В общем, когда Каверин стоит дежурным по части, главное его не злить – и ночь с пятницы на субботу пройдет замечательно.

Ну, меня это вообще не касается. Я нынче сам себе хозяин. Отпущу помощника баиньки, запру штаб на швабру, вскрою кабинет замполита, вытащу телевизор и отнесу его на узел связи. Мы там будем со связистом Генкой Шнейдером гонять чаи и смотреть программу «Взгляд».

У замполита печать номер 8, у меня номер 88. Я не нарочно, так получилось. А замки вскрывать – армия учит.

Тиха украинская ночь. Происшествий никаких. Каверину поднесли стакан и закусить, потом еще стакан и закусить, казарма блаженствует.

Потом Каверину захотелось добавить.

И началось.

Убыл в самоволку рядовой Нечипоренко из первого дивизиона. Нормально, достойно, как уважающий себя дедушка Советской Армии, вышел через парк, сообщив нашим, что если его будут искать, так он скоро вернется. Оставил на хранение тело рядового Остапца, который тоже очень хотел в самоволку, но переоценил свои возможности.

И тут Каверин в парк звонит. Говорит, есть у меня подозрение, будто кто-то погулять вышел. Было, сознавайтесь? Наши ему: да фигня, Нечипоренко ушел. Сказал, ненадолго. Каверин: нет проблем, только пусть мне сразу звякнет, когда придет.

Понятное дело, Нечипоренко с самогоном явится, и тут уж Каверин своего не упустит.

Но это будет еще не скоро, поэтому Каверин вызывает в дежурку старшину первого дивизиона и устраивает ему разнос – почему люди без спросу в город уходят. Я с вами по-человечески, а вы мне что?..

Ну, первый дивизион ему немедленно откупного – на пульт.

Каверин погружается в эйфорию.

А часом позже в парк нетвердой походкой вступает Нечипоренко.

Наши говорят: тебя Каверин искал, позвони ему.

Шнейдер, который на коммутаторе все разговоры подслушивает, сил не находит протянуть мне второй наушник, только пальцем в него тычет и рожи строит.

– Триста десятый «Солекопа»^[3] капитан Каверин!

– Здрасте, товарищ капитан!

– Здравствуйте. (с живым интересом) А кто это?

– Да я!

– Кто «я»?

– Ну я, Нечипоренко!

– А-а…

Пауза.

– А это триста десятый «Солекопа» капитан Каверин.

– Товарищ капитан, да я это, я!

– Кто «я»?!

– Рядовой Нечипоренко!

– А-а! Нечипоренко! Здравствуй, дорогой!

– Здравствуйте, товарищ капитан!

– М-да… Нечипоренко. И что?

– Ну, вы сказали, чтобы я позвонил, когда приду.

– Хм. И что?

– Э-э… Вот, я пришел.

Долгая пауза.

– А кто это?

– Э-э… (неуверенно) Это рядовой Нечипоренко.

– А это триста десятый «Солекопа» капитан Каверин. Погоди, погоди! Нечипоренко, это ты, что ли?!

– Да! Да! (радостно) Это я, товарищ капитан! Нечипоренко!

– Черт побери, Нечипоренко, дорогой, где же ты был?! Я тебя очень давно жду! Иди скорее ко мне сюда!

– Да-да, товарищ капитан, мы уже идем!

Пауза.

– (опасливо) Кто «мы»?

– Ну… Я и Остапец.

– А кто это?

– Остапец?! Ну… Ну, Остапец… это Остапец!

– Да нет, кто со мной говорит?

– Рядовой Нечипоренко!

– А-а…

Пауза.

– Триста десятый «Солекопа» капитан Каверин!

Дальше мы не слушали. Сил не хватило.

Чтобы преодолеть неполных пятьсот метров от парка до казармы, рядовым Нечипоренко и Остапцу понадобился час, потому что Остапец то и дело падал, а Нечипоренко укладывался на травку отдохнуть. Наконец они ввалились в дежурку, растолкали спящего Каверина и доложили, что пришли. Нечипоренко даже отдал капитану честь, для чего отпустил Остапца, и тот снова упал.

Каверин их не узнал, особенно Нечипоренко, посоветовал уйти отсюда на хер к такой-то матери и перевернулся на другой бок.

Нечипоренко был глубоко озадачен. Он попытался совершить второй подход к телу капитана, но тут помощник дежурного сунул ему в руки опасно булькающего Остапца и указал на дверь.

Светало.

Потом эту историю рассказали капитану Мужецкому, лежавшему в ту ночь дежурным по парку. Собственно, прямо над его ухом происходил исторический телефонный брифинг, а на соседнем топчане валялся пьяный Остапец.

Мужецкий попросил его не разыгрывать.

ГЛАВА 3

Первая шеренга, два шага вперед, снять правый сапог, предъявить наличие портянки!

Всем привинтить значки член ВЛКСМ!

И где вы дели эту штуку, которая на ремне?

По Уставу пилотка должна выглядеть так, чтобы вот эти внутренние губки – гы-гы-гы! – торчали наружу!

Ускорить готовность!

Вы мне объясните: как может комсомолец вытирать жопу полным собранием сочинений Ленина?!

Ходоровский, чмо болотное, кто вам сказал, что вы еврей, забудьте об этом, вы позор самоходной артиллерии – ГДЕ ПУГОВИЦА, Я ТЕБЯ СПРАШИВАЮ?!

А номер военного билета должен быть у вас на всём!

Почему этот нахал разгуливает в параллельных брюках?

Не вижу службы войск, не вижу совершенно!

Содержимое карманов – к осмотру!

Ах, у вас перья из задницы повырастали?!

Ладно, сержант, вот переживем эту проверку, и вы мне за всё ответите!

ПРОВЕРКА НА ВШИВОСТЬ

любительская порнография

сержанты и солдаты ББМ в разных непотребных ролях

Есть такой анекдот. «Как победить Советскую Армию? Ни в коем случае не нападать внезапно. Надо ей объявить войну за месяц. И она сама затрахает себя подготовкой». О, да. Ничто так не подрывает боеспособность войск, как плановая проверка этой самой боеспособности.

Ответная реакция войск на приближающееся несчастье всегда одна и та же. Сначала яростные поиски тех, кто хоть что-то знает и может объяснить другим. Затем повальный инструктаж и тренаж. Тотальный контроль наличия всего. Бирки, таблички, номера по трафарету. Памятки и планы. Сержантские книжки. И стенгазета! И боевой листок! И строевая песня!..

– На ящиках для угля должна быть надпись «УГОЛЬ». Значит, найди краску, найди кисть, сделай из чего-нибудь трафарет… Если не найдешь краску, найди гудрона, тоже пойдет. Только сначала найди сержанта Тхя и скажи ему, чтобы нашел лопаты и послал людей стесать траву, которая торчит из щелей в бетонке перед боксом… Тхя уже ищет гудрон? Зачем?! Не надо. Ты ищи гудрон. Если не найдешь краску. А Тхя пусть ищет лопаты. Нет, те лопаты, которые на машинах, брать нельзя, они только что покрашены. Вы прямо как дети малые, всему вас приходится учить… В общем, я на тебя надеюсь!

– А где эти ящики для угля?

– Убью!!!

«Внимание! Завтра, совершенно внезапно, в полшестого утра, будет объявлена тревога. Поэтому, товарищи сержанты, подготовьте личный состав и его оружие. Магазины разложите по подсумкам. А автомат, штык-нож и подсумок надо сцепить ремнем, чтобы в одно движение выдернуть из пирамиды всю эту херню. Вещмешок должен у каждого лежать под кроватью. Во избежание давки на выходе советую третьему и четвертому дивизиону покидать казарму через окна»

И покидали. И неслись тяжелым галопом в парк техники, снося все на своем пути. Бежали через территорию ракетчиков, у которых были железные ворота, центнера два весом, запертые на амбарный замок. И мы хватали эти ворота, срывали с петель и швыряли наземь. За что ракетчики нас, конечно, очень любили. А мы бежали, пыхтя и задыхаясь, подтягивая отставших, принимая на руки подвернувших ногу, геройски бежали… Дабы оседлать свою верную технику, выгнать ее из боксов, и… и… Спать на броне полчаса минимум! Потому что офицеры все равно не добирались до парка раньше!

Неделя до выхода на полигон. Пятеро сержантов на фоне миномета. Никто не хочет им командовать. Особенно те, кому скоро на дембель. Из миномета можно не туда попасть. Еще им можно кого-нибудь задавить – в том числе себя, – даже стоя на ровном месте. Оно нам надо?

Механик торчит из своего люка и радостно скалит зубы, с него взятки гладки. Капитан Масякин расхаживает перед строем, пытаясь хотя бы внешне хранить спокойствие. Он уже понял, что никто из присутствующих ничего не умеет, не может и не будет. Опять. Как и полгода назад. Придется волевым решением назначать крайнего.

– Слушай, Верчич, ты же на прошлом полигоне отлично справлялся с машиной. Что значит – забыл? Как ты мог все забыть?

– Ну не помню я, тарщ ктан. Пусть вон Вася… То есть сержант Голиней командует. А я оператором буду. А?

– Вася молодой еще.

– Вот пусть и командует, опыта набирается.

– А ты, значит, будешь нажимать кнопки и ни за что не отвечать? Сволочи. Вы не минометчики, вы сволочи, ясно? Ладно, Верчич, я тебе это припомню. Сержант Голиней, лезь на башню. Назначаю тебя командиром расчета.

– Това-арищ капита-ан…

– Лезь, кому говорю! Верчич, подсказывай ему, если что.

– Угу! Спасибо, тарщ ктан.

– Вторая, стой! Машину в боевое положение… Развернуть!

Вжжжжж… Бум! Вжжжж…. Бум! Хрясь! Дзынь! Хлоп!

– Не лезет.

– Спокойно, ребята, спокойно. Назад откинули! Воткнули.

Хрясь! Дзынь! Блям!

– Сука! Не лезет!

– Ты в бабу тоже с двух раз не попадаешь?

– Разговорчики!

Хрясь! Дзынь! Бац!

– Есть! Прицел сюда! Ушли с брони! Тарщ ктан, машина в боевое положение переведена.

– И ведь какой-то инженер, сука, за этот узел премию получил. Это, блядь, диверсия, а не узел.

– Разгово-ор-чи-ки… Ты не суетись, когда втыкаешь. Ты прицелься и спокойно воткни. Вторая, стой! В походное… Свернуть!

Бух-бух-бух! Дзынь! Блям! Хрясь! Вжжжжж… Бац!

– Ой!

– РУКИ!!! РУКИ НА ХЕР!!!

– Ты что, военный, совсем дурак?!

Бац! (это уже по шее).

– Стопор! Крути! Накладку! Есть!

– Чехол будем, тарщ ктан?!..

– Не будем. Ну его. Верчич, ты не улыбайся так, когда другие бегают.

– Да уж я набегался за два года, тарщ ктан.

– Ушли с брони! Тарщ ктан, машина в походное положение переведена. Ну что, укладываемся в норматив?

– Хм… В общем, да. Вторая, стой!

– Това-арищ капита-ан…

– Машину в боевое…

– Ы-ы-ы… У-у-у…

– Развернуть!

И так до посинения.

За пять дней до зимних учений Минотавр вдруг говорит, что на миномет я не пойду. Не хрена мне там делать. А пойду я старшим радиотелефонистом на его, Минотавра, машину. Потому что кроме Тхя и меня в таком деликатном вопросе надеяться не на кого. Но Тхя сядет на свое штатное место, за дальномер. Короче – я с рацией умею обращаться?

– Товарищ майор, вы же знаете, я кроме автомата и пишущей машинки ни с чем не умею по-настоящему обращаться. Так, в самых общих чертах…

– М-да? А кто миномет покрасил?

– Одну гусеницу?

– Хм. Ну, найди кого-нибудь, пусть тебя научат.

Я нашел кого-нибудь, и меня научили.

Мы учиться-то любили. Минометом шевелить, конечно, утомительно, а все веселее, чем лопатой махать. При наличии доброй воли и толики мозгов азы любой армейской специальности осваиваются даже не быстро, а очень быстро. Но дальше надо бойца много и упорно тренировать. Дрессировать. Погружать в профессию. Иначе он будет не боец, а пушечное мясо для агрессивного блока НАТО. И вот с регулярной дрессировкой в ББМ были проблемы. Потому что мы постоянно заняты – то копаем, то закапываем, то строим, то ломаем. Да-да, и ломаем тоже. Когда я только пришел в часть, веселый дед сержант Верчич уничтожал пулеулавливатель. Я не мог понять, зачем эту кирпичную штуку, предназначенную для безопасного разряжания автоматов караула, разносят в пыль кувалдами. А Верчич мне говорит: «Ты заметил, что в ББМ караула нет? Он когда-то был, а потом молодые начали по всей армии отстреливать дедов – и начальство наше пересрало. Теперь полкан решил, надо сделать вид, что караула вообще не было. Чтобы не заставили его снова ввести. Мы еще и караулку сломаем, если прикажут. Это правильно, а то вдруг какой-нибудь мудак вроде тебя решит нас из автомата покрошить».

В одном Верчич ошибался. Доведенные до отчаяния молодые не «начали отстрел дедов». Просто информация об убийствах стала доступнее – и для офицерства в том числе. А то, знаете ли, есть такое мнение, что в СССР самолеты не падали, и не «размораживались» зимой целые города. И «демографической ямы» у нас не было, и страна не сидела на «нефтяной игле». Это все устроили алкаш Ельцин и жирный уродец Гайдар на деньги американских сионистов… Ой, простите, снесло меня куда-то боковым ветром.

Я сначала поражался таким откровенно детским решениям – «сделать вид, будто ничего не было». Еще меня шокировала распространенность приема «мы вас ничем не обеспечим, но вы сделайте что приказано». Но в Вооруженных Силах СССР все это прекрасно срабатывало! Теперь помножьте такой детский сад на разболтанность вертикальных и горизонтальных связей – и вы получите войско, которого вполне обоснованно боялась Европа.

Это войско само себя побаивалось. Знало, за что.

Вот, поехали мы на ночные стрельбы из личного оружия. Была у нас пара автоматов с рамкой для крепления ночного прицела. Стволы пристреляли, бойцов подучили обращаться с инфракрасной оптикой. А насчет собственно попадания в мишень сказали, что делать ничего не надо – только лови цель на фиговинку в визире, дальше автомат без тебя справится. Мы радостно залезли в грузовик, поехали на стрельбище и долго там валялись в траве, ожидая, пока стемнеет. Минотавр со стрельбищенской администрацией поддал, и все было замечательно.

Пока не выяснилось, что все ужасно. Потому что стрелять мы должны не с ночным прицелом, а с фосфорной насадкой на мушку. Которой, разумеется, нет, и даже никто не знает, как она выглядит. А оценку за эту стрельбу нам поставят либо сегодня, либо два балла.

И мы снова обрадовались, ведь еще не стемнело до такой степени, когда землю от неба не отличишь. Значит, можно задрать ствол, кое-как поймать мушку в прорезь на темно-синем фоне, зафиксировать автомат в таком положении, медленно его опустить в темноту… А мишень слегка подсвечивается. Короче, жми мягко, и оружие само куда надо попадет.

Все попали – и в третий раз обрадовались.

Ну просто какой-то праздник, который всегда с тобой.

А могли бы рвать тельняшки и орать: «Нас предали! Судью на мыло!»

Но, как следует из Устава, мы обязаны были «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы». Нигде в Уставе не написано, что идиотизм и головотяпство к тяготам и лишениям не относятся. Скорее наоборот, это подразумевается. Ну, и мы их – стойко. С огоньком и юным задором.

По сравнению с ПППЛС нам многое казалось мёдом.

Специфика «кадрированной» войсковой части. Она живет в ожидании войны. И когда война приходит, часть снимается с места и скрывается в лесах. Там она разворачивает Передвижной Пункт Приема Личного Состава – и сидит, пока Личный Состав ее не настигнет. Теперь представьте, какое это сомнительное удовольствие: полтораста человек должны принять, обиходить, накормить, одеть, вооружить и слегка потренировать тысячу пятьсот! А если зимой?!

Обычно ББМ только имитировала боевое развертывание. То есть она срывалась (всегда совершенно внезапно, в полшестого утра) по тревоге. Выгоняла машины из боксов. Дожидалась офицеров. Потом загоняла технику обратно, завтракала, цепляла заранее нагруженные прицепы к грузовикам и катила в лес, где ставила палатки и размещалась в них с умным видом, якобы ожидая пополнения. Сразу оговорюсь, стопроцентной показухой это не было. На каждом ящике для угля красовалась надпись «УГОЛЬ», и все «буржуйки» поддавались растопке.

Первый раз я разворачивал этот кошмар, слава богу, летом. У нас тогда еще были допотопные палатки с тяжеленным дерматиновым пологом, дубеющим на холоде. И мы радовались – опять-таки радовались! – что тепло. А через полгода мы очень радовались, что возимся при минус десяти с новыми легонькими брезентовыми палатками, а сами упакованы в чудесную зимнюю форму на ватной подстежке.

Деды вздыхали и жаловались, что не застали легендарное «полное развертывание», случившееся парой лет раньше. Тогда ББМ действительно вышла в «запасной район» нешуточно, целиком и полностью. Пёрла на себе всё, вплоть до матрасов и столовых ложек. И когда бригада честно сделала, что от нее требовалось, то легла вповалку. Но отлежавшись, она все-таки приняла своих «партизан» – приписной состав, дядек в возрасте до сорока пяти, которые решили, что если уж их оторвали от мирной жизни и заставили играть в войну, так играть надо весело.

Говорят, слегка протрезвев, офицеры собирали разбросанные по кустам автоматы.

Сожалею, что не присутствовал при сей виктории хотя бы мичманом. Да, это была, если верить легендам, полная задница. Тогда побили машины, попортили немало оборудования, и кто-то что-то себе сломал. Все страшно устали, обратно из леса бригада едва ползла. Но мы, честное слово, мечтали, чтобы такое безобразие пришлось и на нашу долю. Черт с ним, с «партизанским» самогоном – выпивки у нас хватало. Просто хотелось поучаствовать в том, для чего ББМ была действительно предназначена. Мы подозревали, что справимся, но – насколько хорошо?

Чтобы было взаправду. Самомнение бригады очень страдало от того, что мы выгоняли на полигон всего лишь по четыре пушки и миномета с условно боеспособными экипажами. А я помню, как вообще по одной машине стреляло от каждого дивизиона ББМ. Оно, конечно, давало копоти, а иногда еще давало шороху – и даже просраться кое-кому давало! – и вокруг крутилась целая стая наших кашээмок. Но все понимали, какая это жалкая пародия на реальную стрельбу. Такую бешеную, когда уже и своих не боишься, не то, что чужих.

А пока мы привинчивали «значки член ВЛКСМ», предъявляли наличие портянки и демонстрировали знание строевых приемов с оружием и без. Начищенные и отглаженные, мы маршировали и пели. Бегали кроссы и штурмовали полосу препятствий. Докладывали скороговоркой про миномет 2Б8 и самоходную базу СУ-100П. Дурили проверяющих как могли. И втайне надеялись однажды всем предъявить (и себе доказать в первую очередь) свою фантастическую крутизну.

Но даже та наша пушка, которую возили в Киев на показ – ну, помните, она еще с трейлера навернулась, – до места не доехала.

На полпути отбросил копыта тягач.

ГЛАВА 4

– Пойди клиренс принеси! – скомандовал Вася. – Он там, за минометом валяется.

Я замешкался.

– Клиренс, – повторил Вася. – Принеси. Ну?!

– Извини, – сказал я, – везде свои порядки. Понятия не имею, что здесь называют клиренсом.

– А по-твоему что такое клиренс? – прищурился Вася.

– Расстояние от нижней точки машины до земли.

– Образованный, сука, – заключил Вася.

И дал мне пендаля.

ТЕХНИКА НА ГРАНИ ФАНТАСТИКИ

трактат о сакральных артиллерийских приборах, секретных самоходных механизмах, тайных баллистических сущностях и поражающих воображение методах овладения ими, творчески переосмысленных бесстрашными солдатами и отважными сержантами Бригады Большой Мощности

Справедливости ради надо сказать, что с сержантом Васей Голинеем мы позже стали не разлей вода друзья, и многими знаниями по военной специальности я обязан именно ему. Хотя смысл ряда приборов был недоступен и Васе. «А хрен его знает, для чего эта хреновина, – говорил сержант в таком случае. И добавлял: – Думаешь, они сами знают? Да хрен там! Вот пойди, спроси у них. Потом мне расскажешь».

«Они» – это были те, кому положено знать.

В результате я так и не смог уяснить, зачем бывает теодолит. Отчего-то наши топогеодезисты окутали этот прибор завесой тайны. Про гирокомпас и курсопрокладчик они мне всякого наобъясняли, а как дойдет до теодолита – вдруг у них глаза мутнеют и голос садится.

Даже умница Тхя относился к теодолиту словно закоренелый язычник к самому уважаемому идолу.

– О-о… – рассказывал он мне про теодолит. – Это у-у…

Сакральный какой-то прибор. Когда солнце в зените, можно залезть под его треногу, усесться по-турецки, и макушка спрячется в тень. Сам видел. Может, он для этого?

Гирокомпас нужен чтобы уйти в радиомолчание. Потому что когда он крутится, ничего нельзя делать – чуткий очень инструмент. Даже ходить по броне, и то нельзя. Только спать можно. Далеко от рации, естественно. Если пропал экипаж на топосъемке, значит точно, когда отзовутся, то сонным голосом объяснят: не могли разговаривать, запускали гирокомпас.

А курсопрокладчик это умнейшая машина, которая иногда с непутевыми артиллеристами играет злые шутки. Функция его такая: ты едешь, а он за тобой записывает. Рисует на карте. Вот так катались наши по Германии, делом занимались, снимали какие-то пути куда-то, потом завернули в пивную, а курсопрокладчик выключить забыли. Ну, он соответствующую загогулину на карте и изобразил. Начальство было в восхищении – надо же, сами на себя донос настрочили!

А есть еще железный ящик под названием ПУО, сиречь Прибор Управления Огнем. Это чтобы вычислителям жизнь медом не казалась. Как они заартачатся, сразу ПУО в руки – и вон из машины, на броню, на свежий морозный воздух. Да он и летом не подарок, этот ПУО, недаром к нему ремни присобачены для переноски на спине.

И не спрашивайте меня, что такое «метеосредний».

А если на лазерный дальномер навинтить линзу-усилитель и замерить расстояние до сидящей на заборе вороны – кранты вороне.

Он так делает – вжжжжж! – лазерный дальномер. И кранты.

Полезный продукт высоких технологий.

А в командно-штабной машине система омывателя лобовых стекол на десять литров, которой все равно никто не пользуется, потому что ездим мы «по-походному», когда механик из люка торчит, и значит, в этой системе можно такое забодяжить – у-у-у!!!

А сколько консервов, сигарет, конфет, самогона удается в кашээмке спрятать – о-о-о!!!

Не сердитесь на солдата, он воюет как умеет.

Когда американцы кладут свои продвинутые высокоточные бомбы куда попало, а то и себе на голову, я не удивляюсь. «Потери от дружественного огня» самая больная тема для военных всего мира. И самая засекреченная, пожалуй. А чего вы хотите: если у нас на учениях случались иногда чистые аномалии, то на реальной войне просто должен твориться реальный же бардак.

Докажите обратное ребятам из бригады, где один и тот же экипаж пушкарей дважды пытался подорваться на собственном снаряде. Один раз традиционным способом, второй – в извращенной форме.

Или вот случай типа «оно само приползло». Сидим на НП, никого не трогаем, передаем целеуказания. Все идет по плану. Мы своим: цель сто вторая, пехота укрытая, внакладку подавить, огонь! Они: рады стараться, бух! Над нами: фрррр! Мы: слава богу, пронесло… Спереди: хлобысь!!! Минотавр: надо же, опять попали, бывает же такое, господабогадушумать!!!.. Короче, нормальная работа артиллерии большой мощности. И вдруг на нашей основной частоте возникает какой-то «Днепр», отважно штурмующий высоту сто пять и пять.

– За мной! В атаку! – орет «Днепр» как резаный, уши вянут от него.

– Грёбаный ты несусветный Днепр! – кричит ему Минотавр. – Уйди с моей частоты к такой-то матери, чтоб тебя и так и эдак!

– Урррааа!!! – откликается «Днепр».

Я пытаюсь вызвать Минотавра по внутренней связи, но это дохлый номер. Встаю, из кормового отсека заглядываю в башню и вижу, как на Минотавре приподнимается шапка: лезут рога.

– Товарищ майор, разрешите перевести дивизион на запасную частоту!

Минотавр не слышит. Он в эфире. Кроет «Днепр» матом. А у нас всего ничего до следующего залпа, и дивизион натурально оглох из-за этого «Днепра» – чтоб его заколдобило там, у незнакомого поселка на безымянной высоте!.. От дальномера отрывается Тхя и машет мне: делай, что хочешь, только что-нибудь делай! Я сажусь на место и самовольно отдаю дивизиону приказ сменить частоту. Уповая на то, что обговорил резервные частоты с другими связистами лично. И для меня ребята – сделают. На Минотавра они клали с во-от таким теодолитом. С раннего утра стреляем, надоело уже, любой затык на связи воспринимается как лишний повод отдохнуть.

Потом целую минуту я обливаюсь потом. Ведь остальные радисты – такие же, как я, молодые дураки не старше двадцати лет. У них мозги набекрень от постоянных размышлений об еде, сне, сексе и увольнении в запас. Жрать, спать, трахаться и на дембель они хотят даже когда спят. «О чем вы думаете, сержант, глядя на это гордо возносящееся в небо красное знамя? – О бабах, товарищ майор…». Значит, не исключен вариант, что через минуту штаб со мной будет говорить на одной частоте, я окажусь на другой, а огневая просто затеряется в коротких волнах и сгинет. А Минотавр продолжит конструктивное общение с «Днепром». И кто будет виноват?!

А вы говорите – высокоточное оружие.

Минотавр так и не заметил, что мы частоту сменили. Тхя протянул руку у него за спиной и верньер крутанул, а дальше автоподстройка справилась. У нас старые были станции, без кнопочек.

– Ушел этот Днепр с нашей частоты, сука! – сказал довольный Минотавр, втягивая рога обратно. – Слыхал, как я его?..

Тридцать один и девять десятых килограмма взрывчатки тебе на голову! Мы же с Тхя чуть не сдохли! Только Зозуля, наш механик, в носовом отсеке от хохота давился, гад такой. С разбитой бровью.

Он поутру, вылезая из люка, зацепился капюшоном за стопор. Люк расстопорился, врезал Зозуле по затылку, и механик треснулся мордой о бронированный козырек триплекса. В дешевых комедиях такие трюки обожают. Уронил на себя шкаф, наступил на банановую кожуру и выпал в окно. А я, когда разбитую бровь увидел, чуть за голову не схватился. Ясно было: придет Минотавр, закатит истерику. Потому что таких идиотских травм люди сами себе не наносят. Зачем вы избили механика, сержант?! Дедовщина, трам-тарарам?!

Так и вышло. Хорошо, я с детства не терплю несправедливых обвинений. Реагирую неадекватно. Могу ступорнуть, могу начать дурацки хихикать. А могу и ответную истерику выдать.

На Минотавра я конкретно рявкнул. Он от удивления резко сменил тему.

А хитрый Тхя в носовом отсеке спал.

Это называется «стойко переносить тяготы и лишения воинской службы».

Вы-таки хотите, чтобы мы еще и воевали?

Думаю, перевести миномет 2С4 «Тюльпан» из походного положения в боевое и остаться в живых, я смогу даже сегодня. Наверное даже зарядить эту штуку сумею, не взорвавшись. И прицел к ней присобачить, не отдавив себе пальцы. И поглядеть в прицел с умным видом.

А дальше, поскольку без комплекса топопривязки и наведения «Тюльпан» просто груда крашеного железа, останется довернуть ствол на глазок, ткнуть кнопку… И кто не спрятался, я не виноват.

Впрочем, даже если передать мне целеуказания, толку не будет – я напрочь забыл, что все эти числа значат, и какие из них следуют команды наводчику. «Цель сто вторая, щель половая, внакладку подавить, трам-тарарам!»

Да ладно, чего стесняться, я младший сержант без классной квалификации, антисоветчик и раздолбай. А вот мне еще в учебке один старлей, отличник боевой и политической подготовки, рассказывал: «Поехали с минометом на показ. Долго распинались перед генералами. Всё объяснили, что только можно. А один генерал бродил-бродил вокруг „Тюльпана“, восхищался, языком цокал, и вдруг спрашивает: а если танки на вашу огневую полезут, как отбиваться будете? Прямой наводкой сможете? Я: а как же! Сможем прямой наводкой! Генерал: ну-ну, молодцы…». Просто как в том анекдоте. «Товарищ майор, вот скажите, ведь снаряд из пушки летит по параболе? Значит, если положить пушку на бок, из-за угла стрелять можно? Майор: наверное, можно… Но по Уставу не положено!».

Один бывший снайпер, узнав, что я служил по части навесной стрельбы, заскрипел зубами и признался: «Ненавижу минометы!». Оказалось, его однажды накрыло батальонными 82-мм. Бедняга от тоски и безысходности навалил в штаны. Когда я объяснил, что у нашего миномета ствол длиной пять метров, а в мине тридцать два кило взрывчатого вещества, снайпер пожал плечами и сказал: «Ну, это уже не страшно, наверное. Это уже… Все равно».

Близко к истине. Артиллерия большой мощности, она, знаете, такая стихия, навстречу которой можно только широко улыбнуться. Потому что тебя сдует как пушинку.

Ну, поскольку на каждую тяжелую гирю найдется своя глубокая лужа, нас тоже когда-нибудь сдует. Есть средняя цифра живучести артдивизиона БМ в условиях боя. Кажется, три часа. Подчеркну – средняя цифра. Кто-то успеет развернуться, жахнуть, свернуться и удрать. А кто-то не успеет свернуться, и его в ответ накроют ракетным залпом. И это, кстати, очень жаль, потому что солдата или сержанта запросто может родить любая баба, а установок 2С4 «Тюльпан», если верить статистике, на всей планете только четыреста штук. И в свободное от идиотских выходок время мы этими машинами очень гордились.

Я своей даже гусеницу покрасил.

Считается, что я. На самом деле этот миномет красили с незапамятных времен. С ним трахался сержант Верчич, потом мучился Вася Голиней, но какой-то внешне заметной стадии процесс достиг, когда формально отвечал за миномет уже я. И лавры героя, способного покрасить гусеницу, обрушились на мою ни в чем не повинную голову.

Вообще-то мы должны были покрасить всю машину, но это оказалось выше человеческих сил.

Представьте себе двадцать семь тонн железа сложной конфигурации. Если совсем тупо – гигантское охотничье ружье, привинченное к здоровому бронированному трактору. И вот этот, с позволения сказать, предмет, под управлением механика-водителя по прозвищу Батя, носится туда-сюда, как укушенный. Запросто развивая шестьдесят километров в час на любой местности. Ну, до сорока на пересеченной, а то «ружье» отвалится. Местность им с Батей по фиг. У них пятьсот двадцать лошадиных сил и широченные гусеницы. Правда, иногда вдруг кончается топливо, потому что Батя, увлекшись, забывает переключить крантик. И капитан Масякин грозится, что однажды в воспитательных целях заставит механика переливать солярку из бака в бак шлемофоном. Батя вяло огрызается. У него сколиоз, плоскостопие, геморрой, фурункулез и еще какая-то фигня. Как его такого вообще в армию взяли, загадка. Кто эту двухметровую унылую жердину записал в механики-водители, тоже вопрос. Но у 2С4 довольно просторный водительский отсек, удобное кресло, и Батя в нем помещается. И гонять на миномете он любит.

Миномет ездит, разворачивается, сворачивается, закапывается, откапывается, стреляет.