— Мы все в порядке, — ответила она, но ее голос прозвучал очень слабо.

— Пока не решите, что делать, вы должны остаться в нашем доме, — предложил викарий. — Ужасная, ужасная трагедия.

— Спасибо, мы ценим вашу заботу, — проговорил Николас. — Но нам нужно убедиться, что все наши люди успели спастись.

— Я как раз возвращался, чтобы проверить, ведь мы не знали, где вы были. Тогда я поеду вперед, и мы встретимся около дома.

— Он обо всем уже позаботился, — сказал Виктор, тряся головой, когда они двинулись по дороге вслед за викарием. — Он живет, для того чтобы помогать людям в их несчастьях.

— У нас как раз несчастье. Мой прекрасный Шенстоун, — простонала Элизабет, хватаясь за Николаса, потому что ее ноги вдруг отказались ее держать.

Утреннее солнце светило сквозь разбитые окна Шенстоуна, отчего тот становился еще сильнее похож на древнюю могилу. Крыша провалилась, камни почернели, и над пожарищем все еще витал едкий дым.

К ним медленно подъехал викарий.

— Здесь больше ничего нет. Все ушли. Я могу взять Элизабет и другую даму с собой в приход, а затем прислать повозку за вами.

— Было бы великолепно; Минна поцарапана пулей — ничего серьезного, но, возможно, доктор Пембл пожелает осмотреть рану, — сказал Николас.

Элизабет кивнула, и он помог Минне взобраться на повозку. В двуколке с трудом могли уместиться трое человек, даже принимая во внимание хрупкое телосложение Минны, но викарий заверил, что они сумеют добраться до прихода.

— А теперь, — проговорил Николас, полнимая руку, словно для клятвы, — окончание истории.

История закончилась в полу заброшенной хижине с соломенной крышей, стоящей в полумиле от дома около крестьянских домов. Неказистый маленький домик ничем не отличался от множества таких же хижин, раскиданных вдоль дороги. К потертой деревянной двери даже никто не протоптал тропинку, а сама дверь не имела замка.

Николас толкнул дверь, и они с Виктором вошли в просторную комнату с тремя окнами.

Пол покрывала солома, поверх которой лежал тонкий ковер. В дальнем углу стояли кровать и сундук. Около переднего окна располагался камин, напротив него стол и стул. На стене висела полка с горшками, кувшинами и двумя мисками, накрытыми куском ткани. На полу под полкой стояла корзина с черствым хлебом.

— Дом Уоттона, главного садовника, — сообщил Николас, — которого Уильям Мейси нанял около пяти лет назад. Довольно своеобразный старик, интересующийся только цветами и, без сомнения, имеющий некоторые странности. Однако в наше время трудно найти хорошего работника, особенно старика, который возится с каждым цветком, как с дитем. Кстати, он калека, — с некоторым трудом Николас выгнул свое покалеченное тело, — и он сильно трясется, — его руки начали дрожать, — и он далеко не самый привлекательный человек, — продолжал он дрожащим голосом постоянно недовольного старика, — но мисс хорошо к нему относится, а хозяин вообще считает, что нашел великолепный самородок в виде старика, который за небольшую плату берет на себя все заботы о саде.

— Боже мой, — прошептал Виктор.

— Вот так, — сказал Николас, выпрямляясь и возвращаясь к нормальному голосу, — я здесь и скрывался, когда мне было нужно.

— Ты решил скрываться в Шенстоуне, — проговорил Виктор, и в его голосе прозвучали нотки недоверия.

— Своего врага нужно знать, — сказал Николас. — Никто бы и не подумав искать меня здесь. — Была еще одна причина, касающаяся его отца и жены Уильяма, но он предпочел об этом умолчать.

— А затем Питер начал серию убийств, — произнес Виктор, все еще не веря тому, что Николас провел несколько лет в Шенстоуне.

— Разве не поразительное совпадение, …..

— Я даже не знал и не смогу себе простить, что не удосужился узнать.

Тем более что он часто встречал Элизабет там, где ее не должно было быть.

— Но Питер имел надо мной некоторое преимущество, — продолжил он. — Благодаря своим связям с королевским двором, он знал, кто я такой; он изучил мои методы работы. Когда ему в очередной раз отказали в финансовой поддержке со стороны его семьи, он узнал о моей миссии, ему не составило особого труда найти себе место среди моих людей. И вот перед нами конечный результат. В живых мог остаться только один из нас.

Он поднял с пола корзину заплесневелого хлеба, разломил одну из буханок и наклонил ее над столом. Сверкая в тусклом свете, на стол посыпался дождь из бриллиантов. Николас взглянул на Виктора.

— Дело сделано; миссия будет завершена. Потому что в живых остался именно я.

Лондон. Неделя спустя

Тайны. У всех тайны.

Возможно, его тайна была самой преступной. Он укрылся там, где мог спокойно наблюдать за своей семьей, не опасаясь быть разоблаченным.

Такая мысль поначалу казалась ему гениальной, пока он не увидел Элизабет.

В течение долгих пяти лет… Элизабет. Каждый день он исподтишка наблюдал за ней. Безумно желал ее. Но за такие запретные чувства рано или поздно приходится расплачиваться.

Его желание выйти из тени повлекло за собой почти полдюжины смертей, сгоревшее имение и гибель дяди Романова.

Чья жизнь стоила больше, чем пригоршня рубинов?

Так кто совершил более тяжкий грех? Элизабет, которая хотела опровергнуть его право наследования и выйти замуж за любимого человека, или он, ворвавшийся в ее жизнь и лгавший ей абсолютно во всем?

Прихватив с собой всех слуг, они приехали в Лондон, чтобы поселиться в принадлежащем им городском доме. Стоял самый разгар светского сезона, поэтому найти портного оказалось нелегко.

Конечно, викарий и его прихожане снабдили их кое-какой одеждой, ведь они не могли отправиться в Лондон без соответствующего облачения. Некоторые из соседей пригласили их ПОЖИТЬ к себе, пока не будет принято решение, что делать с Шенстоуном.

Но Николас решил, что пройденный период их жизни лучше будет завершить, выполнить миссию и начать новую жизнь вдали от Шенстоуна.

На следующее утро после их приезда в Лондон его согласилась принять сестра царицы. Его провели в ее официальную приемную, которая представляла собой огромную комнату, украшенную фресками на пасторальные темы. Два высоких окна, выходящих на террасу, наполняли комнату сияющим солнечным светом. Старинный камин и зеркало от пола до потолка составляли главное ее украшение, паркетный пол блестел и сверкал, отчего комната казалась еще больше. Два стула и небольшой столик служили Виктории, леди Баттенберг, для работы с деловыми бумагами.

Она была старше Александры, но Николасу казалось, что царица сильно постарела со времени, когда стала императрицей, и даже со времени начала миссии Николаса.

Леди Виктория была неотразима в платье из голубого узорчатого шелка, украшенном кокеткой на груди и цветочными бантами, вшитыми в линии юбки. Когда он вошел в комнату, она взглянула на него с некоторым сомнением.

Иначе и быть не могло. На нем был переделанный сюртук, а в руках он держал льняную сумку с хлебом.

— Прошу прощения, — пробормотала она. — Если вы что-то продаете, вам нужно зайти со служебного входа.

Николас покачал головой.

— Если позволите, моя госпожа… — Он протянул руку; на его ладони лежало кольцо.

Леди Виктория ахнула и взглянула на него. Кольцо Александры говорило о том, что человек был ее посланником.

Николас подошел к столику. Он был слишком мал, чтобы на нем уместились все принесенные бриллианты. Он наклонил уже отломленный кусок хлеба, и на великолепную полировку вишневого стола посыпались мелкие блестящие камни.

Бриллианты и опалы лежали в солнечном свете, создавая вокруг себя небольшую радугу.

— О, Боже мой, о, Боже мой, — выдохнула леди Виктория. — Я уже не верила. После того как был убит священник, Я не думала… Мой дорогой человек, мой дорогой человек. — Она схватила его руки.

— Можете проверить. Все камни не месте, — сказал Николас.

— Мой дорогой человек… — На ее глаза навернулись слезы. — Вы спасли ее жизнь.

Элизабет нравился городской дом. Ее восхищала суетная, быстрая жизнь города с бесконечными развлечениями.

Будет чем заняться, когда Николас начнет ее избегать.

Ее предательства камнем лежали на ее душе. Она никогда бы не подумала, что все закончится смертью отца и Питера и тем, что Шенстоун сгорит.

На самом деле она и не задумывалась, что будет после свадьбы, когда она вернет себе Шенстоун.

Что, если Николас решит что-нибудь предпринять?

Что, если он потребует развода?

Ложь и обман. Их было так много, что они, как лавина, могли смести ее навсегда.

После произошедших смертей и бедствий она и не надеялась что-нибудь спасти.

Чего ей, в конце концов, было нужно от жизни? Любовь, дом, семья. Отец, который бы не был мошенником. Очаровательный принц, который бы не был убийцей.

Боже, что, если Николас ненавидит ее?

Ненавидит за то, что она вывела на него Питера, что она пыталась лишить его наследства, что ради достижения своих целей заставила его жениться на ней, что из-за нее Шенстоуна больше нет.

Она ненавидела саму себя. Презирала за то, что была такой легковерной, доверчивой, наивной.

Нельзя строить жизнь на предательствах. Она не представляла, как сможет жить сама с собой. Николас тем более не захочет с ней оставаться.

Теперь он был графом Шенстоуна, и для него открыт весь мир и все женщины.

Возможно, ей стоило просто уйти.

Тайны… Больше никаких тайн, кроме одной. Он никогда не расскажет ей об Уоттоне, о том, как близко он был от нее, как сильно желал в течение такого длительного времени.

В конце концов, он отобрал у нее жизнь, которую она вела, заключил с ней сделку, запугивал ее, заставил быть заложницей Питера и куклой в своих руках. И при каждом удобном моменте он заваливал ее на кровать.

Именно так следует заставлять женщину себя желать.

Единственной умной вещью, которую он сделал, была женитьба на Элизабет.

И даже в женитьбе он постоянно сомневался. Что, если она хотела с ним развестись?

Черт побери. Только не сейчас, когда все уладилось, миссия завершена, враги побеждены и они могут начать новую жизнь.

Нет. Только не это. Он не позволит Элизабет уйти от него.

Из городского дома. Он стоял на крыльце, размышляя, найдет ли он внутри Элизабет?

Есть только один способ узнать, там ли она.

Он медленно поднялся по ступенькам и открыл дверь.

В коридоре:

— Элизабет!

В гостиной:

— Элизабет!

В кабинете:

— Элизабет!

И затем с неистовым криком «Элизабет!!!» он понесся вверх по лестнице.

Она появилась в дверях одной из спален.

— Я здесь, Николас.

— Слава Богу.

Слова повисли в воздухе. Насколько она была смелой? Элизабет размышляла: стоило ли делать выводы из такого своеобразного признания или притвориться, что ничего не произошло?

На таких условиях она вполне смогла бы с ним жить, разве нет?

— На самом деле? — робко спросила она.

— Что на самом деле?

— Ты благодаришь Бога…

— За то, что ты здесь, что ты не умерла в том тоннеле, что вышла за меня замуж? — нетерпеливо переспросил он. — Да, я благодарю Господа за тебя, а также за надежду на то, что все хорошо закончится, ведь я должен разобраться с Красновым и спасти мечту твоего отца. Мы заново выстроим Шенстоун. Мы…

— После всего, что произошло? После того, что я натворила?

— После того, что натворил я. Здесь только моя вина. Моя ложь, мое предательство. И мне придется с этим жить. Но я не позволю потерять ни титул, ни жизнь, ни тебя. Я не позволю себе лишиться всего, что у меня сейчас есть.

Такого подарка она не ожидала. Он принимал груз ее грехом и прощал ей весь позор.

— Я не позволю тебе развестись со мной, после того как ты вынудила меня жениться на тебе.

— Нет, — прошептала она, чувствуя, как глаза наполняются слезами. — Я не представляла, чем закончится мой шантаж.

— Именно так, — заботливо проговорил он. — Поэтому мы останемся верны нашему браку и тому, каким образом он родился. Я знаю, что ты не любишь меня… пока еще.

Почти люблю, подумала она. Она была практически готова в него влюбиться.

— Но я подумал, что смогу обменять это… — он вынул из кармана длинное ожерелье, заканчивающееся крупной, блестящей жемчужиной, — на поцелуй.

— Просто на поцелуй? — Она помнила тот поцелуй.

— Просто поцелуй. — Он перекинул ожерелье через ее плечи, шестьдесят дюймов прекрасных, безупречных жемчужин и крупный кулон, висящий немного ниже ее живота.

Она почувствовала, как напряглось ее тело и как по нему побежали искорки наслаждения. Ее тело все еще помнило.

— На поцелуй согласна.

Он прижал ее к себе и склонился к ее лицу.

— Просто поцелуй, — прошептал он вплотную к ее губам и глубоко проник языком в ее рот.

Просто поцелуй. Всепоглощающий, глубокий, жаркий поцелуй.

Просто плотное кольцо его рук вокруг нее.

Просто мысль о том, что будет завтрашний день.

Просто символическое ожерелье и то, что оно означало для нее.

Просто все то, что заключалось в соблазнительном сногсшибательном поцелуе.

Обнимая его, она подумала, что только на поцелуе, пожалуй, останавливаться не стоит.

Примечания