– Это был выстрел? – настаивал шеф службы безопасности. Хезик лежал точно позади Ситтерсона, выставив голову и зажав в поднятой правой руке чудовищно огромный пистолет.
      – Штурмовые подразделения, вперед! – скомандовал Ковач, вскакивая на ноги. Сейчас он был настолько отрешен, что возможность получить случайную пулю в спину от полковника-туземца с бешеными глазами волновала его чисто абстрактно.
      Первый и третий взводы ворвались в просветы между домами деревни с двух смежных сторон, образовывая букву "L", которая вырастала с внезапной смертоносностью смыкающихся челюстей акулы.
      – Всем оставаться на местах! – прогремел Ковач через вмонтированный в верхней части шлема динамик. Динамик имел демпфер и направленный фокус, но все равно у Ковача ныли зубы, когда приходилось применять проклятую штуковину. Однако здесь командовал он, и укрывавшимся в деревне предстояло это уяснить.
      Даже если для этого придется разрядить ружье в безумцев, что отважатся сопротивляться.
      Но бедняги в пределах прямой видимости похоже, едва могли пошевелиться.
      Две женщины – обе немолодые, хотя одной было лет на двадцать меньше, чем показалось Ковачу с первого взгляда – очищали сырые корешки за столом, одиноко стоявшим среди лачуг. Позади них на соломенной подстилке лежала фигура неопределенного пола, которая могла легко сойти за кучу тряпья, если бы не трепетание век над блестящими глазами – единственная заметная реакция при виде приближающихся ружей.
      – Не двигаться, черт возьми! – гаркнул Ковач, когда человек прямо перед ним нырнул в свою лачугу.
      Последовал хлопок, стремительная дымовая дуга вылетела из левой руки Бредли. Дымный шлейф метнулся через дверной проем также внезапно, как и местный житель, взорвавшись ослепительно-белой вспышкой. Зажигательная ракета, а не граната, как в первый миг предположил Ковач.
      Взвыв от ужаса, человек выскочил обратно и закружился в безумном танце, срывая с себя вспыхнувшее тряпье. За его спиной весело пылала лачуга. Десантник сшиб его прикладом и ногой швырнул песок на загоревшиеся волосы.
      Оба взвода в несколько секунд рассредоточились по лачугам.
      – Пусто! – выкрикнул голос.
      – Пусто!
      Затем:
      – Наружу! Наружу! Наружу!
      Трое попытались улизнуть через заднюю дверь, как и ожидалось. Прекрасно, всегда нужно дать им шанс думать, что существует путь для бегства. Ослепительная вспышка плазменной молнии с треском разорвала небо, чуть не до орбиты ближайшей луны, выхватив из темноты троицу беглецов как на ладони.
      Они не бросились на землю, не подняли руки, просто застыли в ожидании перекрестного залпа, который испарил бы их на месте. Десантники из второго взвода сбили их наземь и крепко связали.
      – Он не может шевельнуться, он ранен! – отчаянно кричала женщина в лачуге позади Ковача. Вряд ли это требовало немедленного вмешательства, так что он огляделся, чтобы оценить ситуацию.
      Все шло как положено. Одна лачуга горела, несколько десантников сторожили изъятое оружие. Женщине не стоило объяснять, что приятель, которого волокли двое людей Ковача, был ранен. Ковач даже со своего места чуял смрад гангрены, разъедавшей его ногу.
      Единственный предупредительный залп был произведен из плазменных пушек. Очень гладко. Настолько гладко, что, вероятно, выглядело просто для Ситтерсона и Хезика, как ни в чем не бывало появившихся из кустов, где они пережидали атаку.
      Старшая из женщин, готовивших еду, визгливо прокричала Ковачу:
      – Зачем вы с ружьями?! Нам нужна была помощь, а не…
      Тут она заметила Хезика. Ковач ухватил ее за одну руку, а Сенкевич за другую, когда они поняли, что должно произойти, но это не помешало ей плюнуть Хезику в лицо.
      Полковник раскроил ей лоб рукояткой пистолета.
      Та, что помоложе, вырвалась из рук десантника, которого больше занимало происходящее вокруг, чем его пленница, и метнулась в темную дверь лачуги. Трое ближайших десантников осветили проем вспышками выстрелов автоматических ружей.
      Пленница рухнула, так что внутри оказалась лишь верхняя половина тела. Ноги ее дергались до тех пор, пока один из моряков, более нервный или менее опытный, не разрядил остаток магазина, положив конец ее судорогам.
      Воздух пропитался масляным запахом пороховых газов. Хезик выглядел ошеломленным. Правой рукой он беспорядочно тыкал туда-сюда, пытаясь засунуть в кобуру свой пистолет. И все время промахивался.
      – Хорошо, – сказал Ковач, обозленный звоном в ушах и тем, что нелепое недоразумение изгладило безупречно проведенную операцию. – Подгоните грузовики и грузите пленных, пока мы обыщем…
      – Погодите, – приказал Ситтерсон.
      Все остановились.
      – Подержи его, – обратился Ситтерсон к десантнику, захватившему мужчину, точнее мальчика лет семнадцати, с опаленными волосами. – Ты тоже, – он указал на Сенкевич. – Так, чтобы он не вырвался.
      Здоровенная капралша подчинилась с таким же каменным лицом, как и у молча наблюдавших за происходящим Ковача и Бредли. Она сжала рукой локоть мальчика, выставив ружье перед грудью. Конец ствола упирался пленнику в ухо.
      Ситтерсон вытащил из кармана миниатюрный электрошоковый прут и сказал мальчику вкрадчивым голосом:
      – Ну, кто из этого сброда Милиус?
      – Пошел на… – начал мальчик.
      Ситтерсон легко хлестнул прутом по его животу. Прут издал змеиное шипение и рассыпал голубые искры. Мальчик вскрикнул и заколотил ногами. Сенкевич поставила между ними свою ступню в тяжелом ботинке, а шеф службы безопасности ткнул электрошоком в промежность мальчика.
      – Сэр! – крикнул Ковач, хватая Ситтерсона за плечо и дергая его назад. – Сэр! Люди смотрят! – Он постучал стволом ружья по боковой поверхности шлема, где микропроцессор фиксировал каждый аспект операции для обзора тех, кто находился в заднем эшелоне.
      Ситтерсон дышал тяжелее, чем того требовало затраченное усилие. На мгновение Ковач подумал, что командор собирается ударить его – случись это, боль от удара была бы сущей ерундой по сравнению с желанием врезать мерзавцу в ответ.
      Шеф службы безопасности расслабился и пожал плечами.
      – Не о чем беспокоиться, – проронил он. – Нет ни малейшего повода. Какой код опознания вашего подразделения?
      Сенкевич прыскала анальгетик на пленного, пока другие десантники закрывали мальчика от возможного повторного нападения Ситтерсона. Вероятно, их беспокоила перспектива разбирательства в военном суде.
      А может статься, Ситтерсон нравился им ничуть не больше, чем их командиру.
      Ситтерсон отступил Ковачу за спину. Тот повернулся, пытаясь не упустить шефа СБ из поля зрения. Но Ситтерсон остановил его, положив руку ему на затылок. Ковач замер. Пальцы Ситтерсона провели по серийному номеру сзади на ободе шлема.
      – Так, – заключил шеф СБ, позволяя Ковачу повернуться. – Я займусь этим по возвращении. Раздобуду номера файлов всех записывающих устройств, информация о которых потом поступает в архивы на Землю.
      Ковач выглядел озадаченным.
      – Это наилучший способ, – досадливо морщась, объяснил Ситтерсон. – Не пытаться стереть данные, а просто переместить файл так, чтобы никто не смог его отыскать.
      – Где эти грузовики? – поинтересовался Бредли, чтобы сменить тему. Грузовики были на подходе с раскрытыми воздухозаборниками, завывая, словно демоны, и вполне слышимые даже для заложенных выстрелами ушей.
      Двое десантников вышли из лачуги, на пороге которой распростерлась женщина. Один нес найденный внутри автомат. Другой держал всего-навсего младенца, чей плач терялся за шумом и суматохой рейда.
      – Проверьте, нет ли царапин, – хмуро произнес Ковач, уверенный, что при прямом попадании ребенок давно изошел бы кровью.
      – Надо только переменить пеленки, сэр, – неожиданно сказала Сенкевич.
      – Так сделайте это! – рявкнул Ковач.
      – Ладно, – сказал Ситтерсон. – Думаю, вы правы. Захватим в штаб.
      Моряки повернули к лесу, держа оружие наготове, на всякий случай. Грузовики с ревом ломали днищами верхние сучья.
      Переключившись на общий режим, поскольку не был уверен, что его услышат в реве двигателей, Ковач поинтересовался:
      – Бредли, сколько всего мы взяли?
      – Тринадцать с ребенком, – ответил сержант, дважды растопырив пятерню и добавив три пальца, дублируя свое сообщение.
      – Вроде бы так?
      Потом он нахмурился и уточнил:
      – Четырнадцать с матерью.
      – Да, нужно прихватить для идентификации, – сказал Ковач таким же лишенным всякого выражения голосом, как статическое шипение его радио. – Но положим в грузовой отсек, ладно?
      Вихрь от работающих двигателей грузовика превратил горящую лачугу в огненный гриб, потом в сноп искр, которые, кружась, полетели на крыши соседних домов.
      – Бета, Дельта, – приказал Ковач по командному каналу. – Грузитесь и давайте сваливать, прежде чем выяснится, что есть тайные склады взрывчатки, которые датчики пропустили, но огонь наверняка найдет.
      – Давай, давай! – торопил Бредли. – По трое пленных в грузовик. И не забудьте их пристегнуть. Им еще есть, что нам порассказать.
      Командир Ситтерсон чихнул раз, другой. Выхлопы двигателя гнали к нему дым, пыль и запах мертвечины.
      Ковач и в самом деле хотел поскорее убраться отсюда, хотя не было никаких объективных причин для возникшего вдруг напряжения. Единственная проблема состояла в том, что когда они вернутся в Форберри, допросы должны возобновиться.
      И если Милиус, за которой охотится шеф службы безопасности, окажется той самой женщиной из рассказа Тоби Инглиша, это тоже совсем не обрадовало бы Ковача.
 
      Пока длилось прохождение через автоматические системы защиты, и грузовики парили над периметром базы в ожидании команды офицера охраны, командор Ситтерсон сказал:
      – Итак, Ковач. Раз вы теперь под моей командой, я хочу, чтобы вы не испытывали неудобств. Что я могу для вас сделать? Ваши бараки достаточно удобны?
      – Что? – рассеянно переспросил Ковач. Он разглядывал пленных, привязанных к передней переборке – обожженный мальчишка в середине, две старухи по бокам от него. – Бараки? Все вроде нормально. Протекают немного.
      Как и резиденция губернатора.
      – Но, знаете, наверное, вы действительно можете кое-что сделать…
      – Говорите, – подался к нему Ситтерсон.
      Колонна получила разрешение продвигаться, и, накренившись, устремилась к базе. Одна из женщин, назвав мальчика Энди, спросила, как он себя чувствует.
      Энди посоветовал ей закрыть рот и больше не открывать его.
      – Да, вот эти грузовики, – пояснил Ковач. – Мы не могли провести надлежащую дезактивацию, после того, как утром обследовали космопорт, просто промыли их из шлангов. Если у вас есть блат в парке обслуживания, может, пробьете для нас время в сухом доке, чтобы…
      – Грузовики? – задохнулся шеф. Он полупривстал со скамьи, прежде чем сообразил, как высоко они над дорогой, отчего замер на полпути. – Этот грузовик не был дезактивирован?
      – Сэр, – сержант Бредли вмешался в разговор с интонациями Папы, объявляющего о пришествии Христа. – Они прошли все полевые процедуры и абсолютно безопасны. Но вполне возможно, что нам в следующем месяце придется проводить в них по двенадцать часов в день, так что хотелось бы иметь двойную гарантию.
      – Да, хорошо, – промямлил Ситтерсон, опускаясь на скамейку с выражением крайней неуверенности на лице. – Я все понял. Разумеется, я позабочусь.
      Ситтерсон хотел разместить пленных в своем штабе, а не в лагере. Грузовики с их вооруженными до зубов пассажирами с трудом продвигались в потоке транспорта к парадному плацу, встречая взгляды, полные отвращения или любопытства ребят из тылового эшелона.
      Средства передвижения Охотников за Головами были достаточно мощными, чтобы нести полную нагрузку без контакта с Землей. Они могли бы пролететь над потоком, если бы надземный полет не был запрещен уставом Базы, и сама База Томаса Форберри не находилась под контролем Военно-Морских сил, а не правительства округа. Береговая полиция была бы безмерно счастлива приземлить командора Ситтерсона вместе с Ковачом и всеми четырьмя его водителями.
      Когда грузовики остановились перед штабом службы безопасности, сминая пластиковое покрытие, люди Ковача принялись отвязывать пленных, а Ситтерсон тем временем громовым голосом отдал приказ:
      – Глиэр, откройте камеры содержания. Пока разместим там всех пленных.
      Ковач не слышал ответа, но когда дверь строения открылась, Ситтерсон спохватился:
      – А, у нас ведь еще есть тело. Попросите кого-нибудь из санитарной службы провести идентификацию, а потом позаботьтесь о нем!
      – Это неправильно! – прокричал мальчик Энди, пока два десантника волочили его быстрее, чем хотели ступать его обожженные ноги. – Вы должны были нам помогать! Вы должны были нам помогать!
      – Пройдемте со мной, – приказал Ковачу Ситтерсон. – Я хочу, чтобы вы присутствовали на допросах. Они знают, что с вами шутки плохи.
      – Хорошо, – сказал Ковач в командный канал. – Даниэло, ты за главного, пока меня не будет. Пусть все остаются в бараках.
      Он направился следом за Ситтерсоном и Хезиком. Капрал, похоже, немного оправился, но не произнес ни слова с тех пор, как неблагоразумно кинулась за оружием.
      Или за ребенком. Так или иначе, то была не слишком удачная мысль. Ковач обернулся через плечо – взглянул вверх и сказал:
      – Разве я просил сопровождать меня, капрал?
      – Так точно, – ответила Сенкевич. Увешанная патронташами и гранатами, с тяжелым метровым плазменным ружьем, болтавшимся сзади она выглядела, как ходячий бронепоезд.
      Черт побери, действительно, она не помешает.
      Открытые камеры были пусты. Охранник и трое следователей-сержантов отдали честь своему, когда тот прошествовал мимо, затем грубо забрали пленных и распихали их по камерам – мужчин поодиночке, женщин по двое. Одна из женщин взяла ребенка. Когда камеры наполнились, двери с клацаньем закрылись.
      В приемной Ситтерсон сказал:
      – Можете подождать здесь. – Не грубо, но достаточно веско. Его свита. Ковач, громадная Сенкевич и тощий, казавшийся загнанным, Хезик, посмотрели друг на друга и на сержанта за столом. На кушетке имелось место только для двоих.
      – Глиэр, – сказал шеф службы безопасности, словно бы спохватившись в последний момент, – возьмите номер со шлема Ковача и проследите, чтобы все соответствующие записи перекинули в файл тринадцать. Со всей роты. Вы знаете, как это сделать.
      – Слушаюсь, сэр, – ответил Глиэр. – Один момент, я только позабочусь о камерах.
      Унтер-офицер не отрывал глаз от небольшого контрольного экрана. Он коснулся переключателя на столе. Еще одна камера захлопнулась с громким лязгом.
      Ситтерсон вернулся через пять минут. Он переоделся во все светлое, кожа лица и рук была красной от старания, с которым он себя оттирал.
      Ковач надеялся, что шеф службы безопасности никогда не узнает, насколько горячими в действительности были грузовики. Без всякого сомнения, он потребовал бы тогда военного суда. Легко запамятовать, насколько переживают о своем здоровье тыловые крысы.
      – Хорошо, – коротко бросил шеф СБ. – Приступим к делу, не так ли? Глиэр, мы возьмем парня из крайней камеры. Энди.
      – Думает, он крутой, – добавил Ситтерсон со смешком.
      Хезик засмеялся в ответ.
      Ковач промолчал. Он протянул свое ружье Сенкевич, жестом приказав ей оставаться на месте. Гримаса на лице капрала могла означать все что угодно.
      Энди пытался идти, пока его тащили по коридору в комнату допросов, но едва мог стоять на ногах. Одежды на нем не было. Анальгетик, взятый Сенкевич из ее аптечки первой помощи, засох на коже, напоминая узор на шкуре дикого зверя.
      Когда за ним захлопнулась дверь, мальчик пошатнулся и вынужден был ухватиться за маленький столик, стоявший в комнате.
      – Внимание, будь ты проклят! – приказал Ситтерсон, вытаскивая электрошоковый прут.
      – Зачем вы делаете это со мной? – выкрикнул мальчик. Горячка, лекарства и токсины от гниющих ран превратили его голос в горестный вой.
      – Почему вы не объявились сами? – заорал Ситтерсон. – Зачем прятались со своим оружием?
      – Мы как раз объявились! – сказал Энди. – А ваша жаба Хезик сказал нам дожидаться, когда за нами пришлют транспорт.
      – Лжец! – сказал Хезик и нанес резкий удар рукояткой пистолета мальчику в лоб.
      От мертвых пленников ни черта не узнаешь, а удар оказался бы смертельным, достигни он цели.
      Но этого не произошло, поскольку Ковач перехватил запястье полковника одной рукой, а другой забрал пистолет с такой легкостью, будто Хезик был ребенком.
      – Сэр, – обратился Ковач к шефу службы безопасности. – Думаю, дела пойдут лучше, если какое-то время мы станем вести допрос вместе.
      – Он будет лгать! – сказал Хезик. Десантник не смотрел на него, но хватку не ослабил.
      Ковач пожал плечами, адресуясь к Ситтерсону.
      – Он заговорит, – просто произнес он. – Но живой, а не мертвый.
      Лицо Ситтерсона было непроницаемо. Наконец он сказал:
      – Хорошо. Вы и я. Хезик, подождите снаружи. Не беспокойтесь.
      – Он будет лгать! – повторил тот, но его мускулы обмякли, и Ковач выпустил его.
      И вернул пистолет. Он не спускал глаз с Хезика, пока за полковником не закрылась дверь.
      – Мы в любой момент можем его вернуть, – заметил Ковач пленнику безразличным тоном. – Можем оставить вас вдвоем, а то и поможем ему. Не хочешь этого, начинай говорить сейчас.
      – Думаете, это меня трогает? – пробормотал мальчик.
      Но его это трогало. Он был нагим и израненным, сильно израненным. Ковач был огромен в своем шлеме и ремне со снаряжением, все еще черный от копоти рейда; к тому же десантник словно являл собой живое напоминание доскональности и безжалостности налета.
      – Расскажи о лейтенанте Милиус, – сказал Ситтерсон. Он стал было помахивать прутом, пока не догадался, что присутствие Ковача куда действеннее, чем временная боль. – Где она?
      – Слава Богу, мертва! – выпалил мальчик. – Она была в здании терминала, когда все началось. Спросите солдат, которых мы туда провели. Они вам расскажут!
      Ситтерсон дал ему пощечину.
      – Ты лжешь! Ты укрываешь предателя, убийцу офицера!
      Удар не "был особенно сильным, но отбросил Энди к стене. Он свалился бы на пол, если бы Ковач не поймал его и рывком не поставил на ноги.
      – Хезик вам сказал? – проговорил мальчик. Губа у него была разбита. – Ладно, так и есть – она застрелила этого ублюдка Банди. Они заявились и приказали нам отступить – мы слишком сильно всполошили хорьков.
      Ковач отпустил мальчика, почувствовав, что тот собрался с силами и выпрямился.
      – Милиус сказала им самим уносить задницы, – продолжил Энди язвительно. – А ваш драгоценный Банди и говорит – если она не послушает его, то этим займутся хорьки. Вот за что она прикончила мерзавца. Я хочу только, чтобы в этой камере оказался Хезик и оставшиеся матери.
      – Лживая маленькая свинья! – заорал Ситтерсон. Одной рукой он схватил мальчика за волосы, прижимая его к стене, и ткнул хлыстом в глаз. Опаленные волосы не выдержали. Рука Ситтерсона отскочила с липким клочком засохшего гноя.
      – Сэр, – сказал Ковач, протискиваясь между упавшим мальчиком и шефом службы безопасности, который уставился на свою руку с выражением испуганного отвращения. – Мы допустили ошибку; Если это те самые ребята, что провели Девяносто Вторую в порт, то они чисты. Даже если пристрелили вашего агента.
      – Если! – повторил шеф. – Он грязный маленький лжец и укрывает предателя!
      – Нет, сэр, – сказал Ковач. Он стоял вплотную к Ситтерсону, так что пришлось наклонить голову, чтобы поймать взгляд старшего офицера. – Милиус точно вела их. И обеспечила успех атаки.
      Ситтерсон отшатнулся, тяжело дыша.
      – Кто, черт побери, говорит это? – потребовал он. Пальцы левой руки сжимались и разжимались, но правая, в которой был зажат прут, замерла неподвижно.
      – Тоби Инглиш, – сказал Ковач. – Лейтенант Инглиш, командир Девяносто Второй.
      Ситтерсон впился глазами в десантника.
      – Вы… – начал он, но голос упал, вместо того, чтобы окрепнуть. Он сглотнул.
      – О Господи, – неожиданно спокойно произнес шеф СБ. – Господи, помоги мне, если это правда.
      – Разумеется, можете справиться у Тоби, – сказал Ковач. – "Хейг" стартовал утром, но можно послать вслед торпеду с сообщением, раз уж такое дело.
      – Так он не на планете? – спросил шеф. Его лицо вновь обрело цвет, утерянный мгновение назад.
      – Да, но…
      – Все в порядке, – прервал его Ситтерсон, обретая уверенность. Он отворил дверь. – Прервемся, капитан.
      Сделав знак ожидавшим распоряжений сержантам, он добавил:
      – Вы двое заберите этого, – потерявший сознание Энди лежал на полу, – отнесите его в камеру и держите там. И всех остальных тоже, до моего распоряжения.
      – Сэр, я… – начал Ковач.
      – Возвращайтесь в свое подразделение и ждите приказа, капитан, – отрезал Ситтерсон. – До сих пор операция шла успешно, и я не хочу ее провалить.
      Ковачу совсем не хотелось думать о подтексте последних слов, пока он с Сенкевич добирался до барака на попутном заправщике. И не больше хотелось ему думать об улыбке Хезика.
      Но он не мог забыть ни то ни другое.
 
      Ковач печатал рапорт, ненавидя саму процедуру и еще больше содержание своего донесения, когда Бредли и Сенкевич ввалились за звуконепроницаемые шторы его офиса.
      – Отвалите, – сказал Ковач, таращась на зеленые буковки, блекло проступившие на белом фоне экрана. – Мне нужно подготовить рапорт о сегодняшних событиях.
      – А я думал, вы поручите это Хуферу, – сказал Бредли. – Как всегда.
      Ковач откинулся на стуле и протер глаза. Хуфер, младший сержант Первого взвода, ловко обращался со словами. Обычно это было его дело, но…
      – Нет, – устало сказал Ковач. – Нужно знать все обстоятельства, чтобы изложить факты и избежать их превратного толкования на Тау-Кита или где-нибудь еще. И не дать повода раздуть новую историю из-за убитой в спину женщины.
      – Не стоило ей пытаться бежать, – сказала Сенкевич.
      – Верно, – ответил Ковач. – Многие вещи в этом чертовом мире не должны случаться. Но беда в том, что они происходят.
      Он выжидательно смотрел на двух унтер-офицеров, надеясь услышать причины их визита. Им было лучше других известно, что в такие моменты он не любил компании.
      Бредли продвинулся вперед, чтобы плотнее закрыть шторы вокруг маленького уголка.
      – Сегодня мы пошли выпить в сержантский клуб с Глиэром, технарем из штаба Ситтерсона. В барах правительства хватаем бухла, хотя в других местах не так просто хорошенько оттянуться. Он провел нас с собой.
      – Замечательно, – проговорил Ковач без особого энтузиазма. – Принеси вы мне бутылку, я был бы рад вас видеть. Но раз уж вы…
      – Дело в том, – продолжал сержант, словно не услышав своего командира, – что босс Глиэра вызвал его, когда штаб уже должен был закрыться.
      Ковач поднял бровь.
      – Глиэр обделался, – сказал Бредли. – Похоже, Ситтерсон хочет, чтобы он стер все данные о компании, которую мы сегодня захватили. Хочет сделать так, будто этих людей никогда и не существовало – а файл переписать, чтобы не было никаких белых пятен.
      Ковач медленно поднялся. Стол мешал, и Ковач с силой оттолкнул и стол и компьютер. Прочь с его дороги и плевать на все!
      Он начал ругаться, вполголоса и нечленораздельно, без цветистых оборотов – просто молитва ненависти и гнева, выплескивающаяся кипящей струей изо рта человека, мозг которого – озеро раскаленной добела ярости.
      – Кем же он нас считает? – уныло спросила Сенкевич. – Они ведь были на нашей стороне.
      – Правильно, – вновь спокойно проговорил Ковач.
      Он какое-то время смотрел на упавший компьютер, потом отключил блок питания, отправляя с таким трудом набранный файл на электронные небеса.
      – Вот потому задница Ситтерсона пропала, если станет известно, что он сделал. – Ковач пожал плечами. – Что мы все сделали, если на то пошло.
      – Они до сих пор находятся в камерах, – сказал Бредли. – Пленные. Не удивлюсь, если Ситтерсон намерен попросить нас избавиться от этой части улики. Ведь мы, бессовестные убийцы, как известно.
      – Думаю, ублюдок не станет просить, – с горечью заметила Сенкевич. – Он приказывает.
      – Верно, – сказал Ковач. – Верно. Ладно, нам предстоит решить проблему Ситтерсона.
      Он поднял компьютер, аккуратно поправил стол.
      – Сержант, – сказал он, – занесите в журнал, что мы воспользуемся сегодня ночью сухим доком – с полуночи до четырех, примерно так.
      – Э, сэр? – сказал Бредли. – Сегодня вечером сломался главный водопровод. Я не уверен, что на базе достаточно воды.
      Ковач пожал плечами.
      – Ситтерсон обещал нам приоритет, – напомнил он. – Будем действовать исходя из этого.
      – Есть, сэр, – сказал Бредли.
      – Кто сегодня ночью дежурит в офисе Ситтерсона? – продолжал Ковач.
      – Я еще не составил окончательный список, – спокойно ответил Бредли. – Все зависит от возложенных обязанностей.
      – Двери в камеры открываются с пульта в кабинете Глиэра, – проговорил Ковач.
      – Есть, сэр, – повторил Бредли. На лице Сенкевич проступила улыбка. – У меня полно недоделанной бумажной работы. С полуночи до четырех я там сам посижу.
      – Держи кнопки наготове, – приказал Ковач. – Он вновь включил компьютер.
      – Ситтерсону это не понравится, – сказала Сенкевич, сияя до ушей.
      Ковач немного помолчал, глядя на своих десантников, которым доверял свою жизнь сотни раз.
      – Да, – согласился он. – Но, знаешь, когда-нибудь Тоби Инглиш и я соберемся выпить вместе… А когда это случится, я не хочу глядя ему в глаза, рассказывать историю, которую сам никогда не хотел бы услышать.
      Когда Бредли и Сенкевич ушли, Ник Ковач принялся набирать оперативный приказ, который будет загружен в шлемы его бойцов. Зеленые буковки мерцали на голограмме, но вместо них он видел то, что должно произойти ночью.
      И он улыбался.
 
      Джип, борта которого были раскрашены красно-белыми цветами Береговой Полиции, проехал мимо здания Правительства округа. Никто из патрульных не задержал взгляда на грузовиках, которые застыли над землей на пустынной площади.
      Ковач перевел дыхание.
      – Сокольничий шесть, – прошептал в наушниках шлема голос Бредли. – Они не хотят идти.
      – Вытащи их! – огрызнулся Ковач, не заботясь о соблюдении приличий.
      По главному проспекту базы Томаса Форберри продолжалось движение. Любое промедление со стороны Охотников за Головами, и кто-либо мог заинтересоваться, почему грузовики припаркованы в такой час перед штабом службы безопасности.
      И кто-нибудь непременно получил бы правильный ответ.
      – Готово, Сокольничий шесть, – ответил Бредли.
      Они заранее подняли борта грузовиков, так чтобы нельзя было предположить, что внутри находится Сто Двадцать Первая рота противодействия в полном боевом снаряжении.
      Также нельзя было предположить наличия в собственном грузовике Ковача тринадцати интернированных, которые вновь превратятся в жителей Вифезды, как только грузовики минуют Границу базы Форберри.
      Если только все сработает.
      – Альфа шесть Сокольничему шесть, – доложил Даниэло, чей взвод напряженно ожидал в своем грузовике на южной стороне площади. – Приближаются штабная машина и фургон.
      – Сигнал принят, Альфа шесть, – ответил Ковач.
      Офицеры постепенно разъезжаются после вечеринки в клубе. Возможно, дружелюбная, а возможно, и напротив, озлобленная пьяная братия, которой только и дай повод пристать к кому-нибудь. Например, к тому, кто осмелится припарковать грузовик на парадной площади.
      – Сокольничий пять, – произнес Ковач, собираясь сказать Бредли, чтобы тот на время придержал пленников.
      Но было слишком поздно. Первый из них уже появился поддерживаемый двумя моряками. Энди, парень, пытавшийся показать, что готов умереть и выглядевший так, будто уже умер.
      – Что… – начал Энди.
      Сенкевич приблизилась, готовая вырубить парня раньше, чем его крики поднимут тревогу. Ковач резко покачал головой и приложил палец к губам.
      Машина и фургон пролетели мимо, разрезая яркими лучами фар бледное сияние двух лун Вифезды. Легкий крен фургона и некоторая нетвердость в управлении позволяли предположить, что водитель веселится вместе с пассажирами.
      – Слушай, паренек, – сказал Ковач, наклоняясь так, что его лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лица Энди. – Мы собираемся вывезти вас за Границу. Дальше поступайте, как знаете. Не думаю, что Ситтерсон станет поднимать переполох, пускаясь на поиски, но вот Хезик и ваши соплеменники – это ваше дело. Понятно?
      – Что?.. – выдавил Энди. Остальных пленников выводили под руки или выносили. Энди отступил, чтобы дать возможность разместить их в грузовике. – Почему вы это делаете?
      – Потому что я кретин! – пояснил Ковач.
      На юге сверкнула оранжевая вспышка. Подошвы Ковача ощутили сотрясение мгновением раньше, чем грохот взрыва долетел до его ушей. Для тех, кто, подобно Ковачу, не находился в паре километров, получилось чертовски громко.
      – Парк резервной техники, – высказала Сенкевич разумную догадку. – Поздняя ночь, кто-то по небрежности въехал в цистерну с горючим. – Пожав плечами, она добавила: – Может быть, все кинутся туда.
      – Скорее всего, вся охрана спала. Как всегда, – ответил Ковач с гримасой.
      – Сокольничий шесть, – вызвал Бредли. – Некоторые здесь не в лучшей форме. Им станет хуже, если их начать переносить.
      – Им станет еще хуже, если их оставить Ситтерсону, Сокольничий пять, – ответил Ковач. – Выносите.
      – Альфа шесть Сокольничему шесть, – доложил Даниэло. – Два фургона направляются к северу. Жмут вовсю.
      – Принято, Альфа шесть, – сказал Ковач. – Нет проблем.
      Что могло стать проблемой, так это свет, загоревшийся в окнах офицерских казарм, стоявших на площади. Взрыв разбудил множество людей. Выглядывающие из окон офицеры не могли ничего различить в резервном парке, теперь окрасившем небо над южным горизонтом заревом, напоминавшим восход.
      Но они могли увидеть грузовики Ковача и заинтересоваться. Двое десантников вывели старика, который висел обмякшим кулем. Бредли вышел следом, пинком захлопнув дверь. В правой руке сержант держит автомат, левой шестилетнего ребенка, слишком слабого от лихорадки, чтобы своим плачем угрожать ходу операции.