Глава 8

ОПЯТЬ НЕ ПО СЦЕНАРИЮ

На имени Родиона лежало проклятие, и все, что прямо или косвенно было связано с ним, искрило, словно электрические провода в грозу. Инспектор, чтобы чем-нибудь занять себя во время полета, перебирал бумаги, линейки и карандаши внутри своего портативного чемоданчика, пытался что-то писать в блокноте, но резкие и неточные движения выдавали его: он все время думал обо мне, и внутри его, наверное, все клокотало и кипело от злости, словно смола в чане.

Татьяна, уговорившая инспектора взять ее в качестве пассажирки, прилипла к иллюминатору, глядя на ослепительные горные пирамиды, и внешне не проявляла никакого интереса ни ко мне, ни к инспектору с перекошенным от злости лицом. Она положила ноги на упакованную в чехол палатку, спрятала, чтобы было теплее, руки на груди, запрокинула голову на пухлый, как подушка, капюшон, и ощущение хрупкого уюта, который она создала вокруг себя, невольно передалось мне.

Я делал вид, что дремлю, наблюдая из-под полуприкрытых век за нарочитой суетой инспектора. Тот сам уже был не рад, что заваривал всю эту кашу. Его не устраивала незавершенность нашего нервного разговора, так как он не успел выяснить главного – насколько я опасен для него. Я демонстрировал спокойствие человека, уверенного в своих силах, и это раздражало полицейского более всего. Он не мог знать, какие ходы я подготовил на крайний случай, чтобы защитить себя.

Думаю, что за взятку по непальским законам предусмотрено весьма жесткое наказание, о чем красноречиво говорили руки и плечи инспектора, которые беспрестанно двигались независимо друг от друга, словно на хорошо смазанных шарнирах. Он весь ломался прямо на моих глазах, и его состояние я прекрасно понимал. Допустим, он посадит меня в какой-нибудь жуткий буддийский карцер с крокодилами, и я, как свидетель взятки, стану для него безопасен. Но инспектор не мог не подумать о том, каким боком к нему повернется судьба, если Столешко окажется жив. Живой Столешко – это свидетель номер один: взяткодатель.

Потому инспектор нервничал и неточными движениями тыкал карандашом в блокнот, поглядывая на меня. Его и без того тяжелый взгляд утяжеляли низкие надбровные дуги и черные лохматые брови, и все-таки этот ячий взгляд был здорово подпорчен страхом бойни. Я жаждал скандала и с аппетитом уминал тушенку, вылавливая из банки куски говядины и желе. Яркие круглые пятна света, потоком льющегося через иллюминаторы в салон, ползали по потолку, стенам и полу. Вертолет летел по узким коридорам скальных массивов, уходя то круто влево, то круто вправо, словно запутывал преследователя.

Инспектору вскоре надоело перебирать бумажки в чемоданчике. Он принялся бесцельно ходить по салону, каждый раз перешагивая через ноги Татьяны, затем подсел к ней, пытаясь заинтересовать ее рассказом о величии и красоте Гималаев, но девушка все видела сама и в комментариях не нуждалась.

Инспектор бережно топтал свое самолюбие, постепенно приближаясь ко мне. Его глаза молили о помощи: ему как воздух нужны были мои раскаяние, просьбы о помиловании и тусклый блеск глубокой печали в глазах. Но я не был намерен спасать самолюбие инспектора даже за деньги и продолжал налегать на тушенку, попеременно откусывая от луковицы и бутерброда с салом и горчицей. Татьяна, любуясь горами, сдержанно улыбалась, словно каким-то образом видела меня и понимала мое состояние. Я предложил ей ломтик «Бородинского» с салом, но она не отреагировала.

Наконец я вытер губы салфеткой, затолкал ее в опустошенную банку, а затем сплющил эту банку ударом ботинка.

– Будь по-вашему, – сказал инспектор, тяжело опускаясь рядом со мной на откидной стульчик и превращая свое темное лицо в символ великодушия. Какой, однако, интересный ход! – Креспи очень просил меня не портить вам жизнь, а я уважаю Гарри.

Я ковырялся в зубах заточенной спичкой. Вертолет сделал очередной крен, и луч света, как из прожектора, осветил лицо инспектора. Тот стал щуриться и прикрыл глаза ладонью, словно решил поиграть со мной в жмурки и начал водить.

– Я думаю, что причина вашей несговорчивости в предвзятом отношении к Столешко, – сказал инспектор из-под ладони. – Вы почему-то хотите кинуть тень на его имя. Я прав?

– Не просто кинуть тень, – ответил я. – Я хочу, чтобы его судили за убийство и мошенничество.

– Но он же мертв! – стараясь сдерживать себя, процедил инспектор.

– Вы лично видели труп?

Инспектор, стремительно превращаясь в сердитого яка, привстал со стула, склонился надо мной и, упираясь ладонью в иллюминатор, произнес:

– Никто до сих пор не видел трупов жителей Чар Клерка, но нет идиотов, которые бы верили в то, что кто-то из них остался жив.^[7]

– Я рад, что в Бангладеш, в отличие от салона нашего вертолета, нет идиотов, – ответил я. – А что касается Столешко, то он живее нас с вами, потому что ходит по земле, а мы летим на этом ржавом геликоптере.

– Конечно, ходит! – не выдержала Татьяна, присоединяя свой сарказм к нашей милой беседе. – Я даже вижу его. Вон он, мятежный, убегает от йети!

– Как вы не поймете! – прошипел мне инспектор и постучал себя кулаком по лбу. – Я хочу вам помочь!

– А я хочу вас огорчить: в ваших услугах я более не нуждаюсь, – отмахнулся я. – Знаете почему? Потому что представитель Интерфакса в российском посольстве уже приготовил трехчасовую кассету для записи интервью со мной.

От моей безупречной лжи цвет лица инспектора слился с цветом его малинового берета. Мне страшно было на него смотреть. Казалось, его глаза сейчас вылетят из орбит, как пробки от шампанского, и попадут мне в лоб.

– Хотела бы я посмотреть на представителя Интерфакса, – сказала Татьяна, вынимая из пуховика маленькое круглое зеркальце и заглядывая в него, – когда он услышит твои басни про обрезанную веревку и дискету с обыкновенными иллюстративными файлами, какие в любой журнальной редакции валяются под ногами…

Она что-то нашла на щеке и сразу забыла о своем желании. У меня в животе урчало от лука, но этого никто не слышал из-за рокота двигателей.

– Танюша! – позвал я, вынимая из кармана блокнот и вырывая из него лист. – Вот мой московский телефон. Когда князь оштрафует и уволит тебя, то сразу позвони мне. У моего соседа много пустых бутылок, может быть, мы тебе поможем материально.

– Я чувствовала, что ты добрый и, главное, умный человек, – ответила девушка. Ее глазки оживились. Мой тупой юмор повышал ей настроение. – Но меня не за что штрафовать. Я добросовестно выполняла свои обязанности.

– Об этом ты расскажешь Орлову, когда станет известно, как ты кормила базовый лагерь рвотными таблетками и повторяла вслед за инспектором идиотские аргументы в защиту убийцы, в то время как Родион вмерзал в ледник на Плахе.

– Если бы он понимал по-русски, – ответила Татьяна, кивнув на инспектора, – то за такие слова врезал бы тебе по физиономии.

Страсти внутри вертолета накалялись. Несмотря на то, что мы с Татьяной разговаривали столь же нежными по интонации голосами, какими общаются кот с кошкой мартовской ночью, инспектора душила гипертония, вызванная нервным перевозбуждением. Он не понимал русскую речь, но опрометчиво полагал, что я морально разбит его очаровательной единомышленницей. Опасаясь, что он достигнет кондиции раньше, чем мы совершим посадку в аэропорту Катманду, я поманил инспектора пальцем и утешил его:

– Не волнуйтесь! Не думаю, что вас понизят в звании. Какое дело министерству внутренних дел Непала до какой-то скандальной статьи в русской газете об инспекторе-взяточнике? Правда?

Эффект, вызванный моими словами, превзошел все ожидания. Инспектор вдруг растопырил ноги, слегка согнув их в коленях, выгнул вперед шею, отчего стал похож на удивленного динозавра, и трясущейся рукой принялся расстегивать кобуру.

– Ты у меня посидишь! – отрывисто выкрикивал он совсем не страшные угрозы. – Ты у меня попляшешь!.. Я тебе покажу кино…

Такой момент я не мог упустить. Татьяна уже поднялась со своего места, чтобы своим вмешательством вернуть конфликт в русло вялой перебранки, но я оказался проворнее и с широкого замаха влепил инспектору звонкую пощечину. На короткое мгновение я почувствовал ладонью жесткую щетину и рельефную скулу, затем произошло что-то вроде бесшумного взрыва. Трудно описать, как в эту секунду выглядело лицо инспектора.

– Сумасшедший! – крикнула Татьяна, но я не понял, кому был адресован этот диагноз, так как инспектор, вытащив револьвер из кобуры, поднял его над своей головой и выстрелил.

– Ты… ты…

Чем сильнее он впадал в экстаз злости, тем труднее ему было формулировать свои мысли. Я еще никогда не видел, чтобы наделенный властью государственный служащий так легко и надолго терял над собой контроль. Его тело корежили конвульсии, он шлепал тяжелыми губами и брызгал слюной, дрожащая рука судорожно сжимала рукоять оружия. Прогремел еще один выстрел, затем еще. Я видел, как за его спиной окаменела Татьяна, глядя в продырявленный потолок, из которого тугой струей начала хлестать маслянистая темная жидкость.

С треском распахнулась дюралевая дверка пилотской кабины. Я увидел голову летчика в наушниках и больших темных очках, что делало его похожим на муху.

– Падаем!! – крикнул он.

Это уже не входило в мой сценарий.

Глава 9

СЛОВО ОФИЦЕРА

Мерный рокот лопастей стал быстро деформироваться, напрягаться, превращаясь в тяжелый частый лязг, словно на втулку винта сел верхом какой-то злой демон и, вращаясь вместе с ней, принялся лупить кувалдой куда попало. Я почувствовал, как начал проседать пол, как вертолет «посыпался» с нарастающей скоростью, и машинально ухватился за кожаную такелажную петлю. Инспектора с револьвером повело назад, и он попятился, наступая на ноги Татьяне. Письмоводительница не запищала истошным голосом, что, по моему мнению, в подобной ситуации обязана делать всякая особь женского пола, лишь приглушенно ахнула, увидев в иллюминаторе мельтешащие скалы, да сердито оттолкнула от себя инспектора.

Агония вертолета продолжалась недолго, мотор начало заклинивать, и над нашими головами с ужасным грохотом разорвался редуктор. В то же мгновение фюзеляж ударился о снежный склон, задрожал и, переворачиваясь, покатился вниз. Грубая сила кинула меня к противоположному борту, затрещала обшивка, вмиг рассыпались стекла иллюминаторов, и мне в лицо ударила струя мелкого снега, перемешанного со стеклом. Впору было проститься с жизнью, но никакая, даже самая короткая мысль не посетила меня в эту критическую секунду. Ослепший, оглохший, потерявший ориентацию в пространстве, я кувыркался вместе с инспектором, Татьяной, рюкзаками и баулами, зачем-то хватаясь за всякий предмет, за который можно было ухватиться, дергал ногами, невольно попадая то по тугому рюкзаку, то по мягкому животу инспектора.

И вдруг хаотическое движение прекратилось и тотчас наступила тишина. Стоп-кадр застал меня в совершенно нелепом положении. Я стоял на голове, ушедшей в рыхлый снег по плечи, руки были разведены в стороны и придавлены хламом, одна нога крепко запуталась в какой-то петле, которая и поддерживала меня в вертикальном положении, а вторая была свободна, и я продолжал ею дергать.

– Черт вас подери, инспектор! – крикнул я, выковыривая снег из ушей. – Зачем вы прострелили маслопровод?

В салоне, сумеречном, наполовину засыпанном кашей из снега и вещей, а потому ставшем неузнаваемым, стоял крепкий запах керосина и жженого металла. Я выпутывался из петли, словно муха из паутины. Где-то рядом капало и журчало, сливалась в снег вертолетная кровь. На меня свалился покореженный кронштейн, крепко треснув по темечку.

– Татьяна! – заорал я от боли, потирая ушибленное место. – Что ты притихла? Где прячешься?

– Мне отдавило мошонку! – сдавленным голосом простонал инспектор.

Только сейчас я заметил, что он стоит на четвереньках и трясет головой, как искупавшаяся в пруду собака.

Я смог подняться на ноги. Голова все еще гудела, словно была отлита из качественного чугуна, но тело слушалось. Отводя в сторону торчащие сверху обрывки проводов, я перешагнул через баррикаду из мокрого, как сырой гипс, снега и баулов и увидел сидящую под пустым проемом иллюминатора Татьяну. Она прижимала ладони к лицу и покачивалась, словно молилась.

Я присел перед ней и тронул ее за плечо.

– Все цело? Нос, уши, глаза?..

– Да отстань ты! – из-под ладоней ответила Татьяна. – Доигрался, чучело!

– Кто доигрался? – вспылил я. – У своего инвалида лучше спроси, зачем он подбил вертолет! Зенитчик с берегов Брахмапутры!

– Не надо было его дразнить!

– Дразнить! – проворчал я и ударил ногой по двери. – Что я тебе, тореадор, чтобы дразнить этого психопата?.. Перевяжи его, – добавил я, выпрыгивая наружу. – Вертолет ему на мошонку упал.

Помятый, с разбитой вдребезги пилотской кабиной, вертолет чудом держался на крутом заснеженном склоне, упираясь на большой сугроб. Утопая в снегу по колени, я обошел фюзеляж, едва ли не с мистическим ужасом осознавая редкость и масштабность своего везения. Тяжелый редуктор проломил крышу, но не упал бомбой внутрь салона только потому, что зацепился обломками лопастей за края дыры. Я хотел перекреститься, но вместо этого зачерпнул в ладонь снега и прижал его ко лбу.

– Эй, пилот экстра-класса! – позвал я, подходя к разбитой кабине, похожей на изуродованную вандалами телефонную будку. – Ты живой или притворяешься?

Чем ближе я подходил, тем меньше мне хотелось заглядывать в кабину через битый плексиглас. За свою альпинистскую практику я вдоволь насмотрелся на трупы. Но среди ледников, словно в гигантском холодильнике, они не были страшны. В разбитой пилотской кабине, по моему мнению, меня ожидало нечто из фильма ужасов, нехорошая мясо-котлетная субстанция, и я не был настойчив в своем продвижении к кабине. Пилот не отзывался. Скалы с острыми гранями, обступившие место катастрофы, аккумулировали вокруг себя тишину, и потому в ушах резонировал стук моего сердца, словно шаман в экстазе бил меня по голове бубном.

– Пилот! – совсем тихо произнес я и бережно взглянул на кресло.

Воображение, как часто со мной бывало, немыслимо превосходило реальность. Ни живого, ни мертвого пилота в кабине не было. На пустом кресле блестели осколки пластика. Маленькая дверь была вырвана вместе с петлями и держалась на пружинах.

– Ушел, не попрощавшись, – высказал я свою обиду, просунув голову между острыми краями битого окна. – Теперь мне понятно, почему вертолет падал так быстро.

– У него сломано бедро, – услышал я голос Татьяны.

– Интересно, – вслух подумал я, – если он спутал мошонку с бедром, не означает ли это, что свою задницу он ошибочно принимает за…

– Может, ты заткнешься? – попросила девушка. – Иди сюда, надо шину наложить.

Мы вытащили инспектора на снег. Точнее, тащил только я, а Татьяна поддерживала его правую ногу. Но все равно он скрипел зубами и орал во всю глотку. Я, конечно, не изверг, и прекрасно понимал, что несчастному приходится не сладко, и все же пытался обратиться к его совести и стыду – нельзя же так вести себя мужчине перед девушкой и перед снежными карнизами, готовыми от малейшего шума сорваться на нас лавинами.

Татьяна без моей помощи принялась прилаживать к ноге инспектора обломок дюралевой рейки. Я топтался вокруг и смотрел по сторонам. Вопли инспектора разлетались во все стороны ущелья и эхом возвращались обратно.

– Ну? – нервно крикнула мне Татьяна, туго стягивая концы бинта. – Что ты хочешь сказать?

Если бы я сказал ей все, о чем в этот момент думал, – она бы застрелилась из своего «макарова».

– Я знаю, что у тебя на уме, – не дождалась она от меня откровения.

– Тогда прими соболезнования, если ты такая догадливая, – ответил я.

– Его придется тащить на себе, – высказала она оригинальную мысль.

– А я думал, что ты мне предложишь отремонтировать вертолет.

– Где мы находимся? Хотя бы приблизительно.

– В Гималаях. Полагаю, что нас окружают горы.

– Не остроумно!

– Мое остроумие, милая, исчерпалось на базе и там, на небесах. А здесь вообще нет желания ни говорить с тобой, ни слушать твоего ворошиловского стрелка… Эй, господин инспектор! Это вам не Ла Скала, убавьте, пожалуйста, громкость!

– Ему надо сделать укол промедола!

– Надо – делай! Что ты смотришь на меня, как невеста на часы перед брачной ночью?

С ее энергией горы вверх дном переворачивать, подумал я после того, как Татьяна засветила мне в лоб снежком. Я повернулся к инспектору спиной, присел и завел его руки себе на плечи. Он был тяжелым, почти неподъемным, как рюкзак на высоте выше восьми тысяч метров, только инспектора нельзя было, как рюкзак, скинуть в пропасть.

– И куда мы пойдем? – спросила Татьяна.

Я выразительно посмотрел на нее и сквозь зубы процедил:

– Уж, конечно, не вверх по склону.

Утопая в рыхлом снегу, я сделал несколько шагов и сразу устал. Ноги инспектора оглоблями торчали с обеих сторон от меня и все время норовили врезаться в снег. Руками он обхватывал мою шею так крепко, что я не мог сказать определенно: или он просто держит меня, чтобы я не убежал, или же на всякий случай пытается меня задушить.

Татьяна, подкравшись к нам с аптечкой, всадила инспектору в зад иглу шприц-тюбика. Инспектор замычал и обмяк. Мы начали спускаться, удаляясь от чадящего вертолета. Татьяна шла передо мной, протаптывая тропу и часто оглядываясь, словно хотела удостовериться, что я все еще демонстрирую свое феноменальное благородство.

– Вам удобно? Я не слишком быстро иду? – заботливо спрашивал я инспектора, когда останавливался, чтобы перевести дух. Тяжелые скальные массивы, похожие на крепостные башни, плыли перед моими глазами, как театральные декорации, пот лился по лицу, разъедая кожу. Она нестерпимо зудела, и я мечтал впиться в щеки ногтями и разодрать их до крови.

Наверное, ни я, ни инспектор не владели английским в той степени, чтобы в полной мере передать друг другу оттенки настроения. Полицейский воспринял мои полные ненависти слова так, словно я признал свою вину.

– Нога немеет, – с недовольством ответил он. – Вы не идете, а прыгаете.

– А вы предпочли бы, чтобы я полз? Или летел вниз головой?

– Я предпочел бы, чтобы вы обращались со мной так, как я того заслуживаю! – сердито выпалил инспектор, даже не подозревая, что он нажал на кнопку сброса бомбы. И я тотчас эту бомбу сбросил.

Свалившись в сугроб, инспектор взвыл на высокой ноте, словно Моська, угодившая под ноги слона. Не оборачиваясь, я продолжал идти вперед как ни в чем не бывало.

– Я вас… я вас… – орал дурным голосом инспектор. – Немедленно… Я требую…

Мне стало смешно. Я остановился и обернулся. Инспектор глубоко ушел в снег, почти по плечи, и напоминал пережаренного и злого Колобка.

– Ну? – усмехнулся я. – Что вы требуете? Что вы вообще можете сейчас сделать самостоятельно?

Задыхаясь, Татьяна подошла ко мне, с трудом вытаскивая глубоко увязающие в снегу ноги.

– Это уже слишком, – прошептала она, убирая с глаз светлую челку. – Не издевайся над раненым.

– У тебя иней на ресницах выступил, – заметил я.

Татьяна покусывала губы. Инспектор хрипел и разгребал вокруг себя снег, словно он был оленем и хотел ягеля.

– А у тебя, – произнесла девушка жестко, – мозги на лбу сейчас выступят, если посмеешь оставить его.

– Оба! – воскликнул я. – Еще один стрелец! И чем ты пытаешься меня испугать? Своим пистолетиком? Ты сможешь выстрелить в меня? В свою жизнь? В свое спасение? В сексуально привлекательного молодого человека, в конце концов?

Я играл ее волей, и Татьяна ненавидела меня за это. Она опустила лицо и отвернулась, чтобы я не увидел ее беззвучного смеха.

– Стреляешь на счет «три», – я нежно потрепал девушку за прядь, тем самым добивая ее окончательно. – Мобилизуйся. Представь, что ты Мухтар, служишь на границе, а я нарушитель… Раз! Два!.. Три!

Я дырявил ботинками снег, наступая на собственную тень. Солнце стояло высоко, и короткая тень напоминала Санчо Пансу. Мне в затылок дышали немотой горы. Снег искрил, мелко передразнивая солнце. Сугробы и заструги изображали женские округлости. Все вокруг было жизнерадостным. Никто в меня не стрелял.

Остановившись, я обернулся. Татьяна сидела на снегу и держала в ладонях лицо. Плечи ее вздрагивали. Злой Колобок безмолвно таращил на меня глаза, будто подавился ягелем.

Я вернулся по своим следам, присел рядом с Татьяной.

– Смотри, – сказал я. – Подснежник!

Татьяна опустила ладони, и я поймал пальцами ее нос.

– Иди к черту, – беззлобно попросила она, оттолкнула меня и убрала со щеки слезу.

– Посуди сама, – примирительно сказал я, поглядывая на притихшего инспектора. – Разве могу я с оптимизмом нести на себе этого истребителя вертолетов, если он собирается посадить меня в тюрьму?

– Меньше языком мели!

– Хорошо. Тогда поговори с ним сама.

– Что ты хочешь?

– Во-первых, чтобы не вешал на меня Бадура. Если твои таблетки в самом деле неядовиты, то портер скорее всего налакался протухшей ракши. А во-вторых, я хочу, чтобы инспектор возбудил уголовное дело по факту убийства Родиона.

Татьяна вскинула голову и посмотрела на меня сквозь дрожащие слезы.

– Ты… – произнесла она, поднимаясь на ноги и отступая назад. – Ты вообще представляешь, кто ты такой? Ты способен оценить свои поступки? Ты же маньяк! Тобой управляет навязчивая идея!

– Неужели уговорить инспектора тебе труднее, чем тащить его на себе с горы?

– Можешь проваливать, – глухим голосом ответила Татьяна. – Я ни о чем не буду с ним говорить.

– Даже ради его жизни и своего благополучия?

– Ты напрасно считаешь себя незаменимым.

– У тебя есть выбор?

– Сюда скоро должен прилететь спасательный вертолет.

– Сюда? Скоро? – возмутился я наивности девушки. – Это же Гималаи, милая! И находимся мы в Непале!

– Не называй меня милой!

– Тогда я буду называть тебя глупой. Когда сюда прилетит спасательный вертолет, инспектор умрет от гангрены, а ты сойдешь с ума от печали.

– Зато ты, наверное, будешь счастлив!

– Господи, и как только твое солнечное личико выдерживает столько презрения!

– Ты достоин не только презрения! Дебил!

– Нахожу успокоение в том, что ты в конце концов послушаешься этого дебила.

Инспектор не терял времени даром и внимательно прислушивался к нашей беседе на непонятном для него русском языке. По интонации он должен был догадаться, что до взаимного признания в любви еще далеко, а это не в его пользу. Дождавшись паузы, в ходе которой Татьяна мысленно модулировала новые оскорбления в мой адрес, он зашевелился в своем окопе и могильным голосом позвал меня:

– Подойдите, пожалуйста… Кхы-кхы… Ворохтин… господин Ворохтин…

Татьяна, следуя извечному бабьему инстинкту руководить мужчиной, к которому неравнодушна, не преминула меня вдохновить:

– Иди же, не стой!

– На бой Руслана с головой, – добавил я и послушно подошел к Колобку. Он грустил, словно его покусал высокогорный цзо, но во взгляде еще присутствовала сталь.

– Сядьте, – предложил он, хотя сесть я мог только ему на голову. – Давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Я действительно немного погорячился.

И он кинул полный раскаяния взгляд на покореженный вертолетный фюзеляж.

– И с Бадуром вы погорячились, – тотчас принялся я отвоевывать оккупированные позиции.

– Но он сказал мне, что вы отравили его какими-то таблетками.

– Эти таблетки мне дал врач. Обыкновенные витамины.

– Допускаю. Изо рта Бадура сильно пахло спиртным.

– Вот видите: портер страдает редкой формой высокогорного алкоголизма, а вы сразу обвинили меня в коварном умысле.

– Да разве это я? – махнул рукой инспектор и принялся отрывать ледяные колтуны с обтрепанных рукавов свитера.

Инспектор соглашался со мной запросто. Он уступал в мелочах, чтобы я уступил ему в главном.

– И криков о помощи не было, – внес я еще один пункт обвинения в список на реабилитацию.

– Да я знаю!

«Вот же бегемот сырокопченый! – подумал я, глядя на голову инспектора, как козел на кочан капусты. – Обо всем знал, а слюной брызгал!»

– Но и вы меня правильно поймите, – взял инициативу инспектор, кидая на меня короткие взгляды. – То, что вы называете… Я имею в виду поступок Столешко… Это совсем не то, что вы думаете…

– Вы имеете в виду взятку? – помог я инспектору справиться с подбором термина.

– Да разве это взятка! – болезненно поморщился инспектор. – Там денег было на две бутылки пива, а вы столько шума подняли!

– Если мы не выловим Столешко, то он поднимет еще больше шума! – предупредил я. – И тогда вы со своей ногой сможете только плевать в потолок тюремной больницы.

Инспектор долго думал над моей последней гипотезой. Он уже очистил от льда рукава, но продолжал теребить их, вытягивая нитки. Перспектива плевать в потолок его явно не устраивала.

– Но это же смешно! – вдруг вмешалась в разговор Татьяна. Она подкидывала на ладони отполированный теплом ее рук снежок, словно готовилась метнуть его мне в лоб.

– Ах, какая смешливая выискалась! – ощетинился я, предчувствуя серьезный натиск со стороны девушки. – Тебя же предупредили – разговор мужской! Лучше тропу пробивай, чтобы мне легче было нести инспектора.

– Инспектор, он толкает вас на должностной подлог!

– За раскрытие преступления Столешко вам дадут орден, – пообещал я, тоже скатывая снежок.

– Родственники погибшего Столешко потребуют от вас компенсации за моральные убытки! – пригрозила Татьяна.

– Вспомните про потолок, – вернулся я к самому сильному аргументу. – Если мы не обезвредим Столешко, то он вас посадит.

– Мне жаль ваши звезды, – вздохнула Татьяна.

У инспектора лопнуло терпение. Он дернулся в своем сугробе, отмахнулся от солнечных лучей и сердито крикнул:

– Тихо! Всем молчать!

Мы подчинились. Казалось, в наступившей тишине утомленные горы облегченно вздохнули. Инспектор наморщил свой лоб древесного цвета и погрузился в раздумья. Он взвешивал все «за» и «против», причем этот процесс раскачивал его из стороны в сторону.

– Сделаем так, – наконец огласил он приговор, опираясь руками о наст перед собой. – У нас все-таки недостаточно аргументов для того, чтобы возбудить против Столешко уголовное дело. Можно сказать, их вообще нет. Я могу проявить настойчивость и взяться за это дело, но министерство не выделит мне ни одной рупии.

– Меня интересует не столько возможность расследования этого дела, – мягко поправил я, – сколько ваше официальное заключение.

– Ну какие еще могут быть вопросы, инспектор! – взорвалась Татьяна. Снежок просвистел над моей головой. – Он же открытым текстом говорит, что добивается официального признания Столешко преступником! Ему во что бы то ни стало надо кинуть тень на альпиниста! Вы посмотрите на его физиономию! Он даже не скрывает ухмылки! Может быть, это он сам убил Родиона!

Кажется, она даже испугалась такого крутого заноса, вмиг замолчала и опустила глаза. Инспектор с вялым любопытством взглянул на меня, чтобы убедиться, что я в самом деле не скрываю ухмылки. Я пожал плечами и развел руки в стороны, бессловесно возмущаясь хулиганской выходкой Татьяны.

– А что вам лично даст официальное заключение? – спросил он, выгибая дугой одну бровь.

– То, что мошенник Столешко уже не сумеет осуществить свой коварный замысел и завладеть наследством князя Орлова.

Инспектор стал нервно покусывать кончики усов. Он мысленно прикидывал, чем для него может обернуться ошибка в оценке происшествия.

– Это ваше единственное условие? – уточнил он размер гонорара за мои услуги.

Я кивнул. Татьяна, чувствуя, что инспектор готов протянуть мне руку, с презрением сказала:

– Стыдно смотреть, как вы продаетесь!

Пристыженный инспектор посмотрел на Татьяну и задал очень хороший вопрос:

– А вы сможете донести меня до ближайшей деревни?

– Попытаюсь! – огрызнулась Татьяна.

– В таком случае я откланиваюсь, – сказал я.

– Подождите! – рассердился на меня инспектор. – Что вы все время прыгаете? Сделаем так… – Он еще некоторое время оформлял мысль и наконец вынес вердикт: – Если вы доставите меня живым до ближайшей деревни, откуда я смогу вызвать вертолет, то гарантирую вам, что в ближайшее время вышлю в МВД России официальное сообщение о том, что случилось в горах. В нем я подробно изложу вашу версию о пластической операции и выскажу рекомендацию проверить личность человека, который будет выдавать себя за Родиона Орлова. Это вас устраивает?

– Устраивает, – согласился я. – Но где гарантии, что вы не передумаете?

– Даю словно офицера, – шевельнул усами инспектор.

Татьяна усмехнулась, молча закинула на плечи лямки рюкзака и пошла вниз.

Глава 10

ВХОЖДЕНИЕ ИНСПЕКТОРА В ДОРХАН

Я не поленился, сходил к останкам вертолета, свинтил в салоне скамейку, обшитую ледерином, и соорудил из нее некое подобие саней. Этот шедевр инженерной мысли настолько хорошо скользил по снегу, что мне иногда приходилось кидаться навзничь, чтобы удержать его лихой полет по склону в пропасть. Татьяна постоянно отставала от нас, настроение ее было испорчено не только тем, что инспектор принял мои условия; ее огорчало, что не она первой додумалась до такого простого способа эвакуации раненого.

Мы быстро сбрасывали высоту, и нам все чаще попадались обширные проталины, поросшие пожухлой травой. Снежники или языки натечного льда были моими союзниками, и я с тоской смотрел, как снизу на нас надвигаются теплые альпийские луга и пастбища, по которым мне придется нести инспектора на себе. Татьяна в предвкушении мести даже пустилась вниз бегом, чтобы первой выйти за границу ледника и там полюбоваться моим ишачеством и вволю позлорадствовать.

Но судьба оказалась более благосклонной ко мне, нежели к ней. Едва нам под ноги лег травяной ковер и я, взвалив инспектора себе на спину, сделал несколько шагов, как нам открылась великолепная панорама прикрытого дымкой ущелья, разрезанного вдоль шумной зеленоводной рекой. По обе стороны от нее ступенями поднимались террасы с разноцветными лоскутами пашни, а к сыпучему склону прилипли два-три десятка лепных домиков с угловатыми соломенными крышами.

– Деревня!! – закричал я.

Татьяна попыталась испортить мне настроение:

– Это еще не значит, что отсюда можно связаться со спасателями.