– Постойте-ка, господин директор! – негромко произнес он и, не опуская лица, медленно добавил: – Я снова к вопросу о веселеньких нравах в вашей, так сказать, пятизвездочной ночлежке…

Я остановился, повернулся к нему. Своей неостроумной иронией он несколько притомил меня, и я не был готов снова вступить в очередной бесплодный спор, потому как смертельно хотел спать.

– Потрудитесь приподнять чело и взглянуть на окна моего номера… Да-да, единственные, которые закрыты… Не кажется ли вам, что там мерцает свет?

– Это, должно быть, отблески луны, – ответил я, даже не разглядев как следует профессорские окна.

Курахов мельком взглянул на меня и уничижительным тоном произнес:

– Я в восторге! И вы смеете называть себя частным сыщиком?

Кажется, я в самом деле попал впросак: в черных окнах пятого номера плыли тусклые блики то ли фонаря, то ли свечи, но я настолько устал от череды странных и зловещих событий сегодняшнего дня, что мне уже было наплевать на то, что сейчас происходило в профессорском номере.

– Я уже давно не сыщик, – ответил я равнодушно. – К тому же это ваши проблемы.

– Что?! – возмутился профессор.

Я мстил ему, и он этого еще не понял.

– Валерий Петрович, я стараюсь не затронуть вашу личную жизнь… Спокойной ночи!

С этими словами я подошел к калитке и уже протянул руку, чтобы взяться за ручку, как профессор сильным рывком остановил меня.

– Стоять!! – сдавленным голосом произнес он. – Что вы, в самом деле?! Позер! Кокет! На вас бутылок не напасешься – вы в каждую намерены влезть.

– Что вы от меня хотите? – спокойно спросил я.

– Чтобы вы убрали с лица эту высокомерную маску! – продолжал шипеть профессор. – Она вам очень не идет. Если вы не в состоянии сейчас помочь мне, то не надо было предлагать свои услуги.

На его месте я бы провалился сквозь землю, но ни за что не стал бы просить помощи у такого зануды, как я. Но профессор, кажется, боялся идти в номер один. У него не было иного выхода, кроме как обратиться ко мне за помощью. К тому же он просто умирал от желания поймать того, кто перевернул вверх дном его номер.

Я мог бы еще поторговаться, набить себе цену, но в этом случае мы бы потеряли драгоценное время и наверняка упустили бы непрошеного гостя. Не раздражая более профессора своим гордым видом, я склонился к его уху и спросил:

– Вы когда-нибудь брали преступника голыми руками?

– М-да, – не сразу ответил он, и это было нечто среднее между «За кого вы меня принимаете?» и «Не хотелось бы получить пулю в живот».

Я кивнул головой, словно был вполне удовлетворен этим ответом, и подтолкнул профессора в тень забора.

– Слушайте меня, – зашептал я. – Сейчас я перекину вас через забор. Очень тихо поднимитесь на второй этаж по лестнице, плотно закрывая за собой все двери. К номеру подходите только одновременно со мной и держитесь все время ближе к стене. Смотрите в оба! Если преступник будет вооружен – падайте на пол.

Конечно, я немного театрализовал предстоящую операцию, но в целом против истины не согрешил: черт знает, кто там сейчас шарит у профессора в номере и насколько он опасен.

– Понятно, – ответил профессор, помрачнев. Его не слишком вдохновила перспектива брать голыми руками преступника. – Все это мне понятно. Одно только не укладывается в голове: вы, профессионал, обученный такого рода действиям, и я…

Наконец-то он сам все расставил по местам. Я туп, как пробка, в истории, а он беспомощен, когда дело касается риска и физической работы. И к этому выводу мы так долго шли!

– Ладно! – кивнул я. – Запрете снаружи ножкой от стула дверь и будете ждать меня во дворе. А я поднимусь наверх по пожарной лестнице.

Профессор успокоился и полез на забор. Получилось не так тихо, как мне хотелось – Курахов спрыгнул на молодое абрикосовое дерево, листва зашуршала, вдобавок диким голосом взвыл спавший под деревом кот. Я с укором покачал головой, на что профессор пожал плечами и пробормотал что-то насчет притона для бездомных животных.

Пожарная лестница, точнее, ее символический огрызок, свисающий с крыши в двух метрах от земли, прогнулась под моей тяжестью и скрипнула. Я поморщился, мысленно отругал сам себя за то, что стал неловким и суетным, и полез наверх. Форточка торцевого окна, как всегда, была заперта – в коридоре работали кондиционеры, и мне пришлось брелком от ключей отдирать крепежные рейки и вынимать стекло. Через квадратный проем я уже без проблем открыл оконные замки.

В ночное время коридор освещался лишь одним бра, но этого было достаточно, чтобы я увидел узкую щель между дверью и косяком профессорского номера, и в этой щели плавал слабый желтый свет, словно разогревалась и остывала нить накаливания лампы.

У самой двери я на мгновение остановился, испытывая уже забытое чувство легкого мандража, какое всегда сопровождало близкую встречу с неизвестным и, возможно, очень опасным человеком. Пуля – дура, подумал я, прижимаясь плечом к косяку и с силой ударяя кулаком по двери.

– Стоять! – рявкнул я в темноту и тотчас метнулся к дивану.

Выстрела не последовало, но вместо него раздался грохот падающего стула, и в дверной проем выскочил человек в белой рубашке. Он опередил меня всего на мгновение, и уже в следующую секунду я настиг его в конце коридора и провел подсечку.

Падать человек не умел. Вместо того чтобы выставить руки вперед, он обхватил голову, словно хотел прикрыть ее от сваливающихся сверху кирпичей, и тяжело повалился на пол.

– Не ушибся, малыш? – спросил я. – А почему без очков?

Официант Сашка, исподлобья глянув на меня, сел, обнял руками колени и спрятал в них лицо. Я тяжко вздохнул – настолько живо представил себе реакцию профессора.

– Лучше бы это сделал кто-нибудь другой, – сказал я, приподнимая парня за ворот рубашки.

Глава 13

Профессор продемонстрировал завидную выдержку. Он взглянул на Сашку, ничем не выдал своих чувств, не издал ни одного упрека в адрес «вшивых апартаментов», быстро зашел в свой номер, повсюду зажег свет, прошелся по комнатам, после чего спросил у меня:

– Вы его обыскали?

– Нет.

– Надо бы… Надо бы! – повелевающим тоном повторил он и, не дождавшись от меня решительных действий, подошел к официанту и приказал: – Ну-ка, малец, выверни карманы и расстегни рубашку!

Сашка подчинился. На пол выпали ключ, шариковая ручка, огарок свечи и зажигалка. Курахов мельком взглянул на предметы и снова зашел в номер.

– Свои вещи узнаете? – спросил я.

– Не-ет, – едва разжимая зубы, протянул профессор. – Не узнаю… Да не стойте вы там, сейчас разбудите весь свой бомжатник! Заводите отрока сюда!

Я легонько подтолкнул официанта в профессорский номер. Не думаю, что Марина продолжала крепко спать в своем номере после того, как Сашка мощно приземлился на пол, отчего содрогнулась вся гостиница. Но смелости выглянуть в коридор у нее хватило лишь тогда, когда она услышала наши с профессором голоса. Она высунула заспанное лицо из-за двери, испуганно посмотрела по сторонам и шепотом спросила:

– Что происходит? Что здесь упало?

Ее огненные волосы были распущены и упругими волнами лежали на обнаженных плечах. Марина была в ночной рубашке, босая, и я мимохом заметил, что в неглиже она выглядит намного привлекательнее, чем в черной юбке, сиреневой кофточке и с туго заплетенной косой. Такие красивые густые волосы надо показывать, а не вить из них веревку.

Мы с профессором не успели махнуть на нее руками, чтобы она поскорее закрылась, как в коридоре появился озабоченный ночным переполохом отец Агап. Батюшка спал на своем топчане не раздеваясь и потому пришел по всей форме – в брюках и рубашке, причем в движении его было столько решительного порыва, словно батюшка намеревался с ходу вступить в бой с нечистью.

– Что за шум? – женским голосом возвестил он о своем появлении.

– Идите почивать, батюшка! – сдержанно, но твердо попросил профессор, прикрывая за собой дверь номера, где бледный, с дрожащими руками на диване сидел Сашка.

– Мне показалось, – сказал священник, глядя то на меня, то на Курахова, – что здесь происходят не совсем хорошие дела.

Марина переступала с ноги на ногу и ежилась на пороге своего номера. Отец Агап увидел ее и нахмурил брови:

– Ну-ка немедленно оденься, негодница! Как тебе не совестно в таком виде появляться перед мужчинами!

– Ей не надо одеваться, – вмешался профессор. – Ей надо закрывать двери и ложиться спать. Как, собственно, и вам… Марина, я к тебе обращаюсь!

– Я испугалась, – прошептала Марина, пряча свои роскошные плечи и ночнушку за дверью, и, подняв каштановые глаза, взглянула на номер отчима: – Там кто-то есть.

– Вы можете рассчитывать на мою помощь, – обратился к нам батюшка. – Я чувствую: здесь творятся небогоугодные дела. Десять минут назад кто-то поднялся сюда по пожарной лестнице.

– Это я поднялся, батюшка, – поспешил объясниться я. – Так, знаете ли, быстрее и удобнее добираться до кабинета, особенно если учесть, что Валерий Петрович запер изнутри входную дверь ножкой стула.

Курахов, несколько озадаченный моей откровенностью, отвесил легкий авторский поклон.

– Нет, неправда, – едва слышно отозвалась за моей спиной Марина. – Здесь кого-то били. Я слышала, как кто-то бежал, потом упал. Папочка! – обратилась она к отчиму в весьма неожиданной манере. – С вами все в порядке? Скажите честно, с вами ничего не случилось?

Профессора даже покоробило от такого обращения. Не поворачиваясь к падчерице, он процедил сквозь зубы:

– Марш спать!

– Нет! Нет! – громче запротестовала Марина. – Вы от меня что-то скрываете! Вас били, да? На вас покушались? Папочка, родненький, я боюсь за вас!!

Кажется, еще немного – и у девушки начнется истерика. Отец Агап, уже не замечая непотребного вида своей подопечной, распростер свои объятия, принимая трепетную душу.

– Успокойся, дитя мое! – ласково приговаривал он, гладя девушку по голове. – Мы сейчас во всем разберемся. Помолись богу и ложись спать. Утро вечера мудренее.

Марина отрицательно крутила головой, прижимаясь лицом к нательному кресту батюшки.

– Нет! – сквозь слезы говорила она. – Я не могу больше так жить! Эти угрозы, эти обыски, эти ночные драки…

– Марина, иди спать! – снова повторил Курахов.

– Господь нас не оставит, – обещал батюшка Марине, но она не верила, крутила головой, и плечи ее все еще дрожали.

Внезапно дверь профессорского номера распахнулась и на пороге появился Сашка. Лицо его было перекошено судорогой злобы, и без того маленькие и невыразительные глазки превратились в щелочки, белая рубашка со скомканным воротником была расстегнута до пупа. Сашка сжимал кулаки и крутил головой во все стороны, глядя на нас.

– Ну что вы здесь собрались?! Что вы все от меня хотите?! – крикнул он. – Оставьте меня в покое! Я никого не хочу видеть!! Убирайтесь вон!!

Голос его сорвался, слезы хлынули из глаз-щелочек. Он повернулся и снова кинулся в номер профессора, с грохотом захлопнув за собой дверь.

Марина, оторвавшая лицо от груди священника, обалдевшими глазами смотрела на дверь.

– Иди спать, – тихо сказал ей отец Агап, и Марина послушалась, руки ее сползли с груди священника, она повернулась и растворилась во мраке своей комнаты. Дверь за ней тихо закрылась.

Я выразительно посмотрел на священника, который не торопился уходить.

– Батюшка, было бы хорошо, если бы вы тоже пошли спать.

– Что сотворил этот молодой человек? – спросил отец Агап.

– Мы разберемся, – уклончиво ответил профессор, теряя терпение.

– Может быть, есть смысл мне с ним поговорить, помочь ему очистить душу, снять с души камень греха, если таковой имеется?

– Поговорите с ним утром, – возразил я. – А сейчас оставьте нас.

– Воля ваша, – произнес отец Агап, глядя то на меня, то на профессора, который уже минуту стоял у двери своего номера, держась за ручку. – Воля ваша, – повторил он со скрытым намеком. – Не судите, да не судимы будете. Спокойной ночи!

Он поклонился и пошел по коридору. Мы с профессором молча проводили его взглядами.

– Не устаю восторгаться вашими, так сказать, постояльцами, – ехидно произнес Курахов. – Конечно, это очень похвально, что вы не требуете документов, но некоторая осмотрительность, на мой взгляд, не помешала бы… Впрочем, не буду вмешиваться в ваши дела.

Мы вошли в номер. Курахов тотчас закрыл дверь на замок.

– Выпьете чего-нибудь? – спросил он так, словно мы были в комнате вдвоем.

Я отрицательно покачал головой.

– Вы правы, – согласился со мной профессор. – Ваша работа требует абсолютно ясного сознания. А я позволю себе глоток коньяку.

Он подошел к шкафу, извлек из бара початую бутылку и плеснул немного в бокал.

– Ну что, хлопчик? – беззлобно сказал он Сашке, который, сжавшись в комок, сидел на краю дивана. – Придется тебе во всем сознаться. Зачем ко мне в номер лазил?

– Я ничего у вас не украл! – с вызовом ответил Сашка и отвернулся к окну.

– А что ж тогда ты здесь делал?

Сашка не ответил. Профессор, прохаживаясь по комнате взад-вперед, поймал мой взгляд и развел руками, мол, что я вам говорил – молчит!

– Собственно, мне и так все ясно, – сказал он, отпивая из бокала. – Я хотел лишь предоставить тебе возможность во всем сознаться самому. Но ты упрямишься и делаешь себе хуже.

– Я у вас ничего не украл! – повторил Сашка.

– Конечно! – охотно согласился профессор. – Ты не украл лишь по той причине, что не смог найти то, за чем пришел… Имей в виду! – громче сказал профессор и погрозил пальцем. – Нам все про тебя известно. И про твои связи с Владом Уваровым, Ириной Бершовой… Ну как? Дальше будешь упрямиться?

– Я не знаю, о ком вы говорите, – огрызнулся Сашка.

Я со скучающим видом наблюдал за этим беспомощным допросом и терпеливо ждал, когда профессор выдохнется. Впрочем, я недооценил его возможностей: Курахов, кажется, намеревался играть в буржуина и Мальчиша-Кибальчиша всю ночь. Вскоре я понял, что профессор лишь тянет время, заполняет пустоту, прекрасно понимая, что, в отличие от него, я начну работу не с середины, а с начала, то есть прежде чем задавать вопросы официанту, задам их профессору.

– Упрямится! – вяло возмущался Курахов, поглядывая на меня и явно ожидая поддержки. Но я хранил принципиальное молчание. Допрос не выносит постороннего присутствия, как кухня не терпит двух хозяек одновременно. Либо я, и только я буду задавать вопросы, либо профессор.

– Нам все известно! – продолжал Курахов, и это была настолько безобразная игра, что мне стало дурно и захотелось выйти на воздух. – Нам известно, что этот псевдосвященник с фальшивой бородой связан с вами. Так это? Отвечай, голубчик, или завтра утром пойдешь в милицию.

Сашка молчал. Мне стало ясно, что если разговор будет продолжаться в том же духе, то официант очень долго не произнесет ни слова.

– Ну все, хватит! – потеряв терпение, сказал я. – Он уже засыпает, как, в общем, и я. Пусть идет к себе!

– Что значит – идет к себе? – нахмурился Валерий Петрович. – Я не вижу следов раскаяния на лице этого молодого человека! Вы посмотрите на него – он чувствует себя героем!

Но я уже поднял Сашку с дивана и подтолкнул к двери.

– Иди к себе, – сказал я и напомнил: – Завтрак должен быть накрыт вовремя.

– Ну, знаете ли, – покачал головой профессор. – Ваши методы работы заставляют меня усомниться в уровне вашего, так сказать, профессионализма.

Я выпроводил Сашку за дверь. В коридоре он поднял на меня глаза. Это был взгляд побитой собаки. Мне совсем некстати стало жалко парня.

– Ничего не бойся, – приободрил я его и даже улыбнулся. – Все будет хорошо.

Сашка поморщился, словно ему стало больно от моих слов, тряхнул головой, повернулся и побрел по коридору. Я постоял еще некоторое время, прислушиваясь к его шагам по лестнице.

Тихо скрипнула дверь напротив. Всего на мгновение из щели на меня глянули широкие, полные ужаса глаза Марины. Дверь захлопнулась, и этот звук показался мне чрезмерно громким, словно это был пистолетный выстрел.

– Ну, куда вы там пропали? – услышал я недовольный голос Курахова.

Я вернулся в комнату. Покачивая ногой, профессор сидел в кресле и играл бокалом с коньяком.

– Вы зря это сделали, – сказал он. – Я почти расколол мальчишку. Еще минута – и он бы во всем признался.

– Сомневаюсь, – ответил я, опускаясь на то место, где только что сидел официант. – На ваши вопросы даже при большом желании тяжело ответить.

– Конечно! – воскликнул профессор. – А что вам еще остается делать, как критиковать мои вопросы – свои-то вы не задавали.

– Прежде чем о чем-то спрашивать у него, я хотел бы сначала выслушать вас.

– Меня? – удивился профессор, словно я сказал нечто из ряда вон выходящее. – А что вы хотите услышать? Кажется, на берегу я рассказал вам все.

– Вы мне ничего не рассказали. А всякая история начинается с предыстории. Я не знаю сути проблемы: из-за чего вообще весь сыр-бор начался. Я не знаю элементарного – кто вам угрожал, что от вас требовали, чьи фамилии вы здесь называли, какие отношения сложились у вас с Мариной в последнее время и еще многое-многое другое.

– А не слишком ли много вы хотите узнать?

– Минимум, Валерий Петрович! Самый минимум! В милиции, да будет вам известно, зададут вопросов в десять раз больше.

Курахов призадумался. То, что я хотел узнать, в его понимании представляло тайну, и он мучительно думал, как бы поменьше этой тайны мне выдать.

Минутное молчание, повисшее в комнате, дало возможность уловить тихий звук, доносящийся из коридора. Профессор, не придав ему значения, снова плеснул из бутылки в бокал и уже собрался было что-то сказать мне, как я выразительно прижал палец к губам, на цыпочках подошел к двери и присел у замочной скважины.

Дверь напротив медленно приоткрылась. Марина, уже одетая в свой скромный наряд, выглянула в коридор, посмотрела по сторонам, затем тихо вышла и прикрыла за собой дверь. Она пошла по коридору в ту сторону, откуда этой ночью пришел я – к пожарной лестнице.

Был пятый час утра.

Глава 14

– С Екатериной Васильевной мы проработали на кафедре почти семь лет. Я сначала был доцентом, затем профессором, а она начала с должности старшего преподавателя, а позже ушла главным консультантом в исторический музей. Брак мы не регистрировали, хотя около года прожили как муж и жена. Я жил в ее квартире… Нет, у меня была своя жилплощадь, но Катюша так решила – я буду жить у нее, а мою квартиру мы будем использовать как рабочий кабинет.

Валерию Петровичу было удобнее говорить в движении, и он, не выпуская из рук бокал, в котором коньяку было так мало, что он едва лишь покрывал донышко, расхаживал по комнате. Меня же этот маятниковый объект только раздражал.

– Жизнь наша складывалась вполне гармонично… Я не слишком подробно рассказываю?

Я отрицательно покачал головой.

– Труднее мне было ладить с Мариной. Сначала она увлеклась аэробикой, собирая в нашем доме толпы молодежи с сомнительными моральными принципами, затем ее повело на изучение каких-то оккультных наук, и девочка по ночам вызывала духов. Затем была авангардная живопись, абстракционистская поэзия, был период астральной пищи, после которого Екатерина Васильевна похудела на десять килограммов, было еще черт знает что, пока, наконец, чадо не кинулось в богоискательство.

Курахов ненадолго замолчал, глядя в пустой бокал так, словно на его дне был напечатан текст, который он читал.

– Екатерина Васильевна слишком ее баловала. В прошлом году Марина поехала с группой каких-то чудаков в Израиль и крестилась в Иордане. Вернулась оттуда с совершенно сдвинутыми мозгами. Ее комната стала напоминать молельню, причем приходили к нам какие-то сектанты – то ли свидетели Иеговы, то ли баптисты, то ли садисты – я так и не разобрался толком. Как раз в это время Екатерина Васильевна немного приболела, и, чтобы обеспечить ей покой, я отдал Марине ключи от своей квартиры, а вместо нее привел в дом своего Рэда.

– Кто такой Рэд?

– Это моя собачка, – объяснил профессор. – Ротвейлер с прекрасной родословной.

– По-моему, вы здорово рисковали, отдав девушке ключи от своей квартиры, – сказал я.

– Возможно, – ответил Курахов, задумавшись. – Некоторые меры предосторожности я, конечно, предпринял. Во всяком случае, в мой кабинет, где у меня была уникальная библиотека и неплохой архив, ни Марина, ни ее гости попасть не могли. И она жила у меня, пока не случилось несчастье с ее матерью.

– А что с ней случилось?

Профессор ходил по комнате и долго не отвечал.

– Мне кажется ненормальным, что вас интересуют такие подробности моей личной жизни. Разве они имеют какое-нибудь отношение к погрому? – Он повел рукой, словно напоминая о беспорядке, который царил здесь вчера днем. – Ваш поп, на мой взгляд, представляется мне весьма подозрительным. Вы не находите?

– Каждый из нас в какой-то степени странный, – уклончиво ответил я.

– Это тоже верно, – согласился профессор. – То, что вы – темная лошадка, я не сомневаюсь.

Он с опозданием улыбнулся, словно хотел сказать, что это не совсем удачная шутка.

– Вы мне все еще не доверяете? – осведомился я.

Курахов не сразу нашел точный и вежливый ответ:

– Не в полной мере. Как, видимо, и вы мне. Я прав?

Его вопрос остался без ответа.

– Давайте продолжим, Валерий Петрович. Когда умерла Екатерина Васильевна, Марина вернулась домой?

– Да, это было почти год назад. – Он помолчал, задумавшись, и более уверенным голосом повторил: – Да, почти год назад. Как раз в это время я заканчивал важную работу, дел было невпроворот, я каждый день нуждался в уединении и потому решил уехать в свою квартиру в академгородке.

– Простите, что перебиваю. А как звучала тема диссертации?

– Как, сыщиков интересуют даже такие подробности? – усмехнулся профессор. – Название у нее достаточно длинное: «Судебное делопроизводство в Кафских^[3] торговых колониях Генуи в конце пятнадцатого века и влияние судов на дипломатическую и внешнеторговую деятельность средневековой Италии». Запомнили?

– Насколько я понял, то, что вы мне рассказывали о суде, где фигурировало имя Христофоро ди Негро, взято из вашей диссертации?

– В принципе да. Но мы отвлекаемся. Значит, я предложил Марине вернуться к себе, но смерть матери настолько ее потрясла, что у девушки случилась истерика. Она с рыданиями кинулась мне на шею и сказала, что никого ближе меня у нее нет и чтобы я не оставлял ее в «мертвом доме» одну.

– И Марина осталась с вами?

– Да, она прожила со мной еще недели две-три, а потом тихо и незаметно вернулась в свою квартиру. Этим летом она увязалась со мной сюда, в Судак, хотя я планировал провести отпуск в одиночестве. Вот, господин сыщик, о себе и Марине, собственно, все… Между прочим, уже светает!

– Да, светает. Но вы еще не рассказали мне о самом главном – о звонках с угрозами.

Профессор вздохнул, словно я предлагал ему поговорить на какую-то мелкую, малоинтересную тему.

– Угроз, собственно, не было… – медленно сказал он, раздумывая над каждым словом. – Было банальное клянченье. Стоны троечников перед зачетом.

– Но Марина сказала…

– Все, что сказала вам Марина, – перебил меня Курахов, – она сказала с моих слов. Лишь однажды она стала свидетелем такого звонка. Я прекрасно знаю, кто звонил… Нет, это не угрозы и не шантаж. Поверьте мне, что это малозначимый эпизод.

Я заметил, что у профессора стремительно пропадает охота продолжать разговор.

– Валерий Петрович! – с укором произнес я, понимая, что если профессора не «раскачать», то он замолчит окончательно. – Вы же понимаете, что и те, кто звонил, и те, кто устроил вчерашний обыск в вашем номере, – одни и те же люди. Допрашивая официанта, вы даже назвали две фамилии! Кто эти люди? Почему вы их подозреваете?

Профессор поджал губы и, наверное, мысленно произнес: «Язык мой – враг мой», подошел к бару, взял все ту же бутылку коньяку, повертел ее в руках. Пить ему уже не хотелось, и он снова предложил мне:

– Может, глоточек?

– Почему вы не хотите рассказать мне всю правду? – задал я встречный вопрос.

– «Правду», «правду»! – передразнил профессор. – Эта правда вам может показаться ложью! – Он еще помолчал некоторое время. – Я расскажу вам, как было, а вы судите сами. Моя докторская сначала задумывалась как коллективный труд. Я взял в помощники, как мне тогда казалось, самых перспективных аспирантов. А поводом стал один незначительный с виду документ из частного мадридского архива – несколько страниц летописи, повествующей о жизни графского рода Аргуэльо… Впрочем, об этом манускрипте я уже вам говорил на берегу.

– Скажите, а кто привез этот манускрипт из Испании?

– Это не суть важно. Когда речь идет о коллективном труде…

– Профессор, – перебил я Курахова. – Это важно.

– Ну хорошо, – смирился он. – Протокол привез из Мадрида один из моих научных сотрудников Владимир Уваров, причем тогда он и понятия не имел, что эти документы имеют какое-то отношению к делу Христофоро ди Негро. Обратите внимание, что именно я путем долгих научных исследований пришел к выводу, что никакой связи между консулом и испанской графиней, во что до сих пор верит Уваров, быть не могло.

– Одним словом, вы присвоили себе этот манускрипт, – слишком грубо подытожил я.

– Как вам не стыдно! – возмутился профессор, но мне стало ясно, что я попал в цель. – При чем здесь присвоил? Уваров, да будет вам известно, тоже пользовался моим личным архивом и не слышал даже слова упрека от меня.

– Значит, Уваров звонил вам и требовал вернуть манускрипт?

– Да. Он утверждал – врал, конечно! – что в мадридском архиве отдал в залог за манускрипт пять тысяч долларов и, дескать, ему надо получить деньги обратно.

– И вы за это выгнали его из группы?

– И его, и всех остальных. Я глубоко разочаровался в этих недоучках. С ними оказалось невозможно работать. Они не знают, что такое дисциплина и ответственность.

– Но почему вы до сих пор не вернули Уварову манускрипт? – не унимался я.

– Я еще не закончил своих исследований! – быстро ответил профессор. – Через две недели, максимум через месяц, я верну Владу его манускрипт, и пусть он им подавится!

– Значит, вы считаете, что в вашем номере похозяйничал Уваров?

– А кто же еще? Если это сотворил ваш официант, то, безусловно, по воле Уварова. Может быть, Владимир хорошо заплатил мальчишке, может быть, припугнул – не знаю.

– Скажите, Валерий Петрович, а почему спустя много лет после гибели консула о нем вспомнили на каком-то генуэзском суде?

Профессор махнул рукой.

– На него валили казнокрадство! Вообще вся эта история напоминает сказку. Некоторые историки, в том числе и Уваров, доказывают, что консул поддерживал тайные связи с испанской графиней и готовился бежать с ней в Мадрид. Но консул погиб при штурме крепости турками в тысяча четыреста семьдесят пятом году, графиню же убили разбойники на Трансильванском тракте. А спустя несколько лет в Генуе начался шумный судебный процесс по поводу огромных финансовых растрат в бывших генуэзских колониях. Некий Фредерико Бальдо, служивший под началом консула подкомендантом крепости, якобы утверждал, что Христофоро передал графине большое количество золота, жемчугов и бриллиантов из городской казны. Но я повторяю: это всего лишь сказка!

– Почему вы так считаете?

– А это подтверждает тот самый манускрипт, за которым так охотится господин Уваров. Следуя из Крыма в Испанию, где-то в районе Трансильвании или Валахии^[4], а может быть, на территории современных украинских Карпат, графиня подверглась разбойному нападению и была убита. Чудом выживший слуга позже рассказал графскому летописцу о подробностях последних минут жизни графини и о том, что разбойники, превратив в дрова все экипажи, не нашли среди вещей графини ничего ценного.

– А вы сами как считаете, консул был казнокрадом?

Профессор отрицательно покачал головой:

– Нет, это все вымыслы его недругов и завистников. Консул в то время был достаточно влиятельной личностью. Он контролировал торговый оборот Генуи через порты Сугдеи и имел свои интересы в Кафе. Этот человек был достаточно богат, и у него не было нужды запускать руку в казну.

– Скажите, а этот злополучный манускрипт находится сейчас при вас, здесь?

Профессор взглянул на меня так, словно я его оскорбил.

– Что вы! Зачем мне везти сюда, на курорт, исторические документы? В Киеве у меня есть достаточно надежных мест, где их можно спрятать. Правда, Уваров об этом не знает.

Он замолчал. У меня уже не было ни вопросов, ни желания продолжать разговор. Мне надо было поспать хотя бы три часа перед тем, как пойти в милицию и привести следователя на берег заповедной бухты, где лежал труп моей несчастной постоялицы. А там – будь что будет.

Я брел по коридору, уже освещенному солнцем, к себе в кабинет и думал о том, что мне все еще никак не удается связать обыск в номере профессора с трагедией, случившейся вчера под водой. Я лишь интуитивно чувствовал, что это – ветви одного дерева, но интуиция никогда не была для меня аргументом, и я всегда относился к ней с осторожностью, как к капризной женщине, у которой семь пятниц на неделе.

Глава 15

Не надо терзать душу и брать на себя чужие грехи, думал я, натягивая пальцами кожу щеки и проводя по ней жилеттовским станком. Бритва, словно маленький экскаватор, загребала своим ковшом белую мятную пену, напоминающую снежные сугробы. Гибель молодой пары я не мог ни предвидеть, ни предотвратить, а отсутствие лицензии – лишь формальный повод для придирки. Даже при наличии лицензии случилось бы то, что случилось.

Успокаивая самого себя, я приводил свое лицо и нервы в порядок, готовясь к объяснениям в милиции. Один час сна – если, конечно, это можно было назвать сном – как бы подвел итоговую черту под обвалом событий и фактов, и теперь пришел черед разбирать завалы. Сначала я должен был поставить в известность милицию о случившемся, а потом засучить рукава и кинуться на криминальную баррикаду. Можно поздравить тех, кто затеял грязные дела в кругу моих постояльцев – меня все-таки выманили из берлоги и заставили ввязаться в драку. Что ж, пусть им будет хуже.