– Это не авария, Ирэн, – произнес я. – Это нас ищут!
Ирэн испуганно взглянула на меня и все же попыталась поставить мои слова под сомнение:
– А зачем нас искать, если мы сами едем к месту встречи? Вот мы, покорные и законопослушные…
Навстречу нам, оглушая поселок нарастающим ревом двигателя, неслась серебристая «Нексия». Она уже прошла милицейский кордон и теперь пыталась компенсировать потерянное время за счет скорости. Я успел только подумать о том, что у водителя «Нексии» можно было бы узнать о причине затора, как Ирэн часто «поморгала» фарами и, высунув руку в окно, стала отчаянно махать. «Нексия» завизжала тормозами и остановилась напротив нас. Бесшумно опустилось стекло. В темном проеме показалось не очень доброжелательное лицо молодой дамы в темных очках и малиновом платке, который туго стягивал ее круглую, как слива, голову.
– Скажи, подруга, что там за пробка? – весело спросила Ирэн.
Хозяйка «Нексии» выплюнула жвачку и, по-лошадиному высоко поднимая верхнюю губу, отчего оголились не только зубы, но и розовые десны, коротко ответила:
– Не знаю… Говорят, на мосту застрелили кого-то. Теперь, значит, обыскивают все машины. Хотят найти убийцу…
И тут она вдруг громко заржала, высоко задрав подбородок и шевеля оттопыренными губами. «Нексия», словно была телом этой лошадиной дамы, тотчас сорвалась с места и жизнерадостно поскакала по набережной.
Ирэн кинула на меня короткий и полный отчаяния взгляд. Я не знал, что ей сказать. Слишком трудно было поверить в то, что за словами «застрелили кого-то» стоит Федька Новоруков. События разворачивались в столь стремительном темпе, что я не только не мог дать им какого-либо объяснения, но они просто не укладывались в моей голове. Хотелось сказать… Нет, хотелось закричать во всю силу: «Этого не может быть!» Хотелось тряхнуть головой, пощипать себя за щеки и проснуться…
Милиционер, исподлобья наблюдавший за нашим крадущимся продвижением, поднял палку, нацелил ее в лобовое стекло «Опеля», затем ловко покрутил ее, подражая пропеллеру самолета, и указал на обочину. Слишком поздно было готовиться к встрече с представителем правопорядка, обдумывать свои действия и слова. Ситуация оказалась настолько неожиданной и невероятной, что ум – царь, хозяин и главнокомандующий моего тела – с позором отдал все бразды правления инстинктам, этим тупым и грубым погонщикам скота, способным лишь уподобить меня животному. Но именно животный страх, а не размышления могли спасти. Покорившись чувствам, которые гнали меня прочь от милиции, от «мигалок» и автомобильной очереди, я схватился обеими руками за руль, чтобы развернуть машину в обратную сторону. Ирэн отреагировала одновременно со мной; мы в четыре руки круто вывернули руль, Ирэн надавила на газ, и «Опель», заглушая своим ревом пляжную музыку, помчался по узкой улочке поселка в сторону гор, покатые и темные спины которых заслоняли звездное небо.
– Кирилл, что же это такое?! – кричала Ирэн, беспрестанно ударяя по кнопке сигнала и толчками пробиваясь через плотный поток отдыхающих. Они лезли на свет фар, словно разноцветные мотыльки, разодетые то в пестрые сарафаны, то в шорты и майки, то почти голые, в узких веревочных купальниках, с малиновыми солнечными ожогами, с шелушащейся кожей, толстые и худые, пьяные и очень пьяные, лысые, патлатые, потные, но все с одинаково деформированными, глупо-сытыми от счастья лицами. Ирэн тоже было страшно, она тоже отдалась во власть инстинкта и убегала куда глаза глядят от милиции, и круговерть улыбающихся масок вокруг машины едва ли не заставляла ее плакать.
Сам не знаю, как ей удалось проехать через весь поселок и ни разу не врезаться в какую-нибудь улыбающуюся физиономию. Мы вырвались из бурунов массового веселья и, словно в ночное море, окунулись во мрак ночи. «Опель» бежал вверх, к перевалу, и огни поселка, мерцающие в зеркалах заднего вида, мельчали, дробились, затухали, проваливаясь куда-то вниз, как если бы мы набирали высоту на самолете. Мы проскочили перевал, затем «карман», где совсем недавно мне привиделся радужный свет и откуда с легким сердцем мы скатились в поселок.
Меня не оставляло чувство, что все изменилось радикально. Мое взбудораженное, будто замутненное бурей сознание еще не могло с прозрачной ясностью представить себе то, что случилось. Может, мы зря кинулись прочь? Может быть, на мосту подрались пьяные курортники и кому-то проломили бутылкой голову? Почему мы с Ирэн сразу поверили словам незнакомой женщины с лошадиными губами, которой кто-то сказал, что кого-то убили? Есть у детей забавная игра, которая называется «испорченный телефон». Малыши весело смеются, когда за время долгого пути слово, произнесенное шепотом и преодолевшее многочисленные уши и губы, превращается совсем в другое, но похожее по звучанию: «сон» в «сома», «осел» в «мосол», «букашка» в «какашку»… Может, и мы с Ирэн сейчас напоминали таких детей?
Я торопливо выхватил из чехла телефон. Ирэн сразу поняла, по какому номеру я хочу позвонить, и, чтобы не мешал натужный рев мотора, притормозила и остановилась на обочине. Я с нетерпением набрал номер Новорукова… Длинные гудки… Длинные гудки… Щелчок. Затем шум ветра, рычание машин, чей-то приглушенный крик: «Тихо всем!» – и нарочито спокойный, незнакомый голос:
– Слушаю вас!
– Мне нужен Новоруков, – тихо произнес я.
Пауза. Шум ветра, гробовое молчание. Словно человек, который ответил мне, закрылся ставнями, но дырявыми, исполосованными щелями, и через них я видел его искаженное лицо и безмолвно шевелящиеся губы и как он отчаянно жестикулирует, приказывая сыщикам то ли записать разговор на магнитофон, то ли запеленговать мое местонахождение…
– Алло! Вы слышите меня! – снова прозвучал тот же голос. – Э-э-э, простите за любопытство, но я хотел бы узнать, кто его спрашивает…
Никогда, ни при каких обстоятельствах Федька Новоруков не отдал бы свой мобильник в чужие руки! Если, конечно, был бы жив.
Я с силой надавил на кнопку, отключая питание в телефоне.
– Гони!!
Ирэн с силой вцепилась в руль, будто бы это был рычаг скорости. Я обернулся. Сзади – чернота, никакого проблеска. Если они успели записать номер машины, то Ирэн теперь придется шлепать по скользким туманным дорожкам злоключений вместе со мной.
– Выброси пистолет! – крикнула она, едва вписавшись в крутой поворот.
Я наклонился и вынул из-под сиденья «макаров». Поднес его к лицу, рассматривая матовую черную поверхность смертоносного металла. Насмешка судьбы: этим пистолетом сегодня пользовался убийца, которого я должен найти, и пользовался я, которого убийца хочет убить. Пистолет предан и продажен, как забитая дворняга. У кого в руках, тому и служит. Более дерьмового куска металла, чем оружие, человечество не создавало… Я замахнулся, чтобы отправить пистолет в придорожные кусты, но вдруг передумал. Кинул его под ноги.
– Зачем он тебе? – едва ли не со слезами в голосе спросила Ирэн.
Глупый вопрос – зачем пистолет? Чтобы орехи колоть.
Мы поднимались вверх – поворот за поворотом, поливая светом фар придорожные кусты и тощие запыленные акации, неутомимо, целеустремленно, словно божья коровка, ползущая по травинке на ее высшую точку, чтобы там расправить крылышки и взлететь. Ирэн крутила руль в ровном ритме: влево, вправо, влево, вправо, и это чем-то напоминало танец за банкетным столом, когда гости пьяны, ленивы и неповоротливы, а музыка заставляет двигаться, хоть как-нибудь, хоть не отрывая зада от стула…
Свет выхватил из темноты грунтовку, которая тонкой ветвью отходила от ствола. Дорога виноградарей. Каждую весну ее прокладывают по-новому и ведут ее к виноградникам. А там она блекнет, уходит на нет и теряется в выжженных ложбинах между пологих гор. На мелком щебне, который покрывал ее тонким слоем, не остаются следы. Лучшего места, чтобы спрятать «Опель», трудно найти.
– Сворачивай на грунтовку!
Ирэн кивнула, будто хотела сказать: конечно, надо уходить с шоссе, я уже сама об этом подумала. Не снижая скорости, «Опель» съехал с асфальта. Шины зашуршали о гравий, поднимая клубы серой пыли. Лучи фар превратились в два мутных конуса. Видимость упала до нескольких метров. Мы мчались как в тумане. Под колеса кидались бугры и кочки, затопленные черными тенями, словно дегтем. Из мутного мрака на нас надвигались ряды белых опорных столбов, переплетенных проволокой и кудрявыми змеевидными лозами. «Опель» жалобно визжал, рычал, подскакивал на дорожных неровностях, словно измученное жестоким погонщиком вьючное животное. Ирэн с искаженным от напряжения лицом крутила руль, и мне казалось, что она пытается удержать за рога разъяренного быка, а он сердито крутит головой, не желая подчиняться.
Дорога вильнула в сторону, огибая виноградник, и машина по инерции проехала еще несколько десятков метров по жесткой и короткой, как щетина, степной траве. Ирэн затормозила, затянула ручник и заглушила двигатель. Минуту мы сидели молча в полной темноте и тишине, потом я открыл дверь и вышел из машины.
Мы находились в глубокой ложбине, закрытой с трех сторон и оттого похожей на окоп для какого-то необыкновенно огромного танка, и тяжеловесные тела пологих гор подпирали горбатыми спинами щедрое на звезды небо. Теплый воздух был насыщен запахами пыли и пряностей. Ковровая трава пружинила под ногами, притягивала к себе, обещая комфорт и покой. Я сел, потом лег, раскинув руки и ноги, и уставился на звезды.
Неслышно ко мне подошла Ирэн. Она встала передо мной, загорелая, в черном платье, а потому невидимая, бесплотная, напоминающая тень без объема и тепла. Царица ночи! Опустилась на колени и замерла. Глаз не видно, лица не видно. О чем думает, куда смотрит – загадка.
– Теперь он начал убивать тех, с кем я общался, – произнес я. – Гадкое чувство. Словно я прокаженный: к кому прикоснусь – тот обречен… Без Федьки мне теперь конец…
– Нам конец, – поправила Ирэн. – Нам.
Опять эта жертвенность! Никуда от Ирэн не скроешься. Залез на плаху, но не успел рассмотреть ее как следует да примериться к ней, как моя очаровательная коллега тут как тут: я с тобой! А ведь могла сказать: да, Кирилл, ты вляпался! Как я тебе сочувствую! И что ты теперь будешь делать? Как дальше жить думаешь? Все время в бегах?
Мобильник, который я машинально затолкал в карман (лишь бы с глаз долой!), мешал мне наслаждаться ровным и мягким рельефом альпийского луга. Пришлось ухватить его за антенну, словно таракана за ус, и вытащить.
– Ну что, стукач? – спросил я, обращаясь к трубке. – Передал убийце все мои разговоры с Федькой? Позволил мокрушнику подслушать нас? И что теперь с тобой делать? В землю закопать или камнем разбить?.. Молчишь!
– Ты думаешь, что убийца подслушал ваш разговор?
– А как еще он мог узнать, что Новоруков ждет меня на мосту? – спросил я и сам ответил: —Никак не мог. Никак! Ни одна живая душа на свете не могла знать, что на этом проклятом мосту я должен был передать Федьке пистолет. Но этот подонок на «Лендкрузере» узнал! Он подслушал! Он все время шел по моим следам, словно по радиомаяку! Его «Лендкрузер», наверное, набит подслушивающей и пеленгующей аппаратурой. Гениально! А я не догадался вовремя выключить мобильник. А выключил бы – остался бы Федька жив, и я бы пулю не поймал…
Горький комок подкатил к горлу. Глаза потяжелели, наполнились слезами, словно я стоял у дымного костра. Ирэн нашла в темноте мою руку, слегка сжала ее. Успокаивает! Зачем меня успокаивать? Я ведь не ребенок, страхи которого так легко развеять, убедив, что Карабас Барабас – это сказка. Я ведь прекрасно, лучше других понимаю, какие ошибки успел сегодня совершить и к чему они привели. И чужое мнение, чужое сопереживание мне совсем ни к чему… Я отдернул ладонь, вытер глаза.
Конечно, мне было горько осознать, что Федька, мой боевой товарищ, погиб не в бою, не на чужой земле, а в курортном поселке, у теплого спокойного моря, от пули какого-то морального урода. Вот этого я меньше всего ожидал. Я был уверен, что это моя жизнь висит на тонком волоске, что она не стоит ломаного гроша, и был готов к выстрелу, удару ножом, падению мешка на голову или полету с обрыва в море. Я чувствовал себя приговоренным к смерти за какие-то тяжкие грехи. А Федька? Он был защищен законом, он неприкосновенен, у него иммунитет. Это несокрушимый монолит вроде прибрежной скалы; танк, который способен сокрушить любые стены на пути к истине; бессмертный рыцарь, закованный в доспехи!
Но произошло нечто невероятное. Федьку убили. Несколько минут спустя после того, как я с ним поговорил по телефону. Монолит рухнул. Я продолжаю прятаться от милиции, истекать кровью и ломать голову над вопросом: кому это все нужно, а он уже лежит в морге на прозекторском столе, голый, синий, холодный…
Глава 8
ВЗГЛЯД В ТУМАН
…Я, наверное, проспал час или два, потому что, открыв глаза, увидел ослепительно яркую луну, висящую прямо над моей головой. Ложбина, покатые склоны гор, белые столбы виноградников и «Опель» были залиты мертвенным светом. Я видел море, усыпанное серебристыми искрами, и бугристую береговую полосу, похожую на скопище неуклюжих, тучных животных, пришедших на водопой и застывших в утолении жажды.
Ирэн сидела рядом со мной и осторожно царапала ногтями мою щеку.
– Уже третий час, – сказала она. – Поедем?
Сон, даже если он короткий, все равно проводит черту, разбивая жизнь на мелкие части и отделяя «вчера» от «сегодня». Кошмар с убийствами, гонки по ночной дороге – все это было вчера. Тот день безвозвратно ушел и больше никогда не наступит. Может быть, сегодня будут новые убийства и новые гонки. Но это будет уже сегодня.
Я вскочил на ноги и тотчас вспомнил про раненую руку. Наверное, во сне я отвык от своего незаурядного состояния, потому как боль показалась мне более выраженной, чем это было вчера. К тому же повязка насквозь промокла от крови, и рана горела, словно под повязку каким-то чудом угодил маленький паяльник, а какая-то сволочь не поленилась воткнуть вилку в розетку.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Ирэн.
Меня знобило, все чувства притупились, в голове было тяжело, словно после крепкой попойки, но я ничего не сказал Ирэн, лишь махнул рукой. Мы сели в машину. Ирэн запустила мотор, я тотчас включил отопитель, но комфортнее мне от этого не стало. Ирэн, с тревогой поглядывая на меня, тронулась с места, и машина медленно покатилась вдоль виноградника. Я даже не поинтересовался у нее, куда мы едем. Безразличие и отупение взяли власть над моей волей.
Ирэн протянула руку и положила ее мне на лоб. Ладонь ее была легкой и прохладной, словно лист бумаги.
– А ты горячий, – сказала она.
– Это лучше, чем холодный, – попытался пошутить я.
Мы выехали на шоссе и свернули направо. Я продолжал молчать, полностью доверившись Ирэне. Ей очень хотелось этого – чтобы я молчал и еще долго оставался таким же покорным и доверчивым. Что ж, пусть посуетится, поухаживает. Это иногда приятно, от этого мужское самолюбие млеет и насыщается положительными флюидами.
Дорога, словно уставшая птица, устремилась вниз и вскоре вытянулась вдоль моря. Теперь оно напоминало огромную чашу с жидким лунным светом. Ирэн сбавила скорость и стала вглядываться в смутные контуры деревьев и кустов, за которыми изредка проглядывали угловатые крыши. Это была крохотная деревушка без названия. Пять или шесть домов, раскиданных по широкому дикому пляжу. Здесь было так дико и тоскливо, что даже самые ярые любители дикого туризма обходили это место стороной.
Ирэн осторожно подъехала к руслу реки, высохшей в это засушливое лето до белой пыли, куда-то свернула, дала задний ход, еще раз повернула и остановилась у глухих металлических ворот, из-за которых, словно жирафы из вольеры, выглядывали тяжелые от персиков ветви.
– Посиди, – попросила Ирэн и легко выскочила из машины. Я смотрел на нее, на то, как она старалась показать мне свою деловую хватку, организаторские способности и неиссякаемую бодрость. Отношения мужчины и женщина – это тоже разновидность бизнеса, в котором происходит взаимная купля-продажа друг друга, и в нем обязательно присутствует реклама. Вот уже несколько часов кряду Ирэн старательно рекламировала мне себя. И ни разу не подумала о том, что от избытка рекламы иногда хочется завыть и выключить телевизор.
Вскоре Ирэн вернулась. Створки ворот распахнулись, и я увидел мелкую старушку в длинной, до пят, ночнушке, с босыми ногами и седой, как луна, непокрытой головой.
– Этой бабушке цены нет, – сказала Ирэн, прыгнув за руль, и загнала машину во двор, похожий на мышеловку. – Что больше всего ценят отдыхающие, которые снимают комнату? Ненавязчивость и невидимость хозяев. Как-то я пристроила здесь своих родственников из Лахденпохьи. Они месяц здесь жили и бабушку видели всего два раза.
– Не расслышал, откуда приехали твои родственники?
– Из Лахденпохьи. Это город в Карелии.
Мы вышли. Выбеленный домик с надстройкой, похожий на большой скворечник. Над головой проволочная сетка, овитая виноградом и здорово напоминающая сетку маскировочную. По периметру двора персиковые и вишневые деревья и цветы. И сладкий, дурманящий запах ночных фиалок.
Старушка протянула Ирэн ключи, сказала, что «постель готовая», и заперлась в доме. Ирэн взяла меня за руку и повела к деревянной лестнице, ведущей в «скворечник». Мы поднялись выше сетки, до уровня верхних веток вишни. Ирэн по ходу сорвала горсть почти черных, пузатых ягод и затолкала мне в рот.
– Тебе здесь нравится? – шепнула она и, вдохнув полной грудью, окинула взглядом отягощенный фруктами пышный сад.
Я плевался во все стороны косточками и не смог дать на этот вопрос развернутый ответ. Ирэн первая поднялась на скрипучий балкончик, доски которого прогибались под ее ногами, не без труда открыла ржавый амбарный замок, перекошенную дверь и вошла внутрь.
Щелкнул выключатель. Лампочка под низким потолком загорелась желтым подвальным светом. Из распахнутого окна выскочил черный кот с белым воротничком, ловко запрыгнул на перила, а с них – уже не спеша, с полным достоинством – перешел на ветку персика.
Стараясь не задерживаться на балкончике, который держал мой вес на пределе возможностей, я зашел в нашу с Ирэн комнату, в наше тайное место, в нашу схоронку, как говорили в старину. Это был умеренно уютный курятник с большой двуспальной кроватью (Ирэн неисправима! Знала, куда привести!), сколоченной из брусков и вагонки, с платяным шкафом, обклеенным вырезками из старых журналов, с трюмо, зеркало которого было затуманено временем и решительно ничего не отражало, с колченогими, стоящими враскоряку стульями, на которые вряд ли бы рискнула сесть даже кошка, да маленьким черно-белым телевизором, накрытым куском желтой скатерти.
Увидев кровать, я почувствовал себя самолетом, который с аварийным запасом топлива летит над мягким, широким, прохладно-чистым аэродромом. Сил хватило лишь на то, чтобы скинуть туфли (выпустить шасси), прижать руки к груди (выпустить закрылки) и рухнуть на кровать спиной (совершить посадку). Возможно, я еще совершал какие-то движения и даже отвечал на вопросы Ирэн, но моя память, устроенная очень рационально, весь этот мусор напрочь вытряхнула из головы.
…Еще до пробуждения я чувствовал, как ноет и горит моя несчастная рука. Открыв глаза, я некоторое время лежал неподвижно, глядя на ножку шкафа, вокруг которой, намотавшись воротником, спала кошка. По щеке и руке скользил прохладный сквознячок; он играл дырявым тюлем, который напоминал фату, и мне казалось, что в проеме окна, в тихой задумчивости и смиренной покорности, стоит невеста.
Я перевернулся на спину, приподнял голову и посмотрел на руку. Бинт, пропитанный кровью, засох, покрылся шершавой коричневой коркой. На коже вокруг него проступили малиновые пятна, и хотя я ничего не соображал в медицине, эти пятна не вселили в меня надежду на скорое выздоровление.
Что было не менее интересно, чем пятна на руке, так это отсутствие второго матраца рядом со мной. Я приподнял голову еще выше и увидел, что он лежит на полу, между дверью и кроватью, накрытый одеялом. Ага! Выходит, Ирэн проявила целомудрие и не стала спать со мной в одной кровати. Хотя спать с раненым, да еще и одетым, мужиком не было бы грешно даже монашке.
Только сев в кровати, я смог увидеть Ирэн. Инспектор по чистоте коммерческих сделок стояла у окна спиной ко мне, смотрелась в маленькое зеркало, закрепленное на раме, и что-то делала со своим лицом. Наверное, она услышала, как я скриплю зубами от боли, быстро повернулась ко мне и облила меня своим свежим и радостным взглядом. Я про себя отметил, что свое любимое платье она успела привести в порядок, и на нем не осталось ни пятнышка, что бы могло напомнить про наши ночные приключения.
– Ну? Как ты? Хоть немножко поспал? Рука болит? – затараторила она, присаживаясь на край кровати, словно пришла навестить меня в больнице.
Ненавижу вести какие-либо разговоры, находясь в кровати. Кровать – это место, где слова всегда лишние, и говорящий человек на ней выглядит нелепо. Поэтому я ничего не ответил и попытался встать, но Ирэн решила, что от боли у меня свело зубы, и придавила меня к подушкам.
– Лежи! Сейчас будем «Криминальные новости» смотреть!
Сопротивляться девушке – еще большая нелепость, и я остался на кровати. Ирэн включила телевизор и налила из турки в чашку кофе. Поднесла мне. Это выглядело трогательно и смешно. Бедолага не знала, как еще проявить заботу. Я стал потягивать горячий кофе маленькими глотками. На экране телевизора под веселую музыку замелькали трупы, гробы, ножи и пистолеты, затем все это смешалось с омерзительными бандитскими рожами, и в конце концов из всего этого материализовалось испуганное лицо ведущего программы.
Ирэн сделала погромче. Ведущий начал рассказывать про всякие кошмарики. Голосом и манерами он напоминал сожравшего Красную Шапочку Волка, к которому в студию уже ломились лесорубы. Сначала репортаж о крупной автомобильной аварии на трассе между Солнечным и Измайловом. Затем рассказ об учителе пения, который украл струны из школьного фортепиано, и короткий сюжет про мошенника, который продавал на набережной украденные на пляже шлепанцы. В завершение программы показали эпизод о ночном пожаре в автосервисе, расположенном у развилки на Междуречье. Обитый жестью сарай с узкими зарешеченными окошками полыхает словно цистерна с нефтью. Несколько пожарных неторопливо поливают его пеной. Языки пламени лижут ночное небо…
Программа закончилась. Об убийствах дамочки и Новорукова не было сказано ни слова. Ирэн с задумчивым видом принялась прохаживаться по комнате.
– Наверное, они молчат в интересах следствия, – сказала она.
– Дело не в интересах следствия, – ответил я. – А в том, что милиция не хочет обнародовать информацию об убийстве старшего следователя. Это камень позора в собственный огород.
– Почему же они ничего не сказали об убийстве дамочки?
– Потому что милиция пришла к выводу, что дамочку, как Новорукова, убил один и тот же человек, – сказал я и, опустив чашку на пол, встал с кровати. Пройдясь на манер Ирэн по комнате, я встал у трюмо. Глядя на свое туманное отражение, я продолжил: – Они ищут его по всему Побережью. Описание его примет передано во все отделения милиции. Этому человеку на вид тридцать пять лет…
– Не больше тридцати, – возразила Ирэн.
– …в его фигуре заметно пристрастие к обильной мясной пище, вину и водке…
– У него нет никакого лишнего жира! Сплошные мускулы!
– …воинствующий эгоист, он любит пудрить головы женщинам, но его отношения к ним никогда не бывают серьезными…
– На самом деле он верный друг и хороший товарищ.
– …лицо круглое, нос слегка вздернут кверху, что характеризует характер вспыльчивый и упрямый; губы большие, во время разговора издают шлепки; лоб, вопреки интеллекту, высокий; в глазах трудно заметить признаки большого ума, зато отчетливо просматривается самодовольство и самовлюбленность…
– Это красивый и скромный человек, – снова поправила меня Ирэн, маникюрными ножницами срезая на моей руке бинт, – но у него есть один существенный недостаток: он любит нарываться на комплименты… Кирилл, а рана у тебя плохая.
Она с тревогой рассматривала мое предплечье. Все вокруг раны опухло и стало напоминать вулкан с черным жерлом. Нездоровая краснота разлилась ниже локтя.
– Должно быть, этот негодяй, который стрелял в меня, снаряжал магазин немытыми руками, – предположил я.
– Вот что, – произнесла Ирэн, не отрывая взгляда от раны и качая головой. – Тебе срочно надо к врачу. И не просто срочно, а бегом.
– Я не возражаю, – ответил я. – Поехали в районную больницу, там работает мой знакомый патологоанатом.
– В какую еще районную больницу, Кирилл! – испуганно воскликнула Ирэн. – Ты же сам говорил, что тебя сразу же спровадят в милицию, и тобой будет заниматься в лучшем случае тюремный врач!
– Типун тебе на язык! – ответил я. – Но если мы сгущаем краски? Если убийцу уже поймали, а обо мне давно забыли?
– Если бы да кабы… Мы ничего не знаем и потому рисковать не будем! – категорическим тоном ответила Ирэн, заклеивая рану пластырем. – Пойду у хозяйки спрошу. В поселке должен быть врач.
На ходу заплетая куцую косичку, она вышла из курятника и застучала по лестнице каблуками. Продолжая всматриваться в туман зеркала, в котором скрывалось мое отражение, я пытался понять, в такой ли степени туманно мое будущее? Сколько мне еще прятаться по курятникам без документов? Как узнать, ищут меня или нет? Конечно, я лукавил, когда предлагал Ирэн отвезти меня в районную больницу. Мне просто хотелось узнать, как она оценивает наше положение. По ее мнению, наше положение безрадостное и потому рисковать не следует. С одной стороны, она поступает разумно: осторожность не бывает лишней. Но если моей милой коллеге дать волю, то она продержит меня в курятнике до глубокой старости, окружая любовью и заботой. Это только для меня все случившееся – скверная история. А для Ирэн это романтическое приключение, уникальная возможность побыть со мной наедине и распоряжаться мною по своему усмотрению. И она сделает все возможное, чтобы продлить это «чудное мгновенье».
Мне бы ее проблемы!
Глава 9
КРЮЧОК И ПРИМАНКА
Ирэн вернулась с тазиком и кувшином с водой.
– Все прекрасно! – говорила она, поливая мне голову. – В поселке живет молодой хирург, который нелегально занимается частной практикой. До его дома совсем недалеко. Пять минут пешком… Ты сможешь дойти?
Фыркая, я умывал лицо, протирал глаза, полоскал рот. Брызги летели от меня, как от собаки, вышедшей на берег из реки. Ирэн накинула мне на голову свежее полотенце и помогла вытереться. Картина, по-видимому, была слащаво-идиллическая. Я даже фыркнул, представив нас со стороны, и вырвал полотенце из ее рук. Мои чувства по отношению к женщинам напоминают карбюраторный мотор. Внимание и симпатии ко мне женщина должна подавать строго дозированно, как бензин. Чуть меньше или чуть больше – и мотор глохнет, чувства умирают. Ирэн явно перестаралась: избыточное количество ее внимания я не в силах усвоить.
Но Ирэн этого не замечала и настойчиво сокращала дистанцию, которую я старательно поддерживал все время нашей совместной работы в агентстве. Кульминация наступила на лестнице, где Ирэн попыталась взять меня под руку, чтобы помочь мне сойти, и я уже готов был крепко выразиться по этому поводу, как вдруг мы оба застыли на замшелой ступеньке, с неприкрытым ужасом глядя на двор.
Рядом с «Опелем», за деревянным столом, накрытым клеенчатой скатертью, расслабленно сидел милиционер и помешивал ложкой в чашке с чаем. Фуражка его была сдвинута почти что на затылок, удерживаясь там каким-то чудом. Темная короткая челка налипла на лоб. Форменная рубашка была покрыта темными пятнами пота, под мышками белели разводы. На поясном ремне, из-за которого выглядывала морщинистая резинка синих форменных трусов, болтался чехол с радиостанцией. Напротив милиционера сидела хозяйка. Блюститель порядка поднес чашку к губам, шумно отхлебнул и в этот момент увидел нас.
– Это постояльцы, Петровна? – спросил он, ворочая выпуклыми глазами, словно краб, выползший из моря.
– Ага, – подтвердила хозяйка, с умилением взглянув на нас. – Хорошие ребята…
Какого черта здесь делает милиционер? Он пришел за нами? Хозяйка выдала или сам вычислил? И что теперь делать? Поднимать руки?.. Наверное, подобные вопросы, словно кофейные зерна в кофемолке, с бешеной скоростью кружились в голове у Ирэн. Осторожно, словно проверяя ступеньки на прочность, она снова стала спускаться. Я не сводил глаз с лица милиционера, пытаясь догадаться о его намерениях.
– Поздновато на море собрались, – строго заметил милиционер, словно хотел поставить под сомнение утверждение хозяйки, что мы «хорошие ребята». Он снял фуражку, протер носовым платком козырек и снова нацепил ее на затылок. – Сейчас самая жара наступит. Отдыхающие обязаны рано вставать… Мать моя женщина! Сам бы на море сходил, да трусы мочить неохота…
– Они сегодня ночью приехали, – ляпнула хозяйка, подливая в чашку кипятка. – Отсыпались… А варенье будешь, Витек?
– Нет, – буркнул милиционер. – От него пот липким становится. Я вообще стараюсь сладкого не употреблять. И лук тоже не употребляю, чтобы пот не вонял сильно. Если пот будет чистый, то можно неделями не мыться.
Мы уже сошли с лестницы, а милиционер по-прежнему не предпринимал никаких действий для нашего задержания.
– Это мой сосед Витек, – представила нам милиционера хозяйка.
Я на всякий случай приветственно вскинул кулак вверх и почему-то по-английски сказал:
– Хэллоу!
Ирэн ограничилась каким-то странным звуком, который сопроводила кивком головы, будто икнула.
Витек принял наши приветствия и опять с шумом отхлебнул из чашки.
– А загорать отдыхающие обязаны до одиннадцати ноль-ноль. А потом обязательный перерыв до шестнадцати ноль-ноль! – продолжил он назидание. – Иначе получите ожог верхних кожных покровов различной степени тяжести.
Мы, словно крадучись, медленно продвигались от стола к калитке. Ирэн поравнялась со мной и прижалась плечом к моей больной руке, закрывая ее от крабьих глаз милиционера. Я чуть не взвыл от боли.
