А Мастер знал, как всем в Школе нравится Карма, и часто размышлял о том, насколько бы хуже относились к нему люди, не будь всегда рядом эта рыжая красотка с очень низко купированными ушами и склочным характером. Он вышел из-за машин на ветер и с горечью подумал, что когда-то его любимым временем суток была ночь.
      — Вот и прошла наша молодость, — сообщил он Карме.
      Ветер свистел, цепляясь за машины. Вдалеке едва виднелась темная полоса леса. За спиной мутно светились огни большого города. Мастер тоскливо вздохнул. Карма посмотрела на хозяина и нервно зевнула. Мастер облокотился на борт «Рэйнджа».
      — Крайне желательно, — процитировал он какое-то старое руководство, — чтобы владелец собаки жил не один…
      Вдалеке затрещали пульсаторы, и вдруг шарахнул дуплетом знакомый обрез. Мастер скрипнул зубами. Все опять не так, как надо. Он повернулся спиной к выстрелам и уткнулся лбом в холодное стекло, ощущая себя совершенно запутавшимся, вдребезги несчастным и одиноким, как никогда.
      В лесу Бенни выстрелил снова.
 

***

 
      — Ох, надоело мне это все, — сказал Доктор, аккуратно расправляя кисточку на ухе у Кармы. — Сил нет, как надоело. Ты знаешь, мальчик, я ведь устал страшно… Ты в Проекте шестой год и попал в него, в общем-то, случайно. Тебя, откровенно говоря, не хотели даже. Пока не выяснили, что ты блокирован и этим ценен. А знаешь, откуда узнали, что ты блокирован? — неожиданно спросил он.
      — Когда ты меня смотрел…
      — Как бы не так! — рявкнул Доктор, выпуская Карму и хватаясь за бутылку. Карма озадаченно уселась и вытаращила глаза. Мастер, закусив губу, наблюдал — поставил локоть на стол, уперся щекой в кулак и смотрел, как Доктор заталкивает в себя водку, поспешно запивает ее колой и лезет в пачку за сигаретой. Когда он прикуривал, Мастер заметил, что руки у Доктора снова подрагивают. Несколько часов назад Доктор завершил работу с попавшим в беду репортером. Вопреки ожиданиям, парень с фотоаппаратом так и не понял, что в него стреляли из неизвестного современной науке оружия. А его напарника потряс до глубины души покойник Кучум. Что ж, больше эти двое никому не расскажут, какие странные вещи случаются ночью на московских улицах.
      — Когда я тебя смотрел, — сказал Доктор, — я уже знал, что твой мозг закрыт. Причем данные об этом получил в самой безапелляционной форме. Ты почему меня не поймал на слове? Почему не схватил за руку, когда я проболтался, что лично подбирал охотников, а? Думаешь, ты самый хитрый? И тебе все на блюдечке принесут?
      — Я действительно хитрый, Док. И еще у меня есть кавказская овчарка. — Мастер спокойно улыбнулся. — Так что ты давай рассказывай.
      — Не могу, — вздохнул Доктор. — Вот хочу, а не могу. Минуту назад готов был — а теперь заклинило. Ты даже не представляешь, насколько это все дико. И страшно. Я через этот страх прошел, я его пережил, ясно? И я просто не в силах обрушить эту глыбу на того, кто мне дорог. Особенно на тебя. Ты с ума сойдешь, когда все узнаешь. Пойми, я не могу… Не могу, и все тут!
      — Леську тогда в Техцентр забирали? — неожиданно сменил тему Мастер.
      — Не знаю… — Доктор опустил глаза и сжал кулаки. — Я с самого начала был против того, чтобы она брала отдельную тему, чтобы получала эту гребаную бригаду. Но она решила по-своему. Все хотела себя проявить. Ага. Проявила… Выступила… И что? Приехали какие-то… Бухгалтерия ей командировку оформила… Пропала на целый месяц. А вернулась — не узнать… И молчит.
      Доктор поднял глаза на Мастера, и тот невольно отвел взгляд — столько в этих глазах было боли. «А чего ты, собственно, хотел, любящий папаша? Если так за дочку переживаешь, держал бы ее взаперти. А то получается — никто ни в чем не виноват, и ты — пострадавшая сторона. Хотя ты-то скорее всего самое главное дерьмо в этой ситуации и есть». Высказывать свое мнение вслух Мастер не стал. Хотя бы потому, что ответная реакция Доктора его совершенно не интересовала. Да и что его стыдить — не поймет. Не то поколение. Мастер вздохнул и спросил:
      — Кто-то из моих стукнул?
      Доктор помотал головой.
      — Был у нее в бригаде один деятель… Может, даже и не один, но этот слишком ревнивый оказался. Они же все по ней сохнут…
      — И где он теперь? — поинтересовался Мастер невинным тоном.
      — Сдох, — невесело усмехнулся Доктор. Так невесело, что Мастер не стал вдаваться в подробности. — Слушай… — В глазах Доктора вдруг проявился искренний и глубокий интерес. — Я все хотел спросить… А как это для вас? Ну, для твоих?
      — Быть рядом с сенсами? — догадался Мастер. — Нормально. А как еще? Даже тот инцидент не очень ребят напугал. Конечно, некоторым показалось, что глушить «дырки» усилием воли — немного чересчур. Но тут дело скорее в конкретной личности. Уж очень Леська милая, не вяжется с ней такая мощь. Окажись на Леськином месте Бенни или Крот, парни бы и это скушали. Охота, милый Доктор, формирует у человека хорошую привычку — воспринимать мир таким, какой он есть, и не удивляться, когда он поворачивается к тебе невиданной стороной. Это же для нас вопрос, напрямую связанный с выживанием… Представь — как бы мы охотились, не доверяя сенсам? В способности которых, между прочим, не верит процентов восемьдесят мирного населения. А то и девяносто…
      Доктор внимательно слушал. Он немного расслабился и теперь наслаждался общением. Внутренне Мастер вздохнул. «А может, действительно его стукнуть чем-нибудь тяжелым?» Все стало чертовски сложным теперь, когда Мастер узнал, что Олеся — дочь Доктора. Мастер и раньше догадывался, что судьба Доктора сложилась непросто. Но только сейчас он более или менее ощутил, насколько же тесно сплетены в душе старшего друга ненависть и страсть к его загадочной работе. Это живо напомнило Мастеру его собственные рассуждения об аналогичных проблемах охотников. Так что теперь Мастер совершенно не представлял, как себя дальше вести с Доктором, но прекратить разговор не решался, и беседа, на его взгляд, приобретала бредовые интонации.
      Тем не менее он продолжал размышлять вслух, чуть ли не слово в слово воспроизводя свои жалобы на нелегкую судьбу охотника, которыми угощал Генерала с Очкариком. И всерьез обрадовался, когда его поток красноречия наконец-то приостановили.
      — Ты идеализируешь своих подчиненных, — сказал Доктор. — Конечно, есть среди вас такие же, как ты, — не спорю. Но так относиться к жизни может далеко не каждый. Без ущерба для себя. За этим обычно следует роскошная психопатология…
      — Ну, если она не идет в ущерб работе… Мне, например, наш Будда был глубоко симпатичен. Хотя второго такого психа еще поискать…
      — Басов действительно был редкий тип, — усмехнулся Доктор в адрес первого старшего Школы, — мир праху его. Но при этом он был хороший человек. Он просто так люто тварей ненавидел, что иногда часть этой ненависти обрушивалась и на людей. Очень увлекающийся был мужик. В своем роде.
      — Лучше бы он увлекался спортом, — хмуро сказал Мастер. — Или марки собирал. Нельзя так о покойниках, но я рад, что его съели. Уберегли ребят от греха. Будда под занавес стал таким злобным… А в Штабе считали, что он идеальный старший. Боялись, что мы распустимся. Впрочем, это было неглупое решение. Пока командовал Будда, не было шанса, что мы начнем выяснять, что же за штука Проект. Знаешь… Не исключено, что именно я бы мог в один прекрасный день… Ну… На расчистке это просто — толкнул невовремя, и охотник уже у твари в лапах. Я ведь тоже устал. И начал сомневаться в Проекте. Мне захотелось узнать его истинную задачу. А Будда стоял между этим знанием и мной. Он был ортодокс и не задавал вопросов.
      — А ты стал задавать вопросы и нажил кучу неприятностей.
      — Я уверен, что спасаю жизни двух сотен хороших ребят — людей и зверей. Хочешь — присоединяйся. Приглашаю всех желающих выжить.
      — Я не чувствую серьезной опасности, — твердо сказал Доктор. — Я уважаю твое мнение, но сейчас ты ошибаешься. Ты разборки внутри Штаба принял за что-то большее. А это всего-навсего мышиная возня. Пожрут они друг друга, и все наладится. Так бывало уже, поверь мне.
      — Ты опять сошел с нарезки, — скривился Мастер. — Только что играл на моей стороне, даже собирался откровенничать. А теперь на попятный. Никак не можешь взвесить, кто прав, а кто не прав? Ты сообразил уже, что я больше не могу на тебя давить. Я понял наконец-то, как глубоко ты увяз всеми лапами… И поверь, я давить не стану. Мне тоже Леську жалко. Как ее зовут-то хоть?
      Доктор на секунду задумался.
      — Нина.
      — Тяжело жить в страхе, — сказал Мастер задумчиво. Он не стал объяснять Доктору, что страхи бывают разные и самый главный ужас — это тот, о котором мало знаешь, и поэтому воображаешь черт-те что. Доктор явно был склонен монополизировать право на страх. Он хотел быть главным страдальцем.
      — В страхе жить очень тяжело, — согласился Доктор. — Я, например, здорово испугался, когда увидел твой файл. Не тебя испугался, нет. Я просто совсем не хотел вспоминать один свой очень большой страх.
      «Есть!» — подумал Мастер. Если бы момент позволял, он бы сейчас громко хлопнул в ладоши. Или дал подзатыльник Карме, чтобы не сверлила глазом Доктора и не пугала лишний раз этого сильного, но забитого человека. Кажется, все получилось, все пошло, как надо. Если бы еще не этот проклятый озноб, холодок по позвоночнику…
      Холодок страха.
      — Это скорее похоже на медицинскую карту, — говорил Доктор, рассматривая в пепельнице окурки. — Пухлая книжечка такая, как в поликлинике. Файл приходит вместе с соискателем и заполняется по мере обследования. Почти чистый приходит. Только общие психофизиологические характеристики, порядковый номер, и все. А вот твой был уже частично заполнен, и на нем стояла отметка. И, открыв нужную страницу, я увидел запись: «Ментальный блок». И два жирных плюса в графе «Пригодность». И еще одну вещь, которой ты можешь, наверное, гордиться. Я бы гордился, наверное, если бы со мной так носились…
      — Сейчас буду гордиться, — заверил Мастер. Лицо у него окаменело. Правой рукой он ухватил Карму за холку и потянул к себе. Карма по-прежнему ела Доктора недобрым глазом.
      — Соискатель проходит тесты под номером, — говорил Доктор. — За всю свою практику я помню только два случая, когда в файле было указано рабочее имя. То, что вы называете кличкой. Клички заносятся в файл после зачисления охотника в Школу. Ведь именно в Школе кличка и вырабатывается, правда? Или утверждается, если охотник принес ее с собой. Но до этого момента ей в файле делать нечего. Ты откуда взял свое имя?
      — Будда, — сказал Мастер. Голос его звучал хрипло. — На площадке сразу четыре пса сцепились, народ что-то замешкался, и я этих крокодилов раскидал. Терпеть не могу собачьи драки, жалко мне их, глупых… Вот, а Будда увидел, как я псов кидаю, подошел и сказал: «Оцените, мужики, какого мастера нам прислали!» И все — так и пошло… — Мастер задумался и вопросительно поднял на Доктора глаза.
      — Итак, я еще до Школы был Мастер. А как звали второго? — спросил он жестко.
      Доктор посмотрел на него, как дворняга на волкодава.
      — Вообще-то приятно думать, что я хотя бы не один, — Мастер грустно усмехнулся. — А то уж больно тоскливо.
      — Мы получаем файлы в первом отделе Штаба, — тихо сказал Доктор. — И после каждой профилактики отвозим туда на пару дней.
      Не знаю для чего… Сам понимаешь, там лишних вопросов не любят. Но ты был мне настолько интересен, что я рискнул-таки, спросил мимоходом… Почти риторический вопрос — и откуда, мол, берутся такие экзотические личности? И один молокосос, очень гордый своей ответственной работой, возьми и ляпни, что таких в Техцентре выращивают…
      Мастер тяжело вздохнул и отпустил Карму.
      — Ты только буквально это все не воспринимай, — попросил Доктор. — Может, я тебе налью чуток, а?
      — Мне работать! — рявкнул Мастер. — Так кто второй?
      — Да второй к Школе вообще не имеет отношения. Просто это была личность такого масштаба… То, что тебя поставили с ним на одну доску, — вот это меня к тебе и привлекло.
      — А все-таки? — спросил Мастер. — Давай, не темни.
      — Я его видел-то всего один раз, — виновато, словно оправдываясь, сказал Доктор. — Правда, недавно, где-то год назад. Но это ничего не значит. Скорее всего его просто сейчас нет на земле. В смысле — на Земле. С заглавной буквы.
      Мастеру пора было бы удивиться, но он только показал глазами: рассказывай.
      — Форма нашего файла, — начал Доктор, — утверждена, как я понимаю, очень давно. Но кандидатам в охотники положен именно этот стандартный файл. И на большинство из ваших соискателей он уже был. Ты это учти. Девяносто процентов из тех, что работают с тобой, — совсем непростые ребята. Ими всеми давно интересовались, причем интерес этот был весьма специфического плана. Соображаешь?
      — Мы — отходы какой-то старой программы, — кивнул Мастер. — Во всяком случае, ветераны. У нас ведь есть люди с улицы, ты знаешь… Мэдмэкс…
      Услышав это имя, Доктор скривился, как от зубной боли. Как и многие, он высоко ценил старшего «группы Три», но общения с ним избегал. Особенно после того, как Мэкс отказался наотрез остаться на Базе. В Школе он быстро сделал карьеру и отдельно прославился тем, что привел несколько отличных ребят, и все они были Штабом и Базой допущены к охоте. Все до единого. В то время как много приличного народу, соблазненного другими охотниками, заворачивали либо Штаб, либо База. Хотя сами «отсеянные» об этом и не подозревали — им находилось место во втором эшелоне Школы, в Школе-2, ведущей ее легальную деятельность.
      Мастер привел соискателя только однажды — и тот тоже подошел. Свое рабочее имя он вынес со двора — Саймон.
      — Я это давно вычислил, только, знаешь, боюсь себе признаться, — говорил Мастер. — Очень уж неприятно сознавать, что какие-то дяди всю твою жизнь к чему-то тебя готовили. Кто его знает — может, мы все уроды… И я главный. Никогда не хотел быть главным. Нигде, ни за что. Ответственности не терплю. За Карму вот готов отвечать, а за человека — нет. А со Школой странно так вышло — понимаешь, Док, я их всех полюбил. Ненормальных…
      — Вы не ненормальны, — мягко поправил Доктор. — Просто у вас нестандартная энергетика. И от этого, в частности, такой удачный склад характера — почти у всех. Одно с другим увязано… Нет, вы в порядке. У меня же богатый материал для сравнения. Я почему начал разговор про эти проклятые файлы? Ведь раньше к нам на Базу поступали самые разные люди. Попадались очень интересные экземпляры. Как я сейчас понимаю, мы их тестировали для работы в спецслужбах. Но иногда клиентов привозили — именно привозили — в состоянии легкого ступора, очень странного такого… как бы тебе объяснить — ты же не знаешь нашей работы, нашей терминологии… в общем, непонятного ступора. Я бы назвал это «зомбирование». Это было тогда модное слово. Им здорово баловались газеты.
      — Это когда было?
      — Во второй половине восьмидесятых. И самом начале девяностых. Давно, в общем. И вот с этих зомби нужно было снять данные по энергетической активности. Мы, разумеется, уперлись — что еще за живые трупы, откуда взялись? А нам вежливенько указали на место — работайте, товарищи. Мы и работали… Ты же понимаешь!… - встрепенулся Доктор.
      — Я понимаю, — сделал успокаивающий жест Мастер. — Не чувствую, но понимаю.
      — Я же разрабатывал систему форсирования, — продолжал оправдываться Доктор. — Мы мечтали превратить всех людей в сенсов…
      — Расслабься, — попросил Мастер. — Ты сделал большое дело. Если бы не ты, нас всех давно бы съели. На тебя вся Школа молится. Давай!
      — В общем, пришел однажды файл, который меня ошеломил. Это был первый случай, когда в графе «рабочее имя» это самое имя стояло. И номер файла был очень короткий, без всяких дробей. Как сейчас помню — ноль двадцать восемь. — Доктор прищурился на Мастера и предугадал его вопрос. — У тебя не менее интересный номер. Сто пять.
      Мастер глядел в стол, на его сигарете нарос длинный столбик пепла. Карма, не поворачивая головы, вращала карими глазами — с Доктора на Мастера и наоборот. Сегодня Доктор ей явно не нравился.
      — Но главное, — продолжил Доктор, выдержав небольшую паузу в ожидании реакции Мастера и ничего особенного не разглядев, — это было совершенно невообразимое рабочее имя. Настолько странное, что я еще подумал — что они там, у себя, в индейцев, что ли, играют? Очень романтическое имя — Стальное Сердце. И смех, и грех. Вот. А человек взял, да и не приехал. Как я потом узнал, его просто не сумели привезти…
      Карма встала, потянулась, отодвинула Доктора вместе со стулом, вышла из кухни и тяжело рухнула в коридоре. Мастер курил, ссутулившись и опустив голову так, что волосы закрыли глаза — от этого Доктору казалось, что он говорит в пустоту.
      — Странное имя, — сказал Мастер, не поднимая головы.
      — Слишком длинное, да?
      — Бессмысленно длинное. Неудобное. Действительно романтическое — до дури, выспренное какое-то. Нескромное даже. Нужна чертовски веская причина для того, чтобы кто-то получил такое имя.
      На слове «нескромное» Мастер слегка запнулся, и Доктор подумал — уж ты-то, пижон, от такого имени не отказался бы. Ты сейчас мучительно соображаешь, чем же этот «ноль двадцать восьмой» круче тебя, если вы оба вроде как одной крови…
      — Ты ведь знаешь, — сказал Мастер, отбрасывая волосы со лба, — как называются в Школе мобильные группы. «Группа Раз», «группа Два», «группа Три» и «группа Фо». В смысле — four, четыре. Коротко и четко. Почему радиотелефонисты говорят не «пятьдесят», а «полсотни»?
      — Когда помехи в эфире, не спутаешь с «шестьдесят», — блеснул эрудицией Доктор.
      — Точно. Все должно быть утилитарно. Действительно странное имя, вот почему я так задумался. Прости, я внимательно слушаю.
      — Я тоже в свое время обалдел от этой клички, — признался Доктор. — Просмотрел файл очень внимательно. И вдруг увидел, что одна страница изъята. Представляешь? И это страница, где фиксируются общие данные по взаимодействию со сложными системами. То есть насколько человек поддается контролю и сам способен влиять на других. А это хитрая страничка, друг мой. Там отмечаются голые факты. Она может быть заполнена только по оперативным донесениям… Страницы в файле довольно тонкие. А страницу общих данных заполняли, видимо, с нажимом. И кое-что отпечаталось на следующей. Так я узнал несколько интереснейших вещей. Во-первых, что страница была плотно исписана вся! Представляешь?
      — Нет, — честно признался Мастер. — Стараюсь…
      — Во-вторых, мне удалось разобрать запись, которая должна заинтересовать тебя. Там в графе «уровень обмена» было написано то же, что и у тебя, — «Ментальный блок».
      Мастер выпрямился и потянулся за новой сигаретой.
      — Точно, точно… — пробормотал он. — Обещал меня ошарашить? Вот ты меня и ошарашил.
      — Только не пойди по ложному следу, — предупредил Доктор. — И не расстраивайся, но тебе до этого человека оч-чень далеко. Так вот, кроме того, в графе «Особые отметки» я увидел странный знак. Там стояла большая и четкая буква «П». И вопросительный знак. И не будь я сенс, если всю книжку не прошивало насквозь едва-едва заметное, но так и не стершееся пятно. Тот, кто ставил этот знак, сделал это в страхе, да еще в каком! С полными штанами. И вообще, как я сейчас понимаю по некоторым признакам, этот файл часто брали в руки испуганные люди. Этого файла боялись, и очень. Разумеется, я начал потихоньку копать, что же это за «пэ-вопрос». Представь себе, чтобы найти ответ, понадобились годы!
      — Подумаешь! — усмехнулся Мастер. — Тут полжизни сообразить не можешь, что с тобой происходит…
      — Пока большевиков не поперли и система не рассыпалась, прояснять эту историю со Стальным Сердцем было попросту опасно, — продолжал Доктор. — Но я о ней помнил. А потом оказалось, что ее знают многие, — это я, сидя на Базе, ничего не видел и не слышал. Да со мной и знаться не хотели! Продался гадам. Так ведь я им не за похлебку продался! И не за шкуру свою…
      — Ну, потом-то тебе поверили, — сказал Мастер.
      — Да, — грустно сказал Доктор. — Но только потом. А, ладно! Это я так, жалуюсь. И вообще, я об этом не думаю. Я совершил открытие, верно? Меня все зауважали. Да? Ну, вот и хорошо. Главное — я совершил локальное открытие. Никаких революций. Никакого всеобщего счастья! Я просто усовершенствовал то, что уже было. Нам разум дал стальные руки — крылья! — Доктор заглянул в рюмку. — Вот та сука, которая выдумала психотронную пушку, — вот она действительно совершила революцию. Я убил бы ее, если бы знал, где найти.
      — Так психотронные пушки все-таки существуют? — спросил Мастер. Глаза его сузились.
      Доктор тяжело вздохнул.
      — Ты из нее стреляешь иногда, — выдохнул он, отворачиваясь и сжимая кулаки.
      Некоторое время Мастер сидел молча, разглядывая Доктора в упор. Потом взял рюмку, налил себе на самое донышко, выпил, закурил и сказал:
      — А вот теперь, дорогой мой Доктор, кончаем врать и начинаем говорить только правду. Файлы… Как я понимаю, это были личные дела подопытных из знаменитой «Программы Детей». Так? А Стальное Сердце… Его настоящее имя, случаем, не Тимофей?
      — Откуда ты… — пробормотал Доктор обескураженно.
      — Оттуда, — невесело улыбнулся Мастер. — Судя по всему, именно оттуда. Но если я выжил, значит… Хм-м, как все интересно… Слушай, Док. Налей-ка ты себе полную. Заслужил.
 

***

 
      — Когда полосу сдаешь? — осведомился Гаршин, копаясь в ящиках стола.
      — Завтра, — лениво сказала Таня, откидываясь в кресле и выпуская дым в потолок. — По графику.
      Гаршин захлопнул средний ящик, потянул нижний, потом дернул, тихо выругался и рванул изо всех сил. Стол затрясся, и Тане на колени спланировало несколько машинописных листов, обезображенных до полной неразборчивости гаршинской синей ручкой.
      — Где-то здесь было… — бормотал Гаршин, что-то со скрипом раздирая. Появилось и уперлось в столешницу обтянутое застиранной джинсой колено. Стол нервно приплясывал, но не уступал.
      — Э! — воскликнула Таня, выпрямляясь в кресле. — Начальник! Это что за материал?
      — Какой? — спросил из-под стола Гаршин, продолжая рвать на себя.
      — Вот этот!
      — Не вижу, — сообщил Гаршин голосом честным, но излишне напряженным. Стол издал придушенный звук и наконец замер.
      — Это невозможно, — горько сказала Таня, бросая листки обратно в кучу бумаги на столе. — Ты просто не понимаешь… не понимаешь, с каким трудом Кузя это добывал. Он втирался к ним в доверие почти год.
      — Ерунда, — отрезал Гаршин, появляясь вновь в кресле редактора отдела. В кулаке он сжимал вырванную из зубов стола добычу — громадный толстый конверт. — Если входить в тему год, ничего путного уже не напишешь. Что Кузьмин и доказал этим материалом. Он стал принимать тему слишком близко к сердцу. А это уже не журналистика. Это литература.
      — Если бы ты там был… — начала Таня, но Гаршин показал ей рукой — замолкни. Когда Гаршин переходил на жесты, это означало, что разговаривать на данную тему он просто не будет. Таня вздохнула.
      — Не сутулься, — приказал Гаршин. — Это я могу сутулиться, в мои годы и с моими заботами. И то, как видишь, хожу прямо и крест свой несу безропотно…
      — Хочешь еще и мой — до кучи? — поинтересовалась Таня, отворачиваясь, но плечи все-таки расправив. — В том смысле, что Кузю я к тебе пришлю, когда он спросит. Я в литературе мало понимаю. В отличие от вас, мэтр.
      — Присылай, — согласился Гаршин, укладывая конверт поверх бумаг и припечатывая его сверху ладонью. — Я ему все объясню. Ты что, действительно не понимаешь, что материал слабый?
      — Это для тебя он слабый. Ты такие материалы бракуешь каждый день. Но сначала-то ты их читаешь! И эта тема для тебя, конечно, уже пройденный этап. А подписчики ахнут! Они-то еще не в курсе…
      — Сомневаюсь, что они ахнут, — желчно сказал Гаршин. — Скорее охнут. А в конце месяца подписка ухнет. А главный, между прочим, вчера именно этот вопрос поднял. И тоже ухнул — этим вопросом по моей голове. Было очень больно.
      — За что? — удивилась Таня. — Хвалил ведь две последние полосы.
      — Вот то-то что хвалил. А теперь посмотрел наш план и говорит, что перехвалил. Везде, говорит, одно и то же — страшилки для пугливых дамочек. Хочу, говорит, чтобы меня удивили. А если удивлять не можете, тогда непонятно, зачем вообще газете «аномальная» полоса, задача которой — удивлять и наводить на размышления…
      Таня сникла. Она пыталась найти тему, которая могла бы всерьез удивить главного редактора.
      — Его-то, чайника, удивить можно, — сказал пренебрежительно Гаршин, глядя на Таню сверху вниз и наблюдая, как у нее идет мыслительный процесс. — Вот ты подумай, как меня удивить. Это и будет тот уровень, на который следовало бы вывести и твою полосу, и вообще все, что выдает наш дохлый отдел.
      Таня затравленно посмотрела на Гаршина. Чем можно удивить этого прожженного журналюгу, тощего и некрасивого циника пятидесяти лет от роду, она точно не знала.
      Гаршин рассматривал Таню, в который раз удивляясь, почему она внушает ему такие странные, почти отцовские чувства. Таня была барышня яркая, но на гаршинский вкус слишком крупная. Шатенка, волосы уложены в пышную гриву, вон хвост какой… умные зеленые глазищи, вообще очень привлекательное лицо. И фигура что надо, но рост, как у манекенщицы. Таких Гаршин опасался, себе в этом не отдавая отчета. И жена у него была крохотная. А сын пошел в отца — длинный, тощий и нескладный, уже в шестнадцать обгоняющий папу в росте. Гаршин прижимал конверт и думал сразу обо всех — о жене, сыне, Тане… Сейчас он откроет конверт и выпустит из него свору разъяренных псов.
      Кем-то нужно пожертвовать. Конечно, Гаршин Татьяну любит, он фактически научил ее писать, он привык к ней и именно ей передал бы свое кресло в случае возможного повышения. Конверт жег руку, и Гаршин ее убрал. Кого-то нужно отдать. Пусть это будет она, а не он. У него семья. Еще у него язва. От этой проклятой работы, от этой бестолковой жизни. А у нее? Да ничего серьезного. Какой-нибудь богатенький мальчик, который гордится тем, какая у него красивая игрушка. Ну, родители… При мысли о родителях Гаршин поежился. «Стоп! С какой стати я решил, что это так опасно? Она бывала уже в опасных местах, и все обходилось. А здесь материал фактически заказной. Все! Они хотели женщину — они ее получат. А что они с ней будут делать, это от нее зависит. Не маленькая». Он вдохнул побольше воздуха и представил себе, как разбегается и запросто прошибает лбом воображаемую стену.
      Таня, оправившись от причиненного ей Гаршиным расстройства, ждала указаний. Отразившееся в глазах начальства смятение чувств она правильно увязала с содержимым конверта и теперь старалась прожечь взглядом плотный картон. В конверте явно бомба. Судя по размеру — фотографии. Давай, начальник, показывай. Ты-то знаешь, как удивлять. Ты еще при большевиках снежного человека ловил — и тебе ведь разрешали… А раз не поймал — значит, и не было его. Такая вот сложная социальная функция у «аномального» репортера — зацепиться за бредовую идею и доказать народу одно из двух: да или нет. А то, что в обоих случаях тебе не верят… издержка профессии.
      — Так! — выдохнул Гаршин. — Нам поставлена задача удивлять и наводить на размышления. Я предлагаю эту установку выполнить, а лучше всего — перевыполнить. На сто процентов. Даже приказываю! — Тут Гаршин внезапно сбавил набранные было обороты и кисло заключил: — Будем пугать. И наводить ужас…
      — Не впервой, — утешила Таня. — Погоди, начальник, а почему это тет-а-тет?
      — Потому что касается только нас с тобой. Считай это признанием твоего профессионализма. Здесь нужно будет сработать четко, оперативно и с холодной головой. Беллетристы вроде господина Кузьмина не справятся. И более того — пока не сдашь материал и не получишь мое «добро», никому ни слова. Ясно?
      — Нет, — сказала Таня. Порядком обескураженно сказала.
      — Поясняю. Срок — неделя, объем — сколько можешь. Возможно — полоса. А тема — вот…
      Гаршин открыл конверт и передал Тане несколько фотографий. Таня машинально пересчитала их — пять. Картинка была неясная, вся в мелкой «крупе», снимали ночью, на плохо освещенной улице, возможно — с большого удаления, «телевиком». И была эта картинка на всех листах одна и та же, только в развитии, в движении, ее «отстреляли» профессиональной камерой с автоматической протяжкой ленты. Между кадрами было, наверное, по полсекунды — значит, всего на фотографиях поместилось не больше трех секунд действия. И действие это поглотило Таню с головой.
      С одной стороны, на первой фотографии не было ничего сверхъестественного. Корма большой машины, явно джипа. Трое мужчин в зимней одежде, похожей на армейскую, — пухлые куртки с широкими воротниками из искусственного меха. И глядящая прямо в объектив здоровенная лохматая псина.
      В то же время снимок кишел загадками. Там, где у нормального джипа имеется заднее колесо, у этого было два! Куртки мужчин, похожие на зимние танковые комбинезоны, обтягивала сложной конструкции портупея, вся увешанная плохо различимыми приспособлениями. В то же время головные уборы у всех были разные: у одного что-то вроде шлемофона, у другого — просто ушанка, у третьего — вязаная шапочка с легкомысленным помпоном. Тот, что в шлемофоне, держал в руке длинный плоский футляр — почти как от электрогитары. И собака… На первый взгляд ничего особенного. Таня легко поняла, что это за зверь. Но ростом этот зверь был побольше метра!
      Следующая картинка. Собаки нет — только в нижнем обрезе торчит пышный, загнутый кверху хвост. Видимо, собака движется к оператору. Что ж, соболезную. Мужчины стоят на месте. Тот, что в шапке, указывает рукой в объектив. Все-таки отчаянные ребята фотограферы. Я бы са-амым краешком глаза посмотрела на такую компанию — и ножками, ножками…
      Еще снимок. Почти без изменений. Хвоста уже не видно, мужчина в шлемофоне, кажется, раскрывает свой футляр.
      Еще два снимка. Две фазы одного движения. Двое быстро смещаются вперед, а третий разворачивается к объективу, сжимая в руках диковинную штуку. Даже по тому, как он ее держит, ясно, что это оружие. Длинный прямоугольный ствол, какие-то рукоятки, вот выступ наподобие магазина, кажется, есть приклад. Таня сменила фотографию, и ей открылся первый снимок — оказывается, она уже пролистала всю пачку.