Я брел по улочке с двумя бутылками крепленого «Славянского» и банкой килек, не замечая никого вокруг и не ориентируясь в пространстве. Ноги сами собой вынесли меня на набережную, где на короткое время я пришел в сознание, повернул обратно и снова погрузился в мир своих мыслей.
      «Для этой эмансипированной девушки в шортах дед был ненужным свидетелем, — думал я, — поэтому она старалась поскорее отправить его восвояси. Караев отметил, что она вела себя как-то странно, иными словами, она была возбуждена, о чем говорили ее расширенные зрачки и нервный смешок. Неопытные убийцы, готовя кровавую расправу, ведут себя приблизительно так же».
      И еще одна фигура вызывает не меньше, а, может быть, даже больше вопросов. Кто этот «клиент», отправившийся на яхте с двумя женщинами на необитаемый остров, одна из которых — богатейшая коммерсантка побережья, а другая — скромно одетая хиппи?
      Я едва не проскочил мимо дома во второй раз, вернулся к открытой створке ворот и зашел во двор.
      — Эй, морской волк! — крикнул я, подходя к двери. — Есть предложение накрыть полянку во дворе. А то дома слишком душно.
      Дед, должно быть, возился в шкафу с посудой и нечаянно сбросил на пол то ли миску, то ли кастрюлю. Уже смеркалось, и в полумраке немудрено было свернуть себе шею о косяк. Я остановился у входа в дом, всматриваясь в темную утробу прихожей.
      — Эй! — позвал я. — Ты чего в темноте сидишь? Экономишь электроэнергию?
      Дед не отозвался. Я поставил бутылки и консервы на бетонную ступеньку и зашел внутрь.
      — Дедуля! — позвал я тише. — Ты что, вздумал со мной в прятки играть?
      Я стоял посреди темной прихожей, всматриваясь в призрачные силуэты раскладушки, кухонного стола и лестницы, ведущей на второй этаж. Возбужденное настроение быстро сменилось недоумением и настороженностью.
      — Дед! — еще раз позвал я, но уже совсем тихо.
      Я стал шарить по стене в поисках выключателя. Мне показалось, что где-то в глубине дома скрипнула дверь. Ладонь легла на кнопку выключателя. Щелчок — и под потолком вспыхнула лампочка.
      Щурясь от света, казавшегося нестерпимо ярким, я смотрел на ноги Караева в галифе с голубым кантом и в поношенных черных ботинках, выглядывающие из-под синего одеяла, которым он был накрыт с головой. Дед лежал на полу без движений, без храпа или сопения, которые выдали бы его сон, и я, уже предчувствуя беду, наклонился и потянул на себя край одеяла.
      Из-под одеяла выпученными глазами на меня глянул мертвец с ужасным выражением на отечном лице. Его рот был приоткрыт, зубы оскалены, и между ними синел огромный, словно кляп, язык. Руки старика, напоминающие высохшие корявые ветки, лежали на шее, прикрывая проволоку, которую я не сразу заметил. Тонкая стальная нить глубоко врезалась старику в горло, поранив сморщенную кожу.
      Я опустился на колено, приподнял голову старика. На затылочной части шеи проволока была перекручена при помощи небольшой палки. Чтобы придушить несчастного, убийца повернул ее вокруг оси раз пять-семь.
      Что-то снова скрипнуло за дверью, которая вела в одну из комнат. Я машинально глянул по сторонам в надежде отыскать какой-нибудь тяжелый предмет, который можно было бы использовать в качестве оружия. Как назло, не было ничего подходящего, и мне пришлось взять со стола пустую бутылку и шарахнуть ею о край стола. Сжимая «розочку» в руке, я приоткрыл дверь в комнату. Там было темно, но я успел заметить, как темная фигура метнулась в оконный проем.
      Стул загрохотал под моими ногами, когда я кинулся на выход, затем под ноги попалась одна из бутылок «Славянского», стоящая на ступеньке перед дверью. Она взлетела в воздух, упала на бетон и разбилась вдребезги, распространяя вокруг себя приторный запах дешевого портвейна. Человек, выскочивший из окна, сделал несколько широких шагов к изгороди, по-кошачьи прыгнул на нее, уцепившись за сетку руками и ногами, и, согнувшись пополам, ловко перемахнул на другую сторону, описав ногами петлю. Я успел разглядеть, что он был одет в спортивный костюм, а на голове — что-то вроде спортивной шапочки с прорезями для глаз, надвинутой на лицо.
      Я не был уверен, что смогу догнать его, если полезу следом через забор, и побежал к воротам. Выскочив на улицу и отбросив в сторону совершенно бесполезную «розочку», я изо всех сил побежал вверх вдоль забора. Оказывается, убийца перемахнул на территорию чужого двора, а не на улицу. Выходит, я снова был отрезан от него забором — на этот раз кирпичным, с узким навесом. Ругаясь самыми страшными словами, расталкивая отдыхающих, жидким потоком поднимающихся по дороге с моря, я побежал вдоль забора, чтобы перекрыть убийце выход через ворота. В воротах стояла серая «Волга» с поднятым капотом, и два мужика в майках с умным выражением на лицах осматривали мотор.
      — Никто не выбегал? — задыхаясь, спросил я. Один из мужиков поднял недоуменное лицо.
      — А кто должен был выбежать?
      Я не стал вдаваться в подробности и побежал дальше, намереваясь обогнуть забор по периметру. Свернув за угол, я увидел в конце улицы человека в спортивной одежде, бегущего, как мне показалось, легкой трусцой. Голова его по-прежнему была закрыта черной маской. Обернувшись на мгновение, он сделал короткий взмах рукой, словно поддразнивал меня, и исчез за очередным поворотом.
      Я рванул с такой скоростью, на какую вообще был способен, хотя понимал, что убийцу потерял из виду и вряд ли уже найду. Улочка, на которую он свернул, внезапно оборвалась, разбилась на множество тропинок, часть из которых вела к набережной, а другие бежали вверх по пыльному склону, поросшему выжженной травой, заваленному строительным материалом, исполосованному траншеями под фундамент будущих домов. Я взбежал наверх, откуда мог увидеть всю набережную, но среди людей, движущихся по ней, не было похожих на человека в спортивном костюме.
      Уже без всякой надежды я побродил по стройке, спугнул сторожевого пса, который, захлебываясь слюной, лаял на меня до хрипоты и тыкался мокрой мордой мне в ногу, имитируя укус.
      Убийца ушел. Он сработал почти профессионально, а затем быстро и без шума покинул дом. Ни я, ни какой-нибудь случайный свидетель не видели его лица. Не думаю, что на месте преступления этот человек оставил следы. Зато там было в изобилии моих отпечатков.
      Я плюнул на заходящегося в истерике пса и спустился вниз. «Счет два—ноль, — подумал я. — Меня подставили во второй раз. Должен признать при всем своем неприятии противника, что это был сильный ход. Во-первых, он убрал свидетеля, во-вторых, сделал это так, что подозрение в первую очередь ляжет на меня».
      Я брел по набережной, вяло махая рукой проезжающим мимо машинам. Возвращаться на дачу и стирать свои отпечатки я посчитал глупым и бессмысленным делом — лишь в очередной раз засвечусь, а попытка убрать следы добавит мне улик. Надо немедленно рассказать Кнышу обо всем, что произошло. Чем быстрее, тем лучше.
      Ведомственный автобус довез меня до пансионата львовских железнодорожников. Я пошел домой напрямик, через танцплощадку, где уже толпился народ, выплескивали пучки света прожекторы, гремела музыка и содрогались от усердия старые колонки. Какая-то сумасшедшая, потная, как регбистка, дева схватила меня за руку и попыталась увлечь в толпу танцующих.
      — Ну куда вы? Ну куда вы? — скороговоркой зачастила она, когда я отцепился от ее влажной руки и кинулся в плотную тень кипарисов. Там, впрочем, уединиться не удалось, так как я налетел на двух подростков, занимающихся наполнением стакана какой-то темной жидкостью. Пришлось снова круто менять направление, и, протиснувшись сквозь хвойные заросли, я едва не выпал на аллею, освещенную фонариками. Меня тошнило от людей. Я не мог избавиться от чувства, что убийца старика ходит где-то рядом, что под мерный рев рока он прыгает вместе с толпой, заливается потом, неистово хохочет и все люди вокруг него знают, что он совершил час назад, но никто не возмущается, не осуждает его, и связанная круговой порукой немая хмельная толпа, которую свет прожектора высвечивал обрывочными фрагментами, безмолвствовала и хранила в себе страшную тайну.
      По аллее чинно прогуливались парочки зрелого и юного возраста, и я, к своему величайшему изумлению, вдруг увидел фланирующую впереди меня Анну в коротком платье, едва прикрывающем неглиже, с обнаженными округлыми плечами, покрытыми белым налетом шелушащейся кожи. Она держала под руку Лешу, одетого в излишне претенциозные белые брюки и белую рубашку, оттеняющую его загорелые до черноты руки.
      Я как вкопанный застыл посреди аллеи, мешая людям, и меня начали толкать со всех сторон. Подавив в себе желание догнать Анну и Лешу и выяснить у них, по какому такому праву они шляются здесь по ночам, я вовремя понял нелепость этого поступка. Незнакомое мне чувство, казалось, стремительно заполняло мою плоть, словно вода впитывалась в губку. Я судорожно сглотнул комок, вставший в горле, зачем-то провел ладонями по карманам, словно хотел убедиться, что меня не обокрали, хотя красть было нечего.
      «Так вот почему Леша интересовался нашими отношениями с Анной, — подумал я. — Надо же, какой он оказался шустрый. Стоило выпустить бабу из-под крыла, как он тотчас пригрел ее под своим».
      Ревность душила меня, и я, уже боясь попасть на глаза Анне и Леше, но тем не менее умирая от любопытства, снова скрылся в кустах, пошел по газону параллельно им, между освещенной аллеей и черной каймой крепостной стены, застывшей на фоне темно-синего неба. «Значит, она не уехала, — то ли вслух, то ли в уме бормотал я. — Она осталась на побережье и завела шашни с моим другом. Прекрасно! Прекрасно! Ничто так ярко не характеризует ее, как этот поступок. Господи, какой же я был наивный дурак, когда верил в искренность ее чувств ко мне, да еще и мучился от угрызений совести, что не могу ответить ей взаимностью! Анне же, оказывается, нужен был только повод, чтобы уйти от меня, разорвать затянувшийся со мной союз. И что же? Повод был замечательный, редкостный. Как же, дамская накидочка, да еще и с любовным письмецом. За такой повод держаться надо зубами, что Анна и делала, не принимая от меня ни объяснений, ни оправданий, которые могли бы свести на нет такой удачный случай».
      Леша и Анна, неслышно переговариваясь, спустились по ступенькам на шоссе и свернули на улочку Морскую, где Леша снимал комнату. Асфальт кончился, под их ногами зашуршал гравий, и они стали разговаривать громче. Я, стараясь держаться в тени заборов, шел за ними на расстоянии метров тридцати и не мог расслышать все достаточно отчетливо.
      — Это комплексы, — говорил Леша. — Забудь об этом… Каждый волен поступать так, как…
      — Ты извини, что я… — тихо отвечала Анна. — Надо было поплакаться… Все, что угодно, я готова простить…
      — Вот здесь, — ответил Леша. Они остановились под широкой темной ветвью абрикоса. — Очень уютно. Тебе понравится.
      Они стали говорить тише, и я снова не мог разобрать слов. Негромкое бормотание продолжалось недолго. Кажется, Леша пытался затащить Анну к себе в комнату, но она сопротивлялась. Я, затаив дыхание, прижался к теплой каменной кладке, чувствуя нестерпимый запах свинарника. Похоже, я встал ногой в сливную лужу, но менять позицию сейчас было рискованно — они могли меня заметить.
      Анна отступила на шаг, но Леша достаточно профессионально привлек ее к себе и поцеловал. «Сволочь! — подумал я. — Неужели на побережье мало девочек?»
      Мне нестерпимо захотелось выйти к ним из своего укрытия с каким-нибудь идиотским вопросом вроде: «А что это вы тут делаете?» — и прервать их стремительно развивающуюся любовную игру. Интересно, а как бы на это отреагировала Анна? Захлопала бы глазками, прикинулась дурочкой и стала бы лепетать, что Леша совершенно случайно встретил ее на танцплощадке и решил проводить домой, но нечаянно получилось так, что это она проводила Лешу? А может быть, она едко процедила бы: «Шпионишь, Вацура?.. Ну что ж, хорошо, что ты уже все знаешь. Да, мы с Лешей давно любим друг друга. Он в отличие от тебя не такой зануда… »?
      Я едва не застонал от боли, которая пламенем разрасталась в груди. Чувство злости к Анне и Леше дополнялось ощущением какой-то невосполнимой утраты. Мне казалось, что я не сентиментален, но почему-то вдруг на глаза накатила тяжесть и в голову совсем некстати полезли воспоминания о тех безвозвратно ушедших временах, когда мы с Анной были близки. «Что имеем — не храним, — подумал я чужой мыслью, — а теряем — горько плачем».
      Если бы Леша все-таки затащил Анну к себе, то я, наверное, проторчал бы под фанерными стенами летнего флигеля до утра, а потом умер бы от ревности. Но Анна, к счастью, распрощалась с Лешей, отклонила его ненавязчивую просьбу проводить ее и быстро пошла по Морской дальше, в сторону крепостного барбакана. Леша недолго смотрел ей вслед, после чего исчез за калиткой.
      Я плелся за Анной, уже не соблюдая правил конспирации. «Пусть она увидит меня, — думал я, нарочно шаркая ногами. — Я выскажу ей все, что о ней думаю, я припомню всех ее ухажеров, я устрою ей разбор полетов по всем правилам».
      До разбора, однако, дело не дошло. Анна не оборачивалась на покашливание, кряхтение и вздохи, которые я издавал, и зашла в один из домов на Рыбачьей, где почти в каждом дворе сдавали комнаты.

      Я позвонил Кнышу домой рано утром. Кажется, он, как и я, еще лежал в постели, потому как голос его был сонным и безрадостным.
      — Я вышел на Караева, — сказал я.
      — Это хорошо, — отозвался Кныш.
      — Его убили вчера вечером, Володя.
      — Это плохо.
      В трубке невнятно забурчало. Наверное, Кныш прикрыл микрофон ладонью и что-то сказал жене. А может быть, выругался матом. Наверное, мне не надо было вдаваться сейчас в подробности, но я не удержался.
      — Я разговаривал с дедом, потом отлучился минут на пятнадцать, а когда вернулся — тот уже был удушен. Я видел убийцу, Володя, но ему удалось уйти.
      Кныш молча сопел в трубку. «Скотская у него жизнь, — мимоходом подумал я. — Только глаза утром продрал, как на голову сразу сваливаются паршивые новости».
      — Ну что ты за человек! — простонал Кныш и, кажется, сплюнул. Если человек в собственной спальне плюется, то я его действительно достал. — Ты хочешь сказать, что тебя снова подставили? Надо же, какая популярная личность в криминальном мире!
      Я стремительно падал в глазах Кныша.
      — Ты что, не веришь мне? — зачем-то спросил я, хотя на его месте тоже не поверил бы такому сочетанию случайностей.
      — Плохи твои дела, — сказал Кныш.
      — Ты еще ни в чем не разобрался, а уже хоронишь меня, — ответил я с надеждой, что Кныш как-то поддержит меня или на крайний случай скажет что-то оптимистичное. — Там вчера меня видели как минимум человек пять. Продавщица винного отдела легко вспомнит, в котором часу я покупал у нее «Славянское»…
      Должно быть, мой лепет сильно смахивал на оправдание. Кныш перебил меня, огорошив совсем другой новостью:
      — Да я не о том. Меня сейчас убийство Милосердовой больше занимает. Здесь у нас бригада с документами работала… В общем, Кирилл, выяснилось, что ты сказал мне неправду.
      Я, конечно, не святой и после такого заявления не мог тотчас ответить однозначно: «Упаси Господь, Володя! Я тебя не обманывал». Упрек Кныша заставил меня призадуматься. Он молчал. Мне в голову не приходило ни одной компрометирующей меня мысли.
      — Самое интересное заключается в том, — сказал я, — что я не могу вспомнить, когда обманул тебя.
      — Страдаешь провалами памяти? — усмехнулся Кныш. — Тогда напомню. Что ты мне сказал вчера насчет своего вклада в «Милосердие»?
      — Что сказал? — переспросил я. — Сказал, что вкладывать, к сожалению, нечего. А разве это не так, Володя?
      — Да-а-а, — протянул Кныш. — А утверждаешь, что откровенен со мной. Нехорошо.
      — Да что нехорошо, черт возьми?! — вспылил я. — Что ты загадками со мной говоришь?
      — Кирилл, — каким-то усталым голосом ответил Кныш, — в «Милосердии» у тебя есть валютный счет. И на том счету висит двадцать пять тысяч баксов. Плюс проценты.
      — Что?! — не поверил я своим ушам и даже стал заикаться от волнения. — Какие еще двадцать пять тысяч баксов? Что ты пургу метешь? Откуда у меня такие деньги? Никогда у меня не было ни валютного, ни купонного…
      — Слушай сюда! — не дал мне договорить Кныш. — Все это будешь объяснять следователю. Сам понимаешь, прикрывать я тебя больше не могу. Несколько человек, у которых на счету «Милосердия» висят крупные суммы, взяты под особый контроль.
      — По той причине, что эти люди больше других могли желать смерти Милосердовой, отказавшей им в выплате? — усмехнулся я. — Железная у вас логика.
      — Не мне решать, железная или деревянная. Я просто предупреждаю, что тебя в ближайшее время вызовут на допрос. И там ты расскажешь следователю, где был в час убийства девятнадцатого числа, как в твою лодку подкинули плащ убитой с письмом. А потом еще добавишь про Караева: как пытался поймать убийцу.
      Кажется, Кныш зло иронизировал.
      — Володя, но ты же сам понимаешь, что с такими фактами из личной жизни у меня прямая дорога в следственный изолятор. Что мне делать?
      — Не знаю. Единственное, что советую, — это не пытаться сбежать.
      — Но если я приду к следователю и дам показания, меня сразу же посадят.
      — Возможно, — после паузы ответил Кныш. — И все-таки так будет лучше. Я найду тебе хорошего адвоката, и если ты говоришь правду, то беспокоиться тебе нечего.
      — Ты меня успокоил, — огрызнулся я и швырнул трубку на аппарат.
      «Черт возьми! — думал я, вылезая из спального мешка. — Кажется, вокруг меня остается все меньше и меньше людей, которые бы верили мне, как самим себе. Анна с легкостью необыкновенной променяла меня на симферопольского заезжего анестезиолога. Володя Кныш, как дешевая ЭВМ, дал сбой и перестал мне верить, как только ситуация усложнилась и стала неординарной. Остался Леша, с которым я знаком не больше месяца и с которым очень скоро мы расстанемся. Я не могу винить его в том, что он отбил у меня Анну, — я сам сказал ему, что нас с ней ничто не связывает и мы свободные люди. Но как теперь верить ему и надеяться на его помощь?»

* * *

      Мне показалось удивительным то, что Анна пришла ко мне похвастать своим счастьем. Я считал, что всякая нормальная женщина в ее положении постарается быстрее исчезнуть с моих глаз, чтобы никогда больше не встречаться со мной и не подыскивать в связи с этим дурацких оправданий.
      — Физкультпривет! — крикнула она, прикладывая ладонь к виску, словно отдавала честь.
      Я занимался делом, которое прекрасно успокаивает нервы: сидя на верхней перекладине стремянки, собирал персики. Молча глянул на Анну, аккуратно опустил в ведро мохнатый фрукт и потянулся за очередным.
      — А я выхожу замуж! — объявила Анна, отодвигая в сторону ветку и заглядывая мне в лицо.
      — Поздравляю.
      — Знаешь, за кого? — Ее глаза сверкнули безумным блеском.
      — Догадываюсь.
      — Не может быть! И что ты по этому поводу думаешь?
      — Ничего не думаю, — пожал я плечами. — Мне что, не о чем больше думать, как о всякой чепухе?
      Анна сорвала персик, надкусила его, извлекла косточку и, причмокнув, кинула ею в меня.
      — И ты даже не ревнуешь?
      — Размечталась!
      Переступая через картофельные грядки, она стала ходить вокруг дерева. «Зачем она все это мне говорит? — думал я, делая вид, что увлеченно собираю персики. — Чтобы отомстить мне и удовлетворить свое ущемленное самолюбие?»
      — Не топчи ботву, — сказал я.
      — Ничего не сделается с твоей ботвой. — Анна остановилась, сунула руки в карманы шортов. Я интуитивно чувствовал, как в ней клокочет энергия, словно в паровом котле, где давление выросло до критической отметки. Ее слепило солнце, и Анна щурилась, отчего глаза превратились в тоненькие щелочки.
      — Надеюсь, этот человек окажется намного достойнее меня, — сказал я.
      — Конечно, достойнее! Можешь даже не сомневаться в этом! — воскликнула Анна. — Это замечательный человек. Он в отличие от некоторых никогда не предаст.
      Все ясно. Анна решила возобновить дискуссию. Если человек по своей воле возвращается к давно закрытой теме, значит, его мучают сомнения.
      — Когда свадьба? — поинтересовался я.
      — Очень скоро. Я вздохнул.
      — Жалко парня.
      Анна достала из заднего кармана пачку сигарет и попыталась прикурить, но спичка каждый раз ломалась. Заметив мою усмешку, она кинула сигарету под ноги и втоптала ее в землю.
      — Мне жалко тебя, Вацура, — сказала она. — Мечешься, лавируешь, всюду хочешь успеть, отовсюду по кусочку урвать и, где можно, столбишь территорию. И даже не оглядываешься вокруг, не интересуешься, кого походя обидел. Но учти: зло, которое ты совершил, вернется к тебе, как бумеранг. Это закон жизни. Все в ней сбалансировано. Отольются кошке мышкины слезки.
      Если бы я сейчас свалился с лестницы и сломал себе шею, то Анна получила бы моральное удовлетворение. «Дудки», — подумал я и на всякий случай взялся за перекладину покрепче.
      — Ты не пугай, — посоветовал я. — Лучше расскажи, как Леша тебя под акацией тискал. Как, кстати, он в постели?
      — Дурак! — оценила мое остроумие Анна, быстро нагнулась, схватила ком земли и запустила им в меня. Я едва успел увернуться, и снаряд, пролетев мимо, загрохотал по жестяному козырьку.
      — А ты мазила, — ответил я.
      — Я не мазила, — грустно возразила Анна. — Я идиотка. Потратить лучшие годы жизни на такое ничтожество, как ты! Никогда не прощу себе этого.
      — Точно! — кивнул я, подвешивая заполненное наполовину ведро на ветку. — Мои многочисленные дамы, включая Эльвиру Милосердову, так и сказали: зря, мол, Анна потратила свои лучшие годы на ничтожество.
      Наша словесная дуэль могла продолжаться еще достаточно долго, если бы вдруг рядом с дачей не раздался пронзительный визг тормозов машины. Густая крона дерева не позволяла мне увидеть, кого еще там принесло, но интуиция подсказала, что ничего хорошего сейчас не произойдет. Я оттянул ветку в сторону. Внизу, у самого забора, матово отсвечивала желтая крыша милицейского «уазика».
      Удивительные вещи творятся с человеком, когда он понимает, что милиция пришла за ним. Знакомые и привычные предметы, которые окружали и казались вечным, обязательным и естественным приложением к жизни, вдруг отдаляются со страшной скоростью. Вроде бы вот она, веточка персика с тяжелым темно-красным шаром, прямо перед глазами, но почему-то кажется, что она уже не та, что была мгновение назад, она уже в прошлом — далеком и недоступном, а впереди вместо веточки уже чернеет холодная сталь решетки.
      Анна лишь на секунду обернулась, равнодушно посмотрела на машину, снова надкусила персик и принялась было опять сочинять убийственные фразы и выражения, но я уже отложил свою работу на неопределенный срок, спустился на землю и поставил ведро около ее ног.
      — Кушай. Тебе перед свадьбой полезны витамины.
      Два милиционера в рубашках, пропотевших до белых разводов, уже заходили во двор.