Два шага на небеса

– Слухай и запоминай! – услышал я в трубке вымоченный застольем голос капитана Анисимова. – Твой «чайник» живет на улице Кривошты, дом четыре, квартира четыре. Чегизов Юрий Юрьевич. Семидесятого года рождения… Запомнил? Ну, будь здоров, а то меня уже за руку тянут!

«Нет, сегодня мне спать не придется», – подумал я, заталкивая телефон в футляр. Буратино следил за моей рукой. Я многозначительно посмотрел на него и произнес нечто загадочное:

– Считай, что ты уже погряз по уши.

– Я никого не знаю и никакого отношения к этому делу не имею, – быстро произнес Буратино.

Мне показалось, что он сейчас добавит: «Без адвоката я не буду отвечать на ваши вопросы».

– Кому ты отдал анкету? – спросил я. Откинувшись на спинку стула, я смотрел на дно бокала, пряча взгляд, от которого Буратино не мог расслабиться. Мой тон был спокойным и доверительным. Я хотел, чтобы Буратино понял: пока я разговариваю с ним по-доброму.

– Я опустил ее в урну.

Я ждал. Буратино тоже молчал, полагая, что ответил исчерпывающе.

– Ну? – тактично напомнил я о себе. – Что ты еще хочешь? Кофе? Сока? Искупаться в море? Или получить по морде?

– Правда! – громко сказал Буратино. – Я должен был сделать только это, и все! А куда потом мальчишка ее отнес…

– Какой мальчишка?

– Тот, который передал мне деньги и сказал…

Он замолчал, недоверчиво глядя на меня, но все никак не мог понять: я прикидываюсь, что не знаю о мальчишке, или же в самом деле не в курсе.

– Значит, мальчишка передал тебе деньги и сказал… Так что он сказал?

– Послушайте, что вам от меня надо? – произнес Буратино. Он начал смелеть. – Эти анкеты – собственность шести туристических фирм, и мы можем распоряжаться ими по своему…

От моего движения стол качнулся, пустой бокал опрокинулся, покатился по столу и упал под ноги Буратино, осыпав стеклянной крошкой туфли, но парень не мог даже шелохнуться. Ухватив его за галстук одной рукой, я стал медленно затягивать петлю.

– Я же говорил тебе: ты неправильно завязал узел, – сказал я. – Так ты рискуешь нечаянно повеситься на нем. И снова будет несчастный случай. Будет, малыш? Или все-таки нет?

– Нет, – прохрипел Буратино, из последних сил упираясь ладонями в стол. Его лицо из красного стало малиново-бурым.

Я разжал пальцы. Буратино тяжело откинулся на спинку и принялся торопливо ослаблять петлю, а потом и вовсе снял галстук и затолкал его в карман. Официантка издали наблюдала за нами. Я вскинул руку и улыбнулся ей:

– Еще кофе, пожалуйста!

Глава 8

Все до гениальности просто. Был бы работодатель, а желающих заработать – пруд пруди. Утром тринадцатого числа к Буратино подошел мальчишка, протянул пятьдесят долларов и пообещал за каждую анкету с данными участников круиза на «Пафосе» еще полсотни баксов. Начинающий социолог даже не задумался над тем, чем это может для него обернуться. Он встал напротив окна «Олимпия тревел», чтобы хорошо видеть стол менеджера Наташи, и принялся выжидать клиентов.

Клиентов оказалось только двое: Валера и я. Записав ответы Нефедова, Буратино, как ему повелел юный работодатель, аккуратно опустил анкету в урну, стоящую за углом дома. Еще через минуту мальчишка подкатил на роликах, извлек анкету из урны, как из почтового ящика, и помчался в неизвестном направлении. На мою анкету, в которой я упражнялся в остроумии, ни он, ни кто другой не позарился. Мальчик исчез с концами, включая и обещание заплатить еще полсотни баксов.

По всей вероятности, человек, который подослал мальчишку к Буратино, наблюдал за входом в «Олимпия тревел» из машины, думал я, сворачивая с Садовой на улицу Победы. Он знал, что Нефедов придет в турагентство тринадцатого, и, видимо, знал его в лицо.

Стемнело. Я включил габаритные огни. Небо опять прохудилось, посыпались крупные капли, пешеходы одновременно пришли в движение, кинулись врассыпную, прикрывая головы газетами, пакетами и переносными магнитолами и радуясь неизвестно чему.

Черт знает что! – мысленно ругался я. Богатая женщина (значит, не исключено наличие мозгов в голове!) обращается за помощью к частному детективу. И делает это так грубо и неосторожно, что ее недоброжелателям становятся известны не только сам факт обращения к сыщику, но и личность детектива, его фейс, содержание письма и даже адрес частного дома, где он остановился!

Улица Кривошты находилась далеко от моря, на крутом прибрежном склоне, покрытом вечнозеленой растительностью. Дороги в нормальном понимании этого слова там не было, и моя машина, наезжая на лужи, медленно переваливалась через колдобины. У меня устали глаза, и пришлось надеть очки. На моей скуластой физиономии хрупкие диоптрии в тонкой золоченой оправе смотрелись, должно быть, нелепо, но я к этим очкам привык и на другие не менял.

Во дворе дома номер четыре вдоль тротуара было припарковано несколько машин, но серый «Опель Корса» с номером, который мне дал Лом, я заметил сразу и с ходу въехал в узкое пространство между ним и «Жигулями». Когда передние колеса встали на бордюр, я круто вывернул руль, и «Крайслер» встал впритык под углом между машинами.

Теперь можно было убедительно изобразить начинающего водителя, который попал в затруднительное положение. Я не стал глушить мотор, включил аварийную сигнализацию, зашел в подъезд и поднялся на первый этаж.

Мне открыл невысокий человек, на котором из одежды были только шорты, коротко подстриженный, с мутными невыразительными глазами, серым лицом, покрытым веснушками, напрочь уничтожающими все возрастные признаки, отчего человеку можно было дать пятнадцать лет и тридцать пять с одинаковой уверенностью. Он что-то жевал, опираясь на дверную ручку, и в его позе угадывалось нетерпение, словно я оторвал его от женщины или футбольного матча.

– Чегизов? – спросил я, кидая взгляд на дыру в двери, где обычно висит номер квартиры.

– Да, – ответил человек сразу же и уверенно. Мне показалось, что он вот-вот пригласит меня зайти и посадит за стол.

– Твоя машина… – сказал я и кивнул в сторону наружной двери. – Не мог бы ты отогнать ее на пару метров? У меня проблема с парковкой.

Он кивнул и в чем был вышел на лестничную площадку. Я пропустил его вперед. Юрий Юрьевич был на целую голову ниже меня, и, когда он прошаркал мимо, я увидел его усыпанное веснушками темя.

Остановившись под козырьком подъезда, Чегизов посмотрел на мою машину, которая в сравнении с его выглядела как вражеский танк на Курской дуге, покачал головой и снисходительно произнес:

– Эка ты ее зафундолил! Садись за руль и сдавай потихоньку назад.

– Ты поможешь? – спросил я.

Низкорослый Чегизов, почувствовав вдруг свое бесспорное превосходство, охотно кивнул и решительно пошел под дождь. Он встал между «Крайслером» и «Жигулями» и приподнял руки, как дирижер, готовый манипулировать оркестром.

– Машинь на меня! – крикнул он.

Я сел за руль, перевел рычаг скоростей в положение «R» и, поймав в прицел зеркала веснушчатое лицо, мягко прижался бампером к животу Чегизова. Он инстинктивно подался назад и в ту же секунду оказался в ловушке, зажатый с двух сторон машинами.

Я заглушил мотор, потуже затянул ручник, отключил освещение и вышел из машины.

– Ты что, дуранулся? – крикнул из темноты всерьез перепуганный Чегизов, упираясь руками в заднее стекло «Крайслера». – Я же сказал: потихоньку! Какого черта ты надарбанил на газ!

Я вытянул вперед руку, пытаясь просунуть ладонь между бампером и животом Чегизова.

– Дышать можешь? – спросил я.

– И дышать, и наоборот тоже могу, спасибо господу…

– А говорить?

– Нет, только матом ругаться, – ответил Чегизов. – Мне кажется, тебе от меня что-то надо… Послушай, а ты ручназуть не забыл?

– Какой интересный у тебя язык, – заметил я. – Но тебе будет все равно, если ты не ответишь на мой вопрос, – пообещал я.

– Хорошо, что не успел сожрать ужин, – пробормотал Чегизов, опустив голову и глядя на свой приплюснутый живот. – Какой вопрос? Не резинь, пожалуйста, а то кишки уже наружиться хотят!

– На спасательной станции «Массандры» ты взял информацию о гибели Нефедова. Дальше!

– Все ясно! – кивнул Чегизов. – Сейчас расскажу. Но теперь у тебя появится проблема, как закрыть мне рот.

– Это твоя проблема, – поправил я.

– Понял. Тогда я коротко и по существу. Во-первых, я уже объяснял и главному, и дежурному выпускающему, что моя ошибка – вовсе не ошибка, а тактичный по отношению к спасателю шаг. Если заявить, что Нефедов умер у него на руках, то это можно истолковать не в пользу спасателя. Не сумел оказать первой медицинской помощи, был пьян, допустил преступную халатность и тэ дэ…

– Постой! – перебил я его. – Ты что – журналист?

Чегизов, насколько ему позволял двухтонный «Крайслер», пожал плечами и неуверенно произнес:

– Во всяком случае, до сегодняшнего вечера я им еще был.

– Что ж ты мне сразу не сказал! – воскликнул я, уже другими глазами глядя на маленького человечка, зажатого между машинами, и кинулся за руль.

Чегизов не успел испугаться, как я проехал на полметра вперед и открыл дверь, приглашая его сесть со мной рядом.

– Извини, – сказал я, когда он оказался рядом. – Я не за того человека тебя принял.

Чегизов рассматривал огни приборной панели.

– Ты или мент, или наоборот, – высказал он предположение.

– Немного мент, немного наоборот, – определился я.

– Тогда я тебе вот что скажу, – произнес Чегизов. – Ты на спасателя не наезжай. Он в самом деле ничего не мог сделать. Когда подплыл к Нефедову, тот уже был в коме. Искусственное дыхание и массаж сердца в том случае не сыграли бы никакой роли. Потому я и написал, что он скончался мгновенно.

– А почему это не понравилось твоему главному редактору?

– Я разве не сказал? – захлопал глазами Чегизов. – Что-то с памятью моей стало… Шефу позвонил свидетель этого происшествия и стал утверждать, что видел, как пострадавший после наезда еще некоторое время плыл, причем не к берегу, а в открытое море.

– Свидетель? – насторожился я. – Он представился?

– Нет, – отрицательно покачал головой Чегизов. – Шеф сразу же вызвал меня к себе, протянул трубку, а потом потребовал объяснений. Я ему так и сказал: пострадавшего не вернешь, а спасателю портить карьеру необязательно.

– А ты говорил с этим свидетелем?

– Если несколько моих слов можно назвать разговором.

– Что ты ему сказал?

– Поблагодарил за внимание к газете, извинился за неточность и объяснил, что спасатель подоспел к пострадавшему, когда тот уже находился в коме, из которой не вышел, что не слишком противоречит моим словам о мгновенной смерти.

От досады я хлопнул ладонями по рулю.

– Если бы ты знал, как мне нужен этот свидетель!.. Постой! А ты мог бы по голосу описать его?

– А чего его описывать? – риторически спросил Чегизов, рисуя на запотевшем стекле вензеля. – Стандартный голос молодой женщины.

Глава 9

Следовательская работа – это искусство, думал я, в дурном настроении возвращаясь домой. Навыки, если их не тренировать, быстро уходят. Я уже не тот, что был раньше, и чем больше собираю фактов, тем больше путаюсь.

Было далеко за полночь. Опять лил дождь, опять щетки лихорадочно носились по стеклу, счищая водяные шарики, а лучи фар превратились в узкие конусы, наполненные сеткой дождя.

Конечно, я ни на шаг не приблизился к истине. Я даже не почувствовал под ногами фундамент, на котором эту истину намеревался возвести, и все же интуиция подсказывала мне, что женщины в истории Нефедова будут играть особую, если не главную, роль. Если не принимать во внимание Буратино, который уже сыграл свой эпизод, и, по-видимому, последний, то все известные мне действующие лица были молодыми женщинами. Во-первых, автор письма, некая А. Во-вторых, молодая особа, которая, представившись следователем, интересовалась у Лома нашим с ним разговором, причем ей были известны мой номер телефона и домашний адрес. Теперь вот всплыла третья молодая особа – свидетельница происшествия на воде, которая позвонила в газету и опровергла информацию Чегизова.

Можно было предположить, что звонила «следователь», которая нехитрой провокацией пыталась выяснить, располагает ли автор заметки еще какими-либо фактами. С той же долей вероятности можно было выдвинуть версию, что в газету звонила убийца либо сообщница убийцы, обеспокоенная тем, что Нефедов еще некоторое время после наезда был жив и мог сообщить спасателю приметы преступника, но быстро успокоилась, получив от Чегизова исчерпывающий ответ о коматозном состоянии Нефедова. В конце концов, это могла быть совершенно случайная женщина, относящаяся к категории не вполне здоровых неугомонных читательниц, которые обожают вести всевозможные дискуссии и переписки с газетами и могут круглосуточно звонить по редакционным телефонам, разнося сплетни и слухи.

Когда до дома оставался всего один квартал, я остановился на самой крепкой и правдоподобной версии, к тому же очень удобной с точки зрения порядка в мозгах. И «следователь», интересовавшаяся мной у спасателя, и «свидетельница», позвонившая в редакцию, и «некая криминальная структура», о которой писала Нефедову А., – одно и то же лицо: убийца (или же сообщница убийцы) Нефедова.

Отметя весь остальной мусор, я преодолел скверную ситуацию, сложившуюся на самом старте моего сыска, напоминающую конфликт Лебедя, Рака и Щуки. Я вышел на прямую, которая, если не ошибаюсь, в правоохранительных органах называется оперативной работой, и был уверен, что до отплытия «Пафоса» сдам убийцу со всем ворохом улик в свое родное отделение милиции.

* * *

Зинаида ждала меня, стоя у окна большой гостиной. Когда я пришел в прихожую и скинул мокрые туфли, она не стала вести себя по-бабьи: всхлипывать, вздыхать, задавать ненужные вопросы; она не стала производить пустые слова, пустые эмоции и движения, которыми не столько передают состояние души, сколько демонстрируют не всегда искренние переживания и страдания, вызывая внимание к себе; ее тихие движения и немногословие были истинным сочувствием и говорили об уважении к моим мыслям и чувствам.

– Вы будете ужинать? – негромко спросила она.

– Только кофе, – попросил я, поднимаясь по лестнице к себе. – И еще: позвоните моей секретарше. Я не хочу сейчас объяснять ее мужу, кто я такой и что мне надо. Как она ответит, дайте мне знать, я возьму трубку.

Кафельный пол на террасе был залит водой и осыпан листьями, как поздней осенью. Опершись о перила, я смотрел в темноту моря, похожего на перевернутое звездное небо, в котором роль звезд выполняли стоящие на рейде корабли. Порывистый ветер лохматил пышную шевелюру грецкого ореха, его мокрые листья отливали серебром в свете фонаря. Я поднял с пола крепкий зеленый плод, поднес его к лицу, вдыхая терпкий запах. Завтра в шесть вечера, думал я, «Пафос» отправится в круиз. Значит, не позднее четырех все участники будут на борту яхты или же где-то рядом с ней. У Лома будет прекрасная возможность рассмотреть пассажиров. Если он узнает среди них девушку, которая поднималась к нему на станцию, мне останется отвести ее на прокат водных мотоциклов. И можно будет ставить точку, даже не познакомившись с автором письма.

– Ваш секретарь на связи, – сказала Зинаида, опуская на стол поднос с кофейной чашкой и телефонной трубкой.

– Извини, что поздно, – сказал я в трубку, когда услышал сонный голос. – Есть неотложные дела. Завтра меня не будет, передай Фатьянову, чтобы держал ситуацию с «Оксамитом» на контроле. Второе: в восемь утра свяжись с турагентством «Олимпия тревел» и спроси, что нужно сделать, чтобы сдать путевку на яхту «Пафос». Третье: найди в органайзере моего компьютера адрес сестры Нефедова и пошли ей срочную телеграмму о трагической гибели ее брата Валерия. И последнее: подготовь приказ об увольнении моего водителя.

– За что? – равнодушно спросила секретарь.

– За болтливость, – ответил я. – Все запомнила?

– Да, я все записала, Кирилл Андреевич. Все сделаю.

Я вернулся в комнату. Зажег светильник, поставил его на журнальный столик, сел в кресло и раскрыл кожаную папку, в которой Валера хранил свои документы. Письмо, которое лежало поверх всех бумаг, я прочитал медленно, вдумываясь в смысл каждого слова. Сейчас мне казалось, что оно разительно отличается от того письма, которое я читал утром. Мне казалось, что я слышу молодой женский голос.

«…Сберкнижку отправила заказным письмом, – читал я последние строки. – Надеюсь, вы уже получили деньги.

Живу надеждой. Ваша A.».

Я смотрел на последний абзац, близко поднеся лист к лампе. Затем надел очки и прочитал его еще раз. Что-то меня насторожило, на какой-то мелочи мой взгляд спотыкался, причем в самом тексте ничего особенного не было. Я на секунду закрыл глаза, а затем посмотрел на письмо «свежим» взглядом. Закавыка была спрятана в техническом построении письма: между строками «Надеюсь, вы уже получили деньги» и «Живу надеждой. Ваша A.» был оставлен неоправданно большой пробел, словно автору это место нужно было для крупной и размашистой подписи, да она почему-то забыла ее поставить.

Я снова поднял лист до уровня лампы и посмотрел сквозь него на свет. На этот раз я заметил на месте пробела тусклые контуры прямоугольника, напоминающие тень, которую отбрасывает лежащая под лампой визитная карточка.

Теперь я сам себе напоминал Мюллера, которому принесли отпечатки пальцев Штирлица. С грохотом выдвигая ящики из письменного стола, я искал лупу, которой у меня никогда не было. Вместо лупы под руку попался старый «Зенит», с которого я торопливо свинтил объектив и вместе с ним навис над письмом, рассматривая начертания букв.

Сомнений уже не было. Я держал в руках не оригинал письма, а его ксерокопию, причем без одного абзаца, который перед копированием аккуратно закрыли листком бумаги. Вряд ли это сделала А. – даже если она посчитала, что предпоследний абзац в письме следует выкинуть, то ей проще было бы отредактировать его на компьютере и распечатать заново, чем подгонять, вырезать и наклеивать лоскуток бумаги перед ксерокопированием.

Значит, это сделал Валера. Почему-то он не хотел, чтобы я читал письмо в полном виде, и снял с него усеченную копию. Что же было в том исчезнувшем абзаце, который, по мнению Валеры, мне лучше было не читать?

Охватившее меня волнение отбило всякое желание спать. Я принялся бродить по комнате, задевая качающийся на сквозняке тюль. Может быть, в том абзаце А. обозначила полную сумму гонорара и еще какие-нибудь дополнительные выплаты, которые Валера хотел сохранить в тайне на тот случай, если я соглашусь работать с ним?

От этой мысли я поморщился, словно выпил горькое лекарство. Сволочь я, если позволяю себе так думать о погибшем друге! Кто угодно мог так поступить, но только не Валерка Нефедов! В вычеркнутом абзаце было что-то другое. Возможно, условия, которые, на взгляд Валеры, могли бы отбить мою охоту взяться за дело. Например, автор письма мимоходом высказала просьбу, чтобы Валера работал в одиночку и не распространялся об этом деле среди посторонних. Или, скажем, она предупредила его штрафными санкциями, если какие-нибудь сведения из ее личной жизни станут известны третьему лицу.

Да мало ли что могла написать сгоряча нервная, запуганная до смерти женщина! Валера, весьма тактичный, прекрасно осведомленный о моей ранимой душе, мог выкинуть даже безадресное оскорбление в адрес крымских частных детективов, чтобы ненароком не обидеть меня.

Я вздрогнул от писка телефонной трубки. Сердце упало. Это не к добру, подумал я, кинув взгляд на часы. Сейчас я буду шокирован какой-нибудь гадкой новостью.

– Это я, – услышал я томный шепот Эммы. – Ты не спишь?

– Не сплю, – ответил я.

– И я. Я обнимаю подушку и думаю о тебе. И все мое тело охватывает жар, мне кажется, что меня лихорадит…

– Выпей снотворного, – посоветовал я.

– Ты думал обо мне? – прошептала Эмма.

– Нет, – честно ответил я.

– А о ком, мой маленький?

М-да, маленький! – подумал я, глядя на себя в зеркало, на крупнотелого детину с черным от усталости и щетины лицом, с выпирающими из-под белой рубашки полушариями грудных мышц, с тяжелыми плечами, согнувшимися от проблем.

– Вот что, сладкая моя, – сказал я. – Мне сейчас очень плохо.

– Маленький мой! – с жертвенным пафосом воскликнула Эмма. – Тебе плохо? Не разрывай мое сердце на части! Я сейчас примчусь к тебе белой чайкой!

Господи, подумал я, почему ослепительно красивые женщины так редко бывают наделены умом?

– Приезжай, – выдохнул я, падая в кресло. – Хоть черной вороной, хоть быстроногим страусом.

Глава 10

В загранпаспорте Нефедова живого места не было. Почти все странички были проштампованы малиновыми печатями КПП Шереметьева и иммиграционного контроля двух десятков аэропортов мира. За последние три года Валера побывал почти во всех столицах Европы, дважды был в Вашингтоне и совсем недавно – в Тель-Авиве, Каире и Ларнаке.

Я отложил паспорт и снова посмотрел в папку. Лист бумаги с обеих сторон был исписан крупным и неровным почерком Нефедова. Я начал читать, местами с большим трудом расшифровывая сокращения. Это были наброски, которые Валера, по всей видимости, делал в процессе чтения письма А., и я немало удивился тому, с каким профессиональным скептицизмом он относился к каждому слову.

«= Где мои имя-отчество? Знает ли она их вообще? (Мой кол-га представил бы ей меня по и. о.). = „Официальные госструктуры“ – это что еще такое??? Хочется сказ. убедительнее, значит, не хватает убедит. фактов. = „Щепетильное дело“. Разве дело м.б. щепетильным? Заговорилась. = Боится выдать себя с головой, а письмо отправила по почте. Нет логики!!! = Назначила мне встречу на борту яхты, макс. размер – 20ґ10 м. Ха-ха-ха! Еще бы лучше – в прямом эфире на НТВ. = Кто А. на самом деле??? Вместо молодой жен. может оказаться пожилой мужч. = Внимание и еще раз внимание!!! Цель вызова на борт яхты: 1. Компромат; 2. Изоляция на неопр. время; 3. Пустить по ложн. пути».

Я вспомнил, как за завтраком изгалялся перед Валерой, читая письмо А. и по ходу комментируя его, и меня охватил жгучий стыд. Нефедов не хуже, а лучше меня умел анализировать письма, а я, как зазнавшийся школяр, пытался утереть ему нос.

Еще в папке было несколько чистых листов бумаги и чек с отпечатанными на нем бледными кассовыми буквами и цифрами. Сверху крупными буквами было написано «Гостиница «Южная»; ниже, в графе «Стоимость номера/сутки» обозначено «80ґ2 (13.07. – 14.07.)». Затем следовал перечень дополнительных услуг, включая горячий душ, телевизор, холодильник и кондиционер, еще ниже – процент НДС, общая сумма и дата.

Я крутил чек перед глазами и все никак не мог сообразить, в какой кубик моей логической пирамиды его поместить. Вчера утром Нефедов снял гостиничный номер? Но зачем, если у нас с ним заранее было оговорено, что он остановится у меня? Что он собирался делать в этом номере до отплытия? Почему скрыл от меня, что снял гостиничный номер?

Я машинально нажал на кнопку вызова, забыв, что Зинаида давно ушла домой. Спуститься вниз и сварить кофе я не смог, настолько был переполнен эмоциями и взволнован собственным бессилием перед огромным количеством вопросов. Открыл бар, невидящим взглядом прошелся по горлышкам бутылок, закрыл его и остался сидеть перед ним на корточках.

«Решил распутать дело по письму А., – с иронией подумал я о себе, – но даже в своем друге разобраться не могу. Валерка не был со мной до конца искренним. Все правильно. Почему он должен полностью раскрываться передо мной, если я наотрез отказался помочь ему? Если бы согласился, то знал бы сейчас намного больше. Все равно судьба заставила взяться за расследование, но теперь у меня гораздо больше работы».

Я вложил чек в паспорт Валеры, спрятал его в барсетку и вышел из дома. Стоя на темной улице, я уже с нетерпением ожидал приезда Эммы, чего со мной давно не случалось. Когда в конце улицы вспыхнули фары такси, я уже был мокрым насквозь, но это обстоятельство было даже кстати.

Эмма, тонкая и высокая, как жердь, выскочила из машины и, цокая каблуками, кинулась ко мне. Точнее, сначала на меня навалился крепчайший запах ее духов, а затем и она сама.

– Маленький мой! – трагическим голосом произнесла она, слегка приседая и подставляя пухлые губы для поцелуя.

Мы были с ней нелепой парой, и единственное, что нас сближало, так это нежелание превращать наш союз в семью и заводить детей. На каблуках Эмма была выше меня, а когда она делала высокую прическу, зачесывая волосы наверх, я рядом с ней вообще чувствовал себя карликом. Профессиональная манекенщица, избалованная вниманием и вечной похотью окружающих ее мужчин, из огромного количества потенциальных любовников выбрала меня, должно быть, за то, что я никогда не навязывал ей свое общество. Со мной она отдыхала, играя несвойственную ей роль женщины, добивающейся мужчины. Может быть, я завоевал ее сердце тем, что научил плавать с аквалангом и летать над холмами Чатыр-Дага на параплане; такой экстремум не мог взбрести в голову ни кутюрье, ни многочисленным поклонникам, которые воспринимали Эмму хрупчайшим, нежнейшим и полупрозрачным существом.

– Ты вышел меня встречать? – с надеждой спросила она, заглядывая мне в глаза. – Ты совсем заждался?

Ее серебристый плащ, словно сшитый из шоколадной фольги, сверкал в лучах фонаря, и Эмма со своим великолепным макияжем, который ей как-то удалось сохранить до двух часов ночи, со своим театральным воркованием напоминала актрису на сцене.

«Сыграет!» – с уверенностью подумал я и, взяв ее за руку, подвел к «Крайслеру».

– Мы куда-нибудь едем, маленький мой? – спросила Эмма, когда я усадил ее в машину и захлопнул за ней дверь. Я видел, что девушка была настроена как минимум на шампанское у камина в моей гостиной, но мне пришлось ее разочаровать.

– Ты должна мне помочь, – сказал я, включая зажигание и думая, как бы объяснить ей задачу, не вдаваясь в подробности.

Машина тронулась с места. Нежность у Эммы переливалась через край. Она касалась губами моей щеки, дышала в ухо и покусывала мочку.

– Ты полон загадок, – прошептала она.

– Положи это к себе в сумочку, – сказал я, протягивая Эмме паспорт Нефедова с чеком. – Когда мы зайдем в гостиницу, я притворюсь пьяным. Ты устроишь администратору скандал, скажешь, что в чеке не указан номер, а твой муж лыка не вяжет и не помнит, где поселился.

– Муж – это ты? – догадалась Эмма и хлопнула в ладоши. – Какая прелесть! Мы должны будем сыграть банальную семейную сцену?

– Ну, что-то вроде того, – ответил я.

– Но для чего все это? – весело спросила Эмма, рассматривая фотографию Нефедова в паспорте. – А ты на него в самом деле похож. Только здесь лицо более круглое.

– Ты меня хорошо поняла? – уточнил я. – Наша задача – узнать, какой номер оплачен по этому чеку, и подняться к нему.

– Поняла! Поняла! – возбужденно ответила Эмма, подпрыгивая на сиденье от нетерпения. – Какой же ты у меня фантазер! Надо же – муж! И напился так, что лыка не вяжет!

– Ты думаешь, я не способен так напиться? – спросил я.

Через четверть часа машина выехала на Свердлова. Я остановился и попросил Эмму пересесть за руль. Пока она разбиралась с полами своего серебряного плаща и выставляла наружу длиннющие ноги, я прижался спиной к мокрому стволу дерева и почесался об него, как лось, чтобы привести белую рубашку в соответствие с моим новым имиджем. Вдобавок я оторвал от нее несколько пуговиц, размазал по груди спелую шелковицу и запутал в волосах кленовый лист.

– Нормально? – спросил я, опуская туфли в грязную лужу.

– Просто очаровательно! – воскликнула Эмма, сверкая глазами.

Она с восторгом смотрела на меня, а я скептически смотрел на ее восторг. «Сфальшивит! – подумал я, когда отступать было уже поздно. – Запорет дело на корню!»

Мы подъехали к входу в гостиницу. Эмма заехала на тротуар и остановилась у самых дверей. Сонный швейцар, глядя на машину сквозь стеклянные двери, приготовился оценить кредитоспособность клиентов и определял момент, когда впору начать суетиться.

– Ну, – тихо сказала Эмма, сжав кулаки, – начали!

Я сразу понял, что недооценил артистические способности своей подруги. Эмма выскочила из машины, с силой захлопнув за собой дверь, крикнула «Свинья!», отчего швейцар за дверью вздрогнул и затаился, широкими шагами обошла «Крайслер» и открыла мою дверь.

– Вываливайся, ничтожество! – очень правдоподобно изобразила она. – Пьянь! Тупица! Неандерталец!

«Ого, – подумал я, вываливаясь из машины, – создается впечатление, что у моей сладенькой за плечами богатый опыт семейной жизни».

Я закинул руку на плечо Эмме, стараясь не испортить ее осанку и не сломать тем самым карьеру манекенщицы.

– Животное! – простонала Эмма, почувствовав на себе мой вес.

Швейцар без энтузиазма распахнул перед нами дверь.

– Чего стоишь как пень! – крикнула на него Эмма. – Помоги донести!

Со швейцаром я уже не церемонился и навалился на его плечо по-настоящему.

– Где ж это он так? – пробормотал швейцар и стал стремительно взвинчивать сумму чаевых. – Тяжелый! Охо-хох!.. А я после операции, мне тяжести как-то нежелательно…

Он шаркал ботинками, кряхтел, затаскивая меня в фойе. Пользуясь случаем, я стянул с его плешивой головы фуражку и нахлобучил ее себе на глаза.

– Не хулиганьте, гражданин, – мягко попытался приструнить меня швейцар, потянулся за фуражкой, но потерял равновесие, и мы оба повалились на пол.

– Дрянь! – с ненавистью сказала Эмма, перешагивая через нас и направляясь к окошку администратора, которая следила за происходящим сквозь толстые линзы очков.

– Охо-хох! – ворчал швейцар, поднимаясь на ноги. Я хватал его за колени и бормотал заплетающимся языком:

– Братишка! Не бросай! Христом богом…

– Где директор гостиницы?! – с ходу пошла в бой Эмма, кидая на стойку паспорт.

– А что случилось? – едва слышно произнесла администратор, глядя своими увеличенными глазами то на нашу со швейцаром напольную возню, то на взбешенное лицо Эммы.

– Как, по-вашему, я должна узнать, какой номер снял мой муж, если он ничего не соображает?

– Разве ваш муж снял у нас… – произнесла администратор, но Эмма, не теряя инициативы, ее перебила:

– Вот квитанция. Сумму прописью вы не забыли написать. Свои реквизиты тоже. А где, позвольте узнать, написан номер комнаты?

Я позволил швейцару дотащить меня до дивана. Он попытался взвалить меня на него, но безуспешно. Мой расслабленный центнер был ему не по силам. Однако лежать на полу мне надоело, и я заполз на диван без посторонней помощи.