Был уже конец рабочего дня, когда я подъехал к своей конторе. Тень от акации, под которой я обычно парковал свой «жигуль», отползла далеко в сторону. К тому же там прохлаждался чей-то черный «Лендкрузер» с темными, словно слепыми, стеклами. Наверное, машина кого-то ждала, так как мотор не был заглушен и, по-видимому, в салоне работал кондиционер. Мне пришлось поставить «жигуль» у самого входа в наше агентство, где на прохладной кафельной плитке развалился крупный рыжий пес – дворовый бродяга по кличке Байкал.
      Закинув на плечо спортивную сумку, я вышел из машины, переступил через млеющее животное и по привычке взглянул на аляповатую табличку «Частное детективное агентство». Табличка выцвела, надпись можно было прочесть с превеликим трудом, вдобавок от нее отвалился кусочек нижнего уголка. Ирэн уже второй год обещала обновить символ нашей фирмы, но ей никак не удавалось сдержать слово. Впрочем, я не слишком на этом настаивал. Кому надо, найдет наше агентство без всякой таблички, в густом тумане и непроглядной ночью. А налоговые инспекторы и криминальные элементы пусть ломают глаза, пытаясь разобрать, что здесь написано.
      По раскрошенным, словно куски мокрого сахара-рафинада, ступеням я спустился вниз и перешагнул порог своего заведения.
      Зайдя в кабинет, прибавил холода на кондиционере и плюхнулся в кресло. От вида разбросанных по столу счетов и заявлений мне стало дурно, и я повернулся лицом к большому, в полстены, тонированному стеклу, которое отделяло мой кабинет от комнаты, в которой работали мои сыщики. Эту штуку я придумал сам. С моей стороны стекло было прозрачным. С другой – зеркальным. Те, кто находился в соседнем кабинете, не видели и не слышали меня. Я же мог не только любоваться работой подчиненных, но при желании послушать через наушники их разговоры.
      Ирэн была в комнате не одна. Сначала мне показалось, что она, расслабленно сидя на диване перед журнальным столиком, треплется с подругой. Ее собеседница в самом деле вела себя как подруга. Она была приблизительно того же возраста, что и Ирэн, – лет двадцати пяти, от силы двадцати восьми. Вытянутую кверху яйцевидную голову покрывал белый, словно седина, «ежик», который контрастно оттенял бронзовый загар. Черты лица ее были крупными, грубыми, я бы сказал, вульгарными, и в сравнении с ней Ирэн выглядела настоящей леди и просто красавицей. На ушах особы висели тяжелые пластиковые серьги в виде широких колец с золотыми шариками внутри. Как и у Ирэн, ее пальцы украшали многочисленные перстни из белого металла замысловатой формы, а шею отягощала дюжина разнокалиберных цепочек и бус. Посетительница что-то говорила – эмоционально и быстро, при этом она то подносила к губам сигарету, то доверительно касалась руки Ирэн, словно хотела заверить ее, что говорит правду и только правду. Ирэн слушала ее, не перебивая. Одна рука ее лежала на колене, второй она держала сигарету в длинном мундштуке. Нога ее методично покачивалась, словно маятник метронома. Незнакомка поставила на столик плетеную веревочную сумочку, достала из нее какие-то бумажки и фотографии и стала показывать их Ирэн. Лицо Ирэн не изменилось. Она всегда слушала клиентов терпеливо, бесстрастно и с неизменным вниманием, как врач выслушивает престарелого пациента, жалующегося на старческую немощь. Но интуиция подсказывала мне, что проблема, с которой дамочка с седым «ежиком» пришла в агентство, выеденного яйца не стоит.
      Нездоровый блеск глаз клиентки и ее мокрые от слюны губы напрочь отбили у меня желание въезжать в суть ее проблем. К нам нередко захаживали личности вроде этой дурнушки с искусственной сединой. У большинства из них не было денег, чтобы оплатить нашу работу, да и не нуждались они ни в каком сыске. Они просто хотели излить душу, выговориться, подробно рассказать нам про гулящих мужей, подлых любовниц, вредных свекровей или коварных соседей, а потом, вдоволь наплакавшись и до одури накурившись, уходили, чтобы больше не появиться никогда.
      Я встал с кресла, подошел к холодильнику и достал оттуда бутылку минералки. Свинтил крышку, сделал несколько больших глотков. Кипящая от углекислоты вода обожгла горло, и на глазах у меня выступили слезы. За все лето не было ни одного серьезного заказа. От безделья из агентства ушли почти все сотрудники. Ирэн почему-то осталась, хотя я не баловал ее деньгами. После жуткой истории, которая случилась в школе Кажмы, я стал доверять ей криминал, хотя мы занимались им нелегально, а Ирэн официально числилась у меня инспектором по чистоте коммерческих сделок (в сокращенном варианте – инспектор по чистоте). Не могу сказать, что работала она с упоением, которое так ценят начальники в подчиненных. И деньги на жизнь она зарабатывала не у меня, а в юридической консультации. Это была загадка – почему она каждое утро с педантичной точностью приходила в агентство и начинала рабочий день с того, что готовила мне кофе.
      Может, она была влюблена в меня?
      Я кинул взгляд на стекло. Ирэн не могла меня видеть, но ее глаза были устремлены в мою сторону: она чувствовала мое присутствие рядом и мысленно спрашивала: ты слушаешь нас? может быть, пригласить ее к тебе? Свет от настенного бра, падающий на ее лицо, смыл все тени, и матовая кожа Ирэн с ровным кофейным загаром представлялась мне чем-то вроде полотна художника, который успел нарисовать лишь выразительные, чуть раскосые сливовые глаза да ярко-красные губы с идеальным контуром. Высокий лоб Ирэн, который обычно свойственен натурам целеустремленным и деловым, был ошибкой природы. Ирэн была далека от стремления сделать себе карьеру. Скорее всего, ей просто доставляло удовольствие играть роль сотрудницы сыскного агентства, и с этой ролью она неплохо справлялась. В самом деле, складывалось впечатление, что имеешь дело с серьезной дамой, наделенной мужскими чертами и деловой хваткой. Но мне было хорошо известно, что истинная суть Ирэн – в игре. И нет у нее никаких мужских черт и деловой хватки. Ирэн была взбалмошной и довольно легкомысленной девчонкой (мне хотелось называть ее именно девчонкой, несмотря на ее двадцать восемь лет!), и она была ранима и авантюрна, любила вино, шумные компании, полуночные бдения и детские игры. Она мне нравилась. С Ирэн я всегда общался без напряжения: я бы сказал, что общение с ней действовало на меня успокаивающе, как сеанс релаксации. Ирэн поглощала мои нервные молнии или вспышки злости так же, как космические черные дыры поглощают свет, – отрицательная энергия попросту растворялась в ней и исчезала бесследно. Наверное, потому я так любил безобидно подшучивать над ней и получать ответные уколы, ибо эта нежная игра никогда не перерастала в конфликт.
      Я снова заглянул в холодильник – нет ли там напитка с более выразительным вкусом и эффектом? Например моего любимого красного вина урожая 1989 года – именно того года, когда я только вернулся из Афгана домой: худой, с больной печенью и раненой ногой, без денег в кармане и перспектив их иметь. Но моего любимого вина, как, собственно, и нелюбимого, в холодильнике не оказалось, и я вернулся в кресло. Не успел я нацепить очки и просмотреть первый счет, как Ирэн вошла ко мне.
      – Ты все слышал? – спросила она, прикрыв за собой дверь, и кивнула на стекло. Незнакомка, не догадываясь о том, что за ней подсматривают, встала с дивана и принялась прохаживаться по комнате, кидая любопытные взгляды на столы, заваленные рабочим мусором.
      Я снял очки. Почему-то я стыдился носить их при Ирэн.
      – Я увидел твои тоскливые глаза, и мне этого стало достаточно.
      – Летом ты становишься ленивым, как откормленный кот, – заметила Ирэн и по своей милой привычке присела на край моего стола. – По-моему, дело интересное.
      – Лень – это не порок, а признак благополучия, – отпарировал я, слегка задетый не совсем удачным сравнением с откормленным котом. – Если человек ленится работать, значит, он вполне удовлетворен жизнью, свободой и своим положением.
      Ирэн, в свою очередь, пришлось не по душе мое заявление об удовлетворенной жизни и свободе. Ей очень хотелось, чтобы меня, как и ее, угнетали одиночество, холостяцкая квартира, отсутствие семьи и детей. Она на мгновенье задумалась, как бы ловчее и больнее ущипнуть меня еще раз, но я отвлек ее: не поднимаясь из-за стола, снова открыл дверцу холодильника. На сей раз я посмотрел в его пустое нутро, словно в зимнюю тундру. По печальному выражению моего лица Ирэн должна была догадаться, что я не прочь выпить вина. Она знала, какое из красных вин я предпочитаю, знала, что 1989 год для меня особенный, что употребление вина именно этого года для меня является своеобразной традицией, ритуалом, данью памяти… И потому всегда держала в нижнем ящике своего стола заветную бутылочку.
      – Одно плохо: она не может сейчас заплатить нам, – произнесла Ирэн, глядя вовсе не на меня, а сквозь стекло на клиентку, которая торопливо просматривала бумажки, раскиданные на столе. – Но мы можем взять с нее расписку.
      – У меня складывается впечатление, что внешность этой дамы намного интереснее, чем дело, с которым она пришла к нам, – сказал я, с опозданием понимая, что раскрутить Ирэн на вино теперь будет еще труднее.
      – Интересная внешность? – фыркнула Ирэн, не сводя глаз с посетительницы. – Она напоминает мне малярную кисточку, которую после работы забыли отмыть… Однако какая она наглая!.. Ты посмотри, посмотри! Она читает письмо от моего бойфренда!
      Реплику про бойфренда я не мог оставить безнаказанной.
      – Да, прическа у нее ужасная, – тотчас ответил я, – зато фигура неплохая.
      Ирэн так резко повернула голову в мою сторону, что ее волосы, подобно вуали, закрыли лицо.
      – Я всегда знала, что у тебя дурной вкус.
      Все, о вине урожая 1989 года, как, впрочем, и рожденных в другие годы, теперь можно забыть. Что ж, обойдусь. Тем более что оно наверняка теплое, как чай в столовке. Ненавижу теплые вина!
      – И что интересного она тебе рассказала? – как ни в чем не бывало спросил я.
      Ирэн встала со стола, прислонилась спиной к стеклу, чтобы я не мог видеть нашу посетительницу, сложила на груди руки и скрестила ноги. Теперь она напоминала средиземноморскую сосну с крученым стволом.
      – История любви и разлуки, – ответила Ирэн. – Кто-то что-то напутал или в военкомате, или в воинской части, в общем, эта дамочка потеряла своего возлюбленного, который служит в армии.
      – Военными проблемами мы не занимаемся, – отрезал я.
      – Я так ей и сказала. Но она очень просит, чтобы мы ей помогли. Обещает через два-три месяца прилично заплатить.
      – Прилично – это сколько?
      – Она не уточнила.
      Мы немного помолчали. Ирэн продолжала греть спиной стекло и изображать сосну, вовсе не замечая, что посетительница переместилась в другой конец комнаты и снова попала в поле моего зрения. Теперь она изучала стеллаж, на котором стояли подшивки с документами.
      – Лень – это нормальное состояние всякого животного, – вдруг вернулся я к исчерпанной и вроде закрытой теме. – Животное лениво, когда сыто. В это время оно переваривает пищу, греется на солнышке, играет с детенышами или спаривается.
      Ход моих мыслей понравился Ирэн. У нее даже глаза заблестели. Но я немедленно вернулся к делу:
      – Давай коротко, в двух словах.
      Что мне нравилось в Ирэн, так это ее феноменальная память и умение отделять мух от котлет, то есть работу от всего того, что называется личной жизнью.
      – Три года назад ее парень пошел служить в армию и пропал без вести, – с ходу начала Ирэн. – Это некто Максим Блинов. Она очень переживала, плакала, писала письма в воинскую часть, в госпиталь, в лабораторию, но никакого результата. Время прошло, девичьи слезы высохли, она стала думать о будущей жизни. Решила разменять трехкомнатную квартиру, в которой проживает вместе с мамой, на две однокомнатные. Тут же объявился риелтор, который пообещал найти подходящий вариант…
      Наша подопечная, изучив стеллаж, снова вернулась к столу, склонилась над зеркальцем, стоящим рядом с письменным прибором, и вытянула пухлые губы, словно хотела поцеловать свое отражение. Короткая гофрированная юбка позволяла как следует рассмотреть ее ноги. Я, конечно, соврал. Фигура у незнакомки была так себе. Взгляду зацепиться не за что. Ирэн выглядела намного лучше, потому что с головой у нее было все в порядке. Она скорее бы умерла, чем стала бы стричься под «ежик» и красить волосы в белый цвет. Ирэн во всем знала меру, и мне никогда не приходилось краснеть за нее в присутствии посторонних. Если бы она не была моей подчиненной, если бы мы встретились недавно и не успели бы привыкнуть друг к другу, если бы…
      – Ты меня слушаешь? – спросила Ирэн.
      – Конечно.
      Ирэн оторвалась от стекла и села в кресло напротив меня.
      – И вот риелтор приносит ей документы на приличную однокомнатную квартиру, и тут выясняется, что собственником этой квартиры является тот самый Максим Блинов. Но дамочка знает, что у Максима никакой квартиры отродясь не было, он сирота и до армии жил в интернате.
      – И еще выясняется, что помимо квартиры на сироту записан «Мерседес», вилла на Канарах и яхта, – предположил я.
      – Ошибаешься. На него записана только квартира, причем собственником Максим стал совсем недавно, две недели назад.
      Мне стало интересно, хотя не настолько, чтобы с азартом ухватиться за это дело. Я откинулся на спинку кресла и взял в руки карандаш. Есть у меня дурная привычка – теребить карандаш, чтобы сосредоточить внимание. Первоисточник, обладатель информации, которую я сейчас поглощал, находился за стеклом. Логичнее было бы пригласить преждевременно поседевшую дамочку ко мне в кабинет, чтобы она с запальчивостью повторила рассказ про Максима, и при этом торопливо курила, и доверительно касалась моей руки тонкими пальцами с тяжелыми перстнями, похожими на рыцарей в доспехах. Но я настолько доверял Ирэн, что зачастую вообще не вступал ни в какие контакты с клиентами. Как я уже говорил, Ирэн обладала прекрасной памятью. Кроме того, она излагала мне суть проблемы в чистом, отфильтрованном виде, отбросив ненужную шелуху, и разбавляла ее своими наблюдениями и выводами, которые не всегда были глупыми.
      – Дамочка, само собой, впала в состояние шока. Она потребовала от риелтора доказательств, что квартира на самом деле принадлежит Максиму. Риелтор показал ей все документы, ксерокопию паспорта Максима и доверенность на ведение дел, связанных с продажей квартиры.
      – Доверенность была написана от руки? – спросил я.
      – Нет, отпечатана на принтере и нотариально заверена.
      – А дата? Когда она была подписана?
      – Две недели назад.
      – Поехали дальше, – сказал я и нечаянно сломал карандаш. Пришлось выбросить его в корзину. – Пока не понимаю, чем мы можем быть ей полезны.
      – А дальше было вот что, – продолжала Ирэн, кинув взгляд на стекло, за которым наша клиентка с интересом рассматривала малахитового кота, который стоял на чайном столике. – Дамочка, разумеется, стала требовать, чтобы ее немедленно привели к Максиму, дабы она могла воочию убедиться, что он жив и здоров. Я думаю, что она не столько захотела встретиться со своим возлюбленным, сколько убедиться, что ее не водят за нос.
      – Дельное замечание, – отметил я. – Я тоже так думаю.
      – И тогда риелтор признался, что сам в глаза не видел Максима, а документы пришли в риелторскую контору заказным письмом. В нем же была небольшая записка.
      – Какая записка?
      – Максим обращался в риелторскую контору с просьбой. Он писал, что служит в каком-то закрытом секретном гарнизоне и особенность службы не позволяет ему заниматься продажей квартиры.
      – А как этот Максим намерен получить деньги от продажи?
      – В письме он оставил реквизиты банка и номер счета.
      – И что же дамочка от нас хочет?
      – Чтобы мы помогли разыскать ее Максима.
      – Ничего у нее не получится, – убежденно произнес я. – Если Максим прячется, значит, он вовсе не хочет, чтобы дамочка его нашла. От такой красавицы я тоже бы спрятался, только не в секретном гарнизоне, а в амазонской сельве.
      Мы молчали. Ирэн сказала все, что считала нужным, и теперь ждала вопросов, пребывая в излюбленной позе деловой женщины. Не поза, а маскировочный халат, который скрывал от моих глаз все то, что выделяло в Ирэн женщину. Я снова потянулся к холодильнику за минералкой.
      – Ты обедал? – спросила Ирэн.
      Протуберанцы естества прорвали маскировочный халат. Этот вопрос задала уже не инспектор частного сыскного агентства Ирэн, а девчонка с неустроенной личной жизнью, влюбленная в меня уже не один год. Вопрос прозвучал естественно, без напряженной фальши и расчетливости, как спрашивает мать у ребенка или жена у мужа. Внешне Ирэн выглядела по-прежнему, но в ее светлой головушке царствовали уже другие мысли: о пустом холодильнике, о моем питании и еще бог весть о чем, и подобные перевоплощения для меня всегда были неожиданностью.
      Я ответил, что обедал в шашлычной у Самвела, но Ирэн уже перелетела в другую область, ее мысли продолжали расслабляться, отдыхая от проблем незнакомой дамочки.
      – А я вчера с парашютом прыгала, – сказала она. – В связке с инструктором. С высоты три тысячи метров. Половину пути в свободном падении, а потом под парашютом. Обалденные ощущения! Облака снизу надвигаются, внутри у тебя все сжимается, вся физиономия в слезах…
      – Давай закругляться, – сказал я, взглянув на часы. – Скажи ей, что мы ничем ей помочь не можем.
      – Напрасно, – ответила Ирэн.
      Я смотрел на ее высокий чистый лоб. А что, если ей напустить на него челку? Может, так ей будет лучше?
      Она встала, подошла к двери и на мгновенье остановилась. Я смотрел, как каблуки ее туфель продавливают ковролин, словно были вбиты в пол. Ноги у нее нормальные, пусть не переживает по этому поводу. Разве что лодыжки немного выделяются, но это, на мой взгляд, преимущество. Конечно, про Ирэн не скажешь, что она порхает, а не идет. Она именно идет, ногу ставит твердо, ровно, стук каблуков слышен за три квартала, что заставляет мужиков оборачиваться. Крепкая узкая спина перетекает в упругие бедра. Под натянутым платьем угадывается спортивный рельеф. Это хорошо, что она занимается плаванием, ходит на массаж и в солярий. Здоровье для молодой женщины очень важно. Ей еще выходить замуж и рожать детей.
      Ирэн, словно почувствовав мой взгляд, обернулась.
      – Может, сходим куда-нибудь поужинать? Я недавно разведала весьма приличное кафе – «Причал». Морская кухня, тихая музыка…
      Она сделала это предложение на одном выдохе и как будто легко, только в глазах мне привиделся скрытый ужас, а в голосе – нотки безнадежья. А как иначе? Она уже наверняка пожалела о своих словах. Потому что нет ничего хуже, чем первой приглашать в кафе начальника, который заведомо откажет. Это стыдно. Это унизительно, хотя в предложении Ирэн не было ни скрытого намека, ни мало-мальского расчета. Ей хотелось именно того, что она мне предложила. Чуть-чуть продлить рабочий день. Посидеть напротив меня. И чтобы я так же, как минуту назад, смотрел на нее и слушал ее. Но мне этого не было нужно.
      – Я бы с радостью, – ответил я, – но у меня сегодня полеты.
      Ирэн вряд ли могла знать, что сегодня я уже отлетал. Она кивнула, губы ее надломились.
      – Что это я? – с хрипотцой произнесла она, рассеянно улыбнулась и коснулась пальцами лба. – У меня же сегодня массаж. Тайский массаж, в четыре руки… Пока, зайчик!
      Она пошевелила в воздухе пальцами и вышла. Я слышал, как хлопнула входная дверь. К себе в комнату она так и не зашла. Проводить крашеную дамочку, выходит, должен я.
      Я кинул взгляд на большое зеркало, висящее у двери. За столом восседал плечистый мужлан в белой рубашке; грудные мышцы выпирали так, что пуговицы звенели; на толстой шее сорок третьего размера сверкала крупная цепочка с крестом; бицепсы перекатывались в рукавах, словно сытые удавы. Да уж, «зайчик»! И что за глупую кличку она мне придумала!
      Пустая бутылка от минералки полетела в мусорную корзину, да угодила в керамическую вазу с сухим букетом (Ирэн на двадцать третье февраля подарила). Ваза грохнулась на пол и разлетелась на мелкие куски. Сухой колосок пшеницы рассыпался по ковролину мелкими золотистыми зернами. Я вполголоса выругался, встал из-за стола и вышел из кабинета.
      Не знаю, на кого я больше обозлился – на себя или на Ирэн.

      – К сожалению, ничем помочь мы вам не можем, – сказал я дамочке, которая сидела за столом и рисовала на полях проекта договора, с которым работала Ирэн, каких-то чертиков.
      Она не ожидала моего появления, не ожидала, что я в курсе ее проблем, и немного стушевалась. Я стоял на пороге, придерживая дверь ногой, что красноречиво говорило о моем желании выпроводить посетительницу восвояси.
      – А вы… а вы, извиняюсь, кто?
      Голос у нее был шепелявый, и смотрела она на меня исподлобья, неестественно низко склонив над столом плечи, отчего моему взору открывался глубокий вырез на ее розовой блузке и все, что было под ним. Должно быть, дамочка принимала эту позу по давно заведенной привычке и помимо своей воли.
      Я представился. Растерянность в глазах дамочки сменилась любопытством. Она смотрела на меня оценивающе, взглядом хищным и опытным. Я мысленно посочувствовал Максиму Блинову.
      – Я вам хорошо заплачу, – произнесла она шепотом и вкрадчиво, словно предлагала мне что-то аморальное, и зачем-то щелкнула замком сумочки, хотя, если верить Ирэн, денег в ней не было.
      – Мы не занимаемся армейскими проблемами, – сказал я.
      – Это не армейская проблема, – тотчас возразила дамочка и еще ниже склонила плечи; в общем, она легла грудью на стол. – Это нравственная проблема. Я хочу найти этого негодяйского мальчишку, который от меня прячется, и спросить его: как ты мог спокойно жить все эти годы, когда я рыдала ночами напролет, когда честно ждала, когда обивала пороги военкоматов, чтобы найти тебя!
      Она раскрыла сумочку, достала оттуда платок и прижала его к носу. От напряжения на ее лице выступили красные пятна. Кажется, я погорячился, когда дал ей столько же лет, сколько было Ирэн. Короткая стрижка, вызывающий цвет волос, многочисленные побрякушки на шее – все это было лишь игрой в подростка. Дамочка прожила никак не меньше тридцати, уже прилично заветрилась, и я снова с пониманием подумал об отчаянном поступке Максима.
      – Идемте, я вас провожу, – сказал я. – Мы закрываемся.
      – Очень жаль, – проворчала дамочка, швырнув в сумочку платок и выкатившуюся оттуда помаду, а затем небрежно затолкала туда бумаги и фотографии, которые показывала Ирэн. – Признаться, я не думала, что в этой конторе работают такие бесчувственные люди.
      Она закинула сумочку на плечо и, проходя мимо меня, не преминула задеть меня грудью. Я пошел за ней по коридору, глядя себе под ноги.
      – Хотя впечатление вы оставляете очень хорошее, – говорила она, не оборачиваясь. – Таким, как вы, горы свернуть – раз плюнуть. Желание помочь своему ближнему должно быть заложено в вас на уровне инстинкта…
      Она в выжидающей позе остановилась перед входной дверью. Я оттянул задвижку и толкнул дверь.
      – Узнайте почтовый адрес воинской части, где служит Максим, и напишите ему, – посоветовал я на прощанье и, когда она перешагнула порог, захлопнул дверь.
      Я вернулся в кабинет, сел в кресло и тут почувствовал, что на меня накатило какое-то смутное чувство, точнее, некий дискомфорт. Я оглянулся, пробежал взглядом по привычным вещам: факсимильному аппарату, холодильнику, кондиционеру, платяному шкафу, полированному столу, заваленному бумагами… Глупыми бумагами, которые день ото дня заставляли меня кому-то звонить, куда-то ездить, что-то подсчитывать на калькуляторе. Каждый день – одно и то же. А зачем это все? Зачем я вообще занимаюсь частным сыском? Чтобы восстановить справедливость? Я хочу удовлетворить свое тщеславие и сделать мир совершеннее, чем он есть на самом деле? Мессия!
      Я горько усмехнулся, подошел к окну и поднял жалюзи. Через верхнюю часть окна можно было увидеть ближний край тротуара и ноги прохожих. Наверное, таким видится мир жукам и муравьям. Они ползают рядом с моим окном и даже не догадываются, какая мощная амбициозная энергия притаилась в полуподвале и какие колоссальные возможности здесь сконцентрированы – горы свернуть можно! Мне бы кабинет в грандиозном небоскребе на последнем этаже да с окном во всю стену, чтобы видеть оттуда лишь млеющую в дымке землю, захламленную домами и машинами, и не замечать несчастных глупых женщин, которых бросают поумневшие парни… Какое мне дело до чьего-то мелочного горя, ведь мое предназначение – скандальные преступления, свирепые маньяки и чудовищные сговоры, от которых кровь стынет в жилах.
      Шторка жалюзи с шелестом скользнула вниз. Я погасил свет и вышел в соседнюю комнату. Сел за стол Ирэн, сверкающий полировкой, полистал странички перекидного календаря, полюбовался фотографией жирного персидского кота. Погасил свет и вышел в коридор. Прошелся от торца до входной двери и обратно… Вот бродит мужик по бетонной коробке, наполовину врытой в землю, и не знает, зачем он здесь бродит… Нет, гнать надо эти мысли! Все у меня нормально. Я на своем месте. Я разгружаю милицию, которая уже задыхается от уголовных дел. Я хожу в спортзал, где качаю мышцы. Я учусь пилотировать самолет, чтобы наяву испытывать то, что иногда испытываю во сне. И вообще, я просто существую для Ирэн, которая в меня влюблена… Ей повезло больше, чем мне. У нее есть, в кого быть влюбленным.
      Вечер был влажным и душным, как пробежавший марафонскую дистанцию атлет. Асфальт аккумулировал в себе энергию солнца, и от него тянуло жаром, как от мартеновской печи. Остывшее краснолицее ярило дрожало над горизонтом, словно готово было вот-вот сорваться с невидимой опоры и ухнуть в море. Посреди дороги валялись пыльные плоские собаки, прогревая свои тощие ребра. Машины аккуратно объезжали их. «Лендкрузер» освободил мое любимое место под акацией, оставив в память о себе масляное пятно у бордюра. Я сел за руль своего «жигуля» и только тогда увидел, что рядом с палисадником, на ящике из-под овощей, сидит наша посетительница и, уставившись безжизненными глазами на заходящее солнце, устало курит. Ее бледные брови обвисли, словно перья у мокрой курицы, с губ стерлась помада, в безвольных пальцах дрожала сигарета, и пепел с нее срывался серыми комками прямо на юбку. И все в позе и движениях дамочки было увядающим, затухающим, словно она была слеплена из снега, и плоть ее на жарком закате становилась все более рыхлой и мягкой, и казалось, что сейчас оторвется рука, скатится по груди на колени голова, просядут плечи и налипнет на асфальт комок мокрой гофрированной юбки и блузки, а рядом с ящиком так и будет стоять дешевая плетеная сумочка.
      Я посигналил и высунул голову из окна.
      – Вам куда?
      Дамочка лениво подняла голову и некоторое время смотрела на меня, пытаясь вспомнить, где она меня видела. Потом по ее губам пробежала жалкая улыбка.
      – Домой, – не совсем уверенно ответила она скрипучим старушечьим голосом. – Больше некуда.
      У меня дрогнуло сердце от жалости. Когда ей сообщили, что Максим пропал без вести, эта некрасивая, с нелепой прической женщина пережила сильный удар. Она поставила себя вровень с матерями, потерявшими сыновей, вровень с вдовами. Она переживала, страдала, проклинала судьбу, считая ее виновницей всех своих бед, и не теряла надежды найти нового парня. Но известие, что Максим попросту сбежал от нее, ее убило. Она в безрассудном отчаянии кинулась к нам, но услышала от меня подтверждение приговора: ситуация неразрешима, молодой человек не просто ушел, он сбежал да еще и спрятался, словно от опасного врага, от омерзительного чудовища, от прилипчивой кикиморы, которая вызывает тошноту… И осталась она одна, со стареющим, некрасивым лицом, с дешевой оригинальностью и невостребованной жаждой любить.
      – Садитесь, – сказал я.
      Она уронила под ноги окурок, поднялась с ящика, волоча сумочку за собой, и растерянно опустилась на сиденье рядом со мной. Ее взгляд выражал полную отрешенность, и вся она находилась внутри себя, в полной пустоте, и слепо блуждала в вакууме, вряд ли отчетливо понимая, зачем она села ко мне в машину и куда я собираюсь ее везти. Если бы я ей сказал, что нам надо подняться по пожарной лестнице на крышу, она покорно последовала бы за мной, ни о чем не спрашивая и ни о чем не беспокоясь.
      Я вырулил на Садовую. Где бы дамочка ни жила, с этой центральной улицы можно было попасть в любую часть города. Мы медленно катились вдоль тротуара. Она снова закурила, не спросив разрешения, глядя вперед невидящими глазами. Я молчал. Ей необходимо было мое присутствие, эта тихая езда и ее участие в процессе движения, что создавало иллюзию осмысленных и целенаправленных действий. Но это был предел моих возможностей помочь ей. И даже скорее ради себя, ради укрощения своей совести я проводил эти минуты с дамочкой.
      В поясном чехле задрожал мобильник, щекоча под ребром. Я вынул его, прижал к уху.
      – Слушаю вас!
      В ответ – эфирные помехи, шум, скрежет и едва слышное дыхание. Наверное, это Ирэн звонила из массажного салона, расслабляясь под четырьмя тайскими руками. Хочет выяснить, где я сейчас – в офисе или в машине. Я надавил на кнопку сигнала, чтобы она услышала и успокоилась, и отключил трубку.
      – Где вы живете?
      Она вздрогнула от моего вопроса, покрутила головой, пытаясь сообразить, где находится, и неуверенно ответила:
      – На Волкова… Вы не беспокойтесь, я сама…
      Я не остановился, не высадил ее, и она снова успокоилась и ушла в себя, доверившись мне. Чтобы выехать на Волкова, надо было развернуться в обратную сторону. Я принял левее, кинул взгляд в зеркало заднего вида и увидел «Лендкрузер» с темными стеклами. Тяжеловесный джип медленно следовал за мной на некотором удалении. Возможно, это была та же машина, которую я видел у входа в наше агентство, но вероятнее всего, что другая. В сезон на Побережье джипов и других иномарок – как собак беспризорных.
      Я вывернул руль круто влево, развернулся и занял крайний ряд. Джип медленно проехал мимо и затерялся среди машин.
      – Ваша мама работает? – спросил я, чтобы вывести дамочку из состояния прострации и втянуть в разговор.