Чего не хочет женщина - Чего не хочет женщина

Его препроводили в какой-то класс, где вместо доски висела карта района, показали на ведро и тряпку и велели вымыть окна. Окон было три, к такой работе Клим привык, так как после каждой сессии он вместе с сокурсниками мыл окна в аудиториях и общежитии. Через час окна сверкали девственной чистотой, своей прозрачностью ничуть не уступая горному ручью. Милиционер, принимавший работу, сказал «зер гут!» и порекомендовал вымыть коридор на первом этаже столь же добросовестно.

Коридор дался Климу тяжелее, он был длинным и неимоверно грязным. Воду пришлось менять раз десять.

– Да ты же просто гений! – воскликнул милиционер и привел полюбоваться результатом работы всю бодрствующую часть отделения.

Клим осознал свою ошибку слишком поздно. До него здесь никогда не было так чисто. Ему поручили вымыть коридор на втором этаже, затем мужской туалет и в довершение, когда уже начало светать, комнату для задержанных. В ней же Климу разрешили немножко подремать.

Глава 3

Разбудил его нежный девичий голосок, но Клим еще долго не открывал глаза, полагая, что голос ему лишь снится. Все тело ныло, особенно давали о себе знать ребра с левой стороны, к которым милиционер приложился дубинкой. В комнату проникал солнечный свет. Он разлился по потолку в виде золотой трапеции, поделенной на квадратики, напоминая чем-то ученическую тетрадь в клетку. Клетки были повсюду – на окне, на дверях и дальше, за дверями. Клим подумал, что эта комната не самое плохое место для ночлега, вот только спал он мало. А так можно сказать, что у него был отдельный номер.

Он сел на нарах и стал протирать глаза. Через решетку, сваренную из кусков арматуры, он видел дежурку с мутным окошком. Над ним склонилась худенькая девушка с короткой мальчишеской стрижкой.

– Может, еще что-нибудь интересненькое вспомните, Игорь Михайлович? – говорила она, заглядывая в овальную прорезь, где покачивалась широкая, с тугими краями фуражка.

В ответ фуражка громко зевнула. Девушка улыбнулась.

– Намаялись? Устали? Я вас понимаю…

– Пиши! – сказала фуражка решительно. – В прошлый четверг… а какое число было в прошлый четверг? В общем, пиши так: нигде не работающий гражданин Митевахин с целью добыть деньги для совершения акта опохмеления…

– Ну, я напишу просто: «решил опохмелиться»…

– Ты пиши, как я тебе говорю – правильным, нормальным русским языком, а не своевольничай! Ничего он не решал! Этого организм требовал!

– Хорошо, Игорь Михайлович, – кивнула девушка и склонилась над потрепанным блокнотом. – «Для совершения акта опохмеления…»

– …совершил проникновение в недвижимое имущество, предназначенное для содержания в нем домашних животных, в частности свиней, где им было совершено преступление в виде хищения… в скобках – присвоения… чужого имущества в виде одной свиньи неоднократно…

– Не торопитесь, пожалуйста, я уже запуталась… Почему неоднократно? Он что, одну и ту же свинью несколько раз похищал?

– А я тебе о чем уже полчаса толкую? Это у него четвертая или пятая попытка. Но каждый раз бабка его догоняла и свинью отбирала. Так и в этот раз.

Девушка вздохнула и закрыла блокнот.

– С такой криминальной хроникой меня редактор на порог не пустит.

– А вам, корреспондентам, только убийства подавай? Вы от жизни оторваны! Вы в суть происходящих явлений не смотрите! А в этом похищении свиньи, может быть, краеугольный смысл всей нашей жизни таится!

– Да я понимаю…

– Ничего ты, Таня, не понимаешь… Ну хочешь, поговори с нашим задержанным. Он был задержан сегодня ночью в момент нанесения легких телесных повреждений. Прибыл к нам из города Киров без определенных на то мотивов.

Девушка обернулась и посмотрела через решетку на Клима, как смотрят посетители зверинца на обыкновенную дворнягу, зачем-то посаженную в клетку. В ее глазах можно было заметить уныние. Клим подморгнул ей, но лицо его оставалось покрытым сенью тихой печали.

– Я корреспондент газеты, – представилась она, подставляя табурет к решетке. – Здравствуйте!

– Я не люблю это приветствие, – поморщился Клим. – Лучше уж «привет» или «салют».

– Почему ж так?

Клим стиснул зубы, как от боли, и прикрыл глаза. Девушка подумала, что он мучается от похмелья. Когда она разговаривала с задержанными, они всегда мучились от похмелья.

– А можно у вас узнать, зачем вы приехали в наш поселок? – спросила она после паузы, в течение которой раздумывала, уйти ей сразу или попытаться разговорить этого неопрятного парня в пыльных джинсах и мятой футболке.

– С таким же успехом я мог бы приехать в любой другой, где меня не знают. Только среди чужих я могу спокойно работать, ходить не таясь и не опасаться, что люди будут от меня шарахаться и кричать в спину унизительные прозвища.

Девушке Тане кровь из носу нужно было набрать фактуру для подборки «Криминальная хроника». Газета, в которой она работала, называлась «Сельская новь» и выходила три раза в неделю. Материалы про заготовку сена, надои молока и сбор черешни давались ей легко, а вот «Криминальная хроника» забирала у нее уйму времени, заставляя разъезжать по всему району в поисках интересных фактов. Палитра правонарушений в районе состояла в основном из пьяных драк, но редактор требовал жареных фактов и сенсаций. Раздумывая о том, стоит ли тратить время на очередной рассказ о пьяной драке, корреспондентка Таня не совсем поняла, что ей сказал Клим.

– Простите, что вам кричат? – спросила она.

Клим горько усмехнулся.

– Вы хотите унизить меня с помощью вашей газеты? Хотите, чтобы и в этом тихом городке все узнали, что я болен СПИДом?

Таня вскинула голову, посмотрела на Клима с напряженным недоверием.

– Вы? – переспросила она. – Разве…

Она хотела сказать, что больные СПИДом, по ее мнению, выглядят как-то иначе, чем Клим, но осеклась. Клим хмыкнул и покачал головой.

– Видите, вы тоже невольно отодвинулись от меня подальше. Страшно ведь, да?

– Нет, что вы! – неуверенно возразила Таня, густо краснея. – Просто я… Я не думала…

– Вы не думали, что внешне пышущий здоровьем молодой человек может быть смертельно болен? Что ему осталось жить ровно один месяц? – подсказал Клим.

– Один месяц? – ахнула Таня.

– Увы, всего один месяц, – упавшим голосом ответил Клим и, не справляясь с нахлынувшими слезами, прижал ладони к лицу. – Процесс стал необратимым… Врачи рассчитали точно…

Она сидела на табурете, не смея пошевелиться и что-то спросить. Но Клим быстро взял себя в руки, вытер глаза, извинился за минутную слабость и даже попытался улыбнуться.

– В конце концов, – сказал он, – месяц – это не так уж и мало, если с пользой для дела использовать каждую минуту. А здесь мне хорошо работается. Здесь меня никто не знает.

Таня смотрела на него и грызла кончик карандаша.

– Скажите, сколько вам лет? – тихо и осторожно, чтобы ненароком не обидеть, спросила она.

– Двадцать пять. А когда я заразился, мне было девятнадцать… Я служил в морской пехоте на Тихом океане. У нас были маневры с высадкой десанта. Один парень – позже мы узнали, что он наркоман, – упал с бронетранспортера в ледяную воду. Я нырнул за ним, спас его и вытащил на своих плечах на берег. Мы оба чуть не погибли. Санинструктор там же, на берегу, вколол нам противошоковое лекарство. Сначала тому парню, а потом мне. Той же иглой, потому как другой у него не оказалось…

Клим замолчал. У него перехватило в горле, он покрутил головой и оттянул ворот майки, чтобы было легче дышать.

– Какой ужас, – прошептала Таня. – Вы спасли человеку жизнь, а сами… а сами…

– Когда врачи объявили мне, что я обречен, – продолжал Клим, судорожно заламывая пальцы, – я сначала хотел покончить собой. Меня отговорили. Лечащий врач сказал мне: «Ты еще можешь много прожить! Борись, Клим! Не сдавайся!» И я стал бороться… Эх, Танюша! Если бы вы знали, что самое страшное – вовсе не ожидание смерти. Самое страшное – это жестокость людей.

– Жестокость? – удивилась Таня. – О какой жестокости вы говорите, если заслуживаете только сострадания?

– Вы очень милая девушка. У вас чистая и непорочная душа. Может быть, вы правы. Но когда я вернулся в родной город, в родной дом, то о моем диагнозе знал уже весь район. Родители встретили меня в респираторах и резиновых перчатках. Я прожил дома три дня. Это были ужасные дни! Посуду, которой я пользовался, предметы, к которым я прикасался, мама каждое утро относила на мусорную свалку. На четвертый день, когда я вернулся с прогулки, дверь мне никто не открыл. Был поздний вечер, я промок под дождем, меня лихорадило. Я стучал в дверь, умолял впустить меня, но безрезультатно. Я слышал только, как скрипят половицы за дверью. И вдруг я увидел, как из замочной скважины вылезают скрученные трубочкой доллары. А потом и записка… До сих пор она стоит перед моими глазами…

Он замолчал, подогревая нетерпение и любопытство Тани.

– И что же в ней было написано? – шепотом произнесла девушка.

– «Сынок, тебе лучше снять отдельную квартиру».

– Я не могу в это поверить! – вконец расчувствовалась Таня и приложила ладони к пылающим щекам. – Родители выгнали больного сына из дома! Как бесчеловечно!

– Но это было только начало, – убийственным голосом продолжал Клим, сковыривая ногтем засохшую ссадину на локте. – А дальше…

– Погодите! – вдруг с волнением произнесла Таня и с мольбой заглянула в глаза Климу. – Вы позволите, я запишу ваш рассказ на диктофон? Можете мне поверить, что я не упомяну ни вашей фамилии, ни имени, я даже не обмолвлюсь, где…

– А почему не упомянете? – равнодушно пожал плечами Клим. – Можете упомянуть. Вы понимаете, что мне остался всего месяц жизни? И я уже прошел через все. На свете нет более смелого человека, чем я, потому что мне уже нечего терять. Обязательно упомяните мою фамилию – Клим Нелипов.

– Если вы так хотите… – неуверенно произнесла Таня.

– Я настаиваю!

Таня не могла поверить в такую редкую журналистскую удачу. Таясь, будто делала что-то постыдное, она нажала на кнопку записи и протянула диктофон к решетке. Клим вошел в раж. Он вдохновенно рассказывал о том, как трусливые негодяи исписали весь его подъезд похабными фразами, среди которых самой безобидной была «Убирайся вон, гадкий спидоносец!»; как отвернулись от него все его друзья и знакомые; как продавщицы в магазине отказывались отпускать ему товар, чтобы не брать из его рук деньги; как о его болезни пронюхали в институте и недобрые студенты очертили его стол кругом, да еще присыпали его хлоркой; как лечащий врач отказался делать ему уколы и сказал: «Все равно скоро подохнешь, зачем зря дорогие лекарства переводить?» Таня сначала плакала тайком, потом перестала скрывать слезы, и они текли ручьями по ее загорелым щекам. Вот оно, вот оно, пронзительное острие жизни! Столько лет Таня проработала в газете, но только сейчас поняла, что писала она вовсе не о том, о чем надо было писать. Кому нужны были ее скучные рассказы об уборке сена? Зачем она переводила бумагу на очерки о доярках и комбайнерах? Героями ее прежних опусов были здоровые и, в общем-то, счастливые люди. Непозволительно счастливые, вызывающе счастливые, преступно счастливые, если сравнивать их с Климом Нелиповым. «Теперь моими героями станут другие люди! – глотая слезы, думала Таня. – И на сколько меня хватит, я буду пропускать чужую боль и страдания через свое сердце!»

– А сюда я приехал для того, чтобы закончить свой последний, итоговый, завершающий роман, – говорил Клим. – Ведь я писатель.

– Писатель? – изумилась Таня и посмотрела на Клима с благоговением. Ей даже в голову не могло прийти, что она разговаривает с такой яркой, одаренной личностью. – И что… вы уже давно пишете?

– С прошлого года. А до этого у меня вообще не было никакой тяги к литературе. Но однажды я попал под сильную грозу и укрылся от дождя под деревом. И в это дерево неожиданно ударила молния. Я потерял сознание. Лежу я на траве и слышу какой-то странный голос, идущий как бы из самого меня: «Ты будешь писателем! Встань – и пиши!» Не помню, как я добрался до дома. Дня три я провалялся в постели, меня лихорадило. А потом все как рукой сняло. И я почувствовал неудержимую тягу к писательскому труду. Купил в магазине дюжину карандашей (а пишу я только карандашом), пачку бумаги и засел за работу. За шесть месяцев я написал шесть романов. Да вы наверняка читали их!

– Наверняка, – стыдясь своей интеллектуальной ущербности, скомканно ответила Таня. – Но в нашем поселке с книгами трудно. А в библиотеке только старые издания.

– Я вам пришлю несколько своих романов, – пообещал Клим и с печалью добавил: – Если, конечно, успею…

– Скажите, а о чем ваш… – загорелась Таня и чуть было не сказала «ваш последний роман». – О чем роман, над которым вы сейчас работаете?

– Я исследую параллели жизни, – ответил Клим и, чтобы Тане было понятней, поднял руки над головой, будто хотел схватиться за ветку дерева. – Изучаю паранормальные явления, происходящие в душе людей, когда человек стремится к одной цели, приходит к совершенно другой, а окружающие его люди считают, что он добился третьего.

– Как интересно! – прошептала Таня, хотя ничего не поняла.

– Это очень интересно! – подтвердил Клим. – Я задумал этот роман несколько месяцев назад. Сначала я хотел посвятить его милиции, но потом передумал. Сейчас роман в завершающей стадии. Мне осталось прописать несколько кульминационных сцен и плавно перейти к развязке…

Клим мог рассказывать о своем романе бесконечно долго, но в диктофоне закончилась кассета. И милиционер с ведром и тряпкой подошел к решетке. Пришлось закругляться. Таня спрятала диктофон в рюкзачок, вытерла слезы, высморкалась и про себя решила, что ее статья будет называться жестко и прямолинейно: «Творец и бесчеловечность».

– Я вас обязательно найду! И поговорю с начальником, чтобы вас поскорей отпустили! – пообещала она Климу и просунула через решетку руку.

– Так странно, – произнес Клим, глядя на тонкую ладонь девушки. – Разве вы не боитесь?

Он бережно пожал один пальчик. Таня ушла. Милиционер сказал, что приближается время завтрака, но дармоедов бесплатно никто кормить не будет, и со значением постучал по дну ведра, как в барабан. До завтрака Клим успел вымыть дежурное помещение и два окна в кабинете начальника. А когда ковырял прилипший к тарелке холодный комок перловой каши, похожий на заспиртованный мозг обезьяны из природоведческого музея, то думал, что ради такого завтрака не стоило стараться. Он надеялся, что, покормив, его тотчас отпустят, но Клима посадили в милицейскую машину и завезли в какой-то двор, обнесенный высоким глухим забором. Тут было полно всякой живности, под ногами носились куры, захлебывался в гневном лае цепной пес, в клетках, до половины засыпанных травой, дрожали нежные кролики. Климу здесь понравилось, и он невольно сравнил этот двор с Ноевым ковчегом. Опустившись на корточки, он принялся гладить худого и ласкового кота с крупной вытянутой головой, но милиционер, который его привез, похлопал Клима по спине, вручил вилы и отвел в сарай.

Там, в темноте и зловонии, Клим перекидывал навоз из свинского загона в маленькое окошко. Работа была тяжелая, кроссовки погрузились в коричневую жижу, Клима слегка подташнивало, и он сдержанно порадовался тому, что не обожрался перловкой за завтраком. Вонзая вилы в теплую субстанцию, которая прошла долгий путь по внутренностям свиней, Клим старался думать о чем-то приятном и возвышенном. Например, о Тане. Симпатичная девочка. Интересно, она замужем или нет? А какая ранимая душа! Ей нужен очень добрый и ласковый муж, чтобы любил и жалел ее. Вот только мальчишеская прическа ей совсем не идет. От короткой стрижки веет чем-то тифозным или уголовным, и шея кажется слишком тонкой. Ей бы косу до пояса…

Клим захотел пить, воткнул вилы в землю и вышел из сарая. Милицейская машина уехала, по двору с ведрами и тазиками ходила хозяйка. Она лихо давила резиновыми сапогами гусиные и собачьи колбаски, успевая почти одновременно стирать в оцинкованном тазу, подсыпать курам зерна и подкидывать кроликам листья одуванчиков. А она ничего, подумал Клим, еще крепенькая. Он скрестил на груди руки, оперся спиной о разогретую на солнце бревенчатую стену сарая и стал следить за женщиной. Она не сразу обратила на него внимание, вздрогнула, машинально поправила на голове косынку и проворчала:

– Вот еще… уставился…

– Водички принесите, хозяюшка! – ласково попросил Клим.

Женщина зашла в сени, вынесла оттуда черпак с водой.

– Что-то я тебя не припомню, – сказала она, глядя, как Клим пьет и как ходит вверх-вниз кадык на его шее.

– Это потому, что вы меня не за того принимаете, – рассмеялся он, вытирая губы и возвращая черпак. – Я не задержанный, а свой, милиционер. Из областного УВД. Мы с вашим мужем года два назад познакомились. На соревнованиях по стрельбе.

– А я думаю, почему мне лицо твое незнакомо… Наших я как облупленных знаю. Многие тут у нас по пять и даже по десять раз бывают. А что ж мой-то меня не предупредил?

– Замотался на работе, – пояснил Клим. – Там опять аврал. Вчера вечером в «Алике» снова драка была.

– Там что ни вечер, то драка, – махнула хозяйка рукой. – Мы уже привыкли.

– А я в отпуске, – сказал Клим, стряхивая с майки солому. – Заехал к вашему мужу, предложил ему в баньке попариться. Он рад бы, да дел, говорит, невпроворот, да еще по дому работы полно, навоз выгружать надо. А мне что? Я в отпуске, у меня времени – вагон. Мне другу помочь в радость.

– Вот он у меня всегда такой! – заволновалась женщина, думая о том, что не совсем красиво получилось. – Никогда не предупредит заранее! Я бы стол накрыла, если б знала, что у нас будут гости.

– А кто мешает это сделать сейчас? – риторически произнес Клим. – Где тут у вас руки помыть можно?

Она заторопилась в дом за полотенцем, а Клим пошел смотреть кроликов. «А ничего баба, – думал он про хозяйку. – Коня на скаку точно остановит. За такой глаз да глаз нужен».

Он помыл руки, вытер о траву кроссовки и зашел в дом. Хозяйка вскрыла банку с солеными огурцами, крупно порезала картошку, растопила в сковородке свиной жир. Над плитой заклубился удушливый дым. Сковородка шипела и стреляла.

– Я помогу, – сказал Клим и взялся отнести в комнату тарелки и банки. По пути он выудил два крепеньких, в пупырышках огурчика и съел их. Потом стал рассматривать фотографии в рамках. Почти на всех присутствовал милиционер. Где-то он был худым, где-то уже толстым, но фуражка на всех снимках не менялась. Клим попытался представить, как выглядело бы лицо милиционера, если вместо фуражки приставить оленьи рога. Выходило неплохо, только пришлось бы подбирать другую, более вытянутую кверху рамку.

– Это Митя сфотографировался в Ростове, когда на сборы ездил, – пояснила хозяйка, заметив интерес Клима к портрету мужа.

– И часто он ездит в командировки?

– Да случается, что раз в месяц. Бывает, что реже.

– Это хорошо, – почему-то решил Клим. – Значит, я еще буду приходить к вам.

Хозяйка некоторое время раздумывала над словами гостя, стараясь понять, что он имел в виду. На столе появились тарелка с жареной картошкой, залитая в смальце домашняя колбаса, глазунья, по цвету похожая на закатное солнце, соленые подберезовики с колечками лука, розовые пластинки сала с чесноком, пучок зеленого лука и бутылка водки.

– А мы что ж, Митю ждать не будем? – спросила хозяйка, когда Клим сел за стол и скрутил бутылке пробку.

– С Митей вы еще успеете.

Он налил водку в стаканы. Хозяйка смотрела на него и думала, что у Мити появился хороший друг, который, не исключено, поможет перебраться в областное УВД, где и оклады повыше, и есть перспектива получить квартиру в городе. Клим думал о другом. Нанизывая на кончик вилки блестящую шляпку грибочка, он размышлял, правильно ли поймет его хозяйка, если он попросит ее закрыть дверь на крючок. Хозяйка поняла его правильно. Спустя некоторое время, пролетевшее для обоих исключительно быстро, хозяйка торопливо поправляла покрывало на кровати и взбивала, как сливки, примятые подушки. Клим посоветовал ей убрать все со стола, и на этот раз хозяйка снова правильно его поняла.

Клим вернулся в свинарник и попытался выдернуть вилы, которые торчали в дерьме. С первого раза это не удалось, как и со второго, и с третьего. Климу нестерпимо хотелось спать, глаза его закрывались сами собой, он покрутил головой в поисках сеновала, но тут увидел в дверном проеме милиционера.

– Что-то ты плохо работаешь, – сказал тот. – Ничего не сделал.

– Ну, это с какой стороны посмотреть, – пробормотал Клим и пожал плечами.

Через маленькое окошко в милицейском «уазике» Клим глядел, как удаляется, тает в клубах пыли домик за высоким забором. От обеда, который предложили ему в отделении, он отказался, сославшись на религиозные мотивы, и до самого вечера подметал корявой метлой милицейский двор. Несколько раз он засыпал, опершись на метлу как на фонарный столб, но его будили грозными окриками из окна.

Оказавшись в камере, Клим немедленно лег на нары и тотчас заснул, несмотря на то что у него появился сокамерник, который настойчиво знакомился и выпытывал у Клима, за что тот мотает срок.

Глава 4

Проснулся он от того, что милиционер дергал его за ухо.

– Вставай, звезда районного масштаба, – ласково приговаривал он. – За тобой пришли.

Клим решил, что его снова собираются отправить на исправительные работы. Он тотчас со сладостным томлением в душе вспомнил о подушках и колбаске в смальце и спросил, есть ли разнарядка в свинарник.

– Нет, только в морг, – ответил милиционер.

В дежурке Климу выдали паспорт, студенческий билет и плеер. Все двери перед ним распахнулись, и в глаза ударил солнечный свет.

– Смотри мне! – напутствовал его милиционер и на всякий случай погрозил пальцем.

Клим вышел за ограду и увидел Таню. Девушка с мальчишеской стрижкой стояла поодаль и, покусывая губы, смотрела на Клима. Казалось, она ждала, как он поведет себя, узнает ли ее и захочет ли с ней разговаривать.

– Привет! – сказал Клим и взмахнул рукой. Таня была в джинсах и розовой кофточке. На плече висел большой кожаный кофр.

– Здравствуйте, – ответила она, быстро подойдя к Климу. Глаза ее блестели и были подвижны. Она рассматривала его лицо с тем предельным вниманием, с каким решают ребус. – Как вы себя чувствуете?

– Как человек, которому отпущено двадцать восемь дней, – сказал Клим с завидным мужеством. – Давай перейдем на «ты»?

– Давай… А у вас… а у тебя найдется немного времени? – спросила она и тотчас смутилась, ибо вопрос был сродни вымогательству денег у нищего. Румянец залил ее щеки и спустился по шее на грудь. – Вы меня, конечно, простите…

Клим рассмеялся, обнял Таню одной рукой.

– Не волнуйся. В конце концов, для человечества это не будет слишком ощутимой утратой.

– Это ужасно, что вы… что ты говоришь, – выпалила она и чуть уши не закрыла ладонями.

– Ну, так что? – сменил тему Клим. – Я в твоем распоряжении.

Таня кивнула и стала торопливо расстегивать замок на кофре. Замок капризничал, девушка нервничала, покусывала губы.

– Да ты не торопись, – попытался успокоить ее Клим. – У меня же двадцать восемь дней, а не двадцать восемь минут.

Наконец замок открылся. Таня вынула из кофра газету, развернула ее и показала Климу.

– Вот. Это про вас… Если хочешь, почитай.

Ей с трудом дался легкий и необязательный тон, каким говорят о чем-то малозначимом. Клим взял газету и вслух прочитал:

– «Творец и бесчеловечность. О драматической судьбе молодого писателя Клима Нелипова». – Он поднял глаза и с удивлением посмотрел на девушку: – Это про меня, что ли?

– Про вас, – кивнула Таня. – Я очень старалась. Конечно, вам может не понравиться, и вы меня, пожалуйста, простите, если заметите какие-нибудь огрехи. Но я написала этот очерк на одном дыхании и от всего сердца, и я сама так переживала, что даже… даже…

Она не смогла договорить, отвернулась и тихо всхлипнула. Клим почувствовал, что у него чешется лоб, и принялся скрести его ногтями. Потом у него нестерпимо заныл затылок. Он еще раз глянул на заголовок, затем сложил газету в несколько раз и затолкал ее в карман.

– Обязательно прочитаю, – пробормотал он, машинально проверяя другой карман. – На досуге.

Денег у него не было. Ни копейки. А Танюшу следовало бы угостить мороженым. Клим посмотрел по сторонам, лихорадочно раздумывая о том, как бы сделать девушке приятное бесплатно.

– Читатели очень хорошо восприняли этот материал, – сказала Таня, прижимая платок к носу. – Просто фурор какой-то! Сегодня с самого утра в редакции разрывается телефон. Люди спрашивают, как вам можно помочь, где можно найти ваши романы… Весь тираж разошелся за один час. Редактор отправил в типографию заявку на допечатку.

– Хорошие у вас читатели, – пробормотал Клим.

– И я подумала, что, может быть, мне удастся организовать акцию по сбору средств вам на лекарства.

– Что-то очень жарко, – произнес Клим, похлопывая себя по груди. – А у вас тут есть какая-нибудь речка или озеро?

– Речка? – машинально переспросила Таня, удивляясь тому, какие приземленные желания могут возникнуть у этого необыкновенного человека. – Речка есть, но не очень глубокая. Совсем даже мелкая, там даже гуси лапами до дна достают. Но я вас хотела пригласить к нам в редакцию. Это не займет много времени.

– Нет, в редакцию не хочу, – категорически отказался Клим.

– Я вас очень прошу! – взмолилась Таня, прижимая руки к груди. – Редактор мне сказал: делай что хочешь, но чтобы он был у нас. Весь редакционный коллектив собрался, все ждут вас.

– Давай на «ты» перейдем.

– Хорошо, давайте, только пообещайте мне, что поедете со мной! Всего десять минут езды!

И Таня показала на хорошо отмытый, но старый желтый «жигуль», на ветровом стекле которого стояла картонка со словом «Пресса».

– Уболтала, – согласился Клим, правда, без особого энтузиазма.

Они сели в машину. Таня посоветовала Климу чуть опустить спинку кресла, чтобы ему было удобнее. Они проехали мимо автостанции, и Климу показалось, что он был здесь много-много лет назад. От запыленных автобусов веяло чем-то родным. Клим попытался разглядеть за торговыми прилавками продавщицу яблок, но «жигуль» мчался слишком быстро и уже через минуту выехал на центральную площадь. Рядом с памятником шевелилась небольшая толпа. Клим сначала подумал, что это митинг, но вдруг узнал в толпе свирепое лицо Кабана. Клим понял, что его неминуемо убьют. Он вспомнил, как сам велел аборигенам во главе с Кабаном принести к памятнику заявления о приеме в нефтедобывающую компанию. «Прийти они должны были вчера, – подумал Клим. – Выходит, они ждут меня здесь уже вторые сутки!»

Он попросил Таню остановиться у памятника и вышел из машины. Аборигены узнали его и, не выказывая особой радости, обступили со всех сторон. Не дожидаясь, когда они начнут выяснять у него, почему он опоздал, Клим сразу перешел в наступление. Повернувшись к Кабану, от которого разило бойцовским потом, Клим с возмущением произнес:

– Хоть бы кто-нибудь заступился за меня, когда милиция отбивала мне почки. – И тотчас перешел к делу: – Заявления принесли?

Не поспевая за ходом его мысли, аборигены стали дружно оправдываться, что им тоже пришлось не сладко, но Клим требовательно и жестко повторил:

– Заявления!

Толпа заткнулась. Кабан шмыгнул носом и, шевеля мохнатыми бровями, шагнул к Климу.

– Вот они, – буркнул он, протягивая Климу скрученные в одну трубку разнокалиберные бумажки. – Я тут уже предварительный отсев сделал… В общем, остались только конкретные пацаны…

Клим постучал трубкой по ладони, затем посмотрел в нее, как в телескоп, и сказал:

– Хорошо. Ждите моих дальнейших указаний. А я сейчас еду в редакцию на пресс-конференцию.

Он уже повернулся лицом к машине, как Кабан негромко окликнул его:

– Эй, погоди! Тут люди проверили, поспрашивали… Никто ничего про нефть не знает… И вагончиков никаких в степи нет…

– Это провокационные разговоры! – строго заметил Клим и вернулся в машину.

Глава 5

Редактор районной газеты Иван Михалыч напоминал обнищавшего социал-демократа начала прошлого столетия. Он носил усы и клиновидную бородку, очки с толстыми линзами в пластмассовой, местами перевязанной изолентой оправе, а также потрепанный серый пиджачок, на котором не хватало двух пуговиц. Взгляд его был предельно пронизывающим, как у стоматолога, вооруженного бором. Наверное, этому способствовали линзы очков, которые размазывали глаза едва не по всему лицу.

Когда Клим в сопровождении Тани появился в дверях редакторского кабинета, Иван Михалыч встал из-за стола и, чуть подав сухие плечи вперед, пошел навстречу. Из-под усов выглядывала улыбка, больше похожая на усмешку, по которой можно было судить, что редактор юмор ценит, понимает и сам не прочь иногда пошутить. Остановившись напротив молодого человека, Иван Михалыч некоторое время рассматривал его лицо, как если бы это был подарок, врученный ему на юбилей, потом протянул руку.

– Очень рад, – сказал редактор на удивление высоким и молодым голосом, который никак не вязался с его сединой. – А я представлял тебя несколько другим… Впрочем, я, как всегда, оказался максималистом, а гениальность природы как раз в тонкой сбалансированности. Да ладно! Это все в порядке бреда. Присаживайся!

Таня кинулась выдвигать стул для Клима. Обратив внимание на этот порыв, Иван Михалыч попросил ее:

– Э-э-э, Танюша, голубушка! Оставь нас, пожалуйста!

Таня кивнула, хоть и не без сожаления, и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

– Как самочувствие? – спросил редактор. – Может, чаю?

Клим по своему опыту знал, что, когда человек задает два вопроса сразу, это значит, что ответ на первый вопрос его мало интересует. В отместку Клим послал редактору ответный снаряд:

– А что в этом помещении было до революции? Кстати, а какой тираж вашей газеты?

Иван Михалыч, проявляя мудрость, тоже не стал отвечать и некоторое время с интересом рассматривал Клима. Было похоже, что на лице редактора ничего не осталось, кроме огромных насмешливых глаз.

– Танюша – очень талантливый журналист, хотя и чрезмерно впечатлительный, – заговорил он на неожиданную тему. – У нее очень ранимая, очень доверчивая душа, и чужую беду она всегда воспринимает, как личную трагедию. Тебе исключительно повезло, что судьба свела тебя с Таней…