Во время разговора комбат постоянно подпрыгивал, ерзал, потряхивал трубкой, будто хотел взбодрить или взнуздать собеседника. Не много я видел людей с такой энергией и к ним отношусь с симпатией, потому что ненавижу сытых и соплевидных – с заторможенным восприятием окружающего пространства. Но было в комбате и что-то настораживающее, я никак не мог понять, что именно...
      Муха, наползавшись по пепельнице, продолжала путешествие по столу и наконец свалилась на пол. Это была не совсем обычная муха – у нее оторвали крылышки. Она была антиподом Хоменко, это я понял сразу. И не только потому, что ее лишили возможности летать. Заурядное аморфное насекомое, которое держали, чтобы для каждого новичка оно представлялось символом лености, тупости, убожества и неотвратимости наказания... Вот такое, извините, дерьмо лезло мне в голову, пока я слушал про кастрации и платежи по счетам. Ваня тоже внимательно слушал и даже неожиданно для себя принял стойку «смирно», наверное, генетически привитую во время срочной службы под моим началом. Он слушал, без сомнения, с надеждой ожидая разрешительную и поощрительную команду «вольно». Однако ее не последовало.
      Комбат положил трубку и уперся взглядом в наши бесцветные фигуры, видно, пытаясь понять, какого рожна эти типы приперлись в его любимую независимую республику... Но спросил о другом:
      – Жрали когда в последний раз?
      – Вчера, – сказал я.
      Ваня посмотрел на меня с сомнением.
      – Ладно, покормят вас, не тоскуйте! В общем, лясы точить некогда. Мои заместители все разъяснят. Подчиняться должны беспрекословно. За дезертирство – расстрел на месте. Не задавать лишних вопросов. О денежном вознаграждении поговорим позже... С оружием, надеюсь, знакомы, погранцы-молодцы?
      – Приходилось, – ответил я.
      – В Афгане когда воевали?
      – С восемьдесят шестого по март восемьдесят девятого, – как бы между прочим назвал я месяц.
      – По март? – переспросил Хоменко.
      – Да, когда 40-я армия вышла, мы еще были в Афганистане. Последними покидали Афган пограничники.
      – Ну-ну, а ты, – ткнул подполковник пальцем в грудь Корытову.
      – Полтора года воевал под командованием старшего лейтенанта Раевского, – кивнул Ваня в мою сторону.
      – Хорошо. Сейчас получите обмундирование, обед и к вечеру – в Дубоссары. Посмотрим вас в деле. Будешь, старлей, пока в рядовых. А там видно будет, может, и людей дадим.
      – Я не настаиваю, – заметил я.
      – А я и спрашивать не буду. Прикажу – и будешь командовать. Ясно?
      Я неопределенно кивнул.
      Вечером, экипированные в полевую, уже бывшую в употреблении форму, с непривычными для нас автоматами с деревянными прикладами (в Афгане у нас были «акаэсы» – со скидывающимися прикладами), мы на «бэтээрах» приехали в Дубоссары. Комбат остался в Бендерах. И мы с Ваней молчаливо согласились, что это к лучшему. Форменка Корытову была явно мала, пришлось ему закатать рукава, штаны – в обтяжку, того и гляди треснут. Вид он сразу приобрел бывалый и вместе с тем блатной.
      Я сказал:
      – Ты похож на одесского жулика, который дезертировал из армии.
      – А вы, товарищ старший лейтенант, без своих звездочек напоминаете офицера из штрафного батальона.
      – Спасибо, бывший подчиненный. Как только Хоменко даст мне хотя бы отделение, я заставлю тебя вычистить все сортиры в радиусе пяти километров.
      Ване это не понравилось, и он дипломатично сменил тему разговора:
      – Владимир Иванович, а почему вы не спросили у Хоменко про Скокова?
      – Потом. Не было подходящей минуты.
      Мы остановились у здания горисполкома, старший бронетранспортера, пожилой капитан, спрыгнул, скрылся в дверях. Через минут десять он появился, залез на броню, и мы двинулись вновь. Еще через некоторое время мы добрались до позиций. Они находились у Дубоссарской ГЭС. Капитан сказал, что здесь, на этом участке, линия фронта проходит всего в семидесяти метрах от позиций волонтеров.
      – Давайте быстро к зданию, – приказал он.
      Там, за деревьями, блеснул Днестр. Мы подошли к дому. По всему, здесь было небольшое учебное заведение. Так и оказалось: профтехучилище. На пороге сидели бойцы и смалили. В центре, напротив входа, восседал огромный рыжеусый мужик лет сорока.
      – А кого это ты ведешь, Степа? – громогласно спросил он, грозно вытаращившись на нас.
      – Пополнение.
      – О, это гарно, сейчас идем в атаку, хлопцы. Вон там ящик в углу, берите по пятнадцать...
      – По двадцать, батька, – подал голос хлипкий юнец с автоматом, небрежно развалившийся на ступеньках.
      – Цыц, Юрка! По пятнадцать гранат. Будем прорывать оборону.
      – А может, и в психическую придется идти, – опять вякнул юный, щипнув волосок на губе.
      Меня чуть не стошнило от этой щенячьей наглости. Я подошел ближе, сказал «добрый вечер» и остановился как раз перед пацаном.
      – Мальчик, скажи, пожалуйста, сколько тебе лет?
      – Во-первых, что за обращение – «мальчик»? – прямо-таки суровым голосом заговорил парнишка, мол, только приехали, а такие борзые, будто навоевались тут с три короба. – А во-вторых, возраст здесь не главное, – очень доверительно продолжил он. – Кто хоть раз пороху понюхал...
      – Стоп, – сказал я. – Ты случайно не командир роты?
      – Нет, – гордо ответил парнишка.
      – Тогда ответь на вопрос: чем отличается болван от нахала?
      – А это у нас здесь, – он все напирал на это слово, – почти одно и то же.
      – Так вот объясняю: болван – это ошибка природы, а нахал – ошибка воспитания.
      Усатый гигант коротко хохотнул, за ним заржали другие.
      – И вообще, мальчик, – продолжил я, – в то самое время, когда ты ходил в группу продленного дня, мы с Ванечкой Корытовым в разведгруппе ходили по душманским тылам.
      – «Афганцы»? – спросил усатый, встал, протянул нам руку: – Вот это действительно пополнение!
      Тут появился старший лейтенант в каске, обтянутой маскировочной тканью. Все притихли. Он подошел к нам, поздоровался:
      – Я – командир роты, старший лейтенант Кинах. Пойдемте со мной.
      Мы вошли в здание, порядком разрушенное, с забитыми наглухо окнами; повсюду валялись отвалившаяся штукатурка, осколки стекла, какие-то тряпки. Зашли в небольшую комнатку.
      – Садитесь! – сказал Кинах и тоже сел за стол, на котором, кроме полевого телефона, ничего не было.
      Он стал расспрашивать нас, кто мы да откуда, уточнил возраст, образование и всякую другую анкетную чепуху. Вопросы он задавал отрывисто, будто чувствовал себя закоренелым следователем. А может, ему было просто скучно и он хотел побыстрее избавиться от нас, потому как не исключено, что ухлопать нас могли, скажем, через пару дней, и тогда все его старания были бы до одного места.
      – Что умеете? – спросил потом он и пояснил: – Я понимаю, что Афган, то и се, но у меня был кадр, крутой «афганец», гранатой чуть нас не подорвал.
      – Ну, как тебе сказать? – Я пожал плечами. – Стрелять можем. Можем и не стрелять. В морду можем дать, правильно, Ваня?
      – Так точно, товарищ старший лейтенант. – Ваня встал и вытянулся во фрунт.
      – Сядь, – устало процедил Кинах, потом вдруг вспомнил, что до сих пор сидит в каске, снял ее, со стуком положил на стол. – Оружие пока заберу. Приглядимся к вам. Располагайтесь. Опанасенко покажет вам места. Учтите, коек на всех не хватает. Отдыхайте, а завтра с утра на дежурство в окопах. Вопросы есть?
      – Есть. Кормить тоже будете, как приглядитесь? – спросил Ваня.
      – Свободны. Все вопросы – к Опанасенко, моему заместителю.
      Он порывисто вздохнул, подавил зевок, посмотрел на меня с усталой ненавистью, но ничего уже не сказал, вытащил помятую пачку, извлек из нее еще более измятую сигарету, долго шарил в карманах, отыскивая спички.
      – Чего еще? – спросил он меня недовольно. Корытов уже вышел.
      – Ты-то как попал сюда?
      – Долгая история... Ты извини, но мне поспать надо.
      Я кивнул и вышел.
      Корытова я нашел во дворе. Примостившись на опрокинутой набок кабельной катушке, он уже уплетал из котелка какое-то варево. Мне стало обидно, что он меня бросил, сам же ловко сориентировался и взахлеб обжирался.
      – Приятно подавиться, – пожелал я и направился к баку, где очень симпатичная, почти двухметрового роста дева кормила мужичков. Они называли ее Светочкой, просили добавки, «чтобы быть такими же красивыми, как и ты сама»; она смеялась и, по всему, чувствовала тут себя уютно. Я несмело подошел, она сразу же спросила:
      – Новенький? Сейчас, погодите, котелочек помою вам...
      Она направилась к крану, который истекал вечной струей, сполоснула, наполнила жареной картошкой с луком и дала еще три соленых помидора.
      Я встал рядом с Ваней. Ели мы молча, сосредоточенно. Мы сознавали, что теперь, после того, как нас покормили, мы накрепко повязаны с этими вооруженными людьми, пахнущими потом и табаком, мы подписались на войну с Молдовой на стороне революционного Приднестровья – республики, не признанной ни Украиной, ни Россией, ни прочими субстанциями, вернее и по-простому, небольшой кучкой «пиджаков», которые с умным видом любят выступать перед своими народами.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.