– Когда – тогда?

– Когда погибли молодожены… Я ведь не знал, что ты любила Олега.

Марина опустила глаза, высвободила руки и поправила волосы.

– Любила – не то слово, – тихо сказала она. – Я его… я его просто… в гробу хотела видеть! Меня тошнит, когда я вспоминаю его липкие руки и мокрый язык. Он облизывал меня, как тарелку из-под варенья, есть такой способ…

Она внимательно посмотрела на меня, как визажист на своего клиента.

– Один раз встретишь ублюдка, так потом начнешь ненавидеть всех мужчин… Это ничего, что я так вам говорю?

Я молчал. Это было самое умное из того, как можно было бы отреагировать на слова Марины.

– Перепихнулся со мной один раз, а потом стал смотреть на меня, как на унитаз, и трястись от страха, что его курица обо всем догадается. Знаете, это так мерзко – узнать, что отдала себя трусу.

Она повернулась, сделала несколько шагов, остановилась.

– А вы, наверное, очень огорчились, когда посмотрели на мои руки, да? Представляю, как бы вы размазали меня по стене, если бы это я кинула камни. Примите соболезнования! Милицию не обидишь, перед ней пресмыкаться надо! Очень, очень вам сочувствую!

И побежала по лестнице на набережную.

– Ну, что там? – спросил профессор, когда я вернулся во двор.

– Ничего, – ответил я безразличным голосом, поднялся на второй этаж, взял ключи от номера молодоженов и открыл дверь.

Стеклянные крошки блестками осыпали обе кровати и пол. Сила удара была настолько велика, что несколько осколков размером с мелкую монету вонзились в противоположную от окна стену. У двери в душевую валялась бутылка из-под шампанского. Я поднял ее, держа двумя пальцами за пробку, сунул под кран, смывая стеклянную пыль, потом вытащил пробку и вытряхнул клочок газетной бумаги, скрученный трубочкой.

Заголовок статьи был вырезан таким образом, что от него осталось всего два слова: «УХОДИТ ВРЕМЯ».

Глава 24

Никогда бы не подумал, что Марина так сильно привязана к Курахову. Если бы я не узнал причину ее слез, то подумал бы, что с ней случилась большая беда. Она сидела за круглым столиком открытого кафе, освещенная гирляндой разноцветных ламп, и ее заплаканное лицо в ритм тяжелого рока меняло цвета с красного на синий, словно девушка примеряла маски. Профессор с безучастным видом рассматривал маслянистый коньяк на дне стакана и что-то говорил Марине. Когда я понял, что в эти минуты они вряд ли нуждаются в моем обществе, уйти незамеченным было уже невозможно.

– Добрый вечер, господин директор! – первым приветствовал меня Курахов, но сесть рядом не предложил.

Марина не пыталась скрыть слезы. Всхлипывая, она чуть-чуть отпила темного вина, затем еще и еще раз, словно в стакане был горячий чай. Губы девушки не оставляли на стекле следов помады, что выглядело непривычно и даже странно, как если бы не было следов за человеком, идущим по глубокому снегу.

– Может быть, вы сумеете уговорить Валерия Петровича, – слезным голосом произнесла Марина и придвинула мне стул.

– Нет, – сдержанно сказал профессор, продолжая гонять коньяк по дну стакана. – Господин директор не сумеет меня уговорить. И вообще хорошо было бы обойтись без советчиков.

Но было уже поздно. Я воспользовался приглашением Марины, сел за стол и с напускной заботливостью спросил у девушки:

– Что случилось?

– Ничего особенного, – ответил за Марину профессор. – Так сказать, пустяковая семейная проблема. Поверьте, мы сумеем ее решить без вашей помощи.

– Нет-нет! – взяла меня за руку Марина. – Не уходите! Я прошу вас, не уходите, не оставляйте меня…

– Дело в том, – поспешил по-своему изложить суть проблемы Курахов, – что, на мой взгляд, Марише небезопасно оставаться рядом со мной. Я купил ей билет в Москву. Но, как видите, начались капризы.

– Я вам не чужая, – с трудом произнесла Марина. Слезы стремительно накатывали и начинали душить ее. – Я вам не чужая!! – дрожащим голосом повторила она. – У меня больше никого нет… Зачем вы так со мной…

– Ну-ну, хватит! – профессор испугался ее слез и накрыл ладонь Марины своей. – Не надо расстраиваться. Я все знаю, Мариша, слова здесь лишние. Я беспокоюсь о твоем благополучии, только и всего.

– А что вы имели в виду, Валерий Петрович, когда говорили о небезопасности? – спросил я.

Вопрос был лишним и ненужным. С моей стороны это была бесполезная попытка защитить честь своего «пятизвездочного бомжатника», профессор же воспринял этот вопрос как вызов.

– Я имел в виду то, что имел в виду, – сухо уточнил он. – И не пытайтесь убедить меня в том, что проживание у вас ничем не грозит ни мне, ни Марише.

– Вы не правы, – слабым и гнусавым голосом, словно у нее был сильный насморк, произнесла Марина. – Мне никто не угрожает. Я никому не нужна, чтобы мне угрожать. Но оставить вас в такой обстановке – это все равно что предать… Это не по-христиански.

– Хорошо! – Курахов легко шлепнул ладонью по столу. – Ты останешься в Крыму. Я устрою тебя в хорошую ялтинскую гостиницу. В нормальную государственную гостиницу с нормальными порядками.

Марина отрицательно покачала головой и вытерла глаза ладонями.

– Нет, я должна быть рядом с вами.

– Упрямство еще никогда не доводило до добра, – высказал сомнительную банальность Курахов.

– Я останусь с вами, – тверже повторила Марина.

Курахов промолчал и покосился на меня. Наверное, он ответил бы Марине резко, будь они вдвоем.

Некоторое время мы молчали. Марина, затихая, как короткий и сильный летний дождик, еще время от времени всхлипывала, но ее глаза уже утратили влажный блеск, и в бокале кончилось вино. Она, демонстрируя спокойствие принявшего окончательное решение человека, принялась переплетать рыжую косичку, а Курахов угрюмо уставился на дно своего стакана. Я думал над тем, что лучше сделать – заказать двойную порцию мороженого или же вежливо распрощаться и оставить взрывоопасную парочку.

– Кстати! – не совсем приятным тоном произнес профессор, не меняя позы, отчего я не сразу понял, к кому относится это «кстати». – Я ставлю вас в известность, что также вынужден освободить номер раньше срока.

Я пожал плечами, мол, вольному – воля.

– И скоро вы намерены уехать?

– В самое ближайшее время, – неопределенно ответил Курахов.

– Когда сможете сказать конкретнее, я рассчитаюсь с вами за оставшиеся дни.

– Да, желательно, чтобы вы это сделали.

– Мы уедем в один день, – предупредила меня Марина, но эти слова в большей степени предназначались профессору.

Курахов спорить не стал. Я заметил, что в присутствии посторонних он очень сдержанно проявлял свои чувства к падчерице. Марина же вела себя так, как хотела. Этические тормоза были ей неведомы.

Больше нечего было высиживать за этим столом. Я встал. Марина и профессор терпеливо ждали, когда я уйду. Они слишком явно тяготились моим присутствием, и я не стал прощаться и желать хорошего вечера, повернулся и пошел к своей черноокой гостинице, где впервые с начала курортного сезона не светилось ни одно окно, ни один витраж.

У чугунной калитки я обернулся. Курахов с Мариной, держась, подобно влюбленным малолеткам, за руки, медленно плыли в потоке отдыхающих, и белый костюм профессора на фоне пестрых нарядов смотрелся как дефектное пятно на цветной иллюстрации. Но не они заставили меня вздрогнуть и напрячь зрение.

Сбоку, пробиваясь сквозь толпу, часто мигая дальним светом фар, с закрытой «кирпичом» санаторной аллеи медленно скатывалась белая «Сузуки-Свифт». Люди, попадающие в зону луча, начинали суетиться, пятиться, расступаться, махать руками и ругаться. Какой-то экспансивный подросток двинул по переднему колесу ногой. В свете фар курился сигаретный дым и кружились сизые облака автомобильных выхлопов. Машина толкала перед собой, словно минный трал, белые конусы света. Вырвавшись из людской лавы, «Сузуки» взревела, взвизгнула колесами, шлифуя асфальт, и, сделав крутой и стремительный вираж, остановилась у плетня восточного ресторанчика, где посетители сидели у низких столиков на коврах, скрестив ноги.

Влада я узнал по крупной фигуре и кожаной безрукавке, надетой на голый торс. Сильно хлопнув дверью, он вышел из машины последним вслед за двумя непричесанными девушками в бикини, лохматым худым парнем в потертом джинсовом костюме и Анной, одетой совсем не в стиле компании – в бархатное вечернее платье.

* * *

По-видимому, он хотел изменить голос и для этого поместил трубку в какой-то бак, может быть, даже в унитаз. Голос двоился эхом, фонил, но я все равно без труда узнал капитана.

– Ну что, Вацура, ты уже созрел?

– Не понимаю, о чем вы? Кто со мной говорит?

– Сейчас узнаешь…

Пауза, шорохи, негромкий стук. Не выпуская трубку, я без всякой надежды кинулся к столу, оттуда – к сейфу, пытаясь вспомнить, куда я сунул диктофон. Мой абонент тем временем произвел какие-то манипуляции со своим телефоном, скорее всего обмотал его тряпкой.

– Ну как, въехал? – прозвучал тот же голос, но уже приглушенный, далекий. – Бабки нашел?

– Бабки? – переспросил я, открывая дверку сейфа и вместе с трубкой радиотелефона засовывая голову внутрь. Диктофона, как назло, не было! Кажется, в последний раз его брала с собой на пляж Анна, используя как плейер.

– Да, да, бабки! И не прикидывайся идиотом, не то меня сейчас икота задушит… Слушай меня! Мы тебе решили сделать подарок. Достаточно двадцати пяти. Пять штук можешь оставить себе… Алло! Слышишь меня?

– Это невозможно, – ответил я, на всякий случай заглядывая в книжный шкаф.

Возникла недолгая пауза. Капитан, конспирируясь, снова залез в унитаз.

– Черт с тобой! Гони двадцатник, и можешь жить спокойно.

– У меня нет таких денег.

– Ты хорошо подумал, таранка сушеная? Ты пошевелил мозгами, прежде чем говорить такие слова?

– Секундочку, я переверну кассету в диктофоне!..

В трубке что-то треснуло, и телефон захлебнулся частыми гудками. Я швырнул трубку на диван, проследил, как она ткнулась короткой антенной в декоративную подушку, отскочила, сделала сальто и шлепнулась на ковер.

Я сплюнул, путано выругался, выскочил в приемную и, приоткрыв дверь, ведущую на лестницу, крикнул:

– Рита! Стекольщик приходил?.. Эй, ты жива там, Рита?

Внизу скрипнула дверь. Девушка поднялась на несколько ступеней вверх, запрокинула голову, глядя на меня.

– Я дважды звонила, но он не пришел.

– А постельное белье отвезла в прачечную?

– Нет.

– Почему?

– Не успела.

Я ударил кулаком по перилам.

– Слов нет! – воскликнул я. – Нет слов! Было бы странно, если бы ты успела!

– До четырех часов не было воды и света, – глядя в стену, ответила Рита. – Я едва управилась с обедом.

– Это твои проблемы, – почему-то решил я.

– Нет, это уже ваши проблемы, – ответила Рита. – Я ухожу.

– В каком смысле?

– В прямом… Надеюсь, никакого заявления писать не надо?

Я сошел вниз, коснулся пальцами подбородка Риты, приподнял ее голову так, чтобы скудный свет падал на лицо.

– Ты будешь последней, – произнес я. – Последней, кто меня бросил.

– Нет, – шепнула Рита и отошла на шаг. На ее лицо снова упала тень. – Это вы…

Она не договорила. Над темной стойкой бара, словно театральная кукла, всплыла лохматая голова священника.

– Простите, Кирилл Андреевич, я, должно быть, помешал… кхы-кхы!

Он посторонился, пропуская Риту. Я зашел за стойку. Под ногой треснул пластиковый стаканчик.

– Вы простужены, батюшка, – сказал я, рассматривая стеллажи и снимая с полки граненый штоф с английским джином. – Хотите выпить?

– С удовольствием… А это водка? Водку я как-то не очень…

– Это лучше водки. И немного крепче. Льда я вам не кладу. Разбавить тоником?

– Не надо, не утруждайте себя. Пусть будет так.

Он взял бокал, поклонился – то ли ему, то ли мне – и медленно выпил. Дворик на мгновение осветила вспышка молнии. Я мысленно считал секунды. Грома не последовало.

– Надвигается гроза, – сказал священник сдавленным голосом, украдкой занюхивая ладонью, словно сам себе протянул ее для поцелуя. – Я хотел бы просить вашего разрешения… Койка во дворе непременно промокнет. Если я расставлю здесь, в кафе, стулья с целью ночлега, то как вы на это посмотрите?

– Ночуйте в комнате молодоженов, – ответил я, выпив вслед за батюшкой полный бокал неразбавленного джина. – Ключи возьмите у меня в кабинете. Только вот что, – вспомнил я, уже открыв двери во двор. – Там выбито окно. Закройте его на всякий случай подушкой.

– На какой случай? – спросил отец Агап, поднимая на меня свои водянисто-зеленые глаза. – Знаете, мне все-таки было бы лучше внизу, на стульях…

Я не ответил и вышел на воздух. Черное небо над морем, словно гигантская бесовская танцплощадка, ритмично озарялось мертвенным светом приближающейся грозы.

Глава 25

Я остановил «Опель» метрах в пятидесяти от «Сузуки» под огромным буком, в могучей кроне которого, как рыба в сетях, застревало разноцветье лампочек набережной. Сквозь декоративный плетень восточного ресторана я мог разглядеть невысокий подиум, под которым была сложена обувь, словно в школьном гардеробе, карликовые столики и сидящих вокруг них людей, мучающихся из-за отсутствия стульев.

Влад сидел, а точнее, стоял на коленях спиной ко мне. Две девушки, которые были с ним, прислонились друг к дружке спинами, с зеркальной точностью согнув ноги в коленях и обхватив их руками. Анна опиралась локтями о столик и сквозь огонь свечи, как мне казалось, смотрела через плечо Влада в мою сторону. Она не могла меня увидеть, даже если бы я вышел из машины и встал у плетня во весь рост, но страх быть обнаруженным за таким постыдным занятием, как подсматривание, заставил меня вжаться в кресло и опустить голову, едва не касаясь носом кнопки сигнала.

Впрочем, мою засаду очень скоро рассекретила зрелого возраста женщина с черными волнистыми волосами, которые спадали на шелковую красную рубашку с большим остроугольным воротником. Она просунула свою крупную, источающую резкий парфюмерный запах голову в оконный проем и спросила:

– Какие-нибудь проблемы? Могу помочь.

Ей надо было сразу ответить, что я ни в чьей помощи не нуждаюсь, но я зачем-то ввязался в разговор, стал уточнять, чем именно может помочь мне женщина и какие проблемы ей под силу устранить. Этого оказалось достаточно для того, чтобы знойная брюнетка удовлетворенно кивнула, выпрямилась и, щелкнув пальцами, крикнула в темноту:

– Девки, ко мне!

Хорошая порция джина несколько снизила мою способность адекватно оценивать происходящее, но тем не менее я поразился армейской вышколенности местных проституток. Из кустов и с задворок из темных углов вдруг показались разномастные девчонки. Я подумал, что сейчас они облепят машину, как рой свою пчелиную матку, но девки, выравнивая носки туфель, встали в одну шеренгу, лицами, а точнее, грудями, ко мне. Сутенерша, прохаживаясь перед строем, как взводный перед солдатами, демонстрировала товар и нахваливала его:

– Девочки у меня хорошие. Все как на подбор… Господин предпочитает брюнеток или блондинок? Худеньких или пышечек?

Мне как-то не приходилось пользоваться платными любовными услугами, и эта откровенная торговля живым товаром несколько задела мою пуританскую совесть. Я уже хотел было завести машину и сорваться отсюда без всяких объяснений, как заметил сквозь плетень, как Влад рассчитывается с официантом, а три его подруги и длинноволосый друг, уже спустившись с подиума, отыскивают свои кроссовки и туфли.

Тут мне в голову пришла совершенно бредовая идея. Стыдясь слишком откровенно рассматривать жриц любви – мне казалось, что это обязательно должно унизить их чувство собственного достоинства, – я быстро пробежал глазами по строю и остановил взгляд на невысокой девушке в голубом декольтированном платье. Ее лицо мне показалось знакомым. Кажется, она часто заходила в мое кафе, заказывала мороженое, кофе и подолгу листала «Cosmopolitan». Девушка меня тоже узнала и невольно вышла из «строя».

– Привет! – неизвестно чему радуясь, произнесла она и, как мне показалось (или хотелось, чтобы так было), слегка покраснела. – Рада вас видеть…

Лучше бы она ничего не говорила. Всякие слова в такой ситуации – глупость несусветная.

– Сто пятьдесят баксов, – торопливо предъявила мне счет сутенерша, опасаясь, как бы я не предъявил права на бесплатное пользование девушкой, коль она оказалась моей знакомой. – Море удовольствия всего за сто пятьдесят баксиков.

Я открыл дверцу и протянул жгучей брюнетке две сотенные купюры. Девушка в голубом платье села рядом со мной. Строй проституток стремительно таял, казалось, что девчонки просто растворяются в ночи. Сутенерша раскрыла сумочку и стала нарочито долго искать сдачу. Я завел мотор, сдвинул рычаг вперед. Машина вздрогнула, мощный двигатель зарычал от нетерпения. Влад, словно шахматный конь, углами, между столиков, пошел к выходу. Его спутники последовали за ним. Что они там заказали? Бутылку шампанского и пять порций лагмана в расписных зеленых «косушках»? И ради этого стоило оставлять лагерь и ехать в такую даль?

Я понял, что если буду дожидаться сдачи, то мой ночной мотылек успеет состариться и потерять привлекательность, и отпустил педаль тормоза.

– Привет! – весело сказала девушка, словно мы только что впервые встретились. – Меня зовут Лада. У тебя можно курить? А как твоя машина называется? Мне нравятся парни вроде тебя. У тебя такие сексуальные руки!

Девушка начала работу. Давно отработанный текст она произносила с несвежей бодростью. Мой «Опель» поравнялся с «Сузуки», но Влад со своим стадом еще не вышел из-за плетня. Мне пришлось пойти на второй круг, погнав машину мимо пивного бара, по улочке с мусорными баками, по запруженной набережной и на «пятачок» сквозь тень, начиненную дисциплинированными проститутками.

Когда я вторично поравнялся с японской инвалидкой, процесс посадки был в самом разгаре. Моя ночная бабочка поедала меня глазами, выискивая во мне фрагменты тела, которые можно было бы назвать сексуальными. Она не ожидала, что я резко заторможу рядом с «Сузуки», и о чем-то уже начала нежно мурлыкать. Не слушая ее, я вышел из машины и, опираясь о раскрытую дверь, вскинул руку:

– Приветствую, охотники за мифами и призраками!

Я смотрел на Влада и краем глаза видел Анну. Она уже собиралась сесть в машину, занесла ногу, приподняв подол и без того короткого платья. Движения ее замедлились. Она застыла, поставив ногу на порожек кабины.

– Добрый вечер! – наклонившись, поздоровался я с девушками и длинноволосым, уже сидящими в машине.

Влад молча протянул мне руку. Я чувствовал, что Анна не сводит с меня глаз, дожидаясь, когда же я наконец обращу внимание и на нее.

– Отдыхаете? – спросил я у Влада.

Уваров сделал неопределенный жест.

– Может быть, заглянете ко мне? На кофе глясе с мускатом? – снова спросил я и вроде как только сейчас заметил Анну. – О! Привет, Анюта!

– Привет, – холодно ответила Анна. Продолжая смотреть на меня, она слегка склонила голову набок и убрала светлую прядь со лба. – Как жизнь?

– Бурлит, Анюта, бурлит! – с оптимизмом сытого кретина ответил я. – Заканчиваю бассейн, строю солярий и тренажерный зал, расчищаю площадку под поле для гольфа, рою винный погреб и сортир с обогревом и музыкальным фонтаном на две тысячи мест… Кстати, познакомься!

Я открыл переднюю дверцу и вытащил за руку свою голубую бабочку.

– Лада, – ничуть не смущаясь, представилась бабочка и протянула Анне руку. Анна руки не подала и ничего не произнесла в ответ.

– Вы назад, в палатки? – все тем же тоном Буратино, убежавшего от Мальвины, спросил я Влада и оперся о плечо Лады. – А мы решили сегодня как следует покутить. Сейчас рванем в «Бригантину», потом в «Арго», «Трою»… Может, с нами?

Анна не выдержала и опустила глаза. Господи, мысленно произнес я, видел ли ты когда-нибудь больших говнюков, чем я?

– Как поживает профессор? – спросил Влад. – Ты не забыл передать ему мое письмо?

– Передал! – Я хотел добавить, что профессор намерен в ближайшее время уехать, но промолчал.

– Что ж, прекрасно! – улыбнулся Влад, скользнул взглядом по ногам Лады и снова поднял глаза на меня. – Я рад, что у тебя все так хорошо складывается.

– А я рад, что и у тебя тоже… Черт, чуть не забыл!

Я хлопнул себя по лбу и полез в машину. На заднем сиденье лежал когда-то забытый Анной пакет с пляжными принадлежностями – полотенцем, черными очками, резиновыми тапочками и горстью сердоликов, которые мы как-то собрали на Кара-Даге. Каждый предмет я протягивал Анне отдельно. Она терпела мою выходку недолго и смогла принять только полотенце и тапочки. Очки вместе с горстью мелких камешков полетели мне в лицо. Сердоликовые горошины градом прошлись по крыше «Опеля». Лада с опозданием вырвала руку из моей ладони и закрыла лицо.

– Поехали! – глухим голосом сказала Анна Владу, села в «Сузуки» и с силой захлопнула дверь.

Ночная бабочка тоже зашевелилась, изобразила что-то вроде крутого поворота на каблуках и села на свое место.

Влад вяло махнул мне и втиснулся в свою инвалидку. Мы разъехались «фонтанчиком» – несколько десятков метров катились рядом, а потом – в разные стороны. Не включая фары, я петлял по грязным и темным «нычкам», пока не выскочил на Симферопольское шоссе. Тут я дал волю своим эмоциям и погнал своего зверя с такой скоростью, на какую он только был способен. Наверное, я остановился бы лишь в Симферополе, если бы не гаишники, притаившиеся со своей полосатой «шестеркой» на обочине, за кустом.

Сам не знаю, зачем я остановился. На той скорости, на какой я шел, они не только не рассмотрели бы номер машины, но даже не смогли бы сказать определенно, какой предмет с диким ревом промчался мимо них.

Добрых метров сто я тормозил, затем задним ходом подрулил к ним, вышел из машины, без лишних вопросов протянул лейтенанту какую-то валютную мелочь, снова сел за руль, развернулся и тихо покатил обратно.

Мое «море удовольствия» утонуло в глубоком кресле, подняв изящные коленки выше головы. Она курила, часто затягиваясь, и, кажется, смела хмурить напудренную мордашку.

– Что притихла? – сказал я. – Валяй дальше про мою сексуальность!

– А мне понравилась та девушка в черном платье… – начала говорить Лада, глядя на кончик сигареты. – Только зря ты выеживался перед ней. Я тебе что, только для этого и была нужна?

Я ударил ногой по педали тормоза. Лада качнулась вперед, рука с сигаретой ткнулась в лобовое стекло.

– Вот что, путана малоопытная, – произнес я, с трудом размыкая зубы. – Это не твое дело, что я делал и что говорил. Твоя забота – отрабатывать деньги, а не задавать глупые вопросы, тем более – не блеять мне на тему морали. Ты хорошо меня поняла?

– Хорошо, – ответила Лада, отправляя окурок за окно. Затем достала из сумочки платочек, вытерла выпачканные в пепле пальцы и вдруг точным движением влепила мне пощечину.

Несколько секунд у меня в ухе звенело так, словно какой-то джазмен исполнил прямо в ухо соло на саксофоне. Я подумал о том, что за такие приколы подруге следовало бы надавать ремнем по заднице, но вместо того, чтобы наказать ее, вышел из машины в прохладную и темную ночь, сел на осыпанную сухими сосновыми иголками обочину и подставил темечко звездному свету.

Странный я человек, думал я. Все нормальные люди стараются жить так, чтобы им было хорошо, а я же делаю так, чтобы мне было плохо. Как это называется? Мазохизм? Или глупость?

Я услышал, как за спиной открылась дверца автомобиля. Лада выбралась наружу, тотчас споткнулась и пробормотала что-то про задницу негра. Зашуршал гравий. Девушка отошла в сторону, через минуту вернулась, встала за моей спиной.

– Гуманоиды-ы-ы!!! – громко крикнула она небу. – Где вы? А-у-у-у!!

– А-у, – отозвался я. – Я здесь.

Какое-то настырное насекомое щекотало мне ногу, забравшись под штанину. Я тряс ногой, как паралитик, но это не помогало.

– А есть еще жизнь во Вселенной? – спросила Лада.

Черт возьми, подумал я, уже проститутки становятся любознательными, как пионеры… Двести баксов отдал неизвестно за что, лучше бы копил на взятку капитану.

– Эй ты, мужичок! – позвала меня Лада, и я почувствовал ее руки на своих плечах. – Не умирай! У меня есть преимущество перед ней. В отличие от Анюты, я не знаю о тебе ничего плохого. А это, между прочим, очень выгодно для тебя. Поехали! Ночь пролетит – не заметишь.

– А тебе не противно? – спросил я.

– С тобой нет.

– А вообще?

– Слушай, – вздохнув, ответила Лада. – Сделай одолжение, заткнись!

Я заткнулся, и мы поехали.

Глава 26

На центральной улице, от которой во все стороны лучами расходились парковые аллеи из магнолий и пальм, творилось что-то невообразимое. Шквальный ветер, взбесившийся на морских просторах, устроил настоящую вакханалию. На пляже стонали хлипкие черепичные и жестяные крыши соляриев, ходили ходуном «переодевалки», неслись над песком обрывки газет, полиэтиленовые пакеты, и хромали, словно карлики-инвалиды, корявые ветки-плавуны. Грохот волн легко забивал музыкальный писк, который пробивался из самых смелых и «долгоиграющих» кафе; световые гирлянды раскачивались с такой силой, словно это со скакалкой развлекались гиганты; блестящие, мокрые, как швабры, кроны деревьев, будто подражая морю, раскачивались из стороны в сторону, сталкивались, сплетаясь ветками, выбрасывая в воздух фонтаны брызг. Недавние толпы на набережной резко поредели, и теперь по мокрому блестящему, словно зеркало, асфальту короткими перебежками продвигались промокшие одиночки, накрыв головы газетами или пакетами, и с разных сторон, сближаясь и разбрызгивая желтый свет, медленно катились две дежурные милицейские машины.

Моя гостиница вместе с площадкой и хозяйственными пристройками была погружена во мрак, лишь глянцевые от влаги листья виноградника, зеленым ковром закрывающие стену, да черепичная крыша, словно покрытая лаком, отражали огни набережной.

Едва я остановил машину на площадке у калитки, как ветка магнолии, распушив свои жесткие, словно пластиковые, листья, упала сверху на лобовое стекло. Мгновением позже по капоту грохнула мятая жестяная банка из-под пива. Я пожалел машину – в такую погоду оставлять ее под открытым небом было слишком жестоко, и задним ходом отогнал ко входу в военный санаторий, где имелась крытая платная стоянка.

У Лады был совершенно несчастный вид, когда она вышла из теплого и сухого салона «Опеля» под проливной дождь. Я схватил ее за руку и побежал напрямик по лужам и газонам. Господь, свирепея от нашей наглости, сверкал молниями и громыхал громом. Лада часто спотыкалась, останавливалась, пока не догадалась снять свои туфли на высоком каблуке. Промокшее насквозь платье облепило ее бедра, и девушка смешно семенила, рукой оттягивая подол, демонстрируя свои тонкие, символические, сшитые из нескольких веревочек белые трусики.

Я ударил кулаком в железную дверь, но она оказалась заперта. Я принялся молотить по калитке ногой. Лада, глядя на меня, как на коварного обманщика, мелко дрожала и сдувала с кончика носа капельки дождя. От ее некогда объемной прически с романтическими завитками, над которой, должно быть, она трудилась не меньше часа, используя всякие гели и муссы, остались одни воспоминания. Мокрые, потемневшие пряди тонкими полосками расписали ей лоб и щеки. Дешевая цепочка «под золото» спуталась на шее, и крестик оказался на спине. Платье собралось складками на животе. Словом, путаночка представляла из себя жалкое зрелище, и если бы я сфотографировал ее в этот момент, то снимок стал бы просто находкой для какого-нибудь высоконравственного журнала.

Я уже был готов поднять с земли увесистую дубину и ею крушить калитку, как услышал мелодичный звон колокольчика на двери в кафе и покашливание отца Агапа.

– Это вы, Кирилл Андреевич? – спросил он и клацнул засовом. – Страшная погода, страшная! – сказал он, пропуская меня и Ладу во двор. – И опять нет света. Сидим при свечах.

Ураган хорошо порезвился во дворе. Поваленные зонты сбились в кучу, из рваных дыр вылезли металлические прутья растяжек; пластиковые столы и стулья валялись где попало кверху ножками.

Лада, как беспризорная кошка, инстинктивно почувствовав сухое, защищенное от непогоды место, кинулась к стеклянным дверям, на пороге бросила туфли, вошла в зал кафе, слабо освещенный свечами, обрамленный вдоль стеклянных стен пальмами в кашпо, и, не сдерживая восторга, пропела:

– Как тут хорошо! Как здорово!

Я зашел следом за ней. Отец Агап торопливо запер за мной калитку и стеклянные двери.

– Добрый вечер, господин директор! – услышал я из темноты голос Курахова. – По случаю дождя и ветра ужин отменяется?

Только сейчас я разглядел профессора и Марину, сидящих за дальним боковым столиком, примыкающим к стойке бара. Валерий Петрович, близко придвинувшись к свече, читал газету, а падчерица, одетая в непривычную для нее ядовито-желтую футболку, штопала кофточку.

– Я пытался разжечь примус, – оправдываясь, сказал батюшка, словно я просил его об этом. – Но у меня ничего не получилось.

– Какое счастье, какое счастье, – бормотал профессор, перелистывая страницу, – что у вас ничего не получилось. Даже если бы вы не сожгли эту, так сказать, гостиницу, то сварганили бы какой-нибудь ведический деликатес вроде вареного лука с сырой репкой и листьями пареной крапивы.

– На кухне я нашел немного помидоров, но нет сметаны, – сказал мне отец Агап. – Если вы позволите…

– Господин директор, у вас появилась новая работница? Это что ж, вместо Риты?.. М-да, по внешнему виду сразу ясно, что эта леди – прекрасный кулинар. И все же должен заметить, текучка кадров у вас стремительная! Даже не просто текучка, а прямо-таки низвержение!..

Курахов, криво улыбаясь, не скрывал иронии, и я, предвидя, что Лада может ответить Курахову какой-нибудь неприличной фразой, поспешил взять ее под локоть и увести наверх.

– Какой вредный мужичишка, – сказала Лада, входя ко мне в кабинет и сослепу натыкаясь на стулья. – Он твой клиент, да?.. Я тебя понимаю… Послушай, Кирилл Андреевич, у тебя есть какая-нибудь сухая одежонка, я хочу переодеться и помочь тебе приготовить ужин.

Она раздевалась свободно, словно находилась в женской бане, и, что мне понравилось, не стала пошлым голосом просить расстегнуть крючок на платье, что в кино и литературе делает по поводу и без повода всякая приличная и неприличная женщина. Без затруднений расстегнула его сама, скинула мокрую одежду на пол, перешагнула через нее, взяла из моих рук полотенце и стала вытираться, пока я, шаря лучом фонарика по полкам шкафа, искал для нее шорты и майку.