Мне казалось, что кровь заливает глаза. Нет, не просто заливает, а что я тону в ней. Все, что меня окружало, было кровью. Может, я уже растворился в ней и стал вишневым, желеобразным сгустком? Что это? Скорее жизнь или скорее смерть? Но я ощущал движение воздуха на лице, я улавливал запах – нет, не тошнотворный крови, а горьковатый аромат сосновой смолы… Я все больше воспринимал себя. Я лежу. Нет ни боли, ни волнений. Мои глаза закрыты, но кровавый свет пробивается сквозь веки…
      Я чуть приоткрыл глаза. Маленькое «деревенское» окно с двумя створками. Нижняя часть его закрыта занавеской на проволоке. Верхнюю заполняет огромное красное солнце. Закат. День подходит к концу. Какой день? Неужели все тот же, когда я самовольно взлетел без инструктора, а потом стал кружить над воинской частью, да еще и спикировал на «Лендкрузер», стоящий у штаба? Что было потом? Часть жизни вырвана из сознания…
      Я пошевелил головой, словно хотел определить габариты, какие занимало мое тело на этой планете. Мои руки лежали поверх одеяла, голова уютно пристроилась в середине продавленной подушки. Подо мной поскрипывала железная койка, выкрашенная белой краской. Рядом – тумбочка, исписанная вдоль и поперек аббревиатурой «ДМБ». Комната маленькая, с белыми стенами. В ней никого, кроме меня. В разных углах стоят еще две койки, заправленные так аккуратно, что создается впечатление, будто вместо матрацев под одеялами лежат гранитные надгробные плиты с идеально ровными краями, а в наволочках спрятаны чемоданы. Это больница?
      Привстал, все смелее управляя своим телом. Джинсы и рубашка на мне, матросские ботинки – под койкой. Руки и ноги целы, вот только все время кажется, что правый глаз плохо видит, что-то мешает… Я провел рукой и нащупал край лейкопластыря. Легко и без боли оторвал его. На внутренней части налипла запекшаяся кровь, похожая на коричневый песок. Значит, у меня разбита бровь. Я, как слепой, изучал свое лицо на ощупь. И на лбу лейкопластырь, и на подбородке. Наверное, осколками плексигласа всю физиономию посекло.
      Надел ботинки. Меня немного пошатывало. Я подошел к окну. Солнце уже наполовину спряталось за лесом. Металлический щит с нарисованным на нем солдатом отбрасывал длинную густую тень. «Военнослужащий обязан строго соблюдать правила ношения военной формы!» Справедливый призыв… Я заправил рубашку в джинсы, зашнуровал ботинки.
      Через дверь я попал в короткий коридор, в котором стоял крепкий запах медикаментов. Пусто. Тихо. Только гудят на потолке неоновые лампы. К стенам прижимаются ряды сидений, похожие на те, которые стоят в кинозалах. На дверях кабинетов таблички: «Процедурная», «Терапевт», «Стоматолог»… Ни больных, ни врачей! Можно позавидовать здоровью местного контингента.
      Дверь с табличкой «Выход» вывела меня на лестничную площадку. Узнать бы скорее, что с самолетом и можно ли его починить. Память не сохранила последние мгновенья полета. Помню, как заглох мотор и самолет стал соскальзывать на правое крыло. Кажется, я успел его выровнять, но задел макушку сосны. Мне показалось, что по самолету стреляли из автоматов… Нет, не показалось! Я отчетливо помнил следы трассирующих пуль. Их было так много вокруг, что они, должно быть, изрешетили днище и крылья. Страшно думать об этом, но как бы мне не пришлось покупать аэроклубу новый самолет… Где же это я очутился?
      Я не стал выходить на улицу, хотя пустой дверной проем был в нескольких шагах от меня, и сквозь него была видна часть пустынного плаца. Я не знал, что меня там ожидает, но чувствовал безусловную агрессию, скрытую, тихую и грозную, и потому решил сначала подняться как можно выше, как делает кот, желая себя обезопасить. Мои матросские ботинки снова напомнили о себе гулким стуком каблуков… Может, лучше их снять? Но если придется врезать кому-нибудь по челюсти ногой?.. Второй этаж. Такая же дверь, как и на первом, на ней табличка под стеклом: «1 батарея». Чем воинская часть отличается от автомобильной дороги? Тем, что в части никогда не заблудишься, потому что каждый поворот, вход и заезд обязательно прокомментирован и каждая дверь подписана… Я не слишком уверенно взялся за ручку. Но стоит ли заходить сюда? Напротив входа обязательно должен стоять дневальный. И он, увидев меня, ка-а-ак рявкнет какую-нибудь команду! Оставаться незамеченным я уже не смогу. Но как, однако, тихо!
      Я чуть приоткрыл дверь. Да, пост дневального как раз напротив. Но там никого. Телефон, доска документации, система громкой связи. Я раскрыл дверь шире и зашел. Казарма размером с приличный спортзал. На стенах висят горшки с засохшими цветами. Дверь в туалет открыта, оттуда доносится нестихающее журчание воды. Чугунная решетка с табличкой «Оружейная комната» открыта настежь. Двери пирамид распахнуты, пустые гнезда для автоматов напоминают оскаленную акулью пасть. Ни одного автомата или пистолета! Дверь с табличкой «Канцелярия» тоже открыта. На рабочем столе командира батареи девственная чистота. Некогда надраенный до блеска обрубок гильзы, служащий хранилищем для карандашей и фломастеров, окислился и покрылся зелеными пятнами. На входе в командирский кабинет стоит оцинкованное ведро со шваброй. Я шагнул к нему и заглянул внутрь. Воды в ведре нет, тряпка давно высохла.
      Странно… Создавалось впечатление, что батарея вымерла в одночасье и в полном составе, причем достаточно давно, недели две или три назад. Я пошел между ровных рядов коек. Все аккуратно заправлено. Ничего лишнего: койка, тумбочка и табурет. Ни пачки сигарет, валяющейся на подоконнике, ни записной книжки, ни помятого журнала, ни обертки от жвачки. Картинка идеального уставного порядка… Я подошел к первой попавшейся тумбочке и выдвинул ящик. Пусто! Открыл дверку. Там тоже ничего. Я открыл другую тумбочку. То же самое.
      Тут мой слух осчастливил негромкий гул работающего мотора и приглушенные голоса, доносящиеся снаружи. Я быстро подошел к окну, прижался к стене, чтобы меня нельзя было заметить, и посмотрел в окно. Напротив казармы – металлический ангар с покатыми крышами. Ворота его распахнуты настежь. Два автомобиля – автокран и фургон с рекламной картинкой йогуртов – стояли задками друг к другу. Вокруг встревоженно суетились, размахивали руками и одновременно командовали несколько смуглолицых бородатых мужчин в камуфляжных костюмах. Стрела крана медленно поднималась вверх, по талям скользили металлические, жирно смазанные тросы. Мужчины придерживали, чтобы не качнулся маятником, продолговатый контейнер зеленого цвета, опоясанный по канту резиновыми амортизаторами. Стрела пошла вверх слишком резко, контейнер дернулся, его край перекосило. Все мужчины одновременно засвистели, закричали на незнакомом мне языке и схватились за контейнер. Тот, кто сидел за рычагами крана, стал действовать более осторожно. Он подтягивал тросы как бы короткими шажками, и вскоре контейнер полностью вышел из фургона и повис над землей. Мужчины облепили его со всех сторон. Тали начали раскручиваться в обратную сторону. Контейнер мягко опустился на асфальт. К нему тотчас подошел рослый мужчина, половину лица которого закрывала кудрявая черная борода, а на голове был повязан зеленый платок. Остальные почтительно расступились перед ним. Мужчина освободил запоры и поднял крышку. Было уже сумрачно, и все же я сумел разглядеть, что внутри контейнера на деревянных опорах лежит темно-зеленый конус с тупой оранжевой головкой, и по окружности его широкого основания белой краской написаны несколько букв и цифр…
      Все мужчины при виде этого предмета вскинули вверх руки и издали восторженный вопль… Я смотрел на все происходящее внизу и недоумевал: сколько живу, а до сих пор не знал, что у нас в армии служат бородатые солдаты, говорящие на неизвестном мне языке. И вообще, беспамятство словно перенесло меня в иной мир с другими измерениями, и я потерял нить, по которой следовал с той поры, как была убита Тося. Незадолго до того, как я таранил сосну и потерял сознание, в моей голове зацементировались фундаментальные понятия и цели: вот воинская часть, которой командует негодяй Стрельцов, вот его джип с затемненными стеклами, вот штаб, в котором негодяй сидит. И я должен зайти туда и схватить убийцу за ухо… Но реальность после включения мозга оказалась иной, будто скопированной с какого-то сюрреалистического фильма: больничная койка, пустой коридор, пустая лестница, пустая казарма, пол которой успел покрыться слоем пыли… Где я? Что происходит? Кто эти люди внизу? Что они выгрузили из фургона?
      Наверное, когда на голову обрушивается слишком много вопросов, то отпадает всякая охота отвечать даже на один из них. Весьма жесткая посадка в странном гарнизоне переломала не только самолет, но и все мои планы. Я понял, что не готов начать действовать немедленно. Мне надо было, не выдавая себя, осмотреться и разобраться в обстановке. А для начала выпить хотя бы стакан крепкого чая.
      Но как это сделать, «не выдавая себя»? Я ведь пробрался сюда не глухой ночью, перепрыгнув забор. Большое количество людей на стрельбище видели мой прощальный полет. Кто-то вытащил меня из кабины упавшего самолета, отнес в медпункт, положил на койку. Значит, кто-то ждет, когда я приду в чувство, и не исключено, что этот кто-то уже контролирует мои действия…
      Я почувствовал непреодолимое желание обернуться, но именно в это мгновение чья-то ладонь крепко зажала мне рот. Я почувствовал сильный толчок в спину и прилип к стене.
      – Только не ори! – услышал я за спиной тихий шепот.
      Я медленно обернулся и увидел покрытое сумрачной тенью лицо. Я подумал, что сошел с ума, и, невзирая на предупреждение, сдавленно вскрикнул.
      Передо мной стоял Федька Новоруков.

      Мне хотелось ошибиться – так легче было бы жить дальше. Может, этот человек в пятнистом камуфляже и с погонами подполковника на плечах лишь необыкновенно похож на Новорукова? Может, во время падения я сильно ударился головой о самолетный мотор и теперь больные извилины выдают картины а-ля Сальвадор Дали? Я ведь образованный человек, «гомо сапиенс», и твердо убежден, что покойники не могут ходить и разговаривать. Зачем же орать и волноваться?
      – Федор? – на всякий случай уточнил я. – Ты ли это?
      Ему хотелось заткнуть мне рот. Я видел, как судорожно напрягается его лицо от каждого моего слова.
      – Молчи пока, прошу тебя, – прошептал он и, кивнув, пошел мимо коек к двери в канцелярию.
      Я, выдержав некоторую дистанцию, пошел за ним. Разглядывая его мелкую, узкоплечую фигуру, его бритый затылок, я вынужден был признать, что это действительно Федька Новоруков, человек, с которым мы когда-то вместе служили, с которым много лет перезванивались и каждый год, пятнадцатого февраля, выпивали приличное количество водки за неумирающую память о проклятой войне. Мысли мои приобретали прежнюю стройность, состояние мистического ужаса быстро отпускало. В самом деле: ну и что с того, что это Новоруков? Я ведь не видел его мертвое тело на мосту? Не хоронил под душераздирающие звуки военного оркестра? Не кидал горсть земли на его гроб? Видимо, я где-то чего-то не понял. Или кто-то нарочно ввел меня в заблуждение… Но сейчас все выяснится. Сейчас все встанет на свои места. Может быть, я узнаю столько нового, что вся цепочка загадочных убийств представится мне в совершенно новом свете.
      Новоруков завел меня в канцелярию, закрыл дверь и провернул в замочной скважине ключ. Мы крепко обнялись.
      – Черт тебя подери, Федька! – пробормотал я. – А ведь я тебя уже мысленно похоронил!
      – Так ведь мысленно, – ответил Новоруков. – Садись. Я сейчас приготовлю кофе, и мы обо всем поговорим. Представляю твое нетерпение…
      – Не то слово! – признался я. – У меня голова идет кругом. Кого я не ожидал увидеть здесь – так это тебя! Откуда ты здесь? Почему ты пропал и не звонил мне? Кто сбил мой самолет? Что за люди здесь обитают?
      Меня прорвало на вопросы. Федька недовольно поморщился и приложил палец к губам, призывая меня говорить тише. Я сел на стул, водрузил на стол локти и мысленно поклялся, что мобилизую волю и дождусь, когда Федька сам расскажет мне обо всем. Он тоже волновался. Когда наполнял кружку водой из графина, его рука дрожала и вода проливалась на пол. Я заметил, что самообладание давалось ему очень нелегко. Пока кипятильник нагревал воду, Федька подошел к окну, завешенному шторами, чуть отвел ткань в сторону и некоторое время безотрывно смотрел во двор.
      Вода в кружке закипела, забулькала и стала выплескиваться на стол. Федька отошел от окна и выдернул вилку из розетки. Лицо его было хмурым.
      – Я же просил тебя! – со сдержанным раздражением произнес он, наливая в стакан кипяток и придвигая мне банку с растворимым кофе. – Просил, чтобы ты явился в милицию! Не намекал, а говорил открытым текстом. Я надеялся, что ты обо всем догадаешься.
      – О чем, Федька? – недоуменно произнес я. – О чем я должен был догадаться?
      – О том, что никто тебя не подозревает и никто не собирается тебя преследовать. И от тебя всего лишь требовалось, чтобы ты не путался под ногами у оперативников и не проявлял самодеятельности. Ты у спецслужб – как кость в горле, как бельмо на глазу! Куда ни плюнь – везде Вацура, всюду он сует свой нос!
      Последние слова Федька проговорил с явным раздражением и даже злостью. Но я по-прежнему не понимал, о каких спецслужбах он говорит и чем я им мешал.
      – Клади сахар! – недовольным тоном приказал Федька, кидая на стол передо мной пачку с рафинадом. – Частный сыщик, черт бы тебя подрал! Ты даже не представляешь, в какое дело впутался! Государство может затрещать по всем швам в любую минуту! Я ведь тысячи раз предупреждал тебя: не своим делом занимаешься, Кирилл! Не надо мнить себя фигурой, равной Джеймсу Бонду… Хочешь печенье?
      Он принялся ходить по канцелярии. Круглоголовый, некрасивый, с редкими зубами и большими коровьими глазами. Высокий карлик. Весь лоб в морщинах. Уши порозовели от волнения. Сквозь редкие короткие волосы просвечивается мясного цвета лысина… Я вдруг почувствовал, что Федька стал мне неприятен. Что это он вдруг начал отчитывать меня как пацана? Я, между прочим, не от праздной скуки занялся расследованием. Моя жизнь неоднократно висела на волоске, и я боролся за нее, что должен был делать любой нормальный мужик, обладающий нормальным инстинктом самосохранения. И что значит «болтался под ногами»? Плавать на яхте за территориальными водами – это тоже болтаться под ногами?
      Федька не мог не заметить, как изменилось мое настроение. Он подошел ко мне и провел рукой по моим плечам.
      – Ладно, не куксись, – сказал он. – Мне тоже было не сладко, когда узнавал, что Вацура замечен то там, то здесь, что Вацура спугнул сообщника, что Вацура сорвал проведение операции…
      – Ты не преувеличиваешь мои заслуги?
      – Если бы! Какого черта, спрашивается, ты ходил к матери убитой женщины? А к Фатьянову чего тебя понесло? И что за дебош ты устроил в больнице? А этот полет на самолете? Ты в своем уме? Ты считаешь, что тебе все позволено?
      – Ты неплохо осведомлен о моих перемещениях, – заметил я.
      – Профессия такая! – язвительно сказал Федька и заговорил почти шепотом: – Органы госбезопасности совместно с милицией проводят уникальную операцию! Все оперативные мероприятия разрабатываются в условиях строжайшей секретности. Выверяется и обдумывается каждый шаг, ибо ошибка может стоить очень дорого. Но вдруг на сцене появляешься ты и начинаешь концерт художественной самодеятельности. С легкостью необыкновенной ты путаешь нам все карты и вынуждаешь в спешном порядке вносить коррективы.
      – Приношу свои глубочайшие извинения! – не без ехидцы ответил я. – Но для меня это новость. Я был уверен, что всем, кроме следователя Мухиной, глубоко наплевать на убийцу. Не притворялся бы ты убитым и позвонил бы мне – так я бы меньше наломал дров.
      Федька сел за стол, опустил на него руки и некоторое время рассматривал меня в упор. Хорошо, что в канцелярии царил полумрак, который смягчил пронзительность следовательского взгляда, иначе я почувствовал бы себя словно на допросе во вражеском тылу. Выждав паузу, которая должна была обозначить особую значимость момента, Федька встал, подошел к двери и еще некоторое время прислушивался к гробовой тишине, властвующей в пустой казарме. Вернувшись за стол, он очень тихо произнес:
      – Мы выявили ужасающие факты в воинских частях. Заговор. Подготовка государственного переворота. Дело настолько важное и серьезное, настолько опасна вероятность утечки информации, что мы не стали привлекать военную прокуратуру. Я уже неделю работаю здесь под видом инспектора по кадрам из Генерального штаба…
      – Но я же видел тебя на месте убийства Тоси! – вставил я. – Выходит, ты и там, и здесь…
      – Убийство этой женщины – лишь крохотная надводная часть айсберга.
      – Ты знаешь имя убийцы?
      – Да, – не задумываясь, ответил Федька. – Но мне не нравится, что ты меня перебиваешь.
      – Скажи мне только имя! – взмолился я.
      – Я не только не скажу тебе имя, но и вообще посажу тебя на замок, потому что ты опять суешь нос не в свои дела! – пригрозил Федька. В его голосе все больше звучали начальственные нотки. – Ты будешь знать только то, что я посчитаю нужным тебе сказать. Хватит самодеятельности, Кирилл! На твоей детективной деятельности я ставлю точку!
      Пожалуй, лучше было помалкивать и довольствоваться тем, что соизволит рассказать Федька. Но какие, однако, амбиции! Неужели я в самом деле дезорганизовал работу двух силовых ведомств? Если это правда, то я задохнусь от распирающего меня чувства гордости!
      – Коль ты попал сюда, то должен сидеть тихо, как мышь! – назидал Федька. – Никто не должен тебя здесь видеть. И тем более никто не должен видеть нас вместе. Ты будешь жить в этой канцелярии…
      – Меня могут искать, – осторожно вставил я.
      – Кто?
      – Спасатели.
      – Диспетчер или руководитель полета знают, что ты летал вокруг воинской части?
      – Нет, я никому не говорил, что собираюсь сюда лететь.
      – Никому? – уточнил Федька, и, несмотря на сумерки, я почувствовал его тяжелый взгляд на своем лице. – Ни друзьям, ни любовницам?
      – Никому, – заверил я.
      – Будем надеяться, что это так, – произнес Федька. – Только спасателей нам еще здесь не хватало.
      – Хотел бы я узнать, кто дал команду стрелять по самолету, – словно думая вслух, сказал я. Повернуть разговор в нужное мне русло было неимоверно тяжело, словно я пытался маневрировать в узкой портовой акватории на огромном океанском лайнере.
      – А с чего ты взял, что по самолету стреляли?
      – Я видел трассеры пуль. И большую группу людей с автоматами.
      Федька откинулся на спинку стула и чуть склонил голову набок.
      – Ты видел большую группу людей? – недоверчиво произнес он. – Этого быть не может. Тебе показалось. Вся часть выехала на командно-штабные учения. Остались только те, кто несет боевое дежурство.
      – И полковник Стрельцов выехал?
      Я заметил, как Федька напрягся. Он принялся теребить в пальцах карандаш, постукивая им о стол.
      – Ты и про Стрельцова уже знаешь? – недовольно произнес он. – Удивительно. Это просто удивительно.
      – Что удивительно, Сергей?
      – Что до сих пор жив… Если это тебя так интересует, я скажу: полковник Стрельцов исчез.
      – Как исчез? – удивился я.
      – Никто не знает, где он. Последний раз его видели незадолго до того, как я приехал сюда.
      – А «Лендкрузер», который стоит у штаба, принадлежит Стрельцову?
      – Я не видел там никакого «Лендкрузера», – мрачным голосом ответил Федька.
      Он говорил неправду. Наверное, я раз за разом удивлял Федьку своей осведомленностью. Отчитывая меня за то, что я «путаюсь под ногами» спецслужб, он вряд ли мог предположить, что мое расследование охватило столь обширные области.
      – Стрельцов где-то рядом, – продолжал я наступление, не давая Федьке возможность заткнуть мне рот. – Две ночи назад я сидел на хвосте его джипа, но он скрылся на территории части.
      Федька кинул карандаш на стол и поднялся со стула.
      – Без тебя разберемся, где сейчас Стрельцов, на каком джипе он ездил и кто висел у него на хвосте, – сквозь зубы процедил он.
      Но я решил его добить. Почему меня, как назойливую помеху, пытаются вывести из игры на заключительном этапе? Еще надо разобраться, кто у кого путался под ногами! Я обладаю информацией, которую добыл с риском для жизни. И без колоссальных возможностей, которыми располагают спецслужбы, без подслушивающей и наблюдательной аппаратуры, без армии агентов и «стукачей» я приблизился к финишу. Я вычислил преступника и свалился прямо в его логово. Осталось найти его, схватить его за ухо, а затем вытряхнуть из него имена его сообщников.
      – Почему Стрельцов пытался меня убить? – спросил я, делая вид, что не замечаю растущей нервозности Федьки.
      – Ты узнал то, что не должен был узнать.
      – А что именно? Я узнал о существовании некоего Максима Блинова? Тебе известно это имя? Кто этот человек?
      – Кирилл! Ты слишком много позволяешь себе! – зло произнес Федька.
      – Много? – удивился я, кидая в стакан с остывшим кофе два куска рафинада. – Я позволяю себе всего лишь искать, сопоставлять и рассуждать. Почему ты пытаешься заткнуть мне рот и намереваешься посадить под арест в этой вонючей конуре? Разве ты мне не доверяешь? Мои слова коробят твой слух? Какие секреты ты хочешь сохранить от меня, если я уже почти все знаю? Может, тебе еще рассказать про пассажирский самолет, сбитый ракетой, которая стартовала из этой части? Или про ядерную боеголовку, которую полчаса назад выгрузили из фургона для перевозки йогурта?
      Федька хлопнул ладонью по столу.
      – Закрой рот! – прошипел он. – Что ты несешь? Какой самолет? Какая ядерная боеголовка? По-моему, твое воображение уже не поддается контролю. Ты надорвал мозги, слишком много сопоставляя и рассуждая.
      Меня начал раздражать его тон. Он разговаривал со мной, словно учитель с учеником, и был готов сорваться на оскорбления.
      – Я не могу понять, – сказал я, отхлебнув из стакана горько-сладкое пойло. – Ты делаешь вид, что не понимаешь, о чем я говорю? Или только прикидываешься? Под этими окнами бородатые люди выгружали контейнер…