– И все же предпочтительнее дома, правда?
      – Понимаешь, золотце, мы тут как врачи. Велено геморрой лечить, значит, будем лечить.
 
      Я не успел отойти от вертолета. Внезапно на «уазике» подъехал комэска, подскочил к Лукину и Бикинееву и что-то сказал им резким тоном. Я услышал только: «А если б грохнулись, кто отвечал бы за него?..»
      «Пугает, дятел! – зло думал я, вышагивая по железному настилу рулежки. – Ребятам ни за что ни про что вставил...»
      Я, непонятно почему, чувствовал себя чуть ли не на равных с комэской. Наверое потому, что рисковал и выжил...
      Ровно через год в таком же вертолете сгорел мой коллега, военный журналист Валера Глезденев.

* * *

      Легкомысленно воспринимать жизнь как вечное, обязательное приложение к своему «я». Жизнь – это подарок судьбы, великое благо, выданное напрокат во временное пользование; это хрупкое, капризное и дорогое средство для удовольствия без гарантийного срока.
 
      Я сопровождал корреспондента из окружной газеты в комендатуру Кундуза. Гостей всегда сопровождают представители родственных профессий. Сели рядом на броне, свесив ноги в люк, и покрепче натянули панамы, чтобы их не сдуло ветром.
      Когда бэтээр пересек КПП, солдаты, сидевшие сзади, без команды клацнули затворами – зарядили автоматы. Корреспондент оглянулся, дотронулся рукой до кобуры, висевшей у него на поясе, но ничего не сказал.
      Мы ехали по разбитой асфальтированной дороге. Круглые и овальные ямы водитель аккуратно объезжал.
      Уже вечером, когда благополучно вернулись в гарнизон, корреспондент сказал:
      – Всю дорогу я думал о том, что чувствует водитель, лавируя между ям... И о снах солдата, который в это время спокойно спал на полу бэтээра.
      А я думал о том, чтобы привезти его обратно живым, но не сказал об этом.
 
      По обе стороны от шоссе тянулись маленькие, убогие поля. На них, сгорбившись, что-то копали или пололи женщины. Попадались редкие хвойные посадки, утратившие свою зелень из-за плотного слоя пыли на них.
      Грязные дети на обочинах в серых мешковатых одеждах махали нам руками. Какой-то мальчуган бросил навстречу бэтээру палку, как гранату. Старцы на ишаках останавливались на обочине, ожидая, когда за нами осядет пыль.
      Чаще стали попадаться глинобитные постройки – серые, потрескавшиеся, обрушенные. Останки высоких дувалов. Маленькие, как с картинки, симметричные крепости.
      Начинался Кундуз.
      Проехали овощную лавку. Ряды отполированных, сочно-красных помидоров, пучки зелени, бледно-зеленые арбузы...
      Поворот налево. КПП.
      Комендант был в майке, энергично вытирался полотенцем. Высокий лоб, переходящий в обширную залысину, гладко выбритые щеки, внимательный, даже настороженный взгляд. Он холодно поздоровался. Коротко ответил на вопросы. Разговор не клеился.
      – Давайте вначале пообедаем, – предложил он.
      В особняке, где разместилась комендатура, когда-то сладко жил брат Амина. Беломраморный туалет, биде, высокие потолки, широкие окна в комнатах, лоджия.
      Солдат-повар, подчеркивая особую значимость своей должности, неторопливо разливал в алюминиевые тарелки щи, ставил на стол блюда с яблоками, арбузом, виноградом.
      После обеда курили в кабинете командира роты. Отдыхали в глубоких креслах. Было спокойно, сытно, уютно.
      Постучавшись, зашел солдат:
      – К вам из «Спинзара» трое афганцев. Впустить?
      Немолодые, но энергичные афганцы уже шли к ротному, заранее вытянув вперед руки для пожатия. Ладони их тонкие, хрупкие. Троекратно прижались щека к щеке – этакая имитация поцелуя.
      – Садитесь, дорогие гости, – сказал комендант, бросил взгляд на ротного и незаметно вышел.
      Афганцы сели на широкий диван, обтянутый кожзаменителем, рядом с маленькой ружейной пирамидой. Откашлялись. Замолчали.
      Мы не стали мешать разговору и вышли на улицу. Комендант через минуту подошел к нам.
      – С вами поедет мой помощник Саша, – сказал он. – Будьте осторожны.
      Грязно-желтый «уазик» с афганским номером мчался в центр города. На круглой площади стоял царандоевец в белой форме и руководил движением транспорта. Неподалеку от него прижались к бордюру два бронетранспортера.
      – Афганские?
      – Наши, – ответил Саша. – Снова кто-то затариваться приехал.
      «Уазик» подрулил к тротуару. Мы вышли, оглянулись по сторонам. Дети стайкой облепили машину. Паленый вышел из дукана, подбоченил руки:
      – Идите ко мне! Что хотите?
 
      Мы попали в его цепкие руки. Парнишка в кожаной кепке с калькулятором в руках стал рекламировать товар:
      – Это только привезли, четыре тысячи, по-вашему двести шестьдесят. Это – три тысячи пятьсот, двести тридцать три по-вашему... – И в подтверждение своих слов он ловко тыкал пальцем в клавиши калькулятора и показывал нам высвеченные цифры.
      Долговязый подросток на велосипеде, опираясь ногой на ступеньку, махал нам рукой, приглашая прокатиться. Бритые пацанята с любопытством рассматривали фотоаппарат корреспондента из Ташкента. Один вцепился руками в ремешок и загорланил:
      – Продай!
      – Не могу, я им работаю, – пытался убедить пацана корреспондент, осторожно отрывая цепкие пальцы от ремня.
      – Ну продай! Скока? Продай, командор!
      – Он не продается...
      – Продай! Прода-а-ай!
      Малец уже просто издевался над корреспондентом.
      – Отстань! – не выдержал корреспондент и осторожно оттолкнул от себя пацана.
      Вокруг собирались зеваки. Пацан вытаращил глаза, отступил назад на несколько шагов и вдруг во всю глотку заорал:
      – Эй, командор! Я тебя вдую, понял? – Глагол, правда, звучал более откровенно.
 
      Сидевший у входа в дукан старик с непокрытой головой свернул под себя ноги, положил на колени коричневые руки. Наверное, он ни слова не понимал по-русски, потому и не оценил бесстыдства дерзкого мальчишки и не сделал ему замечания. Он внимательно смотрел на нас, глаза не опускал ни на минуту и не менял застывшего выражения, а точнее, невыражения лица. Ни любопытства, ни отчужденной неприязни. Казалось, он лениво изучает нас.
      Корреспондент фотографировал детей, кадр за кадром, взводил затвор и тут же протягивал руку для очередного пожатия, отвечал на один и тот же вопрос «Как дела?», несколько скованно смеялся, постоянно проверяя рукой наличие кобуры и ее содержимого, и кидал короткие взгляды на бритого хулигана. Два юных продавца сигаретами с лотками на ремнях демонстрировали перед фотоаппаратом свой товар, дурачились, ставили друг другу «рога», когда корреспондент прицеливался в объектив.
      Сказать, что афганцы относились к нам недоброжелательно, значит сказать грубо. Просто в их толпе мы чувствовали себя неуютно.

* * *

      Заболел наш солдат-наборщик. Началось с того, что он раз двадцать сбегал в туалет, но ни разу не добежал. Шанин, осторожно обходя коричневые брызги на бетонном полу, приказывал дневальному не жалеть хлорки. Потом солдата проводили в госпиталь. Неделю у него держалась высокая температура. Он пластом лежал на койке, не мог ничего есть, только все время просил воды. Капельницы и уколы с жаропонижающими средствами почти не помогали ему. Иногда он приподнимался с подушки и слабо кричал: «Духи! Духи! На фуй! На фуй!» Когда он пытался что-то съесть, его тут же рвало. Скулы его заострились, коричневое лицо иссохло.
 
      Кузнецов все время сообщал нам о его самочувствии.
      – Тиф, – без всяких эмоций говорил он. – Кризис может продлиться десять дней... Остается ждать и надеяться на лучшее.

* * *

      Жизнь, здоровье, карьера – это были в Афганистане весьма зыбкие понятия. Командир мотострелковой роты старший лейтенант Кавыршин казался мне слишком молодым и незрелым для этой должности. Но дело в том, что ротным он был назначен взамен офицера, покалеченного взрывом.
      – Ему оторвало обе ноги и сильно повредило правую руку, – рассказывал мне Кавыршин таким спокойным голосом, будто речь шла о вымазанном костюме и заляпанных брюках.
      – И как же он будет таким?..
      – Жена под его диктовку пишет нам письма.
      – Она осталась с ним жить?
      – Видимо, да. – Кавыршин, однако, пожал на всякий случай плечами.
      – Где его оперировали?
      – В киевской клинике микрохирургии. Сейчас у него почти восстановилась подвижность правой руки. А недавно перевезли в другой институт и готовят протезы.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.