Кто-то мне рассказывал, что нет ничего хуже женщины-следователя. Потому, когда я вошел в маленькую комнату, у меня невольно вырвалось какое-то нечленораздельное словцо, означающее крайнюю степень досады. За исцарапанным письменным столом сидела немолодая мадам в каком-то странном одеянии, напоминающем индийское сари или халабуду кришнаитов. Пальцы ее были украшены стальными перстнями, похожими на маленькие ручки от дверей шкафа, на запястьях подрагивали горошинами многочисленные браслеты, с шеи на грудь свисали гирлянды полированных лепестков и конусов из черного дерева. Следователь подняла на меня свои томные глаза, окруженные коричневыми тенями, слегка тряхнула головой, отчего ее длинные волосы, низвергающиеся до локтей с прямого пробора, колыхнулись волной.
      — Садись! — не совсем вежливо сказала она, оттопырив указательный палец, указывающий на стул рядом со столом, прошлась долгим взглядом по моему лицу, майке с изображением символа ливерпульского яхт-клуба, осмотрела джинсы и произвела глубокий вздох. «Эта будет копать, как могильный червь, — подумал я и стал не вовремя вспоминать, что в подобной ситуации делают умные люди. — Кажется, отказываются давать какие-либо показания и подписывать бумаги без адвоката».
      Следователь словно прочла мои мысли. Прикуривая длинную тонкую сигарету, кивнула на стопку листов опроса, лежащую на краю стола, и сказала:
      — Бери лист и пиши все, что видел на Диком острове девятнадцатого и вчера в Морском. Коротко и по существу.
      Я потянулся за бумагой.
      — Видите ли, сначала я хотел бы кое-что объяснить.
      — Никаких объяснений! — оборвала следователь. — Что делал, что видел. Больше мне ничего не надо. Комментарии и личные выводы оставь при себе.
      — Вы на меня давите, — сказал я честно. — Мне нужен адвокат.
      Следователь даже курить перестала и посмотрела на меня так, как учитель на первоклассника, утверждающего, что дважды два— пять.
      — Чего? — протянула она и от умиления даже глаза закрыла. Кажется, этой заразе я понравился, и она кокетничала передо мной изо всех своих дамских сил. — Адвокат?.. О Господи! Начитались всякой ерунды, умными стали. Не нужен тебе адвокат. Никто на тебя не давит. Пиши, что говорят, и не задавай вопросов.
      Она снова тряхнула головой, пуская по волосам волну. Я взял ручку со стола и придвинул лист к себе. «Надо изложить факты так, — подумал я, глядя на белое поле, — чтобы обвинение в мой адрес по этой бумажке никак не складывалось».
      Пока я трудился над сочинением, следователь курила и бесцеремонно разглядывала меня.
      — На море живешь, а такой белый, — сказала она. Это был первый человек, который назвал меня белым. Должно быть, она до меня имела дело только с неграми.
      — Это я побледнел от волнения, — ответил я, не поднимая головы.
      — А с чего это ты такой волнительный? Меня, что ли, испугался? Так я не кусаюсь, можно сказать… Женат?
      Я зачем-то соврал и кивнул.
      — Дети?
      — Четверо.
      — Ух ты, какой активный! И все у вас тут, на море, такие активные?
      — Большинство, — ответил я. — Наш район на первом месте по рождаемости на полуострове. Здесь у нас особый сорт винограда произрастает, «Конек-горбунок» называется, в просторечии — «Жеребец». Так от него и все дела.
      Женщина щурилась, на коричневых губах играла усмешка. Ей нравился мой глупый юмор. Но это было мне во вред. Если следователю понравился подозреваемый — будет вести дело до тех пор, пока не надоест. Судебной практике такие случаи известны. Все это плохо кончается.
      Я протянул исписанный лист женщине. Она взяла его и, отстранив подальше от глаз, стала читать. Лист, исписанный мелким почерком с двух сторон, она читала минут пять, что-то помечая карандашом в тексте, и неожиданно вернула его мне.
      — Так не пойдет, — сказала она. — Ты суешь нос не в свои дела. Про деловой костюм, на котором якобы не было ни капли крови, не надо — это дело экспертизы уточнять, была кровь или нет. Затем накидка. К чему это? Ты уверен, что накидка принадлежала Милосердовой? Кто сказал, что ее нашли в твоей лодке? Да, начальнику лодочной станции показалось, что в твоей. Но в тот день лодками, в том числе и твоей, пользовалось полсотни отдыхающих. Любой из них мог нечаянно забыть накидку в лодке.
      Я слушал следователя и не мог понять, куда она клонит. Выходило так, что она сама подсказывала мне алиби.
      — Дальше, — продолжала она, глядя на мое сочинение, как редактор на текст заметки начинающего журналиста. — Ты пишешь про какое-то письмо. С чего ты взял, что кто-то намеревался тебя подставить? Почерк, похожий на твой? Ну и что? Да мало ли на свете почерков? Миллионы людей на земле пишут приблизительно так же, как и ты… Подписано именем Кирилл? А что, кроме тебя, такого красивого и неповторимого, больше нет Кириллов?
      «Сюда бы Анну, чтобы послушала эту речь! — подумал я. — Блеск! Вот что значит профессионализм! А я, дурак, испугался того, что следователь — женщина».
      — Про Караева тут ты вообще наворотил черт знает чего! — покачала головой следователь, стряхивая пепел на мой труд. — Ушел за вином, пришел с вином… Ты что, алкоголик? Зачем на полстраницы расписывать про твое вино и каких-то глупых продавщиц винного отдела? А убийца в маске? Это вообще шедевр детективного жанра! Милый мой, на курорте десятки людей с удовольствием занимаются оздоровительным бегом, и если каждого бегущего принимать за преступника, то какой же тогда беспредел начнется!
      Что-то она начала гнуть не в ту сторону.
      — Извините, — прервал я ее. — Но я же сам видел, как он перемахнул через забор. И на лице была маска!
      — Куда он перемахнул? — усталым голосом спросила женщина. — К соседу? Так, может быть, это и был сосед, который воровал у Караева помидоры, а ты его застукал. Маска на лице? На нервной почве, хороший мой, обычную налобную повязку можно принять за маску.
      — Хорошо, — сказал я, налегая грудью на стол. — Но ведь вы не станете отрицать, что Караева задушили проволокой?
      — Задушили или он сам задушился? — уточнила следователь, как и я, склоняясь над столом. — А это, как говорят одесситы, две очень большие разницы. Ты не эксперт. Ты ограничился лишь беглым осмотром трупа и тут же сделал выводы. Так нельзя, сладкий ты мой! Каждое твое предположение, каждое слово нуждается в доказательстве! Караев повесился на лодочном стальном фале, привязанном к деревянному карнизу. Когда ты вернулся из магазина, карниз уже оборвался под тяжестью трупа и тело вместе с карнизом рухнуло на пол. А ты нафантазировал, что его убили, закрутили стальную проволоку на горле! Слышал, как из комнаты доносились какие-то звуки? А то, что это кошка могла прыгнуть на подоконник или на шкаф с посудой, ты не предполагаешь?
      Она взяла опросный лист двумя руками и, с улыбкой глядя на меня, медленно порвала его на мелкие кусочки.
      Со мной творилось что-то странное. Я испытывал огромное облегчение, словно тяжкая ноша свалилась с моих плеч. Но вместе с тем в душу закрадывалось подозрение, что меня, попросту говоря, надувают, нарочно подводят к выводу, что никакого убийства не было, что все это лишь родилось в моем воспаленном воображении.
      — Значит, так, — сказала следователь волевым тоном. — Возьми чистый лист и пиши заново. И без всяких фантазий. Только то, в чем ты уверен, как говорится, на все сто, и коротко. Был на острове, видел под скалой на гальке пятно крови. Потом обнаружил труп Милосердовой в трюме яхты. Лодка пропала. Добрался до берега вплавь. Точка. Со следующего абзаца: посетил особняк, где скрывался капитан яхты «Ассоль» Караев…
      — Скрывался? — удивился я.
      — Ну, если не нравится это слово, то подыщи другое! — скривила губы следователь. — Напиши: «временно проживал». Обязательно про стол, заставленный бутылками, и про реакцию капитана, когда ты предложил ему поговорить о гибели Милосердовой. А потом про труп Караева, лежащий на полу со стальным фалом на шее… Все ясно, красавчик? Вперед!
      — Подождите, — сказал я, массируя пальцами лоб, словно у меня началась мигрень. — Мне не ясно одно: к чему вы меня подводите? К какому выводу?
      — Делать выводы, лапочка, это наша работа От тебя же, как от свидетеля, требуются только четкие и вразумительные факты.
      — Так я, значит, свидетель?
      — Точно так, дорогой.
      — Разве свидетелей привозят в милицию силой?
      — За этот сервис благодари своего приятеля — фамилии не помню, рыженький такой лейтенант. Это он попросил доставить тебя со всеми удобствами, чтобы ты по жаре в автобусе не трясся.
      — Понятно, — задумчиво произнес я. — Кое-что понятно… Значит, в убийстве Милосердовой вы подозреваете Караева?
      Следователь мило рассмеялась.
      — Ну что ты, родненький! Милосердову скорее всего никто не убивал. Следствие приходит к выводу, что это несчастный случай. Дамочка поднялась в туфельках на скалу, чтобы полюбоваться морем, не удержалась и свалилась вниз. Караев, который был с ней в тот день, перетащил ее на яхту, а потом почему-то решил, что его наверняка обвинят в убийстве, сел на весельную лодку, отплыл от острова подальше, затем, чтобы запутать следствие, прыгнул в воду и добрался до берега уже вплавь. Может быть, он до сегодняшнего дня тихо лакал бы портвейн на даче своего хозяина, но ты смертельно напугал его своим приходом и расспросами о Милосердо вой. Когда ты пошел в магазин, он наверняка решил, что ты вернешься с нарядом милиции, и не придумал ничего более лучшего, чем повеситься… Вот так-то выглядит сермяжная правда жизни, котик. Поверь мне, опытной во всех делах женщине: частный сыск — не для тебя. В самом деле, занимайся лучше ловлей крабов. Или любовью. Это намного приятнее, чем придумывать убийц и самому же их разыскивать.
      — Так, наверное, я и сделаю, — ответил я.
      — Вот и умница, — кивнула женщина, опуская выпачканный в помаде окурок в глубокую пепельницу. — Можешь за мои добрые советы угостить меня шампанским. Но только вечером! На службе я не употребляю.
      Она внимательно прочитала второй вариант моих показаний, кивнула, спрятала лист в папку.
      — Теперь все правильно. И у тебя душа будет спокойна, что не написал глупостей, за которые потом можно долго расплачиваться, и следствие не уведешь в другую сторону… Давай повестку, я распишусь.
      — У меня нет никакой повестки.
      — Ах да! — вспомнила женщина. — Тебя же доставили сюда с почестями. Тогда можешь быть свободен. И насчет шампанского не забудь!
      Она вытянула свои коричневые губы в трубочку, поцеловала воздух. Пот градом катился с меня, когда я вышел из кабинета в коридор. Спустился по лестнице на первый этаж. Дежурный за стеклом лишь на мгновение поднял голову и опустил ее снова. Я здесь уже никому не был нужен.
      Ноги несли меня к выходу, но перед самой дверью я остановился и повернулся к дежурному.
      — Послушайте! — сказал я. — Как мне найти лейтенанта Кныша?
      Дежурный молча поднял трубку, сдвинул какой-то тумблер на пульте и сказал:
      — Володя! Тут тобой интересуются. — Дежурный поднял глаза. — Как ваша фамилия?
      — Вацура.
      — Мацура, — ответил дежурный в трубку и снова мне: — Сейчас выйдет.
      Кныш появился в вестибюле через минуту, увидел меня и, как показалось, неестественно улыбнулся.
      — Привет, привет! Отстрелялся уже? Ну вот видишь, как все хорошо кончается!
      Дежурный, глядя на нас, стал улыбаться. Я пожал Кнышу руку и потянул его к выходу.
      Кныш незаметно упирался. Ему было легче разговаривать со мной при свидетеле, чем один на один.
      — Я прошу тебя, давай выйдем, — сказал я настойчиво.
      Кныш поморщился и посмотрел на часы.
      — Старичок, у меня работы сейчас — выше головы!
      — Только на минуту! — настаивал я.
      Он вздохнул, будто делал мне огромное одолжение. Мне не нравилось, что он так себя вел. Мы вышли на улицу и встали в тени дерева.
      — Ну что ты хочешь мне сказать? — спросил Кныш.
      — Володя, объясни мне, что случилось? Кныш кряхтел, смотрел по сторонам, бил ребром ладони по стволу дерева.
      — Но могут же быть в моей работе тайны! — вспылил он. — Не все же рассказывать кому попало!
      — Я не кто попало, — жестко ответил я и сжал его локоть. — И ты об этом прекрасно знаешь. Я хочу знать правду.
      — Ну какую, какую правду? Ну что тебе не ясно? — быстро заговорил он. — Следствие пришло к выводу, что смерть Милосердовой наступила в результате несчастного случая, а Караев повесился в состоянии депрессии — он был уверен, что его обвинят в убийстве женщины.
      — Володя, я только что слышал эту чушь от следователя. Неужели ты и в самом деле веришь этому?
      Кныш промолчал. Покусывая губы, он смотрел на толпящихся на автобусной остановке людей.
      — Давай об этом поговорим вечером, — наконец сказал он.
      — Нет, сейчас! Вечером я буду трахать твою следовательшу и слушать ее байки про то, как повесился Караев.
      — Ну что ты ко мне пристал? — дернул рукой Кныш. — Ты понимаешь, что тебе повезло так, как ты даже мечтать не мог? Да с таким набором улик сидел бы ты сейчас на нарах, и оч-ч-чень долго бы сидел! Радуйся свободе и трахайся с кем хочешь!
      — Ты же честный парень, Володя, — сказал я упавшим голосом. — Ты помнишь, как мы с тобой Джо брали? А как красиво раскрутили дело о шантаже проституток? Мы с тобой никого не боялись и служили только справедливости…
      — Ну хватит витийствовать! — перебил меня Кныш. — Слезы вышибаешь своим красноречием.
      Он сунул в рот спичку и стал с остервенением ее грызть. Не глядя мне в глаза, тихо сказал:
      — Тут, бля, такое дело началось… Коммерческий директор «Милосердия», которого мы посадили, объявил через своего адвоката, что если его не выпустят из-под стражи, то он на суде сообщит совершенно потрясающие факты о вкладчиках «Милосердия»… Там, по его словам, замешаны очень высокие чины — и политики, и военные, и милиция. Оказывается, там прокручивали зарплату учителей, врачей и других бюджетников, а прибыль переводили в недвижимость за границей.
      — Может быть, это всего лишь блеф?
      — Он передал своему адвокату какие-то особые списки вкладчиков. Там такие фамилии, старичок, — за голову схватишься.
      — Ну и что? Мою фамилию в эти списки тоже внесли, но это вовсе не значит, что я вкладывал бабки и покупал недвижимость за границей.
      Кныш поморщился и искоса глянул на меня.
      — Да кто ты такой! О тебе сразу забыли, когда целая команда «бугров» всплыла. А вслед за этим — короткое распоряжение из Генпрокуратуры: дело Милосердовой закрыть за отсутствием состава преступления, всех подозреваемых из-под стражи освободить. Прислали к нам эту любвеобильную даму в занавеске, которая как будто провела следствие повторно. Так что можешь поблагодарить Бога за такое везение. Я кивнул, сделал шаг в сторону.
      — Хорошо, я так и сделаю. Только вот о чем я хочу тебя предупредить. Вы закрыли дело. А я — нет.
      — Сумасшедший, — очень спокойно и уверенно ответил Кныш, повернулся ко мне спиной и пошел к себе.

      Не успел я пройти и двадцати метров, как меня едва не сбил с ног Леша.
      — Кирилл! — закричал он и так крепко стиснул в объятиях, что у меня свело дыхание. — Тебя выпустили? Дал подписку о невыезде? Я же предупреждал тебя, чтобы ты ничего не рассказывал своему менту!
      Я брел по улице словно в тумане, думая над тем, что мне говорили следователь и Кныш, и не сразу воспринял Лешу вместе с его эмоциональным порывом.
      — Да— Да, — кивал я. — Все в порядке. Меня отпустили. Теперь домой. Да здравствует свобода! Откуда ты узнал, что меня взяли?
      Я совсем забыл, что сам просил Анну сказать об этом Леше. Мне надо было сообщить ему еще очень много, так много, что я не знал, с чего начать. В голову не пришло более оригинальной идеи, чем свернуть в ближайший магазин, взять бутылку массандровского хереса и спуститься в открытое кафе при ресторане «Парус», куда мы с Лешей поставляли крабов.
      — Мне кажется, что это было несколько лет назад, — сказал Леша, откинувшись на спинку стула и глядя на море.
      — Что — это? — спросил я, разливая вино по стаканам.
      — Подводная охота, наши с тобой вечерние встречи в этом месте и традиционные двести граммов. — Он вздохнул. — Надо же, как жизнь круто повернулась!
      Я посмотрел на него. Человек искренне тосковал по недавнему времени, когда со мной были связаны лишь самые приятные впечатления. Теперь вместе со мной на него навалились мрачные и опасные дела, и отпускная эйфория сразу кончилась. Я был уверен, что он немного жалел о том, что связался со мной. «Сейчас я тебе еще про деда расскажу, — подумал я злорадно, вспомнив, как Леша обнимал Анну, — и у тебя сразу пропадет охота крутить любовь с моей подругой».
      Мы соединили стаканы. Я пожелал Леше вернуться домой после отдыха в наших краях с крепкими нервами, а он мне — вечной свободы и любви. Через несколько минут, когда я рассказал ему про убийство Караева и чудесное прекращение уголовного дела за отсутствием состава преступления, он уже не думал о любви и судорожным движением наливал себе второй стакан, и горлышко бутылки позвякивало о край стакана.
      — Кирилл, — изменившимся голосом сказал он, вытерев следы вина с губ, — тут идет игра по-крупному. Я даже предположить такого не мог. Даже подумать… Коррумпированные слуги народа сделали ход конем! И нашим, и вашим. Состав преступления отсутствует! Превосходно! Замечательно!
      — Что замечательно, Леша?
      — То, что тебя отпустили, — ответил он, думая о чем-то другом. — Боже, Боже! — прошептал он, поднимая лицо вверх. — Кто мог подумать! Какие ловкачи! А этот тип — коммерческий директор — молоток, да? Голыми руками не возьмешь. Его попытались прижать, а он острые зубки показал.
      Он был так возбужден, что вскочил со стула и принялся ходить вокруг стола, глядя под ноги, словно отыскивал упавшую мелочь, а потом вприпрыжку побежал к палатке, торгующей вином. Я подумал о том, что сегодня, видимо, придется напиться до бесчувствия.
      Леша вел себя странно. Он так радовался моему освобождению, словно я был его родным братом.
      — Имей в виду, Кирилл, — сказал он, вскрывая вторую бутылку. — Ты — свидетель. Ты знаешь то, что не должен знать никто. Эти люди, которые закрыли следствие, раздавят тебя, как мотылька, если ты не уйдешь в глубокое подполье… Давай, за удачу!.. Так вот, я снова предлагаю тебе на время уехать отсюда куда-нибудь подальше. Рвани на месяц в горы, скажем, на Кавказ. Или, если хочешь, я сделаю тебе путевку в наш профилакторий в Подмосковье. Отдохнешь, забудешь обо всем этом кошмаре, походишь по лесу. Ты когда в последний раз видел березки, морской волк?
      Меня развезло. После нервного напряжения расслабуха сама по себе действовала как алкоголь. Два стакана хереса вообще затуманили мое сознание. Я кивал Леше в ответ, как китайский болванчик, и никак не мог стереть с лица глупую полуулыбку.
      — Я никак не пойму, куда ты все время хочешь меня выслать?
      — Как куда? Как куда? — горячо шептал мне на ухо Леша, положив мне на плечо свою тяжелую руку. — На воре шапка горит, неужели ты этого не знаешь? Милиция закрыла дело? Закрыла. Состава преступления нет? Нет. Значит, не может быть и свидетелей преступления. Ты понял или нет, чудик?
      — Да понял, понял, не толкай, а то стол опрокинешь.
      — Это верно, стол опрокидывать нельзя. Мы еще не все допили… Ну что, вздрогнем?
      Мы снова «вздрогнули». Я смотрел на блюдце, наполовину наполненное серой солью с табачными крошками, и все никак не мог придумать первую фразу, в которой хотел сообщить Леше о своем решении. Наконец я родил:
      — Ты вот что… Имей в виду: никуда я отсюда уезжать не собираюсь. Мало того, я доведу это дело до конца.
      — Какое дело? — не понял Леша.
      — Это, — уточнил я. — Милиция закрыла, а я снова открою.
      Леша, разливая, ходил вокруг стола, а после моих слов поставил бутылку и начал сползать на стул.
      — Ты что, серьезно?
      — Серьезней не бывает.
      — Но зачем тебе это надо?
      — Меня обидели. А я не люблю, когда меня обижают и принимают за дурачка.
      Леша придвинул к себе солонку и стал зачем-то слюнявить кончик пальца, макать его в соль и класть кристаллики на язык.
      — Тебя же сразу убьют! — вырвалось у него.
      — А я буду защищаться.
      — Но это не то дело, за которое можно браться в одиночку. Ты не потянешь. У тебя просто не хватит сил и жизни.
      — Одиночество иногда становится преимуществом. Кто обратит внимание на бедного ловца крабов?
      — Я не понимаю, что привлекает тебя в этом деле?
      — Огромные деньги, Леша. Такие деньги невозможно проесть, купить на них машину или дом. Такая сумма становится не просто платежным средством, а мощным механизмом. И этот механизм сейчас что-то где-то крутит, что-то создает или ломает. Милосердову, а затем и старика убили для того, чтобы обрубить нити, которые могут вывести следствие на эти деньги. Я фанат, можешь считать, что я болен, но с этого момента я не смогу нормально спать, есть, отдыхать, ловить крабов, пока не докопаюсь до истины.
      — Ты хочешь найти убийцу Милосердовой?
      — Это всего лишь первый шаг. Я хочу узнать, кто относится к людям как к баранам и время от времени их стрижет, гонит с одного края поля на другое и сжирает…
      — Ты высоко берешь, Кирилл.
      — А сейчас преступления такие. Убили человека — а мы смотрим лишь на наконечник копья, пронзивший жертву. А чтобы разглядеть рукоятку, за которую убийца держался, надо не только голову вверх задрать, надо до самых облаков подняться.
      Леша помрачнел, отставил свой стакан и допивать не стал. Наверное, ему стало меня жалко. Я обнял его, похлопал по плечу.
      — Ну ладно, ладно, — сказал я. — Ты рано меня хоронишь. Мы с тобой еще половим крабов.
      — Как же, половишь с тобой, — вздохнул Леша.
      — А для начала можешь потренироваться на преступниках. Собственно, это тот же процесс: плывешь, смотришь, затем ныряешь, подкрадываешься, хватаешь — так, чтобы он не успел нанести ответный удар… Ну как, присоединяешься?
      Леша с обреченным видом пожал плечами.
      — А что мне еще остается делать? Не могу же я тебя бросить!
      — А Анну ради меня бросишь?
      Леша нахмурил свои белесые брови. На лбу легли морщины. Он не ожидал такого резкого перехода с одной темы на другую. Мне показалось, что он сейчас ответит мне грубостью. Черт его знает, насколько серьезно относится он к Анне! Но Леша вздохнул и ответил:
      — К сожалению, уже не смогу.
      — Почему «уже»?
      — Потому что она меня самого бросила.
      — То есть? — спросил я, чувствуя, как сердце вдруг радостно забилось в груди, хотя, собственно, радоваться было пока нечему.
      — Пришла ко мне, сказала, что тебя увезли в милицейской машине. А я как раз вздремнуть собирался, но какой тут сон! Я вскочил, рубашку на ходу напялил и ей говорю: идем, мол, вдвоем в милицию, выясним, что произошло. А она глаза опустила, плечом дернула, поправила лямку от сумки и говорит: «Никуда я не пойду. Я вас обоих видеть больше не могу. Прощай!» — или что-то в этом роде. Повернулась и пошла на остановку.
      — Ты думаешь, что она уехала?
      — Я уверен в этом. По пути в милицию я пробежал по Рыбачьей, заглянул в ее дворик и спросил у хозяйки, где Анна. Рассчиталась и уехала — отвечает.
      — А, черт! — крикнул я и ударил кулаком по столу.
      Леша стушевался. Чувствуя себя в чем-то виноватым, он осторожно положил мне ладонь на плечо.
      — Послушай, Кирилл, я ведь не знал, что у вас… ну, что вы с ней… Ты ж мне говорил, что вы свободные люди.
      — Говорил, говорил, — передразнил я его. — Да что ты понимаешь в свободе! Когда она ушла?
      — Часа два назад.
      Я посмотрел на часы. За эти два часа от станции ушли на Симферополь три автобуса. Московский поезд — около пяти вечера. Я не успею, даже если помчусь на симферопольский вокзал на такси.
      — Ну вот, — произнес я таким голосом, словно мне оставалось жить минут пять. — Потерял хорошую бабу. И все по глупости. Надо было спокойно все объяснить, а я в бутылку полез, стал гордость свою демонстрировать.
      — Не расстраивайся, — утешал меня Леша. — Вернется. Если любит, то вернется.
      — Если любит! Ты еще сомневаешься? Да таких баб, как Анна, на свете единицы! Она всю себя до капли, до дна, до порожнего звона отдавала мне! Эхма! Не ценил я ее, Леша, не ценил. Вот за это и наказан… Ну, наливай, наливай, чего уставился на бутылку, как на краба. Хватай ее за крутые бока, переворачивай вниз головой и выжимай, выжимай до последней капли, до порожнего звона!..
      Я был прав — напились мы в тот вечер до свинского состояния и едва дотащились до моей дачи. Леша всю дорогу клялся мне в вечной дружбе и обещал умереть на моих руках от бандитской пули. Потом он, не раздеваясь, уснул во дворе на раскладушке, а ко мне сон долго не приходил, и я, прислушиваясь к раскатистому храпу друга, все думал и думал об Анне.
      Потерял я человека. Потерял.

      Какие дурные и дикие глаза у мужика, который только что проснулся с тяжелого похмелья! Леша смотрел на раскачивающуюся перед его носом маленькую замшевую сумочку с таким видом, словно на его лицо опускался на крохотном парашюте зеленый чертенок.
      — Что это?! — хрипло выкрикнул он, приподнимаясь и отталкивая мою руку с сумочкой от себя.
      — Это «фенечка», Леша.
      — Убери ее на фиг!
      Он навалился всем своим весом на передний край раскладушки, отчего та перевернулась и сложилась посредине. Леша свалился на землю.
      — Сон плохой, — сказал он, поднимаясь. — А тут еще ты перед мордой какой-то хренотенью размахиваешь, как поп кадилом… Послушай, а какого черта мы с тобой вчера нажрались?
      Он все еще косился на «фенечку», которая покачивалась в моей руке на кожаном шнурке. Его рыжие волосы стояли дыбом, и оттого он выглядел довольно комично.
      — Мы с тобой отмечали наш союз, — напомнил я.
      — Ну да, союз меча и орала… Так где ты эту хренотень взял?
      — А как ты думаешь?
      Он пожал плечами и стал почесывать грудь.
      — Не знаю.
      — Я нашел ее на Диком острове девятнадцатого числа. Она лежала на камнях как раз напротив яхты.
      Леша протянул руку, взял у меня «фенечку» и стал рассматривать ее.
      — Пустая.
      — Как ты думаешь, — спросил я, — могла эта вещица принадлежать Милосердовой?
      Леша развел руками.
      — А почему бы и нет?
      — Ты серьезно считаешь, что банкирша носила ее на шее поверх делового костюма?
      — У богатых свои причуды.
      — Нет, — покачал я головой. — Я допускаю причуды, но не в отношении одежды и имиджа. Никакая уважающая себя женщина не позволит себе смешивать стили.
      — Значит, эту штуковину забыли туристы.
      — Минимум три недели на острове не было туристов, — отпарировал я.
      — А может быть, ее забыли месяц назад.
      — За месяц от соленых брызг и палящего солнца она превратилась бы в труху.
      — Кто же, по-твоему, оставил ее на острове? — спросил Леша с нотками раздражения в голосе. Он, должно быть, почувствовал, что стал невольно напоминать доктора Ватсона, который ровным счетом ничего не понимает и отличается от Холмса чрезвычайной недогадливостью.
      — А оставила ее некая молодая особа, одетая в шорты и маечку на бретельках.
      Леша переминался с ноги на ногу. По-моему, он давно хотел в туалет.
      — Погоди! — сказал он и исчез в дверях домика.
      Выстраивая логическую цепочку, я бродил по двору из угла в угол. Что мы имеем? Убитую Милосердову. Девушку в шортах с «фенечкой» на шее. Убийцу Караева — человека в маске. Вот пока и все.
      Я потянулся рукой к тяжелой ветке персика и стал машинально рвать листья. Леша вышел во двор уже умытым и причесанным. На его ресницах, как роса на траве, блестели капли.
      — Погоди! — снова сказал он, поднимая ладонь вверх. — Я не успеваю за ходом твоих мыслей. Откуда ты взял девушку в шортах?
      — Ее видел Караев. Она взошла на яхту на мысе Ай-Фока.
      — Вот как? Значит, Милосердова была не единственной дамой на яхте?
      — Выходит, так.
      — Но не одни же они поплыли на остров?
      — Я тоже думаю, что яхтой управлял мужчина.
      — Выходит, что либо он, либо девушка в шортах убили Милосердову. А мотивы?
      — С мотивами сложнее.
      — Но что, по-твоему, могло связывать их троих? Случайное знакомство? Общий бизнес? Или, быть может, любовь?
      — И это нельзя исключать. Когда мы узнаем о том, что связывало этих людей, то выясним и мотивы убийства… Ты ни разу не встречал в нашем продуктовом магазине парочку хиппи? Они почти каждое утро приходят за продуктами.
      — Что-то не припомню, — ответил Леша.
      — Длинноволосый парень со шнурком на лбу и подружка его — худая и бледная, как моль, в какой-то мексиканской тряпке вместо майки. Не видел? Ну, неважно. Они стоят лагерем где-то недалеко от нас.
      — Ты хочешь разыскать хозяйку этой «фенечки»? Бесполезная трата времени. Я уверен, что ее давно нет на побережье.