27

— Ого, смотри, приятель! Вот эта шлюха работает в подростковом центре.

— Слушай, не говори о ней так. Она нормальная тетка. Мой брат, он страшно ширялся. Сидел на игле. Так вот, он провел в центре месяц. И полностью слез с каликов, ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Этот ниггер уверяет, что она шлюха. Вы все считаете, что подростковый центр — клевое место, но только там происходит всякое дерьмо. Что ты мне все время рот затыкаешь?

— Ничего я тебе не затыкаю. Я только сказал, что она не шлюха. Она порядочная тетка и заботится о других, вот что я сказал.

Кэрол Вайандотт сидела на вонючих сваях, пропитанных креозотом, на набережной мутного Гудзона, и слушала разговор парней, проходивших мимо. Они направлялись на юг. Куда именно? Определить это было невозможно. Быть может, в порт, где они работают операторами погрузчиков. А может быть, снимать независимый фильм, подобно Джону Синглетону[81] или молодому Спайку Ли[82]. Или обирать зазевавшихся туристов на Таймс-сквер.

Услышав этот обмен репликами, Кэрол подумала то же самое, что недавно говорила Джону Пеллэму: «О, он употребляет слово „шлюха“ совсем не в этом смысле.»

Однако парень, судя по всему, имел в виду именно это.

В любом случае, кто она такая, чтобы возмущаться? Кэрол уже приходилось ошибаться относительно людей, в чью жизнь она вклинивалась.

Кэрол Вайандотт сидела на причале под палящим солнцем и смотрела на корабли, которые поднимались и спускались по Гудзону. Буксиры, несколько прогулочных судов, яхта. Мимо медленно проплыл круизный лайнер вездесущей компании «Серкл лайн», раскрашенный в цвета итальянского государственного флага. Туристы толпились на палубе, жадно любуясь красотами пейзажа; впрочем, путешествие только началось. Интересно, много ли энтузиазма останется у них через три часа, когда они проголодаются и изжарятся на солнце?

Сегодня во внешности Кэрол Вайандотт было одно существенное отличие. Она закатала рукава майки, обнажив довольно мясистые руки. Кэрол не могла припомнить, когда в последний раз показывалась на людях с открытыми руками. Бледная кожа уже успела покрыться легким румянцем загара. Перевернув правую руку, Кэрол уставилась на жуткое сплетение шрамов. Рассеянно почесав эту изуродованную часть тела, она уткнулась лицом в согнутую в локте руку, обильно смачивая кожу слезами.

Где-то поблизости хлопнула дверь машины. Одержимая навязчивой мыслью, Кэрол успела досчитать до пятидесяти, когда наконец послышался шорох шагов по траве. Остановившись, она продолжила счет. Когда она дошла до семидесяти восьми, послышался голос. Разумеется, он принадлежал Джону Пеллэму:

— Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?

— Много лет назад эта собственность была завещана на благотворительные цели, — начала Кэрол, поджимая колени к груди. — Затем на ее основе создали центр помощи нуждающимся подросткам. Я тогда работала в центральном управлении и случайно увидела в благотворительных списках эти три земельных участка: номера 454, 456 и 458 по Тридцать шестой улице. Потом я обратила внимание, что разведчики Маккенны приглядываются к тому кварталу, где теперь возведен небоскреб. Я начала расспрашивать, и в конце концов до меня дошли слухи о том, что собирается строить Маккенна. В то время район представлял собой настоящий кошмар. Но я понимала, что произойдет. Я понимала, что за пару лет стоимость этих трех участков взлетит до небес. Разумеется, ни один член попечительского совета не осмеливался даже нос сунуть в Адскую кухню; никто понятия не имел о том, что здесь происходит. Поэтому я пришла в совет и сказала, что нам надо как можно скорее продать все три участка, потому что кто-то из журналистов начал собирать материал о малолетних наркоманах, проститутках и беспризорных, обосновавшихся в этих домах.

— И тебе поверили?

— О, а то как же. Достаточно было только застращать членов попечительского совета, что если средства массовой информации проведают о том, что здания принадлежат подростковому центру, поднимется страшный шум. Бедняги пришли в ужас. Все они трусы — и раввины, и священники, и филантропы, и директора крупных компаний. Страшные трусы. Так что попечительский совет срочно избавился от всех трех участков. — Кэрол горько рассмеялась. — Брокер назвал это «распродажей в пожарном порядке».

— И ты купила их сама?

Кэрол кивнула.

— На деньги, полученные от продажи наркотиков, которые отложили мы с моим бывшим дружком. Я основала подставной фонд Святого Августина. Как это делается, я узнала, когда работала секретарем в юридической конторе в Бостоне. Я также знала, что снести здание мне не разрешат, поскольку оно числится историческим памятником. Поэтому я просто оставила его себе. А затем я встретила Сынка.

— Как?

— Сынок провел в подростковом центре пару лет после того, как отбыл срок в колонии для несовершеннолетних за то, что спалил дом своей матери и убил ее любовника.

— И, — продолжал Пеллэм, — ты также была знакома с Этти.

— Естественно, — подтвердила Кэрол. — Я же была ее домовладелицей. У меня были копии ее чеков с арендной платой и образцы ее почерка. Я отправила чернокожую женщину, внешне похожую на Этти, в страховую контору, чтобы та оформила страховку на квартиру. Заплатила ей за это несколько сотен долларов. Пока Этти ходила по магазинам, я с помощью мастер-ключа проникла в ее квартиру и нашла банковскую сберегательную книжку.

Пеллэм обвел взглядом плоский, заросший травой пустырь.

— И ты сняла деньги со счета Этти?

— В банк обращалась та же самая женщина, которая оформляла страховку. А что касается записки, обнаруженной на трупе Сынка, которую якобы написала Этти — он должен был подбросить ее на место одного из пожаров. Эту записку также подделала я.

— Но зачем? Ты же все равно не могла забрать деньги из некоммерческого фонда.

Кэрол рассмеялась.

— О, Пеллэм, ты рассуждаешь чисто по-голливудски. Ты считаешь, что каждый преступник должен украсть за раз не меньше десяти миллионов долларов золотом или ста миллионов в ценных бумагах. Совсем как в фильмах Брюса Уиллиса. На самом деле, в реальной жизни все гораздо скромнее. Нет, владея гаражом, который я собиралась построить, фонд стал бы зарабатывать неплохие деньги, и я наняла бы себя саму в качестве исполнительного директора. Получала бы тысяч семьдесят — восемьдесят в год, не опасаясь придирчивого ока генеральной прокуратуры. Плюс еще кое-какая мелочь на карманные расходы — и все равно у фонда остались бы деньги, чтобы помогать беднякам Адской кухни.

Она грустно усмехнулась.

— Пеллэм, на твой взгляд, я не слишком сильно раскаиваюсь в том, что сделала? — Ее волчьи глаза были похожи на бледный лед. — Знаешь, когда я за последние годы единственный раз плакала, плакала по-настоящему? Пять минут назад, думая о тебе. И еще утром после той ночи, которую мы провели вместе. Выкрав видеокассеты из твоей квартиры, я поехала на работу на метро. Я сидела в вагоне и рыдала, рыдала и рыдала. Я была на грани истерики. Представляла, какой могла бы быть моя жизнь с таким человеком как ты… Но тогда уже было слишком поздно.

Мимо проехала машина, и громко прозвучали мощные басы радиоприемника. Опять та самая песня. «Это мир белых людей…»

Монотонный ритм затих вдали.

Пеллэм долго смотрел на руки Кэрол, покрытые ужасными шрамами, и незаметно для самого себя вдруг сказал:

— Но Этти тебе было совсем не жалко?

— Ах, вот в чем дело, Пеллэм, — с горечью заметила Кэрол. — Мне должно было быть жалко Этти Вашингтон? Да она только и способна быть жертвой. Такой удел отвел ей господь. Черт побери, в этом городе половина людей — жертвы, а вторая половина — преступники. И такое положение дел никогда не изменится, Пеллэм. Никогда, никогда, никогда! Неужели ты до сих пор этого не понял? Не имеет никакого значения, что именно произойдет с Этти Вашингтон. Она все равно обязательно отправится за решетку, если не за это, так за что-нибудь другое. Или ее выселят и отправят в приют. Или же просто вышвырнут на улицу.

Кэрол вытерла глаза.

— Помнишь того мальчишку, который повсюду таскался за тобой? Исмаила? Ты наивно полагаешь, будто можешь его спасти. Считаешь, что вы породнились друг с другом. Так знай, в то самое мгновение, как он поймет, что от тебя живого ему нет никакого толка, он вонзит тебе нож в спину, заберет твой бумажник и успеет потратить все деньги еще до того, как ты умрешь… О, ты выглядишь таким умиротворенным, глядя на траву. Но на самом деле ты в ужасе слушаешь то, что я тебе говорю, не так ли? Что ж, я не чудовище. Я реалистка. Я вижу то, что меня окружает. Все это никогда не изменится. Когда-то давно я думала, что могу что-нибудь сделать. Но нет, единственный выход состоит в том, чтобы убраться отсюда. Отгородиться от всего этого многими милями или большими деньгами.

— Ну а те видеокассеты, что ты у меня выкрала? Почему ты их вернула?

— Я надеялась, что если сознаюсь в незначительном проступке, ты не будешь подозревать меня в серьезном преступлении. — Кэрол провела рукой в миллиметре от Пеллэма, но так и не прикоснулась к нему. — Я не желала ни чьей смерти. Но так получилось. Так получается всегда, по крайней мере, в таких местах как Адская кухня. Неужели ты не можешь просто отвернуться и сделать вид, будто ничего не произошло?

Пеллэм молча опустил руку и оторвал от носка сапога сухой, свернувшийся листок.

— Пожалуйста! — с мольбой произнесла Кэрол.

Пеллэм молчал.

Она продолжала:

— У меня никогда не было дома. Всю свою жизнь я только и делала, что натыкалась на плохих людей. — Ее шепот наполнился нотками отчаяния.

Увидев, что Пеллэм поднимается, Кэрол тоже встала.

— Нет, не уходи! Пожалуйста!

Тут она посмотрела на шоссе, где остановились три полицейских машины. Кэрол слабо улыбнулась, словно испытав облегчение — казалось, она наконец получила известие, которого ждала очень долго.

— У меня не было другого выхода, — сказал Пеллэм, кивая в сторону машин.

Кэрол медленно повернулась к нему.

— Ты любишь поэзию? Йейтса?

— Ну, читал кое-что.

— «Пасха, 1916-й»?

Пеллэм покачал головой.

Она сказала:

— Там есть одна строчка: «Жертвоприношение, которое длится слишком долго, может превратить сердце в камень.» Это лейтмотив всей моей жизни.

Кэрол издала безумный смешок.

Круизный лайнер компании «Серкл лайн» давно скрылся за Бэттери-парком.

Кэрол внезапно напряглась и подалась вперед, словно собираясь обнять и поцеловать Пеллэма.

На мгновение в груди Джона Пеллэма пробудилось сострадание, и у него мелькнула мысль, что, возможно, зло, выпавшее на долю Кэрол, такое же глубокое и страшное, как и то, которое она причинила сама. Но затем он вспомнил Этти Вашингтон, которую предал Билли Дойл и многие другие, такие же, как Кэрол Вайандотт, и холодно отшатнулся назад.

Над водой раскатился сигнал сирены. Мощный буксир с трудом толкал против течения огромную баржу длиной с футбольное поле. Пеллэм взглянул на отблески солнечного света, разломанные рябью. Сирена раздалась снова. Капитан приветствовал своего собрата, спускающегося навстречу вниз по течению.

Кэрол что-то прошептала — что именно, Пеллэм не расслышал, кажется, одно-единственное слово, — и ее взор ее бледных глаз устремился к горизонту. Глядя вдаль, она безмятежно шагнула назад, провалившись в серо-зеленую воду. Пеллэм не успел сделать и шага, как ее уже затянуло обратным потоком кильватерной струи, оставленной буксиром.

28

Событие получило большую огласку.

Самоубийство директрисы подросткового центра, которая наняла сумасшедшего поджигателя… «Нью-Йорк пост» и «Геральд» обожают такие истории.

В вечернем выпуске новостей было показано, как катера береговой охраны и крошечные синие полицейские лодки прочесывают акваторию Нью-Йоркского порта в поисках тела Кэрол Вайандотт. Лучший снимок удалось сделать корреспонденту «Ассошейтед пресс»: труп утопленницы достают из воды, а на заднем плане Статуя Свободы. Пеллэм увидел фотографию в «Нью-Йорк таймс». Глаза Кэрол были закрыты. Ему вспомнилось, какими они были бледно-голубыми — такими же, какой стала ее кожа после нескольких часов в холодной воде.

Волчьи глаза…

С Этти были сняты все обвинения. Это событие осталось бы практически без внимания средств массовой информации, если бы не одна приманка, включившая желтую прессу в игру: здание по соседству с домом, в котором жила Этти, — тем самым, которое сгорело дотла, — принадлежит Роджеру Маккенне. Разумеется, всем бульварным изданиям захотелось побольнее ущипнуть подрядчика-миллиардера, однако даже самые рьяные любители рыться в грязном белье не смогли найти никакой связи между ним и поджогом. Наоборот, по одному из каналов кабельного телевидения был показан душещипательный репортаж о детском садике, обустроенном по последнему слову техники, который устроил в районе Маккенна (при этом в выпуске новостей прокрутили ролик, снятый в нелегальном детском саду на Двенадцатой авеню, который каким-то образом удалось заполучить Маккенне).

И все же основное внимание было приковано к торжественному открытию Башни Маккенны, намеченному на ближайшую субботу. Хорошие новости: хотя бывший президент Буш-старший, Майкл Джексон и Леонардо Ди-Каприо не смогут принять участие в церемонии, бывшие мэры Нью-Йорка Эд Кох, Дэвид Динкинс и Рудольф Джулиани, популярные телевизионные журналисты Джина Девис, Барбара Уолтерс и Дэвид Леттерман, а также сама Мадонна дали свое согласие.

В пятницу в четыре часа сорок пять минут вечера Джон Пеллэм распахнул одну из высоких бронзовых дверей здания уголовного суда и помог Этти Вашингтон спуститься по короткой лестнице на широкий тротуар.

Они постояли на Центральной улице. На чистом небе не было ни облачка; для середины августа день выдался необычно прохладным. В этот час государственные учреждения заканчивали свою работу, и сотни служащих проходили мимо Этти и Пеллэма, торопясь домой.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Пеллэм осунувшуюся пожилую негритянку.

— Замечательно, Джон, просто замечательно.

Однако Этти все еще хромала и время от времени морщилась от боли, поправляя сломанную руку в импровизированной перевязи. Пеллэм обратил внимание, что его автограф на гипсе по-прежнему оставался единственным.

Пожилую негритянку освободили из заключения без каких-либо особых формальностей. Этти показалась Пеллэму еще более исхудавшей, чем при последнем свидании. Тюремщики были настроены менее враждебно, чем во время предыдущих посещений, но Пеллэм отнес это на счет сонливости, а не раскаяния.

Обернувшись, они увидели помятого мужчину в ветровке и джинсах. Он быстрым шагом направился к ним.

— Добрый день, Пеллэм, миссис Вашингтон.

— Здравствуйте, Ломакс, — ответил Пеллэм.

Его лицо затянула маска гнева. Из всех передряг, через которые ему пришлось пройти за последние несколько дней, — пуля, черкнувшая по щеке, пожар в конторе Бейли, столкновение с ирландскими мафиози в подъезде собственного дома, — самой болезненной была встреча с тощим дружком брандмейстера, человеком со свертком двадцатипятицентовых монет.

Ломакс замялся. Он, как и собирался, остановил Пеллэма и Этти, но теперь, когда все их внимание было приковано к нему, брандмейстер не знал, что делать дальше. Наконец он протянул руку Этти. Та с опаской ее пожала. Ломакс поколебался, решая, предложить ли руку и Пеллэму, но в конце концов почувствовал, и совершенно правильно, что этот жест примирения будет отвергнут.

— Кажется, никому не пришло в голову извиниться перед вами, — сказал Ломакс.

— Президент и первая леди только что ушли, — сказал Пеллэм.

— Я полагал, Луиза Коупель пришлет цветы, — робко попытался шутить брандмейстер.

— Наверное, все цветочные магазины были закрыты.

Этти не принимала никакого участия в этой натянутой словесной перепалке.

— Мы совершили ошибку, — сказал Ломакс. — Я сожалею. И я сожалею, что вы лишились дома.

Этти поблагодарила его, по-прежнему с опаской — как, вероятно, всегда вела себя с полицейскими и как будет вести себя до конца жизни. Они с Ломаксом обменялись несколькими банальными фразами о том, как же это ужасно, что за всем стояла директриса подросткового центра.

— Было время, когда никому не было дела до того, что происходит в Адской кухне, — сказал Ломакс. — Жизнь меняется. Медленно. Но все же меняется.

Этти промолчала, но Пеллэм знал, каким был бы ее ответ. Он помнил практически слово в слово фрагмент одного из интервью:

Протянув Этти визитную карточку, Ломакс сказал, что если ей что-нибудь понадобится… Содействие в поисках нового жилья. Другая помощь.

Однако Луис Бейли уже подыскал Этти новую квартиру. Она сообщила Ломаксу об этом.

— И, на самом деле, мне ничего не нужно… — начала было она.

Однако Пеллэм, покачав головой, тронул ее за плечо. Имея в виду: «Давайте не будем торопиться с этим.» Возможно, Бейли был неважным адвокатом, но Пеллэм не сомневался, что он сможет покрутить шестеренки городской власти и добиться щедрой моральной компенсации.

После этого Ломакс ушел, а Пеллэм и Этти подошли к улице. Водители такси, увидев чернокожую женщину и предчувствуя поездку в Гарлем или Бронкс, спешили проехать мимо.

Пеллэма это привело в бешенство, хотя Этти воспринимала все как должное. Увидев, что она поморщилась от боли, Пеллэм предложил:

— Давайте посидим немного вон там.

Он указал на зеленую скамейку.

— Джон, ты знаешь, как раньше называлась эта часть города?

— Понятия не имею.

— Пять вершин.

— Кажется, я даже не слышал такое название.

— В те времена, когда «Крысы» заправляли в Адской кухне, здесь было не менее опасно. А может быть, даже хуже. Об этом мне рассказывал дедушка Ледбеттер. Я еще не говорила тебе про его «гангстерскую тетрадку»? Он собирал в нее всевозможные газетные вырезки о бандитских разборках.

— Не помню, чтобы вы об этом упоминали. — Пеллэм обвел взглядом парк и здания суда, выполненные в неоклассическом стиле. — Я хочу спросить вас о тех деньгах, которые вы отложили. Накопили на банковском счету… вы собирались потратить их на поиски вашей дочери, не так ли?

— О ней вам рассказал Луис?

Пеллэм кивнул.

— Джон, здесь я тоже тебя обманула. Извини. Видишь ли, я согласилась давать тебе интервью в первую очередь потому, что подумала, а вдруг Элизабет увидит меня по телевизору у себя во Флориде — или где там она сейчас. Увидит и позвонит.

— Знаете, Этти, это признание, сделанное Ломаксу, было красивым шагом.

Порывшись в сумочке, пожилая негритянка достала носовой платок. Пеллэм вспомнил, что Этти стирала носовые платки в воде с отдушкой и сушила на леске, натянутой над ванной. Она вытерла глаза.

— Это мучило меня больше всего — страх, что ты решишь, будто я тебе солгала. Или попыталась сделать больно.

— Я ни минуты так не думал.

— А должен был бы, — с укором произнесла Этти. — В этом-то была вся суть. Ты должен был бы вернуться домой в Калифорнию. Покинуть Адскую кухню, где тебе угрожала опасность. Ты должен был бы уехать и больше никогда не возвращаться сюда.

— Вы полагали, что если сознаетесь в чужом преступлении, настоящий убийца откажется от дальнейших попыток расправиться со мной. То же самое в свое время сделал Билли Дойл: сознался в преступлении, спасая жизнь вашего брата.

— Да, именно его поступок натолкнул меня на эту мысль, — объяснила Этти. — Понимаешь, мне-то было хорошо известно, что это не я наняла того психопата, чтобы он поджег здание. Но ведь кто-то это сделал, и этот кто-то до сих пор разгуливал на свободе. И до тех пор, пока ты продолжал бы копаться во всем этом, настоящий преступник думал бы о том, как с тобой расправиться.

Этти устремила взгляд на затейливую крышу здания небоскреба «Вулворт-билдинг», выкрашенную ярью-медянкой и украшенную изваяниями готических химер-горгулий. Наконец она сказала:

— Джон, у меня отняли так много. Моего Билли Дойла отнял его собственный характер. Какой-то сумасшедший с пистолетом отнял у меня Фрэнки. Какой-то красавчик отнял Элизабет. Даже мой район — его отнимают подрядчики и богачи. Я не хотела, чтобы у меня отняли и тебя. Этого я бы не вынесла. И вот я подумала: «Черт возьми, через несколько лет я выйду из тюрьмы. И может быть, ты тогда захочешь снова говорить со мной, снимать меня на видеокамеру, слушать мои рассказы.» О, быть может, ты бы не захотел, но я поняла бы тебя. Главное, ты был бы живым и здоровым. — Этти рассмеялась. — Эту мелочь я хотела оставить себе. Понимаешь, иногда власть все же можно обмануть. Да-да, можно. Ладно, кажется, мне пора возвращаться домой.