Этот бросок откинул шеренгу назад. Нескольких рыцарей свалили с ног. Одного тут же схватили за лодыжки и потащили в толпу, где затоптали до смерти. Еще одного держали два монаха, пока третий не разбил ему череп тремя жуткими ударами дубиной.
      Но это тоже предусматривалось. Зенон выкрикнул новый приказ. Девятая шеренга прыгнула вперед, присоединяясь к остаткам восьмой. Они выставили вперед посохи, один к другому, создав таким образом баррикаду по всей ширине улицы. Толпа врезалась в баррикаду и стала медленно двигать ее назад. Медленно, медленно...
      Вперед выступила и десятая шеренга, и их посохи присоединились к посохам восьмой и девятой, заполняя проемы. Выдвигаясь вперед, они врезались в грудь наступавших.
      Черепа были пробиты. Челюсти раскрошены. Носы сломаны. Глаза выколоты. Зубы валялись везде вокруг.
      Вперед. Еще раз. Еще.
      Они развернулись. Отступили. Вперед вышла одиннадцатая шеренга.
      Вперед. Еще раз. Еще.
      Теперь шеренги, удерживающие толпу, быстро уставали. И были потери. Зенон снова выкрикнул приказ. Двенадцатая и тринадцатая шеренги шагнули вперед и заняли места предыдущих, формируя баррикаду.
      Маневр был выполнен не очень четко. Меняться местами с человеком, составляющим часть баррикады, весьма неудобно, даже если этот человек и не истекает кровью и не оглушен, хотя многие были.
      Но толпа оказалась не в состоянии воспользоваться моментным замешательством и нарушением порядка рыцарями. Монахи в первых рядах толпы пребывали в полубессознательном состоянии и потеряли значительно больше крови, чем рыцари.
      Вскоре удары посохами продолжились.
      - Боже праведный! Матерь Божия! - прошептал стоявший рядом с Антониной Ашот.
      Сама Антонина побледнела, но выражение ее лица не изменилось, оставаясь таким же напряженным и холодным.
      - Я предупреждала тебя, - резко ответила она. - Я тебя предупреждала.
      Она сделала глубокий вдох, почти содрогнулась.
      - Велисарий предсказывал это. Он говорил мне и говорил Зенону и его капитанам, что если они научатся дисциплинированно и организованно использовать посохи, то смогут разбить любую толпу. С легкостью.
      Ашот покачал головой.
      - Я не уверен, что потери в этой толпе были бы больше, если бы против них шли мы.
      - Не имеет значения, Ашот. Люди не смотрят на палки - а технически посох с железным наконечником и есть палка - так, как они смотрят на заточенное оружие. Меч или кинжал - это инструмент убийства, совершенно определенно. В то время как палка...
      Она уныло улыбнулась и развела руками в полукомическом жесте.
      - Просто подручное средство для драки в таверне, обычной пьяной возни, - продолжил Ашот, кивая. - Не считается смертельным оружием.
      Он усмехнулся, очень мрачно.
      - Да, ты права. Если бы тысячу монахов порубили саблями или проткнули копьями, то они стали бы мучениками. Но если ту же тысячу просто побили палками - неважно какими и даже если половина из них от этого умрет - люди просто пожмут плечами. Ну и что? - скажут они. Справедливая драка. У монахов тоже были палки и они никогда не скупились на удары. Им просто не повезло, что эти новые монахи просто оказались сильнее.
      Вперед шла семнадцатая шеренга. Вперед. Еще раз. Еще.
      - Гораздо сильнее.
      Когда вперед вышла восемнадцатая шеренга, толпа наконец бросилась наутек. Если быть абсолютно точными, то наутек бросились монахи из авангарда. Сама толпа - несколько тысяч человек - уже давно начала пятиться от жестокой схватки. Назад, назад, шире шаг, еще шире, бегом!
      Теперь было куда отступать. После того как они это поняли, побитые фанатики внезапно потеряли все желание сражаться. Через несколько секунд они сами бежали, подгоняя тех, кто несся впереди.
      Рыцари-госпитальеры инстинктивно начали преследование. Не дожидаясь команды Антонины, Зенон снова закричал. Рыцари тут же остановились. Остановились, оперлись о посохи и отдышались.
      Антонина повернулась к Ашоту.
      - Я хочу, чтобы ты с катафрактами проехался по центру города. Разделитесь по подразделениям. - Она сурово посмотрела на него. - Никого не атакуйте. По крайней мере, пока вас самих не атакуют. Я просто хочу, чтобы вас видели. Пусть толпа боится. К закату я хочу, чтобы все, кто сегодня вышел на улицы, сидели по своим усадьбам и квартирам. Подобно мышам, когда коты выходят на охоту.
      Ашот кивнул.
      - Я понял.
      Он тут же бегом направился к ближайшей лошади. Она повернулась к Зенону.
      - Вызывай всех рыцарей; которые у тебя в запасе. Раздели их на две части. - Она замолчала, вспоминая нужное слово. - Как ты называешь эти формирования? Которые по двести человек?
      - Батальоны.
      - Двух батальонов достаточно для того, с чем ты еще можешь столкнуться. Посылай один маршировать по улицам. Только по большим улицам. Не надо заходить в боковые. И не надо заходить в чисто жилые кварталы.
      Он кивнул.
      - Мы будем делать то же, что и катафракты. Пугать всех.
      - Черт побери, нет! - рявкнула она. - Я хочу, чтобы они избегали неприятностей. Но я хочу, чтобы вы их искали.
      Она нахмурилась и кивнула на тела мертвых и лежащих без сознания монахов, которые устилали проспект.
      - Как ты думаешь, вы в состоянии их узнать? Выбрать из обычных жителей?
      - Конечно, - фыркнул Зенон. - Надо просто искать тех, чей внешний вид смутит даже помоечных котов.
      - Правильно, - Антонина сделала глубокий вдох. - Охотьтесь за ними, Зенон. Не надо заходить в переулки - я не хочу рисковать. Ведь эти монахи вполне могут устроить засады на темных боковых улочках. И не надо заходить в кварталы, где живут ортодоксальные греки. Ищите монахов на главных улицах. Сегодня открыт сезон охоты на фанатиков. Ищите их, ловите и хорошенько поддайте им.
      Она посмотрела на него горящими глазами.
      - Я хочу, чтобы было много крови, Зенон. Я не хочу, чтобы эти чертовы монахи сегодня прятались по своим кельям. Я хочу, чтобы они валялись на улицах. Мертвые, раненые, покалеченные, с переломанными конечностями неважно. Только чтобы они были насмерть перепуганы.
      - С удовольствием, - ответил Зенон.
      Он холодно посмотрел на залитую кровью улицу внизу. Не все лежащие там тела были телами фанатичных монахов. Тут и там он заметил несколько тел в белых туниках, украшенных красными крестами. Их товарищи уже осматривали их, надеясь найти одного или двух живых.
      Зенон знал, что в живых не осталось никого из тех, кто упал. В толпу затащили немногих рыцарей. Но те, кого затащили, выжить не смогли бы.
      - С удовольствием, - повторил он. Затем заставил себя успокоиться и спросил: - А что с другой половиной? Что ты хочешь от тех рыцарей?
      - Они пойдут со мной, - ответила Антонина. - Вместе с Гермогеном и пехотой.
      - Куда?
      - Во-первых, в квартал Дельта. Я хочу посмотреть, что случилось там. Затем - если ситуация окажется под контролем - мы отправимся в квартал Бета.
      Она повернулась и посмотрела на Феодосия.
      На протяжении всей уличной схватки новый патриарх тихо стоял в нескольких футах за ее спиной вместе с тремя дьяконами.
      Она увидела, что он очень бледен. Патриарх и дьяконы расширившимися глазами осматривали результаты бойни на улице внизу. Почувствовав ее взгляд, патриарх резко повернул голову и уставился на нее.
      - Как называется тот монастырь? - спросила она. - Я знаю, где он находится, но я не помню, как его называют ублюдки.
      Феодосии поджал губы. Он колебался.
      Лицо Антонины стало твердым, как сталь. Зеленые глаза напоминали агаты.
      - Ты знаешь, о чем я говорю, патриарх. Он отвернулся и вздохнул.
      - Обитель Святого Марка, - пробормотал. Затем посмотрел на нее просяще. - Это в самом деле необходимо, Антонина? - Он показал на улицу внизу. - Ты ведь уже научила их тому, чему хотела.
      - Я не занимаюсь "обучением", Феодосии, - прошипела она. - Я не школьная учительница, поучающая плохо себя ведущих учеников.
      Она сделала три быстрых шага и чуть ли не уткнулась лицом в бороду патриарха.
      Несмотря на маленький рост Антонины, создавалось впечатление, что именно патриарх смотрит на нее снизу вверх, а не наоборот - так она держалась.
      - Я - палка, устанавливающая власть в Александрии. Я - топор империи.
      Она отступила на шаг. Махнула на главный перекресток города.
      - Достаточно просто испугать простых горожан-ортодоксов. Этим займутся Ашот и его катафракты - теперь, после того как мы разогнали толпу. Но эти... эти... эти...
      Вся копившаяся в женщине ненависть вырвалась наружу. Ненависть той, которую оскорбляли и унижали всю жизнь те, кто провозгласил себя святыми людьми.
      - Эти вонючие мерзкие монахи - совсем другое дело! Она гневно посмотрела на тела, лежащие на улице.
      - Вавилонская блудница, так?
      Когда она повернулась назад, то ненависть уже была под контролем. Теперь Антонина смотрела ледяным взором. Агатовые глаза остановились на Зеноне.
      - Монастырь под названием обитель Святого Марка - это самый крупный монастырь в Александрии. Это также центр экстремизма. Там все фанатики, вплоть до тараканов в погребе. До того как они провозгласили Павла патриархом, он был аббатом того монастыря. Зенон кивнул.
      - Этот монастырь уже ушел в историю, - процедила Антонина. - К ночи от него должна остаться только пыль. И любой монах, который не успел убежать к тому времени, как мы там появимся, окажется на пути на небеса.
      Ненависть вспыхнула с новой силой.
      - Или в любое другое место, куда его призовет вечность. У меня на этот счет свое собственное мнение.
      Зенон отошел и подозвал подчиненных, чтобы объяснить им новые задания. Феодосии замолчал. Он давно привык к жестоким дебатам на высших советах церквей, поэтому сразу же понял, что спорить в данном случае бессмысленно. И даже если бы у него не было такого опыта, он не мог бы не понять значения фраз, которые снова и снова вылетали изо рта Антонины, подобно дыму из вулкана. Когда она смотрела на залитую кровью улицу внизу, на ее лице была написана холодная ярость.
      - Вавилонская блудница, да? Я вам покажу шлюху. Вот она я, вернулась в родной город.
      И, конечно, снова и снова:
      - Черт побери эту Александрию!
      * * *
      Когда Антонина и ее эскорт из рыцарей-госпитальеров и сирийских пехотинцев к середине дня добрались до квартала Дельта, их встретил Евфроний. Командующий Когортой Феодоры приблизился к Антонине вместо с Трифиодоросом, офицером, которого Гермоген назначил старшим среди пехотинцев, поддерживающих гренадеров.
      Когда он уставился на женщину, сидевшую в седле, она показалась ему похожей на вареного маленького омара - в броне было жарко.
      Выражение на лице молодого сирийца показалось Антонине странным. Наполовину извиняющимся, наполовину обвиняющим.
      - Прости, - сказал он. - Но...
      Он показал на окружающую местность. Посмотрев вверх и вниз по улице, которая обозначала границу еврейского квартала, Антонина увидела примерно две дюжины тел, лежащих тут и там. Головорезы с ипподрома. Судя по их одежде. По большей части Убитые гранатами. Она также увидела разбитую витрину одного Магазина, очевидно, прямо туда попала граната. В пыли среди Разрушений лежали три тела.
      Антонина обвела глазами крыши. На шести деревянных балках выходящих на улицу из строений из глиняных кирпичей, висели шесть трупов. Не больше.
      - Они убежали, - пожаловался Евфроний. - Как только мы выпустили первую партию фанат. - Он показал на разрушенный магазин. - Кроме этих. Они попытались там укрыться. После того как мы закинули туда пару гранат, полудюжина остававшихся в живых сдались. - И он объясняюще показал на жуткие украшения балок.
      Затем добавил извиняющимся тоном:
      - Мы не смогли поймать остальных. Бежали слишком быстро.
      Добавил обвинительно:
      - Ты не дала нам никого из кавалерии.
      - Без конницы нельзя поймать проигравшего, когда он пускается наутек, поддержал Трифиодорос. - Люди, которые бегут, спасая свою жизнь, всегда бегут быстрее, чем те, кто просто хочет их добить. Нужна кавалерия, чтобы на самом деле полностью расправиться с врагом.
      Антонина рассмеялась. Покачала головой, наполовину с сожалением, наполовину уныло.
      - Я это запомню!
      Она снова посмотрела на сам квартал Дельта, через широкую магистраль.
      Та сторона улицы была запружена евреями. По большей части молодыми людьми, вооруженными дубинами, ножами, редкими мечами или копьями. Как и предсказывал Гермоген, евреи оказались вполне готовы сражаться против толпы с ипподрома. Это не было бы впервые.
      Но также очевидно, что напряжение момента прошло. Даже молодые смельчаки теперь расслабились, обменивались полудружескими словами с сирийскими гренадерами. И она также видела женщин и детей, тут и там, как и стариков. Дети проявляли любопытство. Женщины начинали болтать с женами сирийцев. А старики не хотели зря терять время и уже ставили тележки с едой и открывали лавки. Жизнь приходит и уходит. А вот оно - время для бизнеса.
      - Очень хорошо, - пробормотала Антонина. - Очень хорошо. Евфроний пытался сохранить достоинство офицера, но его облегчение от ее одобрения было очевидным.
      Она улыбнулась ему сверху вниз.
      - Оставь здесь половину гренадеров. Вместе с Трифиодоросом и пехотой. На всякий случай. Не похоже, чтобы все шайки головорезов с ипподрома сегодня здесь появлялись. Может, зеленые не появились, потому что обычно выступали вместе с монофизитами, но, может, и потому, что пребывают в смятении. Если передумают, я хочу, чтобы гренадеры помогли опять изменить их ход мыслей. Евфроний кивнул.
      - А пока я хочу, чтобы ты и все остальные отправились со мной.
      Она склонила голову, наслаждаясь видом разбитого магазина. Ее улыбка стала мрачной, даже похоронной.
      - Мне нужны специалисты по подрывному делу.
      * * *
      К закату обитель Святого Марка превратилась в груду камней. Под грудой сломанных деревянных балок и разбитых кирпичей, в свое время высушенных на солнце, лежали тела, возможно, сотни фанатичных монахов. Никто не знал точного количества. Монахи с вызовом кричали окружающим их войскам - с крыши и из окон. Клялись, что никогда не сдадутся. Больше всего слов они направляли маленькой женщине в броне, сидящей на лошади.
      - Мы не подчинимся вавилонской блуднице!
      И другие фразы, гораздо более грубые, в том же роде.
      Антонина не обращала внимания. Ни в коей мере. Она бы не приняла их сдачу в плен, даже если бы они и предложили это. Поэтому она весело ждала несколько минут перед тем, как приказать гренадерам начать действовать. Для отчета она все-таки удостоверилась, что монахи сами призвали свою судьбу.
      Она напевала себе под нос, пока гренадеры загоняли монахов внутрь огромного монастыря.
      - Она пришла назад! Она пришла назад! Шлюха вернулась! Антонина тихо посмеивалась, когда саперы устанавливали заряды.
      - Ну вот, Александрия! Судный день настал!
      Антонина смеялась сдавленным смехом, когда стены обрушились.
      - Вот как пали праведники!
      Глава 34
      Антонина встала до рассвета, хотя обычно в это время еще крепко спала. Но она была нацелена продолжать установление власти империи, не позволяя оппозиции ни на минуту вернуть равновесие.
      Ее слуги суетились вокруг, готовя завтрак и одежду. Когда пришло время надевать доспехи, Антонина развеселилась, видя, как горничная смотрит на кирасу.
      - Признаю: штука непристойная, - Антонина рассмеялась.
      Она подошла и осмотрела кирасу, лежащую на обитой материей скамейке у дальней стены спальни. Передняя часть имела две внушительные выпуклости, выступающие вверх.
      - Слава о моих размерах разнеслась во все концы, передаваясь из уст в уста, еще до того, как мастер закончил выливать формы.
      Потом она добавила твердым голосом:
      - Мои сиськи на самом деле не такие большие. Горничная с опаской посмотрела на нее, неуверенная в том, как отвечать. Девушка только что начала прислуживать Антонине. Обычная горничная Антонины заболела во время морского путешествия, и эту девушку быстро отыскал старший из слуг Антонины Губазес. Она раньше прислуживала бывшему хозяину дворца.
      К моменту появления отряда Антонины осталось только несколько старых слуг. После разрушения морских сил, которые попытались заблокировать вход в гавань, бывший владелец убежал из Александрии. Это был грек благородного происхождения, который имел тесные связи с группировкой Павла и Амброза. Очевидно, он решил, что осторожность важнее доблести. Он переждет бурю в своей усадьбе в далеком Оксиринхе.
      Антонина думала о господине благородного происхождения, когда горничная помогала ей надевать доспехи. Нет, не столько о нем самом, ведь она даже не знала его имени, а о том, что он представлял. Он не был единственным, кто поступил так. Очень большая часть греческой аристократии сделала то же самое.
      К тому времени, как она застегивала перевязь, на которой висел кинжал, в чем помощь горничной совсем не требовалась, Антонина приняла решение. На самом деле два решения. Возможно, три.
      Во-первых, никаких последствий для аристократов, которые отошли в сторону и оставались нейтральными во время сражения, не будет. Даже для тех, кто сразу же сбежал. Она просто пыталась установить твердый контроль империи над городом. Многие - большинство - ортодоксальной греческой аристократии, в особенности в Александрии, останутся враждебными к династии, независимо от того, что она сделает. Пока эта враждебность остается приглушенной - шепот в гостиных, а не восстания на улицах - Антонина будет ее игнорировать.
      Во-вторых, менее важное решение, следующее из первого - она даст указания Губазесу проверить, чтобы дворец остался в первоначальном состоянии после того, как она отсюда съедет и устроится во дворце префекта. Нового префекта официально разместили там прошлым вечером. Никто не оказал сопротивления и не высказал возражений. Его предшественник, вместе со свергнутым патриархом Павлом убежали в ту часть Никополиса, где размещались военные, чтобы находиться там вместе с Амброзом и его армией.
      Антонина тихо фыркнула. Когда аристократ наконец приползет в свой дворец, он с удивлением обнаружит, что его не разграбили и вандалы тут не зверствовали. Конечно, эта новость не вызовет его расположения к империи. Но, может, сам факт усилит его намерение не поднимать головы.
      А это уже достаточно хорошо.
      Наконец небольшой вопрос, но...
      Антонина повернулась к горничной и осмотрела девушку. Под ее взглядом девушка скромно потупилась.
      "Египтянка. Двадцати нет. Из Фаюма, готова поспорить. Хорошо говорит по-гречески, но акцент ни с чем не спутаешь".
      - Как тебя зовут? - спросила Антонина.
      - Кутина, - ответила горничная.
      - Ты монофизитка?
      Кутина в удивлении подняла глаза. Антонина заметила скрытый в них страх.
      Она успокаивающе махнула рукой.
      - Для меня это ничего не значит, Кутина. Я просто... "Хочу знать, кому ты готова служить. Египетская монофизитка из Фаюма. Да".
      Она перешла с греческого на родной язык девушки. Антонина бегло говорила на коптском, хотя долгое проживание в Константинополе добавило в него небольшой акцент.
      - Я сегодня уезжаю отсюда, Кутина. Моя обычная горничная не скоро поправится. На самом деле я намерена отослать ее в Константинополь к ее семье. Поэтому мне требуется новая горничная. Ты не хотела бы занять это место?
      Кутина все еще смотрела на нее неуверенно. Очевидно, вопрос о религиозной принадлежности вывел девушку из равновесия. Преследования Павла были жестокими.
      - Я предпочту монофизитку, Кутина, - Антонина улыбнулась и похлопала рукой по тяжелой кирасе. - Знаешь ли, я не ношу эту гротескную штуку для защиты от еретиков.
      Кутина начала улыбаться в ответ.
      - Вы очень знамениты, - тихо сказала она. - Я испугалась, когда вы пришли. - Ее глаза переместились на кинжал, пристегнутый к талии Антонины. Мы все слышали о вашем кинжале, даже здесь в Александрии.
      - Он всегда использовался только против предателей.
      - Я знаю, - кивнула Кутина. - Тем не менее... Внезапно все колебания улетучились.
      - Я буду очень рада. - Теперь она светилась от счастья. - Это будет так здорово! Вы отправляетесь сражаться против малва, все так говорят. Я тоже смогу поехать с вами?
      Теперь пришел черед Антонины удивляться. Она намеревалась оставить девушку у себя только пока находится в Александрии. Но увидев готовность на лице Кутины, задумалась. Очевидно, молодую египтянку не волновал риск. Врагом всей жизни девушки была скука, а не опасность.
      Таких врагов Антонина хорошо помнила из своего девичества. Во-первых, скуку. Во-вторых, безжалостный, изматывающий, тяжелый труд женщины, родившейся в среде египетских бедняков. Кутина, вероятно, оставила Фаюм в поисках лучшей жизни в Александрии и обнаружила, что заменила крестьянский труд нудной и тяжелой работой прислуги в доме.
      Антонина не могла отказать этому горящему готовностью лицу. Да, девушка может встретить смерть в компании с Антониной. Но ей не будет скучно.
      "И, кроме того, мне нужны слуги, которым я могу полностью доверять. Одного Губазеса недостаточно. Я уверена: малва ввели шпионов в мою экспедицию. Я должна быть уверена, что они не пролезут в мое ближайшее окружение. Кутина из Фаюма. Да. Я знаю эту породу. Малва не могут ей ничего предложить, кроме денег, а я..."
      Она рассмеялась. Велисарий не передал все богатства, собранные им в Индии, на финансирование восстания Шакунталы. Да и своим катафрактам он роздал не больше половины причитающихся ему трофеев.
      "И я богаче, чем любой начальник шпионской сети малва".
      Она улыбнулась.
      - Решено, Кутина. Я также буду тебе хорошо платить. Гораздо лучше, чем твой предыдущий наниматель.
      Выражение лица Кутины было странной смесью эмоций. Она радовалась от мысли о внезапном увеличении жалованья, злилась при мысли о прошлом нанимателе. Очевидно, тот был скрягой. И, как почти не сомневалась Антонина, смешивал жадность с частыми домогательствами. Кутина была не только молодой, но и симпатичной.
      - И по ночам я не стану дергать за ручку твоей двери, пытаясь забраться в твою комнату.
      - Ублюдок! - прошипела Кутина.
      Пришло время идти. Время подавить восстание. Теперь военных. Но Антонина уже давно научилась наслаждаться своими победами - как маленькими, так и большими. Поэтому она обменялась теплым взглядом со служанкой. Закрепляя верность взглядом гораздо сильнее, чем кошельком.
      Первой заговорила служанка.
      - Вы должны идти, вы должны идти! - Кутина повела Антонину из комнаты, поправляя перевязь, на которой висел кинжал.
      С Амброзом надо разделаться!
      В коридоре она тоже торопила хозяйку. Теперь поправляла ремешки кирасы.
      - В любом случае он, вероятно, не будет с вами сражаться. Его солдат ослепит солнце, которое отразится от ваших латунных сисек. Вы - великанша, они такие большие! Враги испугаются и убегут!
      Офицеры с суровыми лицами, поджидающие Антонину в коридоре дворца, удивились. Но одновременно их мужество усилилось. Перед ними появилась командующая - женщина, причем женщина небольшого роста, умирающая от смеха. Очень веселого смеха. Которого они раньше никогда не слышали от командующих, ни в какое время и уж никак не утром перед сражением.
      От этой мысли они почувствовали себя увереннее. Суровые лица стали еще более суровыми.
      А Антонина продолжала смеяться на всем пути до лошади, которая ждала ее во дворе. Она не была уверена, что ее развеселило больше - мысль о латунных сиськах или то, как ее смех поднял боевой дух в войсках.
      "В любом случае это не имеет значения. Из маленьких побед приходят большие".
      * * *
      Когда ее армия маршировала по улицам Александрии, направляясь в Никополис, где римский гарнизон стоял с ранних дней императорский власти, Антонина воспользовалась возможностью оценить настроение города. На улицах стояли люди, наблюдавшие за процессией. Большинство из них были египтянами или бедными греками. Все ее приветствовали - египтяне громко и с энтузиазмом, треки более сдержанно.
      По городу уже распространился слух о занятии Феодосием места патриарха. Египетские монофизиты радостно приветствовали эту новость. Феодосии для них был своим. Да, он приверженец северианской школы, умеренное и склонное к компромиссу отношение которой к официальной церкви не совсем совпадало с более догматической традицией египетских монофизитов. Но египетские жители Александрии не смотрели на эти вещи так, как фанатичные монахи-монофизиты из пустыни. Им уже хватило уличных драк и преследований. Пусть доктрины будут прокляты. Императрица Феодора - одна из них и она назначила своего человека в церковь Святого Михаила.
      Хорошо и более чем достаточно, чтобы объявить праздник.
      Греческие жители, наблюдавшие за тем, как проходила Антонина, тоже ее приветствовали, но им новость понравилась меньше. Конечно, многие из греческого населения Александрии сами стали монофизитами. На самом деле все религиозные лидеры этой догмы были греками, даже если они и собирали основную паству среди коптского населения Египта. Но большинство греков, даже бедных остались верными ортодоксальной церкви.
      Но они не относились к аристократии. Портные, пекари, ткачи стеклодувы, моряки, производители папируса - почти вся бумага мира Средиземноморья производилась в Александрии - владельцы магазинов, купцы, прислуга из домов, рыбаки, - список был почти бесконечным. Некоторые процветали, некоторые едва сводили концы с концами, но никто не был богатым. И все они, даже здесь в Александрии, приняли общее мнение огромных масс Римской империи относительно императорской власти.
      Мнение кристаллизировалось в самом Константинополе после разгрома восстания "Ника". Оттуда сведения распространились благодаря морякам и купцам, которые сплетали римское общество в единую материю, и разнеслись во все уголки империи. Многие миллионы римских граждан во всех концах империи услышали, обсудили, поспорили, решили. Сошлись во мнении.
      Династия, правящая империей, - это их династия.
      Конечно, им никогда не приходило в голову подумать о династии, как "народной". Императоры - это императоры, простые люди - это простые люди. Одни правят другими. Закон природы. Но они на самом деле думали о ней, как о своей. Не потому, что династия пришла из их собственных рядов - что было так и они это знали и радовались. Они были удовлетворены, что династия понимает их и основывает свою власть на их поддержке, и держит по крайней мере один глаз открытым на их нужды и интересы.
      Простые люди - это простые люди, императоры - это императоры, и никогда эти две ветви не сойдутся. Но все равно есть разница между хорошим императором и плохим - разница, которую простые люди оценивают совсем по-другому, не так, как аристократия.
      Налоги снижены и сделаны более справедливыми. Самые надменные аристократы и большинство коррумпированных бюрократов унижены, что всегда является популярными мерами среди тех, которыми правит элита. Даже казнены. А это очень популярно. Стабильность восстановлена, а вместе с нею условия, которые этим людям требовались, чтобы кормить семьи.
      И наконец Велисарий.
      Маршируя по улицам, Антонина была поражена, как часто имя ее мужа выкрикивалось теми, кто приветствовал их на улицах. Греческими жителями. Египтяне тоже пели его имя. Но они также часто произносили и ее собственное, и имя императрицы Феодоры.
      Греки же пели только одно имя:
      - Велисарий! Велисарий! Велисарий!
      Антонина не воспринимала это пение, как личную обиду. Если и ничего более, то было очевидно: это греческий способ также выразить и одобрение ей. Она - жена Велисария, и если высшие слои греческого общества часто насмехались над полководцем за женитьбу на женщине с такой репутацией, было ясно как день: простые греки, стоящие на улицах Александрии, ни в коей мере над ним не смеются.
      Греки нашли свой способ поддержать династию, поняла Антонина. Велисарий сам по себе мог быть и фракийцем, и мог жениться на египтянке, и поставить своего пасынка, наполовину египтянина, наполовину Бог знает кого, на трон, но он все равно грек. В том смысле, который больше всего значил для этой самой гордой из многих гордых наций римской империи.
      "Поддал персам, так? Точно так же, как поддаст собакам малва. Кто бы они там ни были".
      Гермоген склонился к ней и прошептал:
      - Известие об Анате уже распространилось.
      Антонина кивнула. Она сама получила известие только в предыдущий день. Сеть сигнальных станций была готова еще наполовину, но достаточную ее часть уже отстроили, чтобы передавать новости в Антиохию, а оттуда быстрым курьерским судном в Александрию. Отчет не включал ничего личного, адресованного ей. Но женщина узнала словесные обороты мужа в тексте послания. И Антонина видела, как работал его ум, когда он подчеркивал решающую роль греческих катафрактов в великой победе над малва.
      И это очевидно тоже распространилось. Антонина видела это в улыбках греков - владельцев магазинов, когда они приветствовали ее по пути, и в том, как греческие моряки поднимали кубки, чтобы поприветствовать проходящих солдат.
      "Спасибо, муж. Твоя великая победа дала мне множество малых".
      * * *
      Крепость Никополис, где стояла египетская армия, считалась одной из самых крепких в Римской империи. Неудивительно. Гарнизон играл критическую роль в правлении империи. Египетское зерно кормило римский мир Константинополь почти полностью зависел от него - и зерно поставлялось через порт Александрии. После Августа каждый римский император проверял, чтобы Египет оставался в безопасности. Теперь на протяжении многих веков крепость Никополиса укреплялась, расширялась, модифицировалась, достраивалась и снова укреплялась.
      - Никогда не возьмем ее штурмом, - сказал Ашот. - Не с теми силами, которые у нас есть. Даже гранаты будут как мелкие камушки против этих стен.
      Он посмотрел на верх стен, где расположились многочисленные солдаты.
      - И саперы не смогут установить заряды. Это будет чистое самоубийство.