика» с претензией на психологизм. Что, впрочем, можно оправдать низкой степенью информированности окололитературных кругов. Фактически задача данного комментария – в самой популярной форме прояснить для непосвященных ряд вопросов, которые могут возникнуть в процессе чтения романа.

Лично мне как исследователю, молодость которого пришлась на описываемый в книге период, к тому же пристально ознакомившемуся с некоторыми сохранившимися документами, трудно удержаться от саркастических замечаний по поводу многочисленных неточностей в деталях и концептуальных ошибок, допущенных автором. Но гораздо более важным мне представляется разбор самой авторской позиции, которая в «Выбраковке» просматривается весьма и весьма явно.

Характеризуя эту позицию, я мог бы ограничиться только одним словом – «трусливая». Посудите сами. Живописуя насилие, автор подробно рисует механизм его воспроизводства и того разрушительного воздействия, которое оказывает насилие на человека, его творящего. Раскрывая внутренний мир героя во всей его мерзости, автор тем не менее упорно пытается защитить этого человека, подбрасывая читателю недвусмысленные (хотя и сомнительные по правдоподобию) доказательства того, что герой якобы не так уж плох. Наконец, описывая идиллические картины повседневного безоблачно счастливого бытия москвичей (обеспеченного, разумеется, действиями АСБ), автор создает фон, который заставляет читателя волей-неволей признать, что «доброму гражданину» в этом жестоком мире совершенно нечего бояться.

Но позвольте спросить – чью все-таки сторону занимает писатель? Взявшись обличать чудовищную систему, он ее всячески защищает. Рисуя положительные (?!) стороны «теории Сверхнасилия», воплощенной в жизнь, он будто нарочно открывает перед читателем галерею отвратительных типов, которые упомянутую теорию проводили на практике. Он, видите ли, предлагает нам самим решать, что такое хорошо и что такое плохо.

Немаловажную роль в запудривании мозгов читателя играют и эпиграфы к главам. Конечно, это чистой воды лапша на уши, но фактологически к эпиграфам не придерешься, отчего лапша вешается особенно эффективно.

Создается впечатление, что автору просто не хватило духа раскрыть свое истинное лицо, обозначить четко ту позицию, которую он занимает на самом деле. Думаю, вы без труда поймете, какую именно позицию я имею в виду.

Что это, как не трусость?

Разумеется, автор совершенно намеренно выбрал для книги относительно благополучный период в жизни страны. Напомним – в последние годы владычества так называемого Правительства народного доверия Союз действительно испытывал определенный экономический подъем, а преступность была подавлена едва ли не стопроцентно. Повсеместное восстановление института карательной психиатрии фактически купировало мало-мальские внешние проявления отклонений от условной нормы (это если не брать в расчет сотрудников АСБ, разгуливавших по улицам свободно и наводящих ужас одним своим видом). Жесткое (до откровенной жестокости) исполнение экологических требований значительно оздоровило воздух больших городов. Плюс резкое снижение подоходного налога, внушительное повышение заработной платы госслужащим и пенсионных выплат, а также совершенно нереальный, но с точки зрения оболваненных масс весьма убедительный курс внутренней конвертации рубля (вот она, нынешняя гиперинфляция). Все это создавало у большей части населения состояние легкой эйфории и, соответственно, крайне снисходительное отношение к частичному ограничению гражданских свобод. Вкупе с жесткой фильтрацией информационных потоков такая политика не могла не создавать у людей иллюзии, что все идет как надо. Особенно подействовало на массовое сознание открытие границ и публикация объективной (!) статистики по эмиграции, которая оказалась аномально низкой для тоталитарного государства. Принимая во внимание все вышеперечисленные факторы, нельзя не признать, что Правительство народного доверия могло бы продержаться у власти еще года три-четыре, пока его не раздавили бы подспудно набиравшие силу деструктивные экономические процессы. С другой стороны, эта власть в людоедском запале попросту не могла не пожрать самое себя.

Выбор такого временного промежутка как бы снимает с автора часть ответственности. Он вроде бы не обязан напрямую рассказывать о массовых расправах, чинимых его героями, поскольку в описываемый период времени таковых не наблюдалось. Как вполне резонно говорит в книге главный герой напарнику-неофиту: «Чего пришел, мы всех уже поубивали». Более того, автор награждает своих выбраковщиков легким комплексом вины, опять-таки небезосновательно, поскольку давно пора. Да и внешние признаки комплекса описаны правдоподобно – они именно такие, какие и должны быть у патологических личностей, размытые и нечеткие. Выбраковщики элементарно не понимают, отчего и за что им так стыдно. Даже анекдотический перенос, выразившийся в яростном нежелании отстреливать бродячих собак, которые «ни в чем не виноваты», по слухам, имел место на самом деле.

Верно подмечена и странноватая, на взгляд непосвященного, система отбора сотрудников АСБ, когда на первый план выходил не оперативный опыт и умение вести себя в экстремальных ситуациях, а то, что у человека есть личный счет к уголовникам. И очень умело прорисовано выпирающее изо всех щелей, набирающее силу безумие. Безумие как шерифов-опричников, так и системы в целом.

Оставим на совести автора то, что никаких следов мифической «теории Сверхнасилия», открыто провозглашающей государство этаким «суперпаханом», т.е. главным и посему единственным преступником в стране, до сих пор не обнаружено. Скорее всего, данной теории не существовало, ее вполне заменял печально известный «Указ Сто два». Также неправдоподобна и история главного героя. При всей своей психической неадекватности этот человек, существуй он в реальности, не ходил бы по Москве с игольником и пистолетом, а был бы принудительно и навечно загнан опекуном в какую-нибудь африканскую тмутаракань от греха подальше. Абсолютно неверна, хотя и не лишена определенного мрачноватого изящества авторская трактовка возникновения термина «птичка». Человек по имени Павел Птицын в обозначенный автором временной отрезок ни в каких госструктурах не числился (это несмотря на весьма раздутые штаты – не повезло властям на Птицыных). А вот Павел Александрович Гусев действительно проходил по документам как старший уполномоченный АСБ, только не Центрального отделения Москвы, а Северо-Западного. На второй год выбраковки он был захвачен и впоследствии зверски убит бандой вымогателей, принадлежавшей к знаменитой и по сей день солнцевской братве (кстати, похожий эпизод в книге упомянут, хотя и не без вранья). Что известно автору о реальном Гусеве, его происхождении и родственных связях, и известно ли вообще, сказать трудно. По внешним данным и возрасту Гусев покойный и Гусев книжный совершенно разные люди. Вдобавок, кто такой на самом деле Гусев из книги и на что именно автор упорно намекает, тоже вопрос открытый. А детективные фокусы, когда совершенно невозможно понять, врет герой или говорит правду, лишний раз подтверждают, что и сам литератор пребывает на его счет в глубокой неуверенности.

Безусловно неверны постулируемые в книге основополагающие принципы личных взаимоотношений сотрудников АСБ и милиции. «Указ Сто два» жестко связал эти две структуры организационно, но человеческий фактор и здесь внес коррективы. МВД всеми доступными способами уклонялось от контактов с выбраковщиками как на уровне руководителя высшего звена, так и простого участкового инспектора. Да, разумеется, АСБ более чем активно пользовалось милицейской «наводкой». Все оперативно-розыскные мероприятия в стране по-прежнему вели специалисты МВД (в Агентстве таковых попросту не было, что бы там ни утверждали малокомпетентные фантазеры). Данные по тем фигурантам, которые подпадали под «юрисдикцию» АСБ, исправно Агентству пересылались. Но подчеркнуто теплые отношения между выбраковщиками и некоторыми милиционерами, выпячиваемые автором к месту и не к месту, – такая же фальшь, как и эпизод, в котором мент с самоубийственной храбростью обзывает Гусева вождем палачей. Да, АСБ взяло на себя долю милицейской работы, но делало ее, во-первых, чисто механически, а во-вторых, исключительно топорно. Просто большая часть преступников, определенная по «Указу Сто два» во враги народа, задерживалась (если не стыдно эту процедуру так назвать) и зачастую расстреливалась на месте людьми Агентства.

Означает ли это, что милиция пряталась за спины выбраковщиков и смирно ждала момента, когда ей разрешат снова занять свое законное место? Стоит ли думать, что милиционер улыбался в лицо «уполномоченному», а когда тот пройдет мимо, плевал через левое плечо и крестился? Первое утверждение неверно в принципе. Второе, скорее всего, на сто процентов соответствует истине. Задвинутые в угол милиционеры оказались в крайне дискомфортной ситуации. Конечно, они вынуждены были молча ждать своей очереди. Но считать, что ожидание было полно саркастической радости (мол, вы делайте грязную работу, а мы тут ни при чем), по меньшей мере глупо. Кстати, людская ненависть выплескивалась на ментов куда чаще, нежели на выбраковщиков. Ведь стоящий над законом сотрудник АСБ в ответ на справедливо гневное слово в свой адрес мог и выстрелить…

Практически не обозначена в книге позиция Русской Православной Церкви, точнее – произошедший среди духовенства раскол. Как известно, наряду с печально известным О. Ермогеном, провозглашавшим АСБ Воинством Христовым, в анналах истории навечно запечатлен светлый образ сгинувшего на каторге о. Валентина (Покровского). С канонизацией последнего РПЦ по непонятным причинам тянет до сих пор.

С неуместной для русского писателя бравадой обойден в книге и еврейский вопрос. Для автора он, кажется, не существует вовсе. Хотя есть достаточно веские основания полагать, что вопрос этот стоял в описываемый период необыкновенно остро, и дискриминация лиц коренных национальностей на территории Союза обогнала даже рекордные показатели ельцинских времен. Разумеется, некоторое количество евреев тоже было истреблено – но исключительно в первые годы выбраковки и, как правило, за преступления, связанные с вывозом капиталов (стоит напомнить, что по самым приблизительным оценкам не меньше семидесяти процентов российских денег, переправленных за рубеж в последнее десятилетие прошлого века, было вывезено евреями). Похоже, для автора это не аксиома. Он вообще склонен к легендированию читателя, ему представляется гораздо более интересным разрабатывать тему «Меморандума Птицына» и копаться в психологии выбраковщика, нежели заниматься делом и раскрывать истинные механизмы, вытолкнувшие на свет божий Правительство народного доверия и принудившие русских в массовом порядке заняться уничтожением себе подобных. Между прочим, евреев в АСБ не было вообще! Формально их туда не брали. Фактически такой порядок вещей был инспирирован международным сионистским лобби.

Даже на белорусской территории в отделениях АСБ «трудились» сплошь Ивановы, Петровы и Сидоровы, в большинстве своем импортированные из России! Не к чести братьев-славян будь сказано, они подозрительно легко согласились с абсурдным тезисом, что русские превосходят их в реакции и сообразительности, необходимых для оперативной работы. При том, что «сообразительные» русские уже отвыкли считать Беларусь своей землей. В лучшем случае они воспринимали союзное государство как некую оккупированную территорию – лишнюю, бесполезную, лишенную ценных ресурсов, к тому же наводнившую российские города толпами вахтовиков-гастарбайтеров. Последних с редкостным остервенением гоняли московские выбраковщики, и через какой-то год встретить в столице работягу-белоруса стало почти так же нереально, как, например, живого цыгана. То есть можно с полной уверенностью сказать, что АСБ как структура весьма психопатизированная с одинаковой легкостью и выполняла некие социальные заказы, и сама их формировала.

Что касается цыган, то их всего-навсего пинком вышибли из страны, выдавив за границы Союза – а могли бы поубивать. В этом тоже был стратегический расчет – местная цыганская диаспора уже не представляла себе жизни без активной торговли наркотиками, и Правительство народного доверия не постеснялось «нагадить ближнему», наводнив соседние государства (особенно – строптивую Украину, наотрез отказавшуюся вступать в Союз) толпами асоциальных элементов с полными карманами отравы. О том, как непросто оказалось вырывать цыганский криминалитет из общества, свидетельствует даже Гусев – упоминаемая им зверская перестрелка выбраковщиков с ментами на Киевском рынке Москвы на самом деле имела место. И случилась действительно из-за цыган, к засилью которых рыночная милиция относилась чересчур лояльно, если не сказать большего. АСБ в свойственной ему манере свалилось на рынок как снег на голову, да к тому же огромной толпой, и у милиционеров не было ни малейшего шанса одержать верх – несмотря на теоретическое огневое превосходство. Милицейские автоматы «АКСУ» (и особенно «клин») либо пробивали легкую броню выбраковщиков, сконструированную «под пистолет», либо валили противника с ног. Но зато штатный «игольник» позволял уполномоченному АСБ безбоязненно стрелять по толпе очередями, кося и правых и виноватых (статистики по случаям, когда парализатор убивал жертву, не сохранилось, разные исследователи оценивают процент «незапланированного брака» от индивидуальной непереносимости как пять-шесть на сотню). Так или иначе, первое же резкое движение ментов спровоцировало такую массированную пальбу, что буквально через пару секунд на земле лежал весь рынок, в том числе и несколько аэсбэшников – зацепили свои. Из милиционеров домой вернулись только двое, один впоследствии сошел с ума и был забракован окончательно, со вторым мне удалось побеседовать, и это оказался абсолютно сломленный человек. По его словам, дознаватели АСБ обращались с ним подчеркнуто корректно и доброжелательно. Никаких деталей психотропного допроса он не помнил, но у меня создалось впечатление, что либо в качестве «сыворотки правды» был использован нетрадиционный препарат, либо допрашиваемый подвергся гипнотической обработке.

Эта история только лишний раз подтверждает, что ни о каком особом доверии между АСБ и МВД не могло быть и речи. Более того – милицейское начальство не без основания подозревало Агентство в стремлении к захвату власти. Не случись провального «второго октябрьского путча», когда заговорщики спровоцировали резню внутри АСБ, такой сценарий мог бы получить самое печальное развитие. Но русского народного дракона очень вовремя заставили откусить себе лишние головы. В дальнейшем это тоже сыграло немаловажную роль – на две трети обновленное, Агентство перестало быть неуправляемой силой. И когда Правительство народного доверия взорвал последний в его истории внутренний конфликт, немногие уцелевшие выбраковщики-ветераны уже не смогли удержать у власти своих покровителей. Им оставалось только бежать, погибнуть или сложить оружие. А поскольку, как и в прошлый раз, их пришли арестовывать собственные «младшие» коллеги, то последний выход избрали немногие.

Как видите, человеку, знающему атмосферу тех дней не понаслышке и к тому же имеющему некоторый опыт личного общения с выбраковщиками (представьте, какой именно опыт может быть у правозащитника и репортера нелегальной газеты), очень трудно не углубляться в частности. «Ловля блох» в псевдоисторическом художественном тексте вообще занятие довольно сомнительное. Но мне показалось немаловажным определить, насколько осведомлен о событиях десяти страшных лет выбраковки сам автор. И заявленная в самом начале данной статьи установка на поиск «хемингуэевской правды» в тексте дала определенные плоды. Как ни странно, вывод мой почти однозначен. Скорее всего, этот человек жил в России тогда и даже принимал участие в событиях. А разбросанные по тексту отчетливые знаки позволяют выдвинуть гипотезу (я подчеркиваю – гипотезу), что его деятельность имела вполне определенный характер. И, быть может, некоторые фактические искажения, допущенные автором, – не более чем камуфляж.

Как известно, писатель – существо особое, наделенное даром подсматривать и анализировать нюансы личностного общения, ускользающие от взгляда обывателя, к коим я отношу и себя. Опытный автор, располагающий большим массивом обработанной информации, также умеет и моделировать ситуации, которых никогда не видел (недаром так правдоподобны бывают выполненные на высоком уровне заведомо фантастические романы). Но в данном случае меня не покидает ощущение, что некоторые поступки и особенно диалоги «Выбраковки» списаны, что называется, с натуры. Так оно все и было на самом деле. Или, как минимум, должно было быть.

Но это все-таки не сама правда. Это всего лишь довольно ловкая имитация правды. Настоящая правда московских улиц и квартир была куда горше и безнадежнее.

И я рискну заявить, что автору она известна досконально. Поэтому он и встал за угол, стесняясь явить нам свое истинное лицо. Но лучше бы он по-честному выглянул. Отсутствие авторской позиции – наиболее серьезный просчет этой книги, в которой есть замах на проблему, но так и не происходит удар.

Модный некогда прием – уйти в сторону и оставить читателя наедине с текстом – в данном конкретном случае ошибочен и не выдерживает критики. Период так называемой выбраковки – слишком больной момент в новейшей истории нашей страны, чтобы автору уходить в тень. Еще не затянулись раны, еще не все преступники водворены туда, где им и место. Отсиживающиеся в странах «третьего мира» вожди «январского путча» и функционеры Правительства народного доверия дают обширные интервью враждебным Родине изданиям. До сих пор не устоялось мнение о том, как все-таки относиться к «младшим» – уполномоченным АСБ второго потока, не успевшим, как правило, особенно себя запятнать, потому что их основной задачей оказалась нейтрализация старших коллег. Не кажется ли вам, что в такое время подобные «Выбраковке» аморфные, нарочито «объективные» публикации неуместны?

Десять лет выбраковки, за которые было зверски истреблено по некоторым оценкам до десяти миллионов россиян (включая умерщвленных младенцев с аномалиями развития и не считая насильственно прерванных беременностей, по которым статистика не велась), больно ударили не только по нашей стране, но и эхом прокатились по всей планете. Мы вынесли из этого кошмара только одно – четкое понимание того, что насилие как метод врачевания общества абсолютно непродуктивно. Очень свежая мысль, не правда ли? Спрашивается – неужели перед глазами кремлевских душегубов ни разу не вставали исторические аналогии? Оказывается, не вставали. Наверное, единственная положительная сторона данной книги – лишнее подтверждение того факта, что Россией, как всегда, руководили маниакально властолюбивые амбициозные двоечники. Но подтверждение действительно лишнее, потому что любому мало-мальски образованному человеку сей факт прекрасно известен.

И тем более закономерно, что авторы параноидальной «неоспартанской» модели общественного устройства в итоге натравили собственных цепных псов друг на друга, сами перегрызлись и утратили власть. А страна Россия, несгибаемая, непобедимая и неподвластная уму (во всех смыслах), – осталась. По большому счету мы снова вернулись к отправной точке, которая описывается емким словом «разруха» и за которой, слава Всевышнему, обычно начинается подъем. И если кто-то сможет забыть о миллионах невинно убиенных, ему покажется, что в нашей стране вообще ничего особенного не произошло. Десять лет выброшено на ветер, и только. Выбраковка, если воспринимать ее в отрыве от кровавых реалий, как просто исторический процесс, – не достигла цели, не дала никаких позитивных результатов, не добилась совершенно ничего.

Тот же самый результат можно с полной уверенностью предречь и одноименной публикации.

ИВАН БОЛЬШАКОВ,

шеф-редактор правозащитной газеты

«Эхо Москвы» – специально для ОМЭКС

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Хроники повествуют, что во времена его правления можно было бросить на улице золотую монету и подобрать ее через неделю на том же месте. Никто не осмелился бы не то что присвоить чужое золото, но даже прикоснуться к нему. И это в стране, где за два года до того воров и бродяг было не меньше, чем оседлого населения – горожан и земледельцев! Как же произошла такая метаморфоза? Очень просто – в результате планомерного очищения общества от «асоциальных элементов».

Участковый Мурашкин лениво брел по вверенной ему территории. Задворки Второй Фрунзенской всегда считались относительно спокойным местом, а теперь здесь можно было вообще помереть с тоски. Особенно – если в твои обязанности входит защита правопорядка. Мурашкин учтиво раскланивался с сидящими на лавочках бабушками и улыбался детишкам, которые весело махали ему руками из недр кукольно-ярких игровых городков. В какой-то момент участковому повезло – знакомый мужик ковырялся в двигателе «Москвича», – но поломка была пустяковая, и вволю почесать языком не получилось.

Заросший грязью пистолет, вечно молчащая рация и планшет со слежавшимися бланками протоколов казались лишними и страшно раздражали. Мир вокруг был стерилен, чист и на вид совершенно безопасен – выскобленный асфальт, ровно подстриженные газоны, спокойные лица прохожих. Мурашкин заглянул в пару магазинов, поболтал с сонными по случаю дневного безлюдья продавцами и окончательно сник. Уселся на лавочку в сквере, закурил и в легком отчаянии подумал, что опять ему совершенно нечем заняться.

Другой бы на его месте радовался, но участковый Мурашкин был, на свою беду, человек долга. Он с детства уяснил, что добро просто обязано иметь кулаки, и если ты за все хорошее и против всего плохого – нужно что-то делать. Поскольку никаких особенных талантов за Мурашкиным не числилось, он реализовал тягу к переустройству мира самым естественным образом – после армии пошел в милицию. И только-только почувствовал себя на своем месте, как в стране грянули перемены. В первые дни казалось, что новая власть своим знаменитым «Указом Сто два» выплеснула на улицы волну насилия. Но волна довольно быстро схлынула и уволокла с собой почти весь тот контингент, что мешал нормально жить как порядочным налогоплательщикам, так и участковому Мурашкину в их числе.

Нужно отдать должное проклятым выбраковщикам – они причесали город очень частым гребнем.

И из тех, кого забраковали, не вернулся никто. Выбраковка недаром обзывала свои машины «труповозками». Не важно, забрали тебя из грязной коммуналки (а ведь не стало их, коммуналок-то, всего за какой-то год!) или из роскошного пентхауза – вот тут, на набережной, – урод пропадал, освобождая место для нормального, честного, достойного человека.

И как бы ни было противно сознавать, что прямо у тебя под носом орудует сила, которую не сдерживает закон, стальными тисками сковавший тебя самого, – Мурашкин на выбраковщиков не злился. Он понимал – временная мера. В «Указе Сто два» так и написали, черным по белому. Еще пара лет, от силы года три… Поэтому Мурашкину никогда не приходило в голову попроситься в АСБ. Он по своему нынешнему безделью отлично понимал, что такое оказаться выброшенным из жизни. А ведь это ждет рано или поздно каждого из тех, кто сейчас вместо него, Мурашкина, подставляется под бандитские пули. Хотя какие теперь бандиты… Поубивали всех. А кого не убили – загнали пожизненно на каторгу. По-честному. Мол, вы, ребята, погуляли за наш счет, теперь потрудитесь на наше благо.

И все-таки интересно, чем займутся парни из АСБ, когда правосудие вернется на привычные рельсы и милиция из профилактической службы опять станет тем, чем ей положено быть. Странный народ там, в Агентстве. Своеобразный, если не сказать больше. «Некоторые, кстати, и говорят не стесняясь», – подумал Мурашкин. И сразу вспомнил, как на прошлой неделе в отделение зашел выбраковщик. Что-то ему нужно было от начальника. Мурашкин, без дела ошивавшийся во дворе и ждавший, когда ребята сменятся и можно будет пойти вдарить по пиву, сразу его вычислил. Невысокий, даже щуплый, лет сорока, с заметной сединой в черных волосах… «Скромный такой. И с ласковыми глазами убийцы». И один лейтенант, видимо знавший выбраковщика в лицо, с порога чуть ли не крикнул: «Какие люди, и без наручников! Вы смотрите, кто пришел! Да это же Пэ Гусев, вождь палачей!»

У Мурашкина тогда все съежилось внутри. А тот Гусев лейтенанту просто кивнул, будто такими репликами его и положено встречать. Показал дежурному свой значок и прошел к начальнику.

Да, худо придется выбраковщикам, когда их услуги окажутся никому не нужны. А ведь милиция им по большому счету в ножки должна поклониться. Мурашкин отлично помнил те времена, когда от него, человека в серой форме, люди шарахались, как от чумного. Теперь полюбили. Малышня так на руки и лезет, взрослые не воротят морду, а первыми здороваются…

Мурашкин курил и думал, какого черта он тут делает. Можно пойти в опорный пункт и вволю поиграть на компьютере. Можно отправиться домой и приготовить что-нибудь эдакое на обед, жену порадовать… По телевизору смотреть днем нечего – гонят советские фильмы и пропагандистские шоу на тему, как хорошо жить в Союзе. Жить-то стало действительно неплохо, но все равно тоска. Участковый сунул нос за пазуху в надежде, что случайно отключил рацию. Но тусклая красная лампочка горела, и динамик еле слышно шуршал.

Разве что нанести один-другой профилактический визит? Проверить, например, не запила ли вновь эта дура Татьяна. Или в сотый раз попробовать объяснить старому маразматику Дундукову – вот же фамилия! – чтобы перестал на нее строчить анонимки, все равно бумажки с подписью «Борец за нравственность» к рассмотрению не принимаются…

От соседней школы донесся оглушительный вопль, как будто там кого-то резали очень тупым ножом. Мурашкин и ухом не повел – это просто началась большая перемена. Но мысли его пошли по вполне определенному направлению. Точно, зайти к Татьяне. Она когда запивает, у нее ошиваются разные типы. Ведут себя обычно тихо, ничего криминального, но два неуравновешенных человека в одном помещении – уже повод к бытовухе. А если они еще и нажрутся как следует? Не обидели бы дочь.

Бездетный Мурашкин тяжко переживал, когда у симпатичных детишек оказывались непутевые родители. Дай ему волю, он прелестную белокурую шестилетнюю Машеньку отнял бы у Татьяны силой и удочерил. Все равно ведь мать сопьется и рано или поздно либо на принудительное лечение угодит, либо вообще в лагерь. Только успеет до этого ребенка испортить. Жаль.

Да, к Татьяне. Прямо сейчас. Мурашкин бросил окурок в урну, поднялся и быстрым шагом двинулся в глубь квартала.

Уже поднимаясь на этаж, участковый почувствовал смутное беспокойство. А когда протянул руку к кнопке звонка, услышал неясный звук, доносящийся из квартиры. То ли стон, то ли плач. За обшарпанной дверью происходило что-то нехорошее. Мурашкин позвонил. Никакого ответа. Он позвонил снова. Внутри завозились и притихли.

– Откройте, участковый! – крикнул Мурашкин.

И опять услышал тот же звук. Точно, это плакал ребенок.

Никаких сомнений – там, внутри, стряслась беда. Участковый отошел к противоположной стене, оттолкнулся и наподдал дверь плечом. Влетел в квартиру с дверью в обнимку, упал, вскочил и бросился вперед.

Хозяйка валялась в коридоре, Мурашкин и дверь на пару едва ее не зашибли. Да Мурашкин чуть было и не принял женщину за мертвую. Но Татьяна вдруг открыла глаза, тупо посмотрела на участкового и пробормотала:

– И ты тоже пошел на х…й…

После чего с отчетливым стуком уронила голову набок и, кажется, заснула.

Мурашкин толкнул дверь в комнату и остолбенел. Перед ним стоял какой-то незнакомый пропитой мужик и поспешно заправлял рубаху в штаны. А забившаяся в угол Машенька, заливаясь слезами, размазывала по чумазой мордашке белое и липкое.

Дальше участковый действовал четко и стремительно.

И так хладнокровно, как до этого никогда в жизни.

Телефонный звонок разбудил Гусева в полдень. Гусев, не открывая глаз, свесился с кровати и принялся шарить по полу. Как ни странно, телефон не нащупывался, а свисать было очень неудобно – какой-то валик твердо врезался в живот. Потом рука зацепила что-то стеклянное, которое тут же упало и покатилось. Гусев заподозрил недоброе, с трудом разлепил один глаз и обнаружил, что лежит поперек своего любимого кресла в гостиной, а на полу вокруг в живописном беспорядке валяются пивные бутылки.

Кряхтя и постанывая, Гусев сполз на пол и начал тыкаться носом в пузыри, втайне надеясь, что хоть один да оставил вчера без внимания. Чуточку жидкости прочистить мозги. А заодно и вернуть себе дар речи, потому что телефон, судя по назойливому курлыканью, вознамерился-таки его допечь и призвать к ответу.

Бутылки оказались пусты. Гусев не без труда встал на ноги и поплелся на кухню. Походя он снял с базы радиотрубку и прижал ее обеими руками к груди, пытаясь хоть так приглушить сигнал.

Трубка задушенно хрюкала с методичностью, достойной лучшего применения. То ли это ошибся номером какой-нибудь факс-модем, то ли звонил человек, знающий гусевский распорядок дня и железно уверенный, что абонент дома. Первое было предпочтительнее, но в чудеса Гусев принципиально не верил. Скорее всего настойчивые звонки предвещали очередную свеженькую, с пылу с жару, неприятность.

Телефон умолк на пороге кухни, да так неожиданно, что Гусев даже остановился. С глубоким сомнением посмотрел на трубку. А потом, будто очнувшись, сунул ее не глядя в окружающее пространство (оказалось – в забитую грязной посудой раковину) и прыгнул к холодильнику.

На полочке лежала заначка – две бутылки «Балтики» номер три. Гусев огляделся в поисках открывалки, сообразил, что та после вчерашнего наверняка в гостиной, и, недолго думая, уцепился пробкой за край батареи. Несильно врезал сверху раскрытой ладонью (пробка с тихим звяканьем укатилась под ноги) и жадно припал к горлышку.

Через несколько секунд бутылка опустела наполовину, а в глазах человека появилось более или менее осмысленное выражение. Гусев тяжело выдохнул, уселся за кухонный столик и мысленно обложил последними словами гадину, разбудившую его раньше времени. Ни особого похмелья, ни физической разбитости Гусев не ощущал. Он просто все еще был здорово пьян. Оставалось только допить пиво, раздеться и лечь в кровать. Хотя бы часика на три-четыре. Инструктаж перед ночным в семнадцать. Хотя какое это ночное – так, зайти отметиться… Нет больше тройки Гусева. И когда ему теперь дадут хотя бы одного стажера, черт его знает. А в одиночку выбраковщика никто на работу не пустит. Мало ли что ему в голову взбредет.

Инструкция очень четко объясняла, почему нужно ходить втроем. И как себя вести в тех исключительных случаях, когда можно вдвоем. Но на взгляд Гусева, все эти хитрые расстановки уступом, просчитанные для каждой тройки специально, исходя из баллистических характеристик оружия и индивидуальной психологической устойчивости бойцов, расписывались, только чтобы запудрить выбраковщикам мозги. Он-то отлично знал, почему на самом деле сотрудникам АСБ положено ходить стаей. Дай Гусеву волю, он бы своих коллег не то что на работу, а и просто в магазин за хлебом поодиночке не выпускал.

И себя, ненаглядного, в первую очередь.

Одинокий выбраковщик, тревожно-мнительный, неуверенный в себе, волочащий по асфальту длиннющий хвост многочисленных комплексов, представляет для мирных граждан куда большую опасность, чем целая преступная группировка. А поскольку банды, шайки и мафиозные кланы на территории Союза успешно выбраковщиками изничтожены…

Именно на этой фразе вчера Гусева перебили. Начальник Центрального отделения ласково попросил его засохнуть. Гусев засох и сел на место, ловя затылком неприязненные взгляды. Как обычно, его не поняли. Его вообще никогда не понимали. Никто. Всю жизнь.

Хотя, быть может, на этот раз намек получился слишком тонким. Но как еще передать людям свою тревогу за их же безопасность? Как объяснить, что буквально всем телом Гусев предчувствует беду? А ведь он в АСБ уже шесть лет, почти с самого начала, и кому, как не ему, взвалить на себя тяжкую долю местного оракула? Когда догадаются остальные, будет уже поздно. Один-единственный приказ сверху – и застоявшиеся ОМОНы и СОБРы передавят выбраковщиков как котят. С диким наслаждением передавят. Таких, как Гусев, прожженных ветеранов – отловят по одному и тут же застрелят при попытке к бегству. А прочую мелюзгу вообще пачками лопать будут и не подавятся.

«Нас в Москве чуть больше тысячи. И от силы десять тысяч по всей стране. Мы – ничто, мы – жалкие крохи, и нас просто смахнут рукавом со стола. А потом накроют стол по новой».

Предаваясь невеселым размышлениям, Гусев прикончил бутылку и в задумчивости оглянулся на холодильник. Точно, допить – и баиньки. Если, конечно, эта гадина…

Гадина оказалась легка на помине. Среди чашек и тарелок обиженно тренькнуло.

Гусев встал, двумя пальцами ухватил трубку за огрызок антенны и выудил из раковины. Взял полотенце и тщательно протер. Нажал кнопку и хмуро, стараясь, чтобы голос получился совершенно лишенным выражения, сказал в микрофон:

– Зачем вы меня разбудили?

На другом конце линии раздался страдальческий вздох.

– Паша, как хорошо, что ты на месте! Выручай, старина! Кроме тебя…

– А-а, товарищ подполковник… Ну-ну.

Слышно было, как подполковник Ларионов, начальник близлежащего отделения милиции, угрызается совестью. Выражалось это в сопении и покашливании.

– Паша…

– Я вот что-то вспомнить не могу, кто это меня на днях вождем палачей обозвал? – вслух задумался Гусев.

– Да ты что! – деланно изумился Ларионов.

– Ты же знаешь, товарищ подполковник, я терпеть не могу, когда мне прямо так в глаза правду-матку режут.

– Паша, ну хватит, в самом деле…

– Мне правда глаза колет, понимаешь?

– Хорошо, я им скажу.

– И скажи.

– И скажу! Так скажу, присесть не смогут!

– Вот сейчас пойди и скажи. Этому, как его… Ну, летеха такой мордастый. С усами.

– Паша, можно я с тобой закончу, а потом сразу пойду и скажу ему?

Гусев усмехнулся в трубку.

– Он меня боится, – сообщил он заговорщическим шепотом. – Они все меня боятся. Слушай, подполковник, а ты меня боишься?

– Извини, не очень.

– Как же так?

– А я смелый. Отважный я. Слушай, Паш, тут у нас большая неприятность случилась. Выручи еще разок? Ну, пожалуйста.

– Опять твои психопаты арестованного забили?

– Если бы арестованного, я бы тебе не звонил.

– Ну а кого тогда?..

– Понимаешь… Мурашкин с пятого участка, прекрасный мужик, взял и застрелил одного урода. В состоянии аффекта застрелил.

– Ничего не понимаю, – удивился Гусев. – Ваша братия каждый божий день кого-нибудь застреливает в состоянии аффекта. И рисует в отчете самооборону. Напивается до состояния аффекта, а тут навстречу топает мирный гражданин в состоянии аффекта, и начинается самооборона из всех видов оружия… Странно, что вы друг друга еще не перезастреливали. Даром что пребываете в состоянии аффекта с утра до ночи…

Он мог бы долго еще распространяться на этот счет, но Ларионов его перебил.

– Паша, – сказал он. – Я тебя слушаю и балдею. Всю жизнь бы слушал. Позови какого-нибудь юношу из «Московского комсомольца», он с тобой потом гонораром поделится. Но мне действительно нужна твоя помощь.

– То есть этот прекрасный мужик, участковый Какашкин, не умеет писать и не может поэтому нарисовать в отчете самооборону.

– Да он в больнице! – рявкнул Ларионов.

– Почему? В какой?

– В Алексеевской, идиот!!!

Гусев задумался.

– Ничего себе… – пробормотал он. – Психушка, значит… Ладно, начальник, считай, я тебя простил. Докладывай обстановку.

– Докладываю, – согласился Ларионов. – Имеем два трупа…

– Ты же говорил…

– Нет, он еще и бабу одну грохнул.

– А-а, на почве ревности…

– Гусев, помолчи. Я же тебе докладываю. Имеется выбитая дверь, за ней два трупа, мужской и женский. Значит, женщина – хозяйка квартиры, мужчина – ее сожитель. Еще имеется девочка пяти лет, дочь хозяйки, живая, у нее глубокий шок, судя по всему, имело место изнасилование.

Гусев хотел было ляпнуть: «Хорошо погулял участковый Какашкин!», но быстро прикусил язык. Он уже догадался, что к чему. Случай был в каком-то смысле типовой.

Наверное, каждый выбраковщик прошел через это – на твоих глазах некто отвратительный совершает нечто ужасное. И в этот момент тебе впервые в жизни по-настоящему «сносит башню». Вот почему уполномоченным АСБ не положено настоящее оружие. Только уродливый пневматический игольник – автоматический пистолет, который стреляет иголками с парализатором мгновенного действия. Кстати, побочный эффект этой мгновенности – адская боль. Малость химики перемудрили – наверное, у них тоже были личные счеты с врагами народа.

– Факт, что насильник – сожитель хозяйки, не вызывает сомнений, – объяснил Ларионов. – Мурашкина подобрали в совершенно невменяемом состоянии, и он еще долго ничего рассказать не сможет. Да и нечего тут рассказывать, и так все ясно. Зашел для профилактической беседы, что-то услышал, позвонил, не открыли, вышиб дверь… Ну и так далее. Нервы сдали у мужика. Клянусь, я его очень хорошо понимаю. Ничего, подлечится – еще послужит.

Гусев хмыкнул, но от комментариев воздержался. Понятно было, что Ларионов своего подчиненного не сдаст, тем более считая его ни в чем не виноватым, а просто человеком, попавшим в беду. Но снова давать ему в руки оружие и власть… «Гусев, окстись, ты и сам ничуть не лучше».

– Короче говоря, был звонок насчет стрельбы, – продолжал Ларионов. – От соседей на центральный пульт. Как положено, выехала группа, то есть все уже зарегистрировано и оформлено. Но слава богу, у ребят хватило ума на месте разобраться, что к чему, и приостановить дальнейший процесс. Гусев, дружище, возьми все на себя, а? Ты представь, какой офигительный «глухарь» из этого дела получится! Его в принципе спихнуть не на кого.

– Кроме меня, – заметил Гусев. – Разумеется, ни один нормальный вор не возьмет на душу изнасилование несовершеннолетней и двойную мокруху. Да у тебя небось и нет сейчас живого вора. Ты уж, наверное, забыл, как они выглядят. А вот добренький Гусев на все, что угодно, подпишется.

– При чем тут изнасилование, оно, считай, раскрыто. Паша, это ведь твой контингент! А запрос я тебе задним числом оформлю. И свидетелей, все как положено.

– Знаешь, подполковник, – сказал Гусев негромко. – Я, конечно, о нас с тобой невысокого мнения, но вот в такие моменты удивляюсь – и чего это у нас еще крылышки не выросли? У тебя как там, случаем, нимб не проявился? Гос-по-ди! Среди каких уродов мы живем! Это же просто уму непостижимо!

– Берешь? – спросил Ларионов с плохо скрываемой надеждой в голосе.

– Кроме твоих людей, никто этого Мурашкина не видел? – деловито осведомился Гусев.

– Да нет, он как отстрелялся, так на месте и завис. Метался, бормотал что-то. Группа подъехала буквально через три минуты. Вывели его тихонечко… Если кто во дворе и заметил, что в группе стало на одного человека больше, так сам ведь знаешь, менты, они вроде китайцев, на одно лицо. А в больницу я его по блату сунул, там все будет шито-крыто.

– К тестю, что ли? – вспомнил Гусев.

– Ну.

– Ладно, – вздохнул Гусев. – Через полчаса зайду. Готовь мне запрос и сопровождающих. Если дашь того усатого лейтенанта, буду тебе отдельно признателен. И бутылка с тебя.

– Да хоть ящик! – радостно взвыл Ларионов.

– Значит, все-таки берешь взятки! – обрадовался Гусев.

– Почему?

– Откуда у тебя деньги на ящик, ты, подполковник!

– Нам в прошлом месяце опять зарплату повысили, между прочим. А потом, я для хорошего человека, – твердо сказал Ларионов, – последнюю рубаху сниму!

– Это я-то хороший? – удивился Гусев.

– Конечно, – подтвердил Ларионов. – А если приедешь через двадцать минут, я тебе еще и не такое скажу.

– Обойдусь. Через полчаса встречай.

– Ну, Пашка, ну, выручил! Спасибо!

– Пока еще не за что, – отрезал Гусев и дал отбой.

Некоторое время он стоял посреди кухни, задумчиво перебрасывая трубку из руки в руку и прикидывая, как навязанную Ларионовым фиктивную выбраковку провести через отчетность Центрального отделения АСБ. Ведь если подходить к вопросу формально, то на сегодняшний день старший уполномоченный Агентства социальной безопасности Павел Гусев существовал только де-юре. Де-факто ему положено было регулярно являться на инструктаж, а потом вместо работы плестись на все четыре стороны. Ведущий, потерявший за месяц двоих из тройки. Потерявший заодно и последние остатки доверия в отделении. Со всех сторон только неприязнь и страх. Впрочем, ему не привыкать. Всегда его по жизни сопровождали эти два чувства. Он боялся, его боялись. Он ненавидел, его ненавидели. И обе стороны, как правило, эти чувства умело скрывали. Гусев себя контролировал, потому что знал – может убить. Все остальные – потому что знали: действительно может.

Только внутри ушедшей в небытие тройки Гусев становился нормальным человеком. Ему повезло с помощниками. Атмосферу, сложившуюся в команде, вряд ли можно было назвать взаимопониманием. Но вот доверие, готовность прикрыть спину, а то и заслонить товарища грудью – эти взаимные чувства они, трое, ощущали друг в друге не раз и не два. Выходя в город, тройка Гусева превращалась в единый организм.

Эта команда была неистребима. И прожила бы очень долго, не случись двоим из троих попасть под выбраковку самим.

ГЛАВА ВТОРАЯ

В этом – разгадка неслыханной и не имеющей аналогов в мировой истории повальной честности населения Валахии в середине XV века. После того как тысячи воров погибли на кольях или сгорели в пламени костров на городских площадях, новых охотников проверить свою удачливость уже не находилось.

Сентябрь в этом году выдался сухим, но прохладным. Лучшая погода для выбраковщика, который по долгу службы предпочитает одежду из плотной ткани и свободного покроя, скорее даже мешковатую, чтобы не так выпирала наружу его профессия. Летом Гусева ужасно раздражала необходимость мазаться специальными кремами и надевать гигроскопическое белье. Иначе он бы просто умер, закованный в спасительную, но абсолютно глухую броню. А сейчас он чувствовал себя просто замечательно. Легкая, но прочная кожанка с полами до середины бедра удачно маскировала все полпуда с гаком железа и пластмассы, которые он на себе таскал.

Тем не менее у станции метро Гусева вычислили. Он задержался купить сигарет, и тут же рядом притормозил «Соболь» с эмблемой Службы доставки на двери.

– Помощь не требуется, коллега? – спросил парень в белом халате, высовываясь из окна.

Гусев бросил через плечо сумрачный взгляд, промолчал и снова повернулся к окошку табачного киоска. Протянул было деньги, но тут задняя дверь киоска открылась, и внутрь шагнул некто, судя по выражению лица – хозяин. Гусев присмотрелся, вздохнул, пробормотал: «Извините, у нерусских не покупаем», – и тяжело потопал к соседней палатке. Несмотря на вполне приличное настроение, ходить сегодня было отчего-то трудно.

«Соболь» все не уезжал. Взяв свое курево, Гусев подошел к фургону.

– Что там было насчет помощи? – спросил он угрюмо. – Какая еще помощь?

– Наркологическая, разумеется. Хотите маленький укольчик? Второе рождение гарантировано. Вы же чувствуете э-э… дискомфорт, сразу видно.

– Вот это глаз! – восхитился Гусев.

– Работа такая, коллега. Давайте заходите.

– Н-нет, спасибо, – пробормотал Гусев. Нарколог ему понравился, у него было приятное открытое лицо и заразительная улыбка. Но понравился не настолько, чтобы позволять тыкать в себя иголками.

– Вам же на маршрут сейчас, верно? Давайте поправим здоровье. Я просто нарушу профессиональную этику, если отпущу вас.

– Как вы меня раскрыли? – спросил Гусев, безуспешно пытясь оглядеть себя в поисках какого-нибудь вопиющего изъяна.

– Просто характерная моторика. Сейчас она, конечно, сглажена – последствия интоксикации. Но все равно – если знать, что искать, видно.

– На психиатра, что ли, учитесь? – догадался Гусев.

– Верно. Не буду же я всю жизнь пьяных по домам развозить. Доставка – это так, ради денег. Ну давайте ныряйте в наше гостеприимное лоно.

– Не-а.

– Почему?!

– Страшно.

– Тьфу! Поймите, вам через пять минут станет легче. А через пятнадцать – как новенький будете.

– Я с похмелья тревожный, – признался Гусев. – Боюсь автомобилей, низколетящих голубей и врачей-убийц.

Из кабины раздался сдавленный хохоток – водитель подслушивал. Нарколог смерил Гусева взглядом, которым одаривают непослушного ребенка.

– С вас прямо хоть диплом пиши, – сказал он. – Особенно если низколетящие голуби… Не хотите укол, могу смешать микстурку. Но дольше ждать придется. Слушайте, а можно я вам хотя бы давление померяю?

– Я что, настолько плох?

– Жить-то будете…

Гусев сдался и полез в машину, бормоча: «До чего ж вы, медики, настырные…» Внутри обнаружился еще один клиент доставки – поперек двух кресел развалился некий молодой человек в парадном мундире флотского прапорщика. Фуражка у моряка съехала на нос, сбоку из-под нее выбивались неуставные русые кудри.

– Здорово, полундра, – бросил ему Гусев. Тот не отреагировал.

Давление у Гусева оказалось явно пониженное.

– Ну хотя бы валокордин, – предложил врач.

– Делать вам нечего…

– Ваша правда, коллега. Скука жуткая. Третий час уже катаемся, хоть бы кто под колеса упал… В сентябре вообще мало пьяных, в основном работают люди, восстанавливают подорванное отпусками материальное благополучие.

– А это? – Гусев ткнул пальцем через плечо. – Что ж вы его домой не везете?

– Товарищ капитан первого ранга, мичман Харитонов… – неожиданно сообщил в пространство флотский. После чего громко всхрапнул и снова отключился.

– Это мичман Харитонов, – объяснил врач, отсчитывая капли.

– Вижу, что не адмирал Нахимов…

– Вот, пейте. Бедняге нельзя домой, он на службе. Никак до Генштаба не дойдет. Ничего, я ему такой коктейль в вену запузырил…

Гусев проглотил лекарство.

– Спасибо, – кивнул он, возвращая стакан. – Слушайте, доктор… Можно некорректный вопрос?

– Смотря насколько, – улыбнулся врач. Гусев сначала малость опешил – на его памяти так с выбраковкой не разговаривали, – а потом сообразил: медик АСБ совершенно не боится. Искренне не боится – наверное, совесть кристально чиста. «Побольше бы нам таких».

– Для вас что, на самом деле все пациенты одинаковы? – спросил Гусев.

– Разумеется. Я же клятву давал.

– Клятва штука хорошая… Но если по-человечески? В любом случае все люди разные, и кто-то вам окажется симпатичен, а кто-то, наоборот, противен до отвращения. Как вы с этим справляетесь?

– Поначалу старался абстрагироваться. Подходил к вопросу с точки зрения долга. А потом, наверное, привык. К тому же больного легко пожалеть, какой бы он ни был скотиной. Больные все страдают.

– Пожалеть… – Гусев покивал своим мыслям. – Пожалеть…

– Я, кажется, понимаю, – догадался врач. – У вас схожая проблема?

Гусев замялся.

– Да как сказать, – пробормотал он. – Вряд ли. Медик иногда вынужден жестко себя вести с пациентом, даже причинить ему боль, чтобы тот потом выздоровел. А мне… А нам приходится делать больно одному человеку, чтобы стало хорошо другим.

– Не вижу особой разницы, – твердо сказал врач.

– Наверное, она в том, что мы специально учимся не жалеть своих клиентов. Даже провоцируем их на драку, чтобы не было стыдно. А мне кажется…

– Еще бы вы их жалели! – перебил врач. – Так и рехнуться недолго.

«Вот оно, новое поколение, – мелькнуло у Гусева. – Допрыгались. А рассказать моему старику – помрет от счастья. Нет, ошибся я, таких нам даром не надо…»

– Вы еще молодой. Сколько вам, простите?

– Двадцать два.

– У-у… – Гусев улыбнулся. – Все бы отдал на свете, чтобы мне сейчас было двадцать два.

– А вам где-то сорок? Но в любом случае вы мне нисколько не противны, коллега. Ну, я ответил на вопрос, не так ли?

Гусев задумчиво кивнул, выбрался из фургона и остановился, придержав дверь.

– Вы гораздо проницательнее, чем мне показалось на первый взгляд, – сказал он. – Я действительно хотел убедиться, что не противен вам. Спасибо за помощь, спасибо за внимание. Совет хотите? Полезный для жизни. Никогда, понимаете, ни при каких обстоятельствах не называйте выбраковщика «коллегой». Мы с вами оба работаем на государство, но заняты совершенно разным делом.

– Отнюдь. Мы оба лечим, – не согласился врач.

– Вам, юноша, с такими взглядами нужно работать в АСБ, – фыркнул Гусев, – а не пьяных по улицам собирать.

– Но я буду работать в АСБ. Уже через год. Меня берут стажером в медслужбу. Так что, может, еще увидимся.

– А-а… Ну да. Конечно. Понятно. – Гусев захлопнул дверцу и ушел прочь.

Обычно Гусев, выходя на улицу и погружаясь в мир людей, привычно входил в состояние легкой настороженности, готовый мгновенно среагировать на тревожный сигнал, он будто ощупывал пространство вокруг – нет ли где непорядка, не обижают ли кого. Но после беседы с не в меру ретивым наркологом Гусев погрузился в себя. На эскалаторе он смотрел под ноги, и искомый непорядок заметил, когда уже проезжал мимо. А в эпицентре непорядка молча страдало обиженное существо.

Возле будки дежурного стояли несколько человек, глядя куда-то вниз, на «гребенку» правого эскалатора, который сейчас был остановлен. Сам дежурный почему-то отсутствовал^[1]. Гусев обогнул будку и раздвинул людей плечом. На стыке «гребенки» и пола с выражением мольбы на длинной морде сидела в неловкой позе небольшая грязно-белая дворняжка.

Гусев такого раньше не видел, но сразу понял, что случилось. Несколько прядей с растрепанного хвоста собаки каким-то образом защемило между стальными ребрами «гребенки» и тележкой эскалатора. Псине редкостно повезло – хвост у нее все еще был. Наверное, кто-то вовремя остановил эскалатор. По рассказам Гусев знал, что севший на «гребенку» человек оставлял на ней минимум ползадницы, а то и жизнь.

– Где дежурный? – спросил Гусев.

– Ножницы ищет, – сказали из-за спины. – Того и гляди угробится кто-нибудь, а ей, видите ли, собачку жалко.

– Ну-ка… – Гусев присел и осторожно, чтобы зря не причинять боли, ощупал собачий хвост, стараясь разглядеть, какие именно белые лохмы защемило, а какие свободны. Псина – как выяснилось, сука – восприняла обследование с глубоким пониманием, разве что дышать не перестала.

Зевак позади ощутимо прибавилось. Всегда приятно участвовать в добром деле, когда им уже вплотную занялся другой.

– Вы поосторожнее, молодой человек! Укусит еще…

– Что ж она, совсем дура? – не согласился кто-то.

Собака немыслимым образом извернулась и лизнула Гусева в щеку.

– Спокойно, малыш, спокойно… – пробормотал Гусев. – Та-ак, серьезных повреждений не вижу…

– А вы что, ветеринар? – спросили из толпы. Сейчас это уже была настоящая толпа.

– Вроде того, – отозвался Гусев, доставая швейцарский нож и выдвигая кусачки. – Ну, барышня, прощайся с красотой! – И принялся стричь.

«Барышня» все порывалась благодарно лизаться, что здорово тормозило ход операции.

– Молодой человек! – позвали начальственным голосом.

– А? – Гусев вынырнул из-под хвоста.

– Вы что там делаете? – над Гусевым нависла дежурная по эскалатору, дородная тетка с ужасными ножницами для резки металла в руках.

– У вас инструмент неподходящий. – Гусев вернулся к своему увлекательному занятию.

– Что за самодеятельность! – возмутилась дежурная. – На минуту нельзя отойти…

– Да это ветеринар! – объяснили ей.

– Вы правда ветеринар, молодой человек?

Гусеву осталось состричь всего чуть-чуть. Собака, чуя приближение свободы, начала дергаться, и он крепко прижал основание хвоста к полу, чтобы глупышка себе не навредила.

– К сожалению, – пропыхтел Гусев, – я уже немолодой. И никакой я не ветеринар.

– Черт знает что такое! – возмутилась дежурная. – Ну ладно, режьте там.

– Вот спасибо… А собака что, местная?

– Да так… Ездит иногда.

– А билет она покупает? – хохотнули в толпе. – Или у нее пенсионная книжка?

– Теперь все равно льгота по инвалидности будет… – миролюбиво сообщила дежурная, чем вызвала дружное веселье собравшихся. – Умная собачка. Всегда аккуратно эскалатором пользовалась, не то что некоторые. А сегодня замешкалась – и бац! Хорошо, я за ней обычно слежу. Едва успела «стоп» нажать. Вот учитесь, граждане.

– На сходе с эскалатора поднимайте хвост…

– И хвост поднимайте, у кого есть! Сумки повыше держите. А особенно – длинные полы одежды.

Гусев слушал разговоры, посмеивался и работал кусачками. Наконец он выстриг последний запутавшийся клок, осторожно подвигал хвост из стороны в сторону, понял, что все получилось, отпустил собаку и поспешно встал, пока его не облизали с ног до головы.

Толпа во главе с дежурной разразилась аплодисментами. Собака прыгала вокруг и радостно тявкала. Преисполненный благодарности ко всем свидетелям его подвига, Гусев смущенно кивнул, спрятал ножик и расправил плечи. От этого движения у него из-под куртки предательски сверкнул значок. Наверное, Гусев с похмелья небрежно его прицепил. Самый уголок выглянул, но оказалось достаточно.

Половину толпы как ветром сдуло.

Дежурная залилась краской и чуть не уронила ножницы.

– Никаких проблем, успокойтесь, – поспешно сказал Гусев.

– Подменить некому было, – пробормотала дежурная. – У нас все на инструктаже по технике безопасности…

– Вот именно, что безопасности, – кровожадно поддакнул один из зевак.

– Это кто там возникает? – спросил Гусев. – Фамилия?!

Толпа, словно по команде, уполовинилась еще. Гусев, криво усмехнувшись, проводил взглядом беглецов и заметил, что к эскалаторам спешит еще одна женщина в форме работника метрополитена.

– А вот и сменщик, – обрадовался Гусев. – Теперь вы можете с чистой совестью проводить меня туда, где здесь моют руки.

– Конечно… – выдавила дежурная.

– Дамы и господа, оставьте нас, пожалуйста, – мягко попросил Гусев немногих оставшихся. Люди неохотно разошлись, озираясь. Только какой-то могучий дед с офицерской выправкой подошел к Гусеву вплотную и заглянул ему в лицо.

– Чем могу? – учтиво спросил Гусев.

– Вы благородный человек, – неторопливо произнес дед мощным голосом отставного командира. Большого командира, судя по интонациям.

– Есть немножко, – признался Гусев. – Только не подумайте, что я – какое-то исключение. Отнюдь нет.

– У меня к вам вопрос. Скажите, это правда, что АСБ скоро расформируют?

– Насколько скоро, не знаю. Но, по-моему, это вопрос решенный. Нельзя же без конца терроризировать население.

– Терроризировать? – удивился дед. – Кто это вам сказал? Да пол-России на вас буквально молится! Вы делаете очень нужную работу.

– Мы ее уже сделали. Почти всю.

– Странно такое слышать от уполномоченного АСБ. Впрочем… Честь имею. – Дед по-военному четко откланялся и ушел.

Гусев, жуя губу, смотрел в его широкую спину. Его подмывало догнать старика и расспросить, дослужился ли тот до генерала. Позади дежурная шепталась со сменщицей.

– Так вы меня проводите? – обернулся к ней Гусев.

– Да, пойдемте!

Собака увязалась следом, и Гусев подумал, что вот еще проблема – избавиться от этой спасенной, желательно ненасильственным образом. По другую руку от выбраковщика мучительно переживала свою будущность дежурная, преступно оставившая пост. Десяток-другой шагов они прошли молча, и Гусев почувствовал, что собака-то как-нибудь сама отстанет, а вот терпеть под боком присутствие трясущейся от страха женщины надоело.

– Простите, что я вас напугал, – сказал он. – Поверьте, я ничего против вас не имею.

– Вы меня правда не накажете? – встрепенулась женщина.

– За что? – улыбнулся Гусев. – За то, что вы нарушили служебный долг и оставили пост в зоне повышенной опасности, потому что не могли видеть страдания живого существа? Бросьте. Вам просто стало очень жаль собаку. Если у нас даже женщины не будут поддаваться элементарной жалости, в гробу я видел такую нацию. Расслабьтесь, все бывает.

– Начальник приехал, устроил внеплановый инструктаж, – пожаловалась дежурная. – Я помощь вызвала, гляжу – никто не идет. Понятно, не человек ведь, собака, потерпит. Да и пассажиров мало сейчас, две машины исправно работают… Пять минут жду, десять… Ну, сорвалась и бегом… Так бы я никогда…

– А почему инструктаж в рабочее время? Я думал, на метрополитене порядки очень жесткие.

– Для кого-то жесткие, для кого-то нет.

Гусев посмотрел на часы:

– Жалко, на работу опаздываю. А то подзадержаться здесь, устроить разнос кому следует? Нет, у вас же первой будут неприятности.

– Да уж! – усмехнулась дежурная. – Съедят.

– Видите, – сказал Гусев. – Мне тоже приходится выбирать между жалостью и долгом. Постоянно. Каждый день.

Посреди станции околачивались двое милиционеров. Гусев вспомнил участкового Мурашкина и подумал, что тот, наверное, почуял бы застрявшую на эскалаторе собаку за километр. «Все-таки самые лучшие защитники и спасатели – это малость сумасшедшие люди. И пока им есть кого защищать и спасать, будет порядок. А когда они перезащищают и переспасают всех-всех-всех… Что тогда?»

Исторические аналогии подсказывали Гусеву, что в таких случаях герои-богатыри сами учиняют дикий бардак. Чтобы было чем заняться.

Конечно, если вовремя не приходят другие богатыри и не ликвидируют первых.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Определенно можно сказать только одно: людская молва и время не преувеличили его жестокость. Иногда он совершал героические поступки, но все же был не героем, а психопатом.

Центральное отделение занимало два подъезда в идущей под снос монументальной развалюхе 1903 года постройки. Наверное, сто лет назад домик был ничего себе, но потом явились большевики. Выполняя историческое предначертание запихнуть в господские апартаменты побольше барачной швали, они выкопали под домом глубокий подвал и надстроили два этажа. Здание постояло-постояло, а затем переутомилось и начало расползаться по швам. В каком-нибудь отдаленном районе на это дело плевали бы до тех пор, покуда через трещины в стенах не начали бы просачиваться бродячие животные. Но дом все-таки стоял в полукилометре от Кремля, поэтому его по-быстрому просверлили, а сквозь дырки пустили толстенные стяжки. Жильцы к трубам с резьбой цепляли бечеву для сушки белья. Гусев угодил в самую первую волну сотрудников АСБ, заселявших офис Центрального, и лично обрывал это замасленное провисшее мочало, на которое смотреть-то было страшно. Невольно в голову лезла картинка: сталкер с мешком хабара ползет по грязище, а над головой у него тихонько шевелятся на ветру такие вот бородатые веревки…

«Да, мы с развеселым гоготом крушили перегородки и таскали мебель, а я все оглядывался на ребят и думал: чистой воды сталкеры. Лезут куда-то с наркотическим упорством, добывают то, непонятно что, гибнут ради этого непонятно чего. Неужели и я такой же? Нет, только не я. А внутренний голос твердил – голубчик, разуй глаза! Конечно, и ты тоже. Никто ведь тебя не просил идти на линию огня, сам полез. Как это – никто не просил? Я сам и просил. На коленях почти что ползал. Аргументированно умолял. Требовательно упрашивал».

Гусев взялся за ручку подъездной двери и с усилием потянул. Дверь жалобно скрипнула, отошла сантиметров на тридцать, застряла, но все-таки уступила и отодвинулась еще немного. Гусев не без труда затолкал себя в открывшуюся щель и сразу же наткнулся на спускающуюся по лестнице дневную смену. Выражения лиц «дневного» ему не понравились.

С ним хмуро здоровались, кое-кто даже за руку, но больше приветственно хмыкали и прятали глаза. Никому больше здесь не было дела до Пэ Гусева, суперагента с лицензией на убийство. Он спекся и восторженному поклонению более не подлежал. «Или это я себя накручиваю? – подумал Гусев. – Ну, устал народ, вымотался. Да еще опять, наверное, кого-нибудь из наших шлепнули».

На площадке третьего этажа курила, ожесточенно жестикулировала и ругалась матом патрульная группа Данилова. Четыре тройки намертво закупорили проход, и Гусев волей-неволей принялся расчищать себе дорогу. Настроение сразу поднялось – несмотря на общее перевозбуждение, его заметили, принялись хлопать по плечу и совать руки. То ли Гусев еще не окончательно спекся, то ли не все это мнение разделяли, то ли он на самом деле попусту накручивал себя.

Данилов как раз выкрикивал в дверь офиса порцию нечленораздельных оскорблений, когда Гусев осторожно взял его за локоть.

– Пэ! – заорал Данилов прямо Гусеву в ухо. – Ну хоть ты скажи этим негодяям! Почему опять мы?! В прошлом месяце Данила, в позапрошлом Данила, в этом снова Данила! Что я тут, главный зоофил?! Я в отставку подам! Я уйду в рядовые! Хватит делать из меня этого… Как его…

– Начальника очистки, – подсказали с лестницы. – Полиграф Полиграфович, не переживайте так.

Выбраковщики заржали. Делать им больше ничего не оставалось, только потешаться над собой. Гусев окончательно воспрял духом. Разумеется, вот откуда хмурые лица. «Дневное» снова погнали на отстрел бродячих животных. И, как всегда, старший – Данилов. Бр-р-р… Это называется: любишь расстреливать – люби и могилки копать.

«Именно так – самому копать. А то слишком много романтики вокруг работы палача. Но бродячие собаки, конечно, перебор. Собака – это вам не обдолбанный бандит с автоматом. Хорошо еще, когда псина издали чувствует твои эмоции и старается убежать. А когда просто стоит и вглядывается в твои глаза… Нет, кончается выбраковка. Года три назад послали бы мы их с этими собаками далеко и надолго. Подумаешь – заказ Моссовета… Да я сам без малого половину этого Моссовета взял за плечико и отвел в «труповозку». Сейчас, что ли, там браковать некого? Да запросто. Одно слово – взяточники. Но год назад по всему Союзу отменили ежеквартальные проверки чиновников на детекторе лжи. Слишком круто, видите ли. Унизительно. Хорошо, мы и без детектора можем, нам хватит малейшего намека. Даже видео не нужно – один микрофончик, одна кассетка. И привет горячий. Здрасьте, господа коррумпированные чиновники, разрешите представиться, старший уполномоченный Агентства социальной безопасности Пэ Гусев. Имеете право оказать сопротивление. Имеете право не называть себя. Имеете право не отвечать на вопросы… Пожалуйте, граждане, на психотропный допрос. А там уж вы сами все расскажете…. М-да. Только вот оперативных данных по Моссовету нам больше не дадут. Все, отрезали».

– Пэ! – требовал Данилов, тряся Гусева за плечо. – Очнись! Ну скажи ты шефу, ты же можешь, я знаю…

– Ничего я уже не могу, – пробормотал Гусев. – Я бы тебе предложил местами поменяться, но ты ведь не захочешь…

На площадке внезапно стало очень тихо.

– …Да и это тоже не в наших силах, – заключил Гусев.

Данилов отпустил его плечо и сник.

– Разве что… – Гусев оглядел сгрудившуюся на лестнице группу. – Хочешь, я завтра пойду с вами?

– Пэ! Это ты? – раздался из офиса голос шефа. – Никуда ты с ним не пойдешь. Ну-ка сюда давай!

Сокрушенный Данилов выразительно сплюнул через порог, ободряюще ткнул Гусева кулаком в живот и угромыхал вниз по лестнице, увлекая за собой группу. Некоторые из его людей на Гусева с интересом озирались. Все прекрасно знали, что он уже почти месяц околачивается в резерве. Неужели ему нашли-таки ведомых? Это при нынешнем тотальном некомплекте…

Примерно то же думал и Гусев, шагая внутрь офиса и растирая ногой по коврику даниловский плевок.

– Ничего, господа! – ободряюще гудел Данилов на лестнице. – Это ничего. Бывает…

Шеф стоял в коридоре, засунув руки в карманы и раскачиваясь с пятки на носок.

– Пришел? – зачем-то спросил он. – А ну поближе.

Гусев подошел к начальству вплотную, набрал в легкие воздуха и мощно дыхнул.

– Ф-фу! – отмахнулся шеф. – Сколько ты куришь, Пэ? Две пачки? Три?

– Ну, две. А какая разница? Все равно помру.

– Смерть тоже разная бывает. По мне уж лучше схлопотать пулю, чем выхаркивать легкие.

– Что, приходилось? – осведомился Гусев с выражением неподдельного интереса на лице.

Шеф тяжело вздохнул.

– За мной… чудовище, – распорядился он.

Чудовище в ответ вздохнуло еще глубже и очень жалостно, но за шефом последовало.

– Что там произошло у тебя сегодня днем? – бросил шеф через плечо. – С каких это пор ты записался в юные друзья милиции?

– Там нестандартный случай, босс.

– И?..

– Наш случай. Просто милиционер выполнил нашу работу.

– …и при этом сошел с катушек, – заключил шеф, сворачивая за угол.

Гусев счел за лучшее промолчать.

– Третий нестандартный случай на нашей территории, – сообщил шеф, открывая дверь тактического класса. – Чего встал, заходи.

– За сегодня? – ужаснулся Гусев.

– Да нет, за неделю. Все равно очень много.

Гусев вошел в класс и присел на край парты.

– Убивают преступников на месте? – спросил он. – Да?

– Ну, не всяких, конечно. Тех, кто по идее в нашей компетенции. И если с поличным. В понедельник ночью сняли насильника прямо с какой-то девицы и тут же его… Забраковали. А делать-то грамотно не умеют, не обучены. Так напугали бедняжку, что она теперь из больницы не скоро выйдет.

– Я себе представляю, – кивнул Гусев. – Народные мстители… Забили ногами. Били долго, обливаясь потом и сладострастно хрюкая.

– Циник ты, Гусев.

– Я выбраковщик, шеф. Откуда у меня эмоции? У меня все подавлено к чертовой матери. Взял за ушко, отвел за уголок, посадил в машинку. Был урод – не стало урода. И главное – его жертва не чувствует себя виноватой в том, что урод из-за нее отправляется в брак. Это ведь очень важно – уберечь жертву от комплекса вины.

– Правильно, – кивнул шеф. – Это ты хорошо придумал.

– Да, – сказал Гусев очень ровным голосом, чтобы в нем, не дай бог, не послышался вызов. – Это я придумал.

– А кто спорит? – улыбнулся шеф. – Надеюсь, ты еще не разучился преподавать свою науку молодым.

Гусев коротко мотнул головой.

– Угу, – подбодрил его шеф.

– А я уж думал… – Гусев вдруг сгорбился и спрятал лицо в ладонях.

– Пока даю одного. Серьезных заказов не жди, так – патруль, мелочевка всякая. Но все равно сможете полноценно работать.

– Да хотя бы патруль! – воскликнул Гусев, разгибаясь. Глаза его слегка поблескивали – он с трудом удержал слезы.

– Потерпи немножко, Пэ, – мягко попросил шеф. – Если верить слухам, объявлен набор стажеров. Я-то думал, о нас совсем забыли. Но теперь есть основания надеяться… Строго между нами, Пэ, – в город возвращается разная мразь, которая пока отсиживалась на периферии. Тихой сапой начинают тут разведку.

– Чуют нашу слабину? Разным слухам поверили?

– Да похоже. Но мы их возьмем раньше, чем они успеют развернуться. У Мышкина на днях будет спецоперация, Даниле тоже есть заказ. Я думаю, именно поэтому и молодых набирают. Так что будет тебе и тройка, будет и целая группа. Ты думаешь, я совсем тупой? Не-ет, дружище, я тебя очень внимательно слушал. Все это время, что ты молол языком, валял дурака и прочими методами старался предсказывать будущее. Но, кажется, ты ошибся.

– Я… Я должен сделать конкретные выводы? – осторожно спросил Гусев.

– Пока только один. Хватит болтать. Хватит нарываться. Не отсвечивай, Пэ.

– Ну, если я действительно ошибся и нашу контору не прикроют…

– Держи нос пониже, но обязательно по ветру, – сказал шеф многозначительно. – Может, увидишь что-то такое, чего я не замечу. А пока что – готовь тех, кого получишь. Хорошо готовь. Если придет следующее поколение, это будут совсем новые для нас люди. Они ведь настоящего дела не видели и, надеюсь, не увидят никогда. Вот, например, твой будущий ведомый. Славный парнишка, но он даже не очень понимает, каким ветром его занесло в АСБ. И замечательно. Эти… – шеф махнул рукой в сторону лестницы, – слишком хорошо знали, для чего они здесь.

– И теперь их гоняют убивать собак, чтобы они поняли себе настоящую цену? – ввернул Гусев.

Шеф почесал в затылке.

– Черт его знает, – пробормотал он. – Я как-то не задумывался. Знаешь, собаки – это даже неплохо. В конце концов, нашим умникам давно пора слегка утихнуть. Сбавить обороты. Пусть хотя бы раз в жизни почувствуют к себе отвращение. Иначе их уже не наставить на путь истинный.

Гусев коротко глянул на шефа исподлобья.

– Благородные разбойники отстреливают дворняжек… – пробормотал он. – Глупость какая. Вы их только против Агентства настроите. Да еще против себя лично.

– Я, что ли, отстрел собак придумал? – обиделся шеф. – Я просто говорю, что всяким даниловым и прочим мышкиным это может оказаться полезно.

– Сомневаюсь. А насчет отвращения к себе – вообще бред. Выбраковщика, который отработал больше пяти лет, нужно самого браковать. Таков мой диагноз.

– Ну пойди тогда и застрелись, – надулся шеф.

– Со мной случай нестандартный, шеф. Кстати, так это вы меня сдали подполковнику Ларионову? То-то я смотрю, отчего он со мной такой ласковый…

Шеф замялся:

– Ближе никого не оказалось. Ты извини, Пэ.

– Тогда нечего подначивать – юный друг милиции и все такое… Да ладно, я на этом деле бутылку заработал. И покуражился вволю над одним ментом усатым. Знаете, как он меня обозвал? Вождь палачей!

– А ты что?

– А я попросил Ларионова дать его мне в сопровождающие. И этот усатый битый час ходил за мной хвостиком по месту происшествия и все ждал, когда же я ему скажу какую-нибудь гадость. А я взял и не сказал. Бедняга чуть не помер от натуги. В жизни его, наверное, так не презирали.

– Уф-ф… – Шеф помотал головой, что-то соображая. – Не простят они нам. Ох, чую я, не простят.

– Завидуете Железному Феликсу? – поддел его Гусев.

– Это почему? – насторожился шеф.

– Он весьма своевременно помер. Не стал дожидаться момента, когда к нему явится тяжело вооруженная делегация и начнет изо всех сил не прощать.

– Устал я от тебя, Пэ, – сообщил шеф. – Тебя послушать, так ты и этот момент тоже в свое время предусмотрел.

– Естественно. Я очень внимательно изучал историю карательных органов. Причем не только наших. Этот момент наступал всегда. Рано или поздно революционный террор признается исчерпавшим себя. А поскольку при любом терроре невинно убиенных накапливается выше крыши, то есть и отличный повод разобраться с теми, кто террор проводил в жизнь. Доказав их расстрелом свою чистоту. Это просто ротация символов власти, шеф. Закон природы. Так что мне не нужно идти стреляться. Незачем. У меня есть отличный шанс принять смерть в открытом бою. Уж когда за нами-то придут, мы вдоволь повеселимся, верно?

Шеф внимательно оглядел Гусева с ног до головы.

– Хорош фрукт, – признал он. – И все ты врешь. Только что придумал.

– Ага, – кивнул Гусев с самым невинным видом.

– Издеваешься?! – рыкнул шеф.

– Безусловно.

Шеф вытащил платок и утер потную шею. Невысокий, лысый, с намечающимся животом, он даже выглядел разительным противоречием быстрому в движениях, подтянутому и моложавому Гусеву. А уж насколько они были непохожи внутренне… Иногда Гусев поверить не мог, что вот этот человек – совершенно нормальный человек – начальник его отделения. И такой же ветеран.

Наверное, дело было в том, что шеф занимался кабинетной работой и, по слухам, никогда в жизни не ходил на маршрут. Как загнали его, отставного следователя, в вожди палачей, так он и просидел в кабинете все самые жуткие времена. И Гусев еще, когда был в силе, шпынял его постоянно. «Мало ли, что ты начальник – а у меня зато рукоятка так в ладонь сама и прыгает… И ты, дорогой начальник, прекрасно это знаешь».

– Ну и черт с тобой, – вздохнул шеф. – Потрепались, отдохнули… Называется, отдохнули. Расслабились, мать-перемать. Сиди жди, сейчас ведомого тебе приведу.

– Мне как с ним… не очень? – спросил Гусев. – В свете, так сказать, новых веяний?

– Почему не очень? Как обычно. Все, что понадобится, то и вытворяй. Тебе же с ним на работу ходить, не мне.

– А он иголку уже пробовал?

– Нет. Вот ты и угости. Только учти – судя по характеристике, парнишка резкий. Настоящий ганфайтер.

– Дали бы личное дело почитать.

– Не положено, – мстительно ухмыльнулся шеф.

Гусев поднял глаза к потолку.

– Ну-ну, – пробормотал он. – Интересно, где этого вашего э-э… парнишку натаскивали на пистолет. В спецназе каком-нибудь?

– Нет, в спецназе он с автоматом бегал, и недолго. Думаю, сам натренировался. Он по жизни оружие любит. До армии занимался биатлоном. А сейчас – член сборной Москвы по пейнтболу. И даже кандидат в мастера. Но понял, видимо, что мастера не вытянет, и решил пойти к нам.

Гусев почесал в затылке.

– То, что надо? – понимающе кивнул шеф.

Гусев неопределенно шевельнул подбородком. Современный пейнтбол, когда бои проводятся на очень близкой дистанции, в искусственно построенных декорациях и безо всякого камуфляжа, – это действительно было то, что надо. Да и пейнтбольный маркер по манере обращения с ним здорово походил на штатное оружие выбраковщиков. У «парнишки» действительно могли быть навыки, которые облегчат ему вживание в профессию. За одним маленьким исключением…

– Неплохо. За маленьким исключением. Скорее всего, мой будущий напарник адреналиновый наркоман.

– По-твоему, это намного хуже, чем тихий алкоголик? – вкрадчиво поинтересовался шеф.

Гусев в ответ немедленно выпятил грудь, задрал нос и холодно сверкнул глазами.

– Ладно, ладно. – Шеф сунулся было похлопать Гусева по плечу, но тот от жеста примирения уклонился. – В общем, готовься, я сейчас.

– Зачем спортсмен поперся в выбраковку? – задал Гусев спине шефа риторический вопрос. – Что у него, в раннем детстве бандиты денежку отняли?

– Так он же адреналиновый наркоман! – без тени сарказма напомнил шеф и прикрыл за собой дверь.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Постоянная готовность к самообороне была в те времена главным и необходимым условием выживания. Тот, кто пытался уклониться от борьбы, неминуемо погибал.

Будущий напарник оказался выше Гусева почти на голову и значительно шире плечами. На лице неофита застыла вежливая полуулыбка. Судя по всему, он нервничал. Хотя, как отметил гусевский наметанный глаз, куда меньше, чем мог бы. То ли парень действительно очень хотел стать выбраковщиком и получить от этой работы максимум удовольствия, то ли, наоборот, в свободное от стрельбы время страдал легким добродушием. Ни та, ни другая ситуация Гусева в принципе не устраивала, но лицо молодого человека ему понравилось.

– Итак, – сказал шеф. – Это стажер-уполномоченный Алексей Валюшок. А это старший уполномоченный Павел Гусев. Любить не обязательно, но жаловать – приказываю.

– Леха, – представился Валюшок, протягивая руку.

– Гусев, – лениво бросил Гусев, небрежно сжимая длинные сильные пальцы. Ручка у «парнишки» оказалась тоже дай бог каждому. Хоть сейчас на лесоповал. – Пэ Гусев, суперагент с лицензией на убийство.

– Вижу, – кротко признал Валюшок.

Гусев испытующе оглядел Валюшка с ног до головы и отметил, что задатки у парня что надо. Валюшок совершенно не был похож на выбраковщика. Так, умеренно модный, умеренно интеллектуальный, довольно воспитанный нормальный парень лет двадцати пяти. Все у него оказалось на вид длинное – нос, подбородок, руки, ноги. Длинные волосы, отброшенные назад, лежали на плечах, недельная щетина очень хорошо гармонировала с прической. Этакий мушкетер, скорее всего – Арамис. Уж больно взгляд хитрющий, и опять эта улыбочка. Слегка расхлябанные движения только подчеркивали общую картину, смысл которой сводился к одной фразе: «Я не опасен, даже наоборот». Блестяще. Это может, во-первых, не раз спасти парня от членовредительства, а во-вторых, не отпугнет его будущих жертв. Тех, кого в выбраковке называли емким словом «клиент».

– Ну-ка пройдись слегка, – попросил Гусев. – Вон туда.

Валюшок, похоже, ждал подвоха. Легким качком головы он наметил взгляд через плечо в сторону шефа, но на полпути одумался и пошел куда просили. Довольно скованным шагом и немного ссутулившись. «Растерялся, – понял Гусев. – То-то же. А то уж больно ты в себе уверен, спортсмен».

Шеф неслышно сместился к двери, уходя с предполагаемой линии стрельбы.

– Кру-гом, – негромко скомандовал Гусев, когда Валюшок, пройдя весь класс, уперся в стену носом. – Стой, раз-два.

Валюшок четко выполнил поворот и встал, снова улыбаясь. Не хотел он быть серьезным. Не чувствовал патетику момента.

Гусев достал сигарету, прикурил, выпустил дым и, не оборачиваясь, бросил шефу:

– А действительно ничего.

– И я говорю – ничего, – согласился шеф.

– Валюшок, – сообщил Гусев, – это такой пельмень.

Шеф хрюкнул, Валюшок прищурился. Не агрессивно, типа «давай-давай».

– Даже не пельмень, – развил тему Гусев. – Вареник. Их же обкатывают в муке?

– А я не знаю, – сказал шеф.

– Да и неважно. В общем, валюшок – это такой пельмень, который уже скручен и обвалян, ждет своей очереди в кастрюлю. Симпатичный такой несваренный пельмешек. Эй, Валюшок! Оружие получил?

– Угу, – отозвался Валюшок, на вид совершенно уже обескураженный.

– При тебе?

Валюшок откинул полу куртки, под которой обнаружился пластиковый ложемент с игольником. Висел пистолет удобно, хотя Гусев его немного передвинул бы. Но у Валюшка и руки длиннее.

– Комбидресс нацепил?

Валюшок ударил себя кулаком в грудь, из-под водолазки раздался глухой стук. Парень явно избегал открывать рот, не желая нарваться на следующую подначку.

– Не жмет? Удобно?

– Привыкаю…

Гусев понимающе кивнул. Валюшок должен был к сегодняшнему дню закончить месячный курс тренировок со штатной амуницией. Но, конечно, легкий бронекомплект, на жаргоне сотрудников АСБ – комбидресс, еще не стал его второй кожей. Настоящий-то выбраковщик даже в булочную не пойдет без брони. Московская улица – это вам не пейнтбольный зал. Мало ли, когда и где честным людям может понадобиться вооруженная защита…

– И как он стреляет? – повернулся Гусев к шефу.

– Я же сказал – ганфайтер, – объяснил шеф, еще немного сдвигаясь к двери. «Подыгрывает ему, – догадался Гусев. – Дает сигнал, что пахнет жареным. Понял уже, что парень мне нравится, и хочет теперь подбросить ему лишний шанс произвести впечатление».

– Хм-м… Эй, Валюшок! Кто такой ганфайтер, знаешь?

– Стрелок, – очень емко, дальше некуда, ответил Валюшок, который сигнал шефа принял близко к сердцу и теперь щетинился невидимыми иглами, как готовый к драке еж. Хотя класть руку на оружие или даже упирать ее в бок не спешил, что Гусев также записал ему в плюс.

«Десять шагов – отличная дистанция. Чаще всего именно на десяти шагах противник нас вычисляет. Ну, посмотрим, насколько хорош стрелок Валюшок. Ты, дружище, сейчас ждешь развлечения и намерен получить от него свой кайф – это заметно. Но и насчет добродушия я не ошибся – как-то в тебе одно с другим уживается. Что ж, хорошо. Развлечение я тебе обеспечу. Запомнишь на всю жизнь. Правда, ты еще не понял, как это окажется больно и унизительно. А мог бы догадаться, ведь у тебя в стволе такая же иголка, как и у меня. Вот поэтому никакой ты еще не ганфайтер, так, просто «ган», один из множества обычных парней, которые любят баловаться с оружием. Ну-с, приступим к обучению».

– Молодец, – похвалил Гусев. – В терминах разбираешься. Значит, так, стрелок. Я тебе сейчас прочитаю короткую нотацию. Что такое нотация, ты не в курсе. Объясняю: нотация – это речь назидательного характера, никак не подкрепленная доказательно. Нотацию обычно читает старший младшему или, как в нашем случае, ведущий – ведомому. А поскольку старший, то есть ведущий, уверен, что его авторитет непререкаем, то место доказательной части занимают голые эмоции. «Ты должен», – говорит старший. И не более того. Поэтому нотации обычно малопродуктивны. Но тем не менее их почему-то все читают младшим и ведомым. Понял?

Валюшок слегка улыбнулся – мол, чего тут понимать-то? И так все ясно.

– Если мы сработаемся, – продолжал Гусев, – то в ближайшее время ты услышишь от меня кучу нотаций. Я буду делиться с тобой опытом, никак его не подтверждая на практике. Ну… Во всяком случае, гарантирую, что мы не будем с тобой специально нарываться. Потому что мне очень хочется, чтобы наша практика расходилась с тем, что я заучил на своей многострадальной шкуре. Но если однажды настанет такой случай, когда моя нотация придется к месту… Ага. Вижу, что понял. Умница. Правильно, у тебя не будет времени что-то вспоминать. Тебе придется мгновенно действовать. Поэтому все мои нотации, будь любезен, проигрывай внутри себя. Представляй визуально, как это было. Пробуй вообразить ситуацию, и внутри ее – себя. Поверь мне на слово – от того, насколько тщательно ты осознаешь смысл каждой моей нотации, будет зависеть твое выживание на работе. И если я скажу: «Так нельзя, здесь не стой, туда не суйся», – твоя задача – не вякать, а подчиняться мне безоговорочно. Да?

Валюшок кивнул.

– Отлично. Тогда слушай нотацию твоего ведущего Пэ Гусева номер раз. Хороший выбраковщик – это живой выбраковщик. А лучший выбраковщик – это долгожитель. Чтобы стать долгожителем, ты обязан всех и вся опасаться. Не бояться, но опасаться. Постоянно ждать, что первый встречный захочет причинить тебе вред. И заранее ненавидеть его за это. Страх за свою жизнь и ненависть к окружающему миру – вот движущая сила выбраковщика. Каждый вор, убийца, вымогатель, насильник на московских улицах – это, конечно, враг народа. Но в первую очередь он твой личный враг. Он угрожает именно твоей жизни. Хочет растоптать именно твои ценности. Он хочет сделать тебе больно. Знаешь, как больно он может тебе сделать? А вот как…

После такой затянувшейся прелюдии Валюшок уже просто обязан был прыгнуть и упасть за парту. И он прыгнул-таки, одновременно вырывая из кобуры пистолет. Но Гусев его переиграл. На протяжении всей «нотации» он размеренно жестикулировал левой рукой с зажатой в ней сигаретой. И Валюшок попался. Нет, конечно, не на простейший гипноз, а на сам факт гипнотического воздействия. Он начал размышлять, как именно его пытаются сбить с толку. Напрасно. Этого-то противник и хотел.

Рассевшийся на столе выбраковщик был в невыгодной позиции, но пока Валюшок падал и выбрасывал перед собой руку с пистолетом, Гусев от бедра дал короткую очередь по ногам. Валюшок грохнулся об пол с таким звуком, будто задался целью проломиться на этаж ниже. После этого монументального падения негромкий стук вывалившегося из руки оружия прозвучал чуть ли не музыкально.

– Надеюсь, башку не расшиб, – заметил шеф. – А видал, как он?..

– Подыгрывать не надо было, – сварливо ответил Гусев, засовывая игольник на место.

– Это кто подыгрывал? – возмутился шеф. – Ты сам и подыгрывал! Да он заждался уже, когда ты наконец соизволишь поиграть с ним в Клинта Иствуда!

– Заждался и перегорел, – заметил Гусев, слезая с парты и доставая чехол с аптечкой.

– Слушай, Пэ, – задумался шеф. – Ты на работе тоже клиентуре лекции закатываешь?

– Интересное кино! А что такое «птичка», по-вашему? Ее же читать секунд тридцать! Одно спасение – игольник уже у клиента в ухе. Как правило…

Они пересекли класс и остановились над лежащим в углу бездыханным телом. Голову Валюшок себе не расшиб, но вид у парня оказался неважнецкий. Парализатор мгновенного действия не мешал ему дышать, и глаза жертвы тоже слегка шевелились. Боли в этих глазах оказалось столько, что шеф поспешил отойти подальше.

Гусев присел на корточки, отыскал на бедре у Валюшка желтое пятнышко хвостовика-стабилизатора, осторожно потянул за него и вытащил иглу.

– Одна из трех, – сказал он. – Надо было ниже брать. Парта дурацкая помешала. Ничего, Леша, потерпи. Так надо, сам понимаешь.

Валюшок страдальчески всхлипнул. За месяц тренировок ему, как положено, рассказали про выбраковку все, что можно. Но фирменный гусевский приемчик в стандартный набор не входил. Более того, никто о нем и не знал, кроме шефа и тех, кто вместе с Гусевым работал. Случись Гусеву или его ведомым проболтаться, Агентство устроило бы своему эксцентричному ветерану настоящий остракизм. Скорее всего другие ведущие и командиры групп не без основания сочли бы Гусева законченным подонком. Не говоря уже о том, что никакой педагогикой здесь и не пахло, а вот психопатия цвела махровым цветом. Учить ведомого жизни, стреляя в него, значит навсегда поселить в душе человека ту самую боязнь пополам с ненавистью, о которой Гусев только что распинался. Правда, направлена была бы эта сильная эмоция не против окружающего мира, а против самого ведущего.

Но Гусев считал иначе.

– Вот теперь, – сказал он, доставая шприц с антидотом, – ты знаешь, коллега, что тебе предстоит делать с людьми. Со всяким отребьем, с нравственными уродами, с врагами общества и лично твоими врагами. Но все-таки с людьми, способными кое-что чувствовать. Ты будешь направо и налево раздавать боль. Жуткую боль. Невыносимую.

Он ввел парализованному лекарство и широко улыбнулся.

– Сейчас отпустит, – пообещал он. – И если ты к этому моменту не передумаешь, то милости просим в наше скромное Агентство социальной безопасности. Знаешь, как меня на днях один милиционер обозвал? «Вождь палачей», вот как. А я, дурак, все думал, что последний из могикан.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Стокер действительно погрешил против истины: Влад не питался кровью своих подданных, предпочитая менее экзотические блюда. Однако свое прозвище он носил более чем заслуженно.

Патруль им достался самый «урожайный» – с восемнадцати до двух ночи, это Гусев нарочно попросил. Валюшок явился на инструктаж в положенное время, был тих, скромен и по сторонам лишний раз не оглядывался. Хотя посмотреть было на что – сегодня по центру города заступала группа Мышкина и еще четыре тройки, одна другой колоритнее. И все сидящие в классе, разумеется, нет-нет да бросали взгляд на новичка. Без комментариев вслух, но с откровенной тоской. Внешность и манеры новоиспеченного выбраковщика для ветеранов свидетельствовали об одном – АСБ вырождается. Сегодня в классе собрались матерые волки, этакие шерифы без страха и упрека, привыкшие к тому, что они – персонифицированный Закон. Люди, безоговорочно уверенные в том, что, если бы не их желание до последнего вздоха служить обществу, мир бы точно рухнул.

Валюшок, по их понятиям, даже на помощника шерифа не тянул. Не было у него в глазах безоговорочной готовности по первому зову бросаться на выручку добрым гражданам. Вот хоть ты тресни – не было. Так, еще один молодой дурак, решивший, что ему на работе позволено будет вволю покуражиться. Ну и, разумеется, ощущать себя более защищенным от всяческих неожиданностей в обычной жизни.

Гусев, который эту повисшую в воздухе легкую неприязнь отлично чувствовал, на всякий случай поймал взгляд сидевшего неподалеку Мышкина и ему подмигнул. Но Мышкин только неопределенно двинул гигантской нижней челюстью и отвернулся.

«Тем лучше, – подумал Гусев. – Значит, у парня будет меньше шансов сдружиться с нашими бравыми паладинами и нахвататься от них всяких глупостей. Вон тот же Мышкин на днях нес какую-то околесицу насчет господствующей расы и ее великого предназначения. Наверное, это лозунг «У нерусских не покупаем» так на него подействовал. Жутко внушаемый этот Мышкин. Прочтет какую-нибудь шизоидную книжку и тут же заделывается апологетом новой веры. Сначала он был убежденный йог, потом жуткий антисемит, в прошлом году из церквей не вылезал, а теперь, по-моему, в нацисты метит. А у него ведь, извини-подвинься, почти тридцать человек, и всем им он постоянно мозги компостирует… Может, подарить ему что-нибудь про экстрасенсорику? Действительно, пусть откроет в себе волшебный дар ясновидения и общается с Космосом. Хотя нет, опасно – вдруг ему прямо из недр мироздания какая-нибудь чушь послышится…»

– …и обязаны немедленно прибыть в указанную точку, – привычно бубнил шеф. – Также прошу обратить внимание на особую корректность в общении с сотрудниками МВД. Не далее как вчера один из бойцов группы… неважно, какой группы, позволил себе грубость и нетактичное поведение. С этим надо кончать. Хотя по статусу Агентство и находится в равных условиях с МВД, тем не менее одна из наших основных задач – всемерная и неукоснительная поддержка…

– Пусть тогда сами дворняг отстреливают, – прогудел Мышкин. – Если, значит, в равных условиях. А то, короче, совсем обнаглели, взяли моду языки распускать. Мне все Данила рассказал, не извольте сомневаться.

Шеф смерил Мышкина оценивающим взглядом.

– Чтобы это – в последний раз! – процедил он.

– Я больше не буду, – пообещал Мышкин вызывающим тоном. В классе одобрительно захихикали.

– А ты что, тоже в милиционеров камнями бросаешься? – удивился шеф. – И еще забраковать обещаешь?

– А-а… Никак нет, товарищ начальник. Я по поводу, так сказать, выкриков с мест. Но если, значит, какого мента надо забраковать – милости просим. Как говорится, перед законом все равны.

– Но некоторые равнее других, – негромко ввернул Гусев.

Все головы в классе словно по команде обернулись к нему.

– Вы на что намекаете, товарищ Гусев? – прошипел начальник отделения.

– Я ни на что не намекаю, шеф. Я просто говорю, что АСБ в принципе стоит над законом. Но из этого вовсе не следует, что мы должны стрелять в бродячих собак. Дворнягами обязаны заниматься органы санэпиднадзора. Их что, упразднили? Или в городе ни одной двуногой сволочи не осталось? Мы что, получается, всех гадов уже поубивали? Может, я тогда домой пойду?

– Гусев, – сказал шеф подчеркнуто ровным голосом, что предвещало мощную истерику. – У тебя не язык, а помело. Но это еще не значит, что ты самый умный. Хочешь на мое место? Ах, не хочешь…

– На место каждой убитой нами московской дворняги тут же приходит от трех до пяти собак из-за городской черты, – сказал Гусев. – Я вчера позвонил своему приятелю-зоологу, и он мне все очень хорошо объяснил. Думаю, наверху это тоже знают. А еще в головном офисе знают, что стрелять по невинным существам выбраковщики не приспособлены, для них это шок. А в особенности – когда мимо идут наши славные чистенькие незамаранные менты и отпускают ехидные комментарии.

– Мол-чать! – рявкнул шеф. – И после инструктажа – ко мне в кабинет. Оба! И ты, Калинин, тоже!

– Я просто зевнул, – сообщил Калинин.

– Мол-чать! Значит, так. Приказ. С этого дня. Кто поднимет руку на милиционера – в патруль навечно. Пожизненно! Никаких больше специальных операций, никаких премиальных, ни-че-го! Все. Разойтись! Мышкин и Гусев, ко мне!

– А я? – поинтересовался Калинин, демонстративно зевая.

– А ты пошел на маршрут!

– Yes, Sir!

– Что?!

– Будет исполнено, ваше благородие!!!

– Вон отсюда!!! – заорал шеф. – Все! Бегом! Негодяи! Разгильдяи! Всех на мясо! К бандитам в рудники! На лесоповал!

Выбраковщики дружно повскакали с мест и ринулись к выходу из класса.

– Не уходи, – сказал Гусев на ухо Валюшку. – Посиди здесь. В уголок вон отойди и сядь. Я быстро.

Валюшок кивнул и растворился в бурлящей у двери хохочущей толпе. Кричащего и визжащего начальства здесь не боялись. Здесь боялись начальства спокойного и хладнокровного, готового тебя забраковать.

В кабинете шеф несколько минут топал ногами и плевался, а потом устал, рухнул в кресло, утер лысину грязноватым платком и неожиданно спокойным тоном спросил:

– Гусев, это что, правда?

– Насчет чего? – не понял Гусев.

– Насчет собак.

– А-а, разумеется. Город не может прокормить больше определенного числа животных. А если даже вывалить всю еду на помойки, так у каждой стаи все равно есть четко очерченный ареал. Ну, зона обитания. Поэтому число собак в Москве – более или менее постоянная величина. Просто иногда стаи наглеют и слишком часто попадаются на глаза. Тогда их начинают отлавливать, чтобы пейзаж не портили. Но стоит выбить одну собаку, как тут же освобождается ниша. Занять которую мечтает несколько псов, ошивающихся за Кольцевой. Они бросаются в город и начинают бороться за эту нишу. Ослабленная потерей бойца стая не может им эффективно противостоять, и в конце концов в нишу втискивается минимум двое… И так далее. Короче говоря, проще всех сук переловить и спирали им поставить. Лет на пять никаких проблем…

– Спирали?!

– Ну, я не знаю, как это у собак делается, я образно.

Шеф задумчиво поскреб лысину.

– В городе денег сейчас завались, – поддержал Гусева Мышкин. – Так сказать, девать некуда. Могли бы давно наладить такую программу. И короче, Пэ совершенно прав – куда девалась санэпидстанция?

– Вы на все готовы, лишь бы не перетрудиться, – съязвило начальство. – Даже собачьими гинекологами заделаться.

Мышкин и Гусев переглянулись. Видимо, перспектива ловить дворовых сук и делать им операции как-то не приходила им в голову.

– А хоть и гинекологами, – заявил Мышкин. – Лишь бы, так сказать, не убийцами.

Шеф посмотрел на Мышкина косо, но промолчал.

– Напишите запрос, – предложил Гусев. – В Комитет по экологии Верховного Совета. То есть не вы лично, конечно, а пусть главный по Москве напишет. Подбросьте ему идею.

Шеф подергал носом и сдался.

– Попробую, – сказал он нехотя.

– Это же, так сказать, нарочно делается, – понизив бас до шепота, сообщил Мышкин. – Короче, сегодня дворняжки, а завтра что? Каждому по метле?

– Метел не дадут, – авторитетно заявил Гусев. – Ты забыл, в городе уже по четыре дворника на подъезд. Скоро тротуары с мылом будут мыть, как в каком-нибудь, блин, Антверпене. Когда ты в последний раз видел под ногами окурок?

Мышкин глубоко задумался. Шеф, сопя, открыл ящик письменного стола и достал сигареты. Наверное, подействовало напоминание об окурках.

– Между прочим, коллеги, – сказал Гусев. – Меня только что осенило. Я ведь, кажется, догадался, почему санэпиднадзор так распустил дворняг, что их пора ставить на место.

– Я тоже, – хмыкнул шеф. – Ладно, свободны. Но впредь! Чтоб никаких. Ясно?

– Есть! – в один голос отрапортовали выбраковщики.

– И не сметь перебивать старшего по должности!

– Так точно!

– Несите службу.

– Разрешите идти?

– Брысь.

За дверью Мышкин тяжело хлопнул Гусева по плечу, чуть не вколотив его этой лаской в пол по колено.

– Молодец, Пэ, – сказал он. – Спасибо за поддержку. Вижу, значит, не заржавел. А то разное про тебя… Да! Короче, так что там насчет санэпидстанции?

– Мы же всех сумасшедших забраковали, – потирая ушибленное плечо, объяснил Гусев. – И очень жестко. А ты представь себе, что за типы работали собаколовами! Они сейчас либо в земле, либо в клиниках. И тех, кто подлечится, уже на живодерку не потянет.

– Получается, мы себе на задницу, так сказать, проблему создали?

– Да нет. Тут одно из двух. Либо ты прав, и это нарочно делается, чтобы Агентство расшатать…

– Нерусских очень много во власть пролезло, – пожаловался Мышкин. – На кого ни глянь – то, значит, почти еврей, то настоящий еврей, то вообще, так сказать, жидяра пархатый. Вот бы их самих в живодеры! А еще лучше – в брак!

– …либо о нас просто слегка подзабыли, – закончил мысль Гусев. – Забыли, что мы из себя представляем. Не знают, куда приткнуть. Агентство страну подчистило – дай бог. Работы почти не осталось, да и клиентура измельчала. Если сейчас кто-то снова голову поднимет, это все равно капля в море. Менты и без нас справятся. И встает интересный вопрос – а что с нами делать?

Он не стал объяснять, насколько многогранно его видение проблемы и как укладываются в эту концепцию участившиеся случаи милицейского произвола и многое, многое другое. С Мышкиным нужно было изъясняться коротко и четко, иначе громила переставал слушать и уходил в себя.

– Короче, разгонят нас, – вздохнул Мышкин. – Или… Ты чего так смотришь, Пэ?

– Да нас попросту забракуют, – сказал Гусев.

– Типун тебе на язык! А на фига тогда Агентству молодых набирать?

– А вот они нами и займутся! – ляпнул Гусев и сам задохнулся от нахлынувшего вдруг ужаса. «Черт побери! Это называется – осенило».

– Как вот дам по шее! – рявкнул Мышкин.

– Не надо. Пока не за что.

– Тьфу! – Мышкин угрожающе потряс лапой над затылком Гусева. – Короче, ты меня так больше не пугай. Я теперь неделю спать не смогу. Я, так сказать, мнительный ужасно. Зар-раза… Ладно. Ты сегодня без места?

– Да, я в свободный полет, мне ведомого обминать надо.

– А хотя бы приблизительно?

– Треугольничком возле офиса. Новый Арбат, Смоленская, Арбат, по Бульварам слегка.

– Значит, так сказать, пешком. Хорошо. Значит, Пэ… Короче, в ноль часов жду тебя на стоянке у памятника Маяковскому. Уже чтоб был на машине. Приезжай, ладно?

– Интересное кино, – пробормотал Гусев. – С чего бы это вдруг?

– Значит, нужен, – коротко ответил Мышкин.

– А куда я ведомого дену?

– С собой бери. Это ничего. Заодно, так сказать, и обомнется, хе-хе…

– Ладно… – протянул Гусев задумчиво. – Считай, договорились. Хотя, если честно, не ожидал. Думал, меня уже все, в пенсионеры записали.

– Тебя не забыли, – сказал Мышкин твердо. – Ну, пока. Живи!

– Живи, – отозвался Гусев старым, почти забытым прощанием выбраковщиков, уходящих на работу.

– Да, вот еще! – Мышкин что-то вспомнил и обернулся. – Меня тут те, которые помоложе, донимали, так сказать, почему нашу формулу называют, значит, «птичкой». Я не стал говорить, правильно? Незачем. Ага?

– Правильно, – кивнул Гусев. – Похоже, ты действительно ничего не забыл.

Мышкин подмигнул, махнул рукой и пошел к выходу, откуда доносились голоса его подчиненных. Гусев свернул в тактический класс.

В углу Валюшок, закинув ногу на ногу, листал какую-то брошюрку.

– Это что у тебя? – спросил Гусев. – Устав внутренней службы?

– Да нет. – Валюшок поспешно убрал брошюру в карман и встал. – Это памятка.

– Забудь, – усмехнулся Гусев. – Будет тебе сегодня памятка, мало не покажется. Идемте, агент Леха Валюшок. Поздравляю вас с первым выходом на маршрут.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Надо отдать Тепешу должное – в своем палаческом усердии он не давал поблажки никому, независимо от национальности или общественного положения.

– Мы разве без машины? – удивился Валюшок, когда Гусев, выйдя из подъезда, сунул руки в карманы и, пыхтя сигаретой, бодро направился в сторону Арбатской площади.

– Подумай, – бросил Гусев через плечо, не останавливаясь.

Валюшок догнал ведущего и пристроился рядом. От дальнейших расспросов он воздержался – то ли решил сойти за умного, то ли попросту опасался лезть, что тоже свидетельствовало о присутствии некоторого интеллекта.

Гусев докурил, небрежно выплюнул окурок в подвернувшуюся урну, промазал и, раздраженно кряхтя, отправился подбирать бычок с асфальта и водворять его куда положено.