Он замолчал, глядя на пожарного, поливающего тугой струей полыхающее окно на первом этаже.

– А если окажется?

– В этом случае Уваров точно меня прикончит. Он слишком погряз в уголовных делах, чтобы оставить в живых такого свидетеля, как я… Смотрите, смотрите, сейчас остатки крыши рухнут!

Мы сделали еще шаг назад. Вода, попадая в горящее нутро гостиницы, мгновенно превращалась в пар, и он, смешавшись с дымом, грязными клубами поднимался в темнеющее небо.

– Пойду-ка я устраиваться в гостиницу «Горизонт», – сказал профессор. – Приму душ, полежу на кровати, подумаю. Может быть, придет в голову интересная идея. – Он тронул меня за руку чуть выше локтя. – Заходите, если что.

Пожарные затаскивали шланг во внутренний дворик. Из окон первого этажа уже не вырывалось пламя, зато валил густой дым, из-за которого большая часть горящего дома оказалась как бы закрытой ширмой. Спасаясь от едкого дыма, зеваки бросились врассыпную. На их месте, на обочине дороги, остались стоять лишь две темные иномарки. Прислонившись к никелированной трубе джипа, поигрывая кулоном на цепочке, стоял Серега. Он увидел меня, оторвал зад от машины и, ссутулившись и по-бычьи наклонив голову вперед, не торопясь пошел ко мне.

– Недавно подъехал? – уточнил он, небрежно кидая мне свою мягкую руку. – Знаешь, кто это сделал?

Я кивнул. Серега несколько мгновений внимательно смотрел мне в глаза, словно хотел убедиться, что я не ошибся.

– Я его видел на «черепахе», – быстро и негромко сказал он, глядя то себе под ноги, то на пожарных. – «Уазик» стоит наверху, у водокачки, а он сам на пляже. Загорает. Народу никого.

И, больше ни слова не говоря, пошел к своему джипу. Я смотрел на его широкую сутулую спину и нервно теребил пальцами горячую рукоятку «регента», лежащего в кармане куртки.

Глава 32

Я понимал, что так нельзя, что сам делаю свою жизнь невыносимой, но остановиться не мог. Бешенство, которое охватило меня, заглушило голос разума, как грохот прибоя заглушает крик утопающего. Вылетая на каждом повороте на встречную полосу и рискуя влобовую столкнуться с какой-нибудь машиной, я гнал «Опель» по серпантину Новосветского шоссе к насосной станции, под которой на несколько километров протянулись дикие заповедные пляжи, контролируемые егерями.

– Я тебя убью, ублюдок! – бубнил я под нос, от нетерпения и злости ударяя кулаком по рулю и нервно нажимая на педаль акселератора. Послушная машина дергалась, ревела мотором, и цифры тахометра мельтешили, как клубок червей.

– Алиби себе устроил, на пляже отметиться решил! Я тебе устрою алиби! Тебе не жить на этом свете! Таким уродам на земле нет места…

Солнце, лишь под вечер освободившись от туч, нагишом сваливалось за Алчак, проведя по морю кровавую полосу. Ветер утих, шоссе высохло, словно не было ни ночной бури, ни утомительного дневного дождя, но воздух оставался все еще сырым и тяжелым от испарений.

Я проскочил мимо насосной станции, краем глаза заметив среди зарослей можжевельника и хвои желтый кузов «уазика», затормозил у самой скалы, нависшей над шоссе, вышел из машины и перемахнул через ограждение.

Никогда я не чувствовал себя более несчастным, чем сейчас. Я потерял все, что у меня было. Я не смог уберечь даже то, что принадлежало нам с Анной, что казалось вечным символом, памятником нашей былой любви и единства судеб. Нищий, брошенный всеми, униженный поступком самоуверенного подонка, я был способен лишь слепо следовать какому-то звериному инстинкту мести и, не задумываясь над тем, что сделаю с капитаном, когда найду его на пустынном пляже, полностью отдал себя во власть неуемной жажды расправы над человеком, который сделал меня несчастным.

Я не чувствовал ни усталости, ни боли в ногах, прыгая по склону, как на трассе слалома, я не замечал, как ветки хлещут по лицу, словно пытаясь привести меня в чувство, я превратился в снаряд, напролом идущий к своей цели, и когда добежал до обрыва и спрыгнул с трехметровой высоты на прибрежную гальку, когда в нескольких десятках метрах от себя увидел тощую белую фигуру капитана, на котором не было ничего, кроме трусов и надвинутой на глаза фуражки, то даже удивился своему спокойствию.

Капитан не видел меня и не слышал моих шагов. Он сидел лицом к морю в нескольких шагах от воды и, подперев голову руками, неподвижно смотрел на горизонт. Его непропорционально длинные и худые ноги по щиколотку увязли в мокрой гальке, и со стороны казалось, что у капитана нет ступней, а вместо них – то ли копыта, то ли культи. Горбатая, рахитичная спина изогнулась вопросительным знаком, отчетливо выступила цепочка позвонков.

Я приближался к нему, стараясь идти как можно ближе к осыпи, где была тропа, приглушавшая шаги. Поравнявшись с высохшей, отполированной морем корягой, на которой капитан развесил рубашку и брюки, я откинул ногой лежащую тут же кобуру с пистолетом и, едва капитан вскочил и развернул свою синеватую и впалую грудь, с крутого разворота ударил его под козырек фуражки.

Фуражка сразу слетела, упала мне на руку, а оттуда – под ноги. Я наступил на нее, втаптывая ненавистный козырек в гальку, и, не дожидаясь, когда капитан упадет, добавил ему слева.

Капитан упал на четвереньки, отхаркиваясь и тряся головой.

– Не сметь… – бормотал он, пытаясь подняться на ноги. – Нападение на сотрудника… не сметь… это плохо для тебя…

Я не насытился. Жалкая угроза лишь подлила масла в огонь. Не останавливаясь, я схватил его за волосы, заставил подняться на ноги и прямым ударом в подбородок снова кинул на гальку.

– Не надо… – кашляя и брызгая красной слюной, широко расставив руки и раскачиваясь, словно пьяный, бормотал капитан. С его лица частыми каплями стекала темная и густая кровь. Камни под ним стали пятнистыми, в горошек. – Не нужно так… это преступление… статья сто двадцать… сто шестьдесят прим… не сметь так…

Я снова поднял его и ударил в живот. Капитан согнулся, широко раскрыв рот, он не мог продохнуть, лицо его от напряжения стремительно багровело, а глаза наполнялись ужасом. Он подумал, что я его убиваю, что я не остановлюсь до тех пор, пока он не перестанет дышать, и, словно подтверждая его мысли, я стал бить его коленом в лицо. Хватая воздух обезображенными губами, капитан снова повалился на залитую кровью гальку…

Дикий, пронзительный визг, словно провели гвоздем по стеклу, раздался за моей спиной, и в первое мгновение я не понял, что это человеческий крик, крик ребенка, девочки десяти-двенадцати лет. Худое, несуразное существо в серых полуспущенных колготках, красной юбке и выцветшей нейлоновой кофте, с каким-то дурацким сачком в руке, с перекошенным, залитым слезами и соплями лицом кинулось на кривых тонких ногах к корчившемуся капитану.

– Папочка!! Папуленька!! Миленький!! Что с тобой?! Миленький, родненький, не умирай, папулечка!!

Потрясенный появлением здесь этой девочки, невообразимой глубиной ее горя и страданий, которые я ей причинил, все еще сжимая кулаки, я медленно пятился назад. Девочка, продолжая исступленно кричать, дергала отца за руку, пытаясь поднять его на ноги, упиралась своими худыми кривульками в гальку, падала, пачкая не по размеру большие колготки в крови и, не закрывая рта, поворачивала в мою сторону болезненное, блеклое, некрасивое лицо.

– Зайчик мой, родненький!! – визжала она, перечисляя, должно быть, те ласковые эпитеты, которыми называли в семье ее. – Котеночек!! Ласточка!! Не умирай, миленький!! Ой-е-ей, не надо!! Ой, встань скорее, папочка дорогой…

Она упала перед ним на колени, прижала его голову к себе и громко заскулила. Капитан, все еще кашляя и тряся головой, что-то тихо бормотал, судорожно, на ощупь, искал ее затылок и гладил растрепанную куцую косичку, на которой болталась пластмассовая божья коровка с обломанными лапками.

Не в силах больше смотреть на все это, я повернулся и кинулся в гору. Я бежал вверх, уже ненавидя себя, уже до боли жалея этого тупого, бедного и мстительного капитана и его дистрофичную дочь, хрипел и задыхался от усталости, но на шаг не переходил до тех пор, пока, обессилевший, не упал под кипарис, на присыпанные сухими иглами камни.

* * *

От гостиницы остались лишь обугленные стены с черными оконными проемами. Прожектор, повешенный на столбе электропередачи, освещал дымящиеся руины. Спектакль закончился. Народ, насытившийся зрелищем, медленно расходился. На месте, где стояла пожарная машина, темнела большая лужа.

Я даже не вышел из кабины. Душа ныла так сильно, что я боялся разрыдаться. Включил дальний свет фар и, отхлебывая водку из горлышка, смотрел на стены, железную дверь калитки, покрытую пузырями краски, каркасы зонтов, торчащие над верхним краем стены словно гигантские обтрепанные одуванчики, на почерневшую, с подпаленными листьями шелковицу, растущую с тыльной стороны гостиницы.

Так, не отрывая взгляда от пепелища, я сидел долго. Мне некуда и не к кому было ехать. Моим последним пристанищем стала машина. Друзей я растерял. С капитаном расквитался. Смысла в дальнейшей жизни не было.

Кто-то постучал в боковое стекло. Я повернул голову и не сразу узнал Ладу. Пригибая голову, чтобы я мог ее видеть, она показывала куда-то рукой.

– Привет! – сказала она, когда я опустил стекло.

– Привет.

Хорошо, что Лада не стала говорить банальности, соболезновать, утешать и успокаивать. Ненавижу, когда кто-то сопереживает мне на словах.

– Тебя Володя разыскивает.

– Какой еще Володя?

– Ну, этот… – Лада мучительно подыскивала точное слово. – Друг Анны, не понимаешь, что ли!

– Так бы и сказала, что Влад. А зачем он меня разыскивает? – равнодушно спросил я. – Он мне не нужен.

Лада торчала в оконном проеме, как портрет в рамке. Она была в том же декольтированном голубом платье, в каком я впервые увидел ее. Девочка вышла на работу.

– Можно я сяду в машину? – спросила она.

– Садись, – пожал я плечами.

Она, цокая каблучками, обошла «Опель», открыла дверцу, села, а затем перенесла свои изящные ножки через порожек.

– Там, это… – сказал я, кивая на то, что осталось от гостиницы и делая глоток из бутылки. – Ты забыла деньги и пудреницу. Все сгорело.

– Я не забыла, – тихо ответила Лада. – Ты мне ничем не был обязан. А пудреницу я оставила, чтобы был повод зайти еще раз.

– Будем считать, что уже зашла. К сожалению, пригласить в апартаменты не могу – там у меня не совсем убрано, – мрачно пошутил я.

– Давай проедем немного вперед, – предложила Лада. – Влад отлавливает тебя у сквера.

– Давай проедем, – согласился я, протягивая ей бутылку.

Мы тронулись и медленно поехали сквозь людской поток. Разноцветные огни, мигающие в такт музыке, слепили глаза и отражались в зеркалах. Широкий передок «Опеля» рассекал поток людей, как катер волны. На нас плыли улыбки, десятки, сотни улыбок. Это был иной, чуждый мне и, может быть, враждебный мир. Мне казалось, что все, кто сейчас беззаботно улыбается, мои враги. Все они стояли и глазели на пожар, им хотелось побольше огня, и чтобы с грохотом вылетали стекла, обрушивались опоры, обваливалась крыша. Чем эффектней, страшнее, тем лучше.

Лада думала о другом.

– Помнишь, какой был дождь в тот вечер? – спросила она.

С чего бы это ее потянуло на воспоминания? Я искоса взглянул на девушку. Она держала бутылку, как свечу.

– Выпей!

Она отрицательно покачала головой.

– Что у тебя с руками? – заметила Лада. – Они в крови. Ты тушил огонь?

Не отрывая рук от руля, я мельком взглянул на них. На костяшках пальцев была содрана кожа, запеклась кровь. Кожа стала тонкой, не то что раньше. Десятка ударов по физиономии не выдержала.

Я вспомнил мокрое, с безумными глазами лицо кривоногой девочки и подумал: почему у гадов всегда рождаются несчастные и очень ранимые дети?

Лада достала из сумочки носовой платок, смочила его водкой. Подстраиваясь под движение моих рук, она оттирала запекшуюся кровь и все время дула на ссадины, думая, что мне больно. Ее внимание становилось слишком навязчивым, она начинала опекать меня и уже не скрывала жалости.

Я дернул рукой, поймал кончик платка и кинул его на панель.

– Не надо, не мешай.

– Тебе мои пожелания, конечно, до лампочки, и все же постарайся не терзать себя, – участливо посоветовала Лада. – Все уже в прошлом. Гостиницу уже не вернешь, а нервы можно спасти.

– Слушай, – дернул я головой и ударил кулаком по кнопке сигнала. – До чего же ты умная!

Лада предусмотрительно промолчала, взяла платок в бурых пятнах, разложила его на колене, разгладила ладонью.

– Может, тебе нужны деньги на первое время? – через минуту спросила она. – Я могу дать в долг.

Я стиснул зубы. Ох, не вовремя села она рядом со мной, видит бог, не вовремя!

– Ты не рассердишься? – после паузы продолжала добивать меня Лада. – Может быть, тебе сейчас не до этого, но я хотела пригласить тебя на ужин.

Нет, она не просто хотела пригласить меня на ужин. Она думала, что я голоден и у меня нет денег на еду. Это ж Армия спасения какая-то, а не проституция! Это кем же я выгляжу в ее глазах?!

– Влад очень беспокоился за профессора, – излишней словоохотливостью компенсировала мое молчание Лада. – Ты случайно не знаешь, где был профессор во время пожара?

Это была последняя капля, переполнившая чашу моего терпения. Я повернул лицо к ней и, почти не глядя на дорогу, рявкнул:

– Все!! Молчи и не лезь в чужие дела! Я не нуждаюсь в твоем участии и сострадании! Это тебе понятно?! Меня не надо жалеть! Ты лучше на себя посмотри! Ты вспомни, кто ты такая! Ты очнись, милая!..

Раздался треск, машину тряхнуло, и по лобовому стеклу хлестнули упругие ветки, словно кусты, в которые мы въехали, дали «Опелю» пощечину за беспардонный визит. Хорошо, что скорость была небольшой, иначе кувыркаться нам, как ежикам с горки. Пропахав клумбу, нашпигованную звонкими и тугими калами, и застряв одним колесом в кювете, машина замерла.

Лада, сунув сумочку под мышку, бросила бутылку с водкой мне на колени, открыла дверь и выпорхнула наружу. Я посигналил ей, а потом «поморгал» дальним светом фар. Она не обернулась и, блеснув напоследок люминесцентным изумрудом платья, смешалась с толпой.

Чертыхаясь, я попытался выехать из кювета задним ходом, но ничего не вышло – машина застряла серьезно. Пришлось заглушить двигатель, навесить на руль противоугонный «костыль» и пойти к скверу пешком.

Влад, к счастью, был один. Он сидел на бордюре с чашкой горячего кофе в руке и через дымок наблюдал за прохожими. Увидев меня, он тотчас вскочил, поставил чашку на асфальт и устремился мне навстречу. Удобные для толпы рост и масса тела – перед ним все расступались, и Влад шел по многолюдной улице так, словно по чистому полю.

Поравнявшись со мной, он крепко пожал мне руку и даже обнял за плечи. Признаюсь, я просто обалдел от этого. Приветливость в этом человеке, должно быть, была заложена на генетическом уровне. После такого искреннего и дружелюбного реверанса я стал мучительно вспоминать, как мы расстались в последний раз, не клялись ли в дружбе и не пили ли на брудершафт. Таких подробностей, к сожалению, вспомнить мне не удалось, зато совершенно отчетливо всплыл в памяти его затылок и мой «регент», упирающийся стволом в него.

– Я встретил Ладу… – начал было Влад, но я его перебил:

– Я знаю. Если ты беспокоился о Курахове, то напрасно. Он жив и здоров. Неприятность в другом.

– Кофе хочешь? – спросил Влад. Кажется, мой стремительный переход к делу его не устраивал, и он нарочно удлинял паузы. – Сейчас закажу. Все стулья липкие от вина, так что лучше садись на бордюр… Что у тебя с руками?

Неужели это так заметно, подумал я, невольно засовывая руки в карманы и озираясь по сторонам – нет ли поблизости милиции.

Влад принес кофе. Чашечка в его огромной ладони буквально потерялась.

– Ну? – спросил он и, стараясь не показывать своего волнения, сделал глоток, задержал кофе во рту, словно смакуя.

– Манускрипт сгорел, – ответил я.

Видимо, Влад был готов услышать эту новость и воспринял ее внешне спокойно. Но пауза затянулась. Он маленькими глотками пил кофе. Потом стал отламывать веточки кипариса и грызть их.

– Это Курахов сказал, что сгорел?

– Да. Но вполне может блефовать.

– А смысл?

– Чтобы ты отцепился, – ответил я и тотчас понял, что говорю ерунду.

– По логике, теперь я должен вцепиться ему в горло. А где он сейчас?

– В «Горизонте».

– Что думает делать?

– Не знаю.

– Черт возьми! – наконец выругался Влад и выплюнул кусочек хвойной ветки.

Он опять надолго замолчал. Меня подмывало спросить его об Анне – знает ли она о том, что наша гостиница сгорела? Но чем дольше я готовил этот вопрос, тем труднее мне было его задать. В итоге я промычал нечто труднопереводимое:

– Послушай, а Анна… Она, когда ты собирался сюда… В смысле, ты узнал о пожаре случайно или… Точнее, тебе одному это стало известно?..

Для меня осталось загадкой, как он понял, о чем я хотел его спросить.

– Она ничего не знает, – ответил Влад. – Я приехал сюда по делам и увидел, что гостиница горит. А ты знаешь, из-за чего это произошло?

Я кивнул. Влад не стал уточнять, из-за чего именно случился пожар. Он вообще не задавал лишних вопросов. На всякий случай я его предупредил:

– Курахов считает, что это твоя работа.

– Естественно. Теперь, что бы ни случилось, виноват буду я.

Мы переглянулись. Мне показалось, что мы одновременно подходим к одной и той же идее.

– Теперь тебе нужны большие деньги, чтобы отремонтировать гостиницу, – сказал Влад.

– Ее не ремонтировать надо, а строить заново. Ты мне поможешь вытащить тачку из кустов?

Мы пошли вниз по аллее. Влад, нахмурив лоб, о чем-то думал. С ним было удобно идти навстречу потоку людей – не надо было лавировать, люди заблаговременно уступали нам дорогу.

Я свернул с аллеи на цветник, где в кустах темнел мой «Опель». Влад, продираясь сквозь заросли, трещал ветками не слабее, чем это делала машина.

– Хорошую ты нашел стоянку, – сказал он, обходя «Опель» и заглядывая под днище. – Сидит на брюхе. Колеса увязли. Как это тебя угораздило?

– С девушкой заговорился, – пояснил я, открывая дверь и садясь за руль.

– Знаешь, что я тебе скажу, – медленно произнес Влад, – это очень хорошо, что Курахов подозревает меня. Если сделать рокировку и поменяться местами с преступниками, то из профессора можно будет вытряхнуть всю информацию о сокровищах… Ну-ка давай!

Я едва прикоснулся ногой к педали акселератора. Влад, этот бизон, обхватил руками передок и, издавая ужасный рев, за несколько секунд вытолкал машину на асфальт.

– Поехали-ка к морю, надо туфли помыть, – сказал он, садясь в машину. – И я тебе кое-что предложу. Тебе моя идея понравится! – И добавил, смягчая собственную самоуверенность: – Во всяком случае, тебе больше ничего не останется, как принять мое предложение.

Я молча погнал машину к причалу. Я приблизительно догадывался, какое предложение готовит мне Влад. Это была чистейшей воды авантюра, в которой риска намного больше, чем здравого расчета, но, кажется, Влад прав: мне больше ничего не оставалось, как это предложение принять.

Глава 33

Дурной тон – наносить людям визиты в десятом часу вечера, но Лебединская, по-моему, только обрадовалась моему приходу. Она ничего не знала о пожаре, а значит, мы экономили время на лишних разговорах.

– Иду! – отозвалась она из-за двери, щелкнула замком. – Так и знала – Кирилл Вацура! Больше некому. Прошу!

Она сделала рукой широкий жест, и папироса в ее пальцах оставила дымный шлейф.

– Обувь не снимайте, – распорядилась Лебединская. – Будьте как в музее.

– Познакомьтесь, тетя Шура, – представил я Влада. – Владимир Уваров. Он тоже историк.

– Очень приятно, – ответила Лебединская, не глядя на Влада и вообще не проявляя к нему никакого интереса. Похоже, она его сразу невзлюбила. – Внимание, господа историки! Зеленый чай будете?

– Нет, – отказался я. – У нас к вам срочное дело.

– Зря, – покачала головой Лебединская, затягиваясь своей крутой папиросой. – От тебя пахнет водочкой, а зеленый чай тонизирует. Ты зачем за рулем пьешь, Кирилл? Это добром не кончится!

Влад, занимая слишком много места в маленькой квартирке заведующей музеем, чувствовал себя неловко и переминался с ноги на ногу.

– Что ж, выкладывай свое срочное дело! – сказала Лебединская, закуривая вторую папиросу.

Просьба была настолько наглой, что я с трудом сумел подобрать нужные слова.

– Помните, мы с вами говорили о последнем консуле Солдайи? – спросил я.

– Конечно! Конечно! И после того, как тебя увлекла тайна Христофоро ди Негро, ты завел друзей-историков.

– Вы мне показывали боспорские и римские монеты, – замедляя речь и все более растягивая слова, приближался я к апофеозу наглости. – Точнее, их латунные копии.

– Ясно! – кивнула Лебединская. – Суть просьбы ясна. Тебе или скорее всего твоему другу нужна такая монета для нумизматической коллекции. Я права?

Я почувствовал, как вдруг пересохло в горле.

– Не совсем. Точнее, вы правы отчасти. Нам нужно много таких монет. А кроме того, кинжалы, украшения, культовая утварь – словом, все, что есть ценного у вас в музее.

– Что? – не поняла Лебединская. – В каком смысле – вам нужно?

– В прямом. Мы хотим взять эти предметы на некоторое время.

– Взять? – Женщина поморщилась. – Простите, но вы, по-моему, не совсем понимаете, у кого просите. У меня не пункт проката. И даже не магазин. Я заведую музеем. А из музея никому ничего не выдается.

– Нам очень надо, – чувствуя, что начинаю проигрывать, поторопился я и добавил: – Вопрос жизни и смерти.

– Да ты с ума сошел, Кирилл! – не на шутку возмутилась Лебединская. – Как я могу отдать тебе экспонаты! А что я покажу людям, которые придут ко мне? Они будут любоваться пустыми витринами?

– Но у вас же есть хранилище, – настаивал я. – А в нем десятки экспонатов, которые вы еще ни разу не выставляли.

– Ну, знаешь ли! Я не уполномочена решать, какие экспонаты можно выставлять, а какие – нет. Я не могу сделать того, что ты просишь, Кирилл!

Я уже не просто проигрывал, я отступал по всему фронту.

– Да нам надо-то не много! – сделал я отчаянную попытку вернуться хотя бы на прежние рубежи. – На посылочный ящик.

Лебединская ахнула.

– Что?! На посылочный ящик? Это такая у тебя мера для определения количества исторических ценностей?

Лучше бы мы поехали в Москву, на монетный двор, подумал я, и заказали бы там кучу денег с боспорским гербом.

Молчавший все это время Влад неожиданно ринулся спасать положение.

– Кирилл не совсем точно объяснил вам суть проблемы, – сказал он хорошо поставленным, но чрезмерно слащавым голосом. – Дело в том, что я вышел на след сокровищ Христофоро ди Негро, которые вывезла из осажденного города испанская графиня Аргуэльо.

– Кто?! – спросила Лебединская, слегка наклонив голову вперед, как боксер, приготовившийся к атаке.

– К сожалению, нашлись недоброжелатели, которые хотят завладеть сокровищами, – продолжал Влад, не замечая надвигающейся опасности. – Монеты и прочая старинная мелочевка нам нужны для того, чтобы направить недоброжелателей на ложный путь. Проще говоря, вместо сокровищ мы подсунем им «куклу».

– Что? – еще сильнее втягивая голову в плечи и наклоняя туловище вперед, уточнила Лебединская.

– Вам, конечно, знакомо имя профессора Курахова – одного из светил современной археологии? Мы с ним работаем в паре, – входил в ораторский раж Влад, забыв о предосторожности. – Когда мы завладеем сокровищами, то вы можете рассчитывать на то, что в вашем музее появятся золотые подлинники генуэзских монет пятнадцатого века. Вы наравне с нами станете первооткрывателем самой волнующей тайны последнего консула Солдайи!

Нервным движением затушив окурок, Лебединская с грохотом опустила тяжелую пепельницу на стол, подбоченилась и, медленно надвигаясь на Влада, угрожающе произнесла:

– Никогда и нигде я не слышала более величайшей глупости! Ваш антинаучный бред свидетельствует только о том, что вы вопиюще безграмотны в вопросах истории средних веков. И я весьма сожалею о том, что мой давний приятель Кирилл Вацура связался с таким слабоумным типом, как вы.

Я даже глаза закрыл и мысленно проклял себя за то, что зашел к Лебединской с Владом. Мой оскорбленный приятель шумно вздохнул, мужественно перенося убийственную критику и понимая, что дальнейший разговор бессмыслен, повернулся и пошел к выходу. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Лебединская, удовлетворенно чиркая спичкой и прикуривая очередную папиросу, проводила нас до двери, но едва Влад переступил порог, сказала:

– Кирилл, задержись на минуту!

Она закрыла дверь, оставив Влада на темной лестничной площадке, и вполголоса сказала:

– Ты не сердись на меня.

Я пожал плечами, что могло означать одно: сердись не сердись, а проблема не решена.

– Скажи, экспонаты нужны тебе или ему?

– Мне, тетя Шура.

– Это правда?

– Правда.

– Ты не думай, что я склочная и злая старуха, – сказала она, помолчав. – Просто я очень люблю историю и бережно к ней отношусь. А всякие проходимцы и болтуны, которые смеют называть себя историками, выводят меня из равновесия… Подумать только – казну Солдайи увезла какая-то испанская графиня. При чем здесь, спрашивается, графиня? Откуда он ее взял? Сам придумал? Умереть можно от такого вопиющего невежества… Надеюсь, Кирилл, ты не веришь в эту ерунду? – спросила Лебединская и пытливо заглянула мне в глаза.

– Что вы! Конечно, нет, – ответил я.

Мы спускались по лестнице. Лебединская держала меня под руку и, осторожно ступая, говорила:

– Запомни, Кирилл! Копии монет – это ерунда, их можно будет еще заказать. А вот если ты потеряешь что-нибудь из культовой утвари или какую-нибудь брошь, пряжку, то меня уволят с работы и вдобавок припишут хищение.

– Все ясно без слов, – отвечал я, ужасаясь тому, на что толкаю эту женщину.

– Будь добр, все время помни об этом.

Мы вышли на улицу. Влад, развалившийся в машине, даже виду не подал, что радуется моей победе. Лебединская преградила мне путь и отрицательно покачала головой:

– Нет-нет, я не могу доверить тебе свою жизнь. Ты пьян и у тебя заторможенная реакция.

– Хорошо, – охотно согласился я. – Пусть за руль сядет Влад.

– Что ты! Этому псевдоисторику я доверяю еще меньше!

Она, конечно, лукавила. Просто ей очень хотелось самой повести машину. Я не стал ее разоблачать и открыл перед ней переднюю дверь «Опеля». Влад скептически глянул на нового водителя и демонстративно пристегнулся ремнем безопасности.

Лебединская тронулась с места плавно, но слишком быстро набрала большую скорость. Влад с завидным хладнокровием любовался ночным поселком в то время, как машина мчалась к крутому повороту. Я же, чувствуя на себе ответственность за жизнь женщины и ее невольного пассажира, очень тактично подсказал с заднего сиденья:

– Ножку, будьте добры, снимите с педали газа.

Лебединская сбросила скорость, но как следует притормозить не успела, и мы наехали на бордюр. Машину тряхнуло, Влад уперся обеими руками в лобовое стекло, а я, заменив ругательство похвалой, сквозь зубы процедил:

– Нормально. Очень даже неплохо…

К музею мы подкатили с черепашьей скоростью. Лебединская с глазами, полными слез, вышла из машины и, медленно приходя в себя от наплыва чувств, сказала:

– Ты мне доставил огромное удовольствие, Кирилл.

Влад остался в машине, а мы с Лебединской открыли большой замок на дверях и тихо шмыгнули внутрь музея. Потом в течение получаса я упаковывал в большую спортивную сумку коробочки с экспонатами, а заведующая составляла опись.

Когда мы вышли и навесили на двери замок, мои часы просигналили одиннадцать вечера. В санатории закончились танцы, и толпа отдыхающих, еще возбужденная от активной пляски, поднималась от моря и разбредалась по улочкам и дворикам частного сектора.

– Вас отвезти домой? – спросил я.

– Не надо, – отказалась Лебединская.

– Все будет хорошо, – утешил я ее на прощание. Она кивнула и пошла по темной улице.

Меня бы кто убедил в том, что все будет хорошо!

Когда я вернулся к машине и закинул сумку на заднее сиденье, Влад с кем-то разговаривал по сотовому телефону. Он приложил палец к губам, предупреждая, чтобы я соблюдал тишину.

– Хорошо, – говорил он в трубку каким-то приглушенным голосом. – Даю вам еще сутки. И это наш с вами последний разговор. До встречи!

Влад защелкнул крышку микрофона, утопил антенну и сунул трубку в нагрудный карман.

– Ты с кем говорил? – спросил я.

– С Кураховым.

– С Кураховым? – удивился я. – Но как ты узнал его номер?

– Элементарно. Позвонил администратору гостиницы и назвал фамилию.

– Да я не о том! Как ты ему это объяснил? Ведь настоящие похитители не знают, что он переселился в «Горизонт».

– Я сказал, что попал на АТС, где меня поставили в известность об аварии на линии абонента и переключили на его номер. Чтобы не было подозрений, при случае напомнишь профессору, что ты договорился с девушками на АТС, и они все звонки по твоему номеру переключили на «Горизонт»… Ну, показывай, что принес!

Я раскрыл сумку и достал первую попавшуюся коробочку. Влад открыл ее, высыпал в ладонь горсть монет с изображением всадника с копьем, сжал кулак и, не сдерживая эмоций, стукнул меня в плечо.

– Ну, Кирилл, мы теперь этих похитителей ткнем мордами в дерьмо!

– Главное, до этого не попасть в руки ментов, – предупредил я, пряча коробочку в сумку. – Иначе придется нам с тобой долго сидеть на нарах за ограбление музея… Так что ты сказал Курахову?

– Я перенес время нашей встречи на сутки вперед.

– Хватит одних суток, Влад?

– Хватит.

Я завел машину. Влад взял сумку и протянул мне руку.

– Ну что? Все мы оговорили? – спросил я, задерживая его руку. – Ничего не упустили?

– Вроде бы ничего. Телефон всегда при мне. Детали оговорим уже по ходу дела.

Он вышел из машины и закинул сумку на плечо.

– Может, тебя все-таки подвезти? – спросил я, представляя, как Влад потащит пешком по ночному заповеднику тяжелую сумку.

– Не надо. У тебя своих дел полно. А мы сейчас быстро загрузимся и не позже часа ночи выедем.

– Мы? – Мне показалось, что я ослышался. – Кто это – мы?

Влад не ожидал, что я так отреагирую. Он думал, что я уже воспринимаю его союз с Анной как само собой разумеющееся.