Я скинул с себя джинсы и майку, надел мокрый жилет, а застежки на груди затянул уже тогда, когда резиновый снаряд на малом ходу вышел из зоны купания. Сережа обернулся, посмотрел на притихших в ожидании пассажиров и врубил на «Ямахе» форсаж. «Банан», с ревом пробивая волны, полетел вперед. Люди завизжали от восторга и страха. Меня стало подкидывать, словно я находился в седле необъезженного мустанга. Брызги пощечинами гуляли по моему лицу. На самой большой волне, когда «банан» подо мной круто пошел вверх, я разжал пальцы, отпуская эбонитовую ручку, и дельфином взлетел в небо, в котором дрожали, сверкая в солнечных лучах, мириады капель. Эффектно выглядело мое сальто со стороны или нет — не ручаюсь сказать, но я получил огромное удовольствие. Сделав в воздухе петлю, я вошел в воду ногами, окунулся с головой, но пробковый жилет тотчас вытолкнул меня на поверхность, и, раскинув руки в стороны, я лег спиной на волны.
      Недостачу пассажиров Сережа заметил только тогда, когда на крутом повороте «банан» перевернулся, подпрыгнул, как мяч, и свалился на головы вконец осчастливленных людей. Я не стал дожидаться, когда они возьмут «банан» штурмом, а затем подберут меня, и быстро поплыл к берегу.
      Все сомнения я утопил в море и вышел на песок таким, каким был прежде, — человеком, привыкшим подчиняться судьбе и крутить рулетку, которая эту судьбу определяла. Рассчитался с новым хозяином проката, сгреб одежду в охапку и, не одеваясь, пошел по тропе вдоль крепостной стены, мимо барбакана и крепостных ворот, затем вниз по выжженному склону к оазису эмвэдэшного пансионата.
      Зайдя во дворик дачи, я закрыл калитку на защелку, снял развешанный на проволоке после стирки горный комбинезон и надел его. Он не облегал тело, был достаточно просторным для того, чтобы спрятать в его карманах оружие.
      Потом я закрылся в душевой, приподнял ванну за края, сдвигая ее в сторону, разобрал открывшийся под ней квадрат кафельных плиток и вынул из тайника завернутые в промасленную тряпку трофейный «ТТ» и наручники, которые мне подарил на день рождения Кныш.
      В восьмом часу, когда солнце свалилось за исполинскую пирамиду горы Сокол и на поселок опустилась прохлада, я вышел из дачи, поднялся по Новосветскому шоссе до улицы Морской с извечным запахом навоза и подошел к дому, во дворе которого стоял небольшой фанерный флигель.
      Собака, скучающая на крыльце дома, меня узнала, резво вскочила на лапы и, виляя хвостом, подбежала ко мне. Во мне что-то сжалось, по коже побежали мурашки, словно к затылку приставили автоматный ствол. Такого раньше со мной не случалось. Похоже, во мне крепко засел страх перед псами.
      Я прошелся по дворику в сопровождении приветливого кобеля, недоверчиво поглядывая на его открытую пасть и болтающийся, как тряпка, язык, послушал, как в летнем душе шумит вода, и приблизился к двери флигеля. Она была не заперта. Пригнув голову, зашел в комнату, пробежал взглядом по койке, тумбочке, журнальному столику, на котором стояла глубокая тарелка, доверху наполненная вареными креветками, и сел в старое продавленное кресло.
      Ждать пришлось недолго. Дверь распахнулась, и на пороге выросла фигура Леши. Он вытирал голову махровым полотенцем и заметил меня не сразу.
      — Очень кстати, — сказал он, протягивая мне руку и с каким-то настороженным вниманием глядя мне в глаза. — А я креветок купил, сейчас ужинать будем.
      Он стал одеваться. Я молчал. В комнате повисла напряженная тишина.
      — Ну мы и вляпались в историю с этой твоей «сестричкой», — сказал Леша, не оборачиваясь и натягивая на ноги светлые шелковые брюки. Он чувствовал мое настроение и пытался чем-то заполнить пустоту. Леша словно поторапливал меня: ну давай выкладывай, что держишь на душе.
      Пистолет в кармане комбеза врезался стволом мне под ребро. Надо было достать его и положить на стол сразу, как только я вошел в комнату.
      — Ты чего молчишь? — спросил Леша.
      — Думаю.
      — О чем?
      — С чего начать.
      Леша облачился в белую рубашку, причесался перед осколком зеркала и сел на койку напротив меня.
      — Начинай с середины, — посоветовал он. — Чего ты морщишься?
      — Пистолет мешает.
      Выражение на лице Леши не изменилось. Он спокойно смотрел мне в глаза. Наши взгляды столкнулись, где-то посредине комнаты, и тишина зазвенела.
      — Так вынь его и положи на стол, — произнес он.
      — Ты прав, — кивнул я, проталкивая руку в карман. — Так я и сделаю.
      «ТТ» ударился тяжелой рукояткой о поверхность стола. Я положил его с таким расчетом, чтобы Леша мог дотянуться до оружия так же легко, как и я.
      — Заряжен? — поинтересовался Леша.
      — А как же!
      — Надо было все-таки взять его с собой, когда мы на Барсучью поляну полезли, — сказал Леша, разделывая креветку и поглядывая на меня: как я отреагирую на его слова. — Тогда бы эти жулики разговаривали с нами иным тоном.
      Тут уж я не сдержался и хлопнул ладонью по колену.
      — Ну ладно, хватит! Я все знаю.
      — Все? — после недолгой паузы уточнил Леша и потянулся за следующей креветкой. Я невольно проследил за его рукой. Взять вместо креветки пистолет ему ничего не стоило. Леша, похоже, догадался о моих мыслях и, демонстрируя благородство, придвинул тарелку ближе к себе, подальше от пистолета.
      — Да, я знаю все, — повторил я.
      — Смелое заявление.
      — Сам понимаешь, я долго шел к тому, чтобы сказать это.
      — Мы долго шли, — поправил Леша, делая ударение на первом слове.
      — Не мы, а я. К сожалению, наши пути оказались разными.
      — Ну, это еще вопрос спорный… Да ладно! Я готов тебя выслушать. Валяй, к какому умозаключению ты пришел? — Он перестал есть, вытер руки полотенцем, взбил подушку, сунул ее за спину и скрестил руки на груди. — Я весь внимание!
      Если бы я не располагал двумя последними фактами, то, глядя на самоуверенного и спокойного Лешу, отрекся бы от своей версии. Он нравился мне даже сейчас — своим умом, талантом перевоплощения, своей артистической многолихостью и обаянием.
      — Самое грустное в этой истории заключается в том, что я потерял друга, — сказал я. — Ты сыграл роль прекрасного человека, романтика, искателя приключений, который одновременно мог быть и верным другом, и авантюристом. Такого мне всегда не хватало в жизни. Я привязался к твоему герою. Он был нужен мне… Но спектакль закончился. И вместо Леши передо мной сейчас сидит артист, которому по своим качествам никогда не подняться до уровня своего героя… Такое, наверное, случается у артистов.
      Леша слушал меня спокойно. Даже у человека, которого он играл, не было столько самообладания. Я же разволновался и все порывался встать с кресла, но комната была настолько мала, что по ней невозможно было бы расхаживать.
      — Конечно, все можно списать на твою безумную любовь к бывшей однокласснице, — продолжал я. — Но это пусть делает кто-нибудь другой. Я человек примитивных старых взглядов на чувства мужчины к женщине. Я считаю, что любовь побуждает мужчину на сильные и благородные поступки, а не превращает его в труподеда, мокрушника…
      Леша по-прежнему владел собой, но все-таки я заметил, что его лицо едва уловимо расслабилось, будто он услышал от меня что-то утешительное и окончательно успокоился.
      — По-твоему, \я кого-то… э-э-э… убил? — осторожно поинтересовался он. Леша снова торопил меня. Мое вступление слишком затянулось. Он хотел знать, насколько я владею информацией, насколько я для него опасен.
      Я постарался взять себя в руки. Меня, как киношного обвинителя из суда присяжных, стало заносить на пафос. Не надо было лишних слов, эмоций, даже если они переполняли меня, как слезы. Надо коротко и ясно обрисовать ему всю картину преступления.
      Я сделал глубокий выдох и уже спокойно сказал:
      — С Эльвирой Милосердовой вы учились в одном классе. Должно быть, у тебя были к ней сильные чувства. Я думаю, что Эльвира, зная об этом, держала тебя на коротком поводке и навязывала свою волю. Не по годам умная и хитрая, она предложила тебе совершить вместе с ней дьявольскую аферу.
      Я уже успокоился настолько, что был способен есть креветки, чем попутно и занялся.
      — Эльвира создала акционерное общество, — продолжал я, — пообещала вкладчикам высокие проценты, раскрутилась, открыла несколько филиалов. Деньги потекли на счета «Милосердия» рекой, а когда пришло время массовых выплат по процентам, она придумала, как красиво выйти из игры.
      — А в чем же заключалась моя роль? — спросил Леша. Мне показалось, что в его голосе прозвучала ирония.
      — А ты тем временем крепил со мной дружеские отношения, готовясь подставить меня, — жестко ответил я. — Ты знал, что каждый день по несколько часов я нахожусь рядом с Диким островом. Лучшей кандидатуры, на которую можно было бы свалить убийство, трудно было найти. Вы открыли на мое имя фиктивный валютный счет, чтобы потом можно было обосновать мотивы убийства банкирши, состряпали поддельное письмо, которое якобы я написал Эльвире, договорились с Караевым о прокате яхты, а между делом активно сажали на иглу свою жертву — Татьяну Васильеву из лагеря хиппарей, благо что тебе, как анестезиологу, несложно было достать наркотик…
      Я говорил «вы», щадя Лешу, хотя был уверен, что эти дела совершил он сам, без помощи Эльвиры.
      — Девятнадцатого августа, ближе к полудню, когда я нырял за крабами у берегов Дикого острова, ты взял напрокат у Моргуна комплект аквалангов и пригласил Татьяну на морскую прогулку. Думаю, что она была в состоянии глубокой эйфории и полностью подчинялась твоей воле. Ты взял курс на остров, поставил «Ассоль» на якорь недалеко от берега…
      Я снова начал волноваться. События, о которых я сейчас говорил, стояли перед моими глазами как наяву.
      — Затем вы с Татьяной вышли на берег. Ты стал раздевать ее. Не думаю, что она сопротивлялась. Повалил на гальку, прижал ее голову к большому плоскому камню, похожему на наковальню. Потом тяжелым булыжником размозжил ей череп…
      Леша немного побледнел и стал покусывать губы.
      — Продолжать? — спросил я.
      — Да, — глухо ответил он.
      — Ты утопил ее одежду — это, собственно, лишь короткие шорты да майка на тонких бретельках. Но, видимо, впопыхах обронил «фенечку», которую несколько часов спустя я нашел. Перенес труп на яхту, надел на него заранее приготовленный деловой костюм Эльвиры и сбросил тело в трюм. Затем отнес в мою лодку акваланг и кожаную накидку Эльвиры с вложенным в нее письмом, отогнал лодку подальше в море и в акваланге нырнул в воду. Должно быть, ты не совсем точно рассчитал свой маршрут к берегу и едва не столкнулся под водой со мной. В принципе вы все неплохо рассчитали: я оказался на безлюдном острове один на один с убитой, ее накидка с письмом в моей лодке и крупный валютный счет превращались в серьезные улики.
      Но, видимо, не учли, что Моргун сумеет уладить конфликт с пограничниками и прикроет меня… Тогда вы решили подставить меня еще раз. У тебя было заметное преимущество: ты без напряжения контролировал ход моих мыслей и знал обо всех моих ближайших планах. Когда я пошел в Морское к Караеву, вам стало ясно, что старик с легкостью выдаст тебя. Ты пошел дом за мной и убил капитана в тот момент, когда я покупал вино в магазине.
      На лбу у Леши выступили крупные крупные капли пота. Он потянулся за полотенцем и провел им по лицу. Он уже не пытался прервать меня и вставить реплику. По нему я ориентировался, насколько точно пересказываю события.
      — Оставался последний свидетель, который видел тебя рядом с Васильевой, —бомж, тусующийся на пляже хиппарей. Вы не трогали его до того момента, пока я им не заинтересовался. Ты старался не подпустить меня к пляжу хиппарей в тот день, когда там болтался этот несчастный алкаш, гонялся за мной как чумной на «Ямахе» в платке и черных очках. А я даже намеком подумать не мог, что это ты, все грехи сваливая на Моргуна. Когда в своем расследовании я зашел слишком далеко, догадавшись, кто именно похоронен вместо Эльвиры, вы решили поставить на мне точку. Но жадность наказуема, дорогой Леша. Сэкономив на опытном киллере, вы крупно обломились с этим жалким Лепетихой. Я сумел узнать номер телефона, с которого звонила киллеру Эльвира, и засек сообщницу Милосердовой Сысоеву, которая скорее всего и убила Лепетиху.
      Я взял с тарелки горсть креветок и принялся рвать их в клочья, переводя дух. Леша терпеливо ждал, когда я заговорю снова.
      — У меня не было бы никаких шансов вернуться живым из особняка «сестрички», если бы я на твоих глазах не отправил телеграмму Кнышу, — продолжал я, сплевывая шелуху в газетный кулек. — Ты успел предупредить банду об опасности; Эльвира, а она наверняка была гдето рядом, резко ретировалась и cпряталась в более надежном месте, а оставшиеся сотрудники так называемой компьютерной фирмы договорились, что разыграют спектакль по обезвреживанию двух аферистов. Я прикинулся мертвецки пьяным, чего ты почему —то не понял, а потому слишком и не старался соблюдать конспирацию: я пьян в доску— чего корячиться. Ночью я выбрался из особняка и подслушал твой разговор с Сысоевой. Скорее всего вы говорили с ней об Эльвире. Ты настаивал, чтобы она позволила тебе с ней встретиться, угрожал, ставил условия, что будешь ждать еще два дня. Мне кажется, ты начал понимать, что Эльвира и тебя тоже стала водить за нос. Женщина с бешеным состоянием несколько иначе смотрит на школьную любовь, чем мы с тобой…
      Я чуть не добавил «дружище». Леша догадался, какое слово повисло у меня на языке, и по его лицу впервые за последние четверть часа пробежала судорога боли.
      — Да, произнес Леша после долгого молчания. — Ты действительно знаешь многое. Но странно то, что любовь стоит в основе поступков этих людей.
      — Да какая любовь! — усмехнулся я. — Банальная жадность и кощунство, не знающее границ. Молодая женщина похоронила свое имя, чтобы спокойно присвоить деньги обворованных ею старух. А ты, Леша, лапоть. И мне тебя жалко.
      Он сглотнул, словно мое оскорбление попало ему на язык.
      — Почему тебе меня жалко?
      — Потому что Эльвира не любит тебя. Ты напрасно надрывался и пачкал руки в крови.
      — Ты в этом уверен?
      — Да, Леша. Я в этом уверен. Это истина.
      — Жаль, что все это случилось в Крыму, — негромко сказал Леша, глядя на пистолет. — Крым дорог мне. Этот берег, остров… Не хочется, чтобы на все это лилась грязь…
      — Крым вы задели лишь походя. Это чисто украинское преступление.
      — Почему чисто украинское? — Леша вскинул свои белесые брови.
      — Потому что Украина — единственное в мире цивилизованное государство, где можно открыть анонимный валютный счет. В другой стране вы бы не смогли утаить такую сумму денег.
      — Ты так думаешь? Разве, к примеру, в России нельзя утаить несколько миллионов долларов?
      — Их можно закопать в землю. Но нельзя вложить в банк и получать с них проценты.
      — А почему ты говоришь только про банк? Разве нет других областей, куда можно выгодно вложить деньги?
      — В любом случае эти деньга рано или поздно всплывут. А как потом отчитаться за них?
      — Их можно отмыть.
      — Отмыть в России? Это ненадежно.
      — Именно в России есть область, где деньги отмываются, одновременно принося колоссальную прибыль и, самое главное, власть.
      Наш разговор перешел в странное русло. Мы будто забыли о той черте, которая стояла между нами, и миролюбиво спорили на какую-то случайную тему.
      — И что это, интересно знать, за область? Леша ответил вопросом:
      Знаешь такую поговорку: победителей не судят?
      Кажется, я не понял, к чему это он сказал.
      — Ты считаешь себя победителем?
      — Нет, — вздохнул Леша. — Себя пока не считаю.
      Мы молчали. Я должен был подвести итог всему сказанному. «Господи, Господи! — произносил я в уме молитву. — Ты ли дал мне на это право? Ты ли меня на это надоумил?»
      Он мне помог.
      — Ну и что ты думаешь делать дальше?
      Я все еще молчал. Я составлял в уме слова, чтобы они прозвучали естественней и понятней, хотя мне хотелось не говорить, а мычать, стонать от боли и страшной тяжести на душе.
      — Надеюсь. — с трудом произнес я, не в силах поднять глаза, — ты понимаешь, что между нами уже не будет тех отношений, что были прежде… Но я не могу, не в моих правилах, не по моему нутру помахать тебе ручкой, уйти, чтобы потом просто избегать встреч с тобой. На тебе слишком много крови. Даже за каплю пролитой невинной крови человек должен отвечать. Ты умертвил троих… Четвертой, по твоей наводке, была расстреляна гипсовая фигура, напоминающая меня… Собственно, тебе приговор выносит покойник от имени троих убитых…
      Леша словно окаменел. Он не сводил с меня глаз — я чувствовал его взгляд на своем лице, которое полыхало, словно его облили бензином и подожгли.
      — И мне очень бы не хотелось силой тащить тебя в милицию. Это было бы смешно… словно провинившегося мальчишку… Ты сам знаешь, что заслужил. Я даю тебе шанс самому… — Я показал глазами на пистолет. — Возьми.
      Нет не Леша, а я был сейчас похож на мальчишку со своим глупым жестом дать человеку возможность учинить над собой суд. Леша покосился на пистолет, потом посмотрел на меня.
      — А если я не возьму? — медленно проговорил он.
      Тогда придется тащить тебя в милицию силой.
      — И у тебя есть на это право? — вкрадчиво спросил Леша.
      — У меня есть безумное желание сделать это.
      — Но это всего лишь твое желание.
      — Это закон справедливости.
      — Интересно, а чем узаконено твое право определять, что справедливо, а что нет?
      Леша начинал меня злить. Это было кстати, потому как в возбужденном состоянии мне всегда легче принять сложное решение.
      А мне плевать на твои поиски права! — Я чувствовал, как мышцы напряглись во всем теле.
      А мне плевать на твои обвинения и приговор.
      — Ты убийца! — выкрикнул я.
      — Это надо еще доказать, — отпарировал
      Леша. — Ты за руку меня не хватал.
      Мы одновременно начали привставать со своих мест. Меня переполняло нестерпимое желание дать ему чем-нибудь тяжелым по лбу. Леша оперся о стол, и его руки оказались рядом с пистолетом. Я чувствовал, что всего несколько мгновений отделяют нас от крутой развязки. Если он схватит оружие и выстрелит, я вряд ли успею увернуться. Но первым браться за пистолет не буду, пусть даже история учит, что игры в благородство всегда плохо кончаются.
      Несколько секунд, едва не соприкасаясь лбами, мы нависали над столом. У меня начали неметь пальцы — с такой силой я сжал кулаки. Я понял, что, если Леша сделает слишком резкое движение, оно будет равносильно для меня выстрелу стартового пистолета и тогда я отпущу тормоза, держать которые становилось уже просто невыносимо.
      Вдруг Леша медленно убрал руки со стола, затем отошел на шаг назад и опустился на койку.
      — Давай не будем сходить с ума, — произнес он, откидываясь на подушку. — Не хватало нам еще открыть здесь стрельбу. Спрячь свой дурацкий пистолет.
      Я, облегченно вздохнув, тоже сел в кресло, но к пистолету, словно он мог взорваться от малейшего прикосновения, не притронулся.
      — Я тебя внимательно слушал? — спросил
      Леша.
      — Да. Теперь ты, кажется, хочешь мне что-то сказать?
      — Естественно! — И он впервые с начала нашего тяжелого разговора улыбнулся.
      — Я ничего не имел против того, чтобы ты мне возражал, — сказал я, понимая, что был излишне категоричен, не желая даже выслушать объяснения Леши. — Но ты молчал. А молчание, как известно, знак согласия.
      — Нет, никакого согласия тут не могло быть Просто я так воспитан: если кому-то очень хочется высказаться, я не порчу обедню.
      Нет, все-таки нравится мне этот сукин сын!
      — Что ж мы в таком случае чуть не начистили друг другу рожи?
      Леша посмотрел по сторонам, словно потерял что-то очень важное, и сказал мне то, о чем я давно подсознательно мечтал:
      — Может быть, нам для начала выпить по стаканчику?
      — С удовольствием. Горло начисто пересохло! — признался я.
      Мы энергично, словно только что обменялись любезностями, встали из-за стола. Леша протер тряпкой стол, смахивая с него шелуху от креветок. При этом он задел тряпкой пистолет, но с таким видом, словно это была пепельница.
      Я взял его и сунул в карман комбеза, при этом неестественно откашливаясь.
      Мы вышли во двор. Леша запер флигель на ржавый висячий замок и пошел вперед, показывая, что доверяет мне и не опасается быть ко мне спиной. Но я не захотел исполнять роль конвоира и, мы вышли на улицу, поравнялся с ним.

38