Лекции о пережитых в Советской России испытаниях, с которыми выступали эти репатрианты, отнюдь не способствовали восстановлению взаимных дружественных отношений между двумя странами. Книга Альбрехта "Предательство социализма", о которой я уже упоминал и которая представляла собой произведение в 600 страниц, произвела сенсацию. Около 60 тысяч экземпляров было продано до того момента, как она была запрещена после заключения Пакта Гитлера-Сталина в 1939 году. Но она вновь появилась на прилавках книжных магазинов после нападения Гитлера на Россию в июне 1941 года.
      Самым замечательным и трогательным примером несостоявшегося репатрианта стал пресловутый главарь бандитов Макс Хольтц. Как-то вечером ему удалось установить контакт с сотрудником германского посольства и он попросил выдать ему разрешение на въезд в Германию. Хольтц предложил прочитать публичные лекции о пережитом у большевиков. Он также опасался, что его товарищи планируют избавиться от него и что так или иначе, но он будет ликвидирован. Несмотря на пропагандистскую ценность, каковую представлял из себя один из перестроившихся лидеров большевиков и "герой Красного Знамени", произносящий антибольшевистские речи, посольство не имело полномочий решить этот вопрос, поскольку Хольтц был советским гражданином. Однако дурное предчувствие не обмануло его, поскольку вскоре он утонул в Волге близ Нижнего Новгорода во время лодочной прогулки. По крайней мере, так утверждали упорные слухи, и это подтверждает и Альбрехт в своей книге.
      В то время как все эти действия подрывали русско-германские отношения, которые и так уже находились в состоянии ухудшения, сокрушительный удар был нанесен с совершенно неожиданной стороны. И нанес его лидер консервативной партии Хугенберг, который увенчал свою карьеру политического головотяпства колоссальным промахом, допущенным им, когда он напал на Россию в своем выступлении на Всемирной экономической конференции в Лондоне в 1933 году. Удачливый бизнесмен и хитрый политик, Хугенберг нес ответственность за провал надежд представителей умеренного правого крыла времен Веймарского периода на то, что сильное правое движение под руководством прогрессивного лидера может помешать росту влияния радикальной ультранационалистической партии нацистов. Но из-за своего реакционного упрямства он едва не привел к расколу правых на выборах 1931 года, после которых повернулся к Гитлеру и основал так называемый Harzburger Front, названный так в честь крупного слета нацистов и националистов, проведенного на этом очаровательном курорте, расположенном в горах Гарца.
      Этот альянс был далек от искренности, поскольку оба партнера при случае намеревались обмануть друг друга. Самоуверенный и тщеславный Хугенберг так и не понял, что в лице Гитлера он встретил равного себе мастера подобной практики. К великому облегчению президента Гинденбурга, Хугенберг и некоторые из его последователей стали членами первого Кабинета, сформированного Гитлером. Они послужили новому диктатору в качестве голубей-манков на протяжении того недолгого срока, пока Гитлер желал сотрудничества с промышленниками и старыми консерваторами. Потом, в июне 1933 года, Хугенберг как министр экономики был направлен в Лондон в качестве представителя Германии на Всемирной экономической конференции. По какой-то неизвестной причине Хугенберг счел возможным представить Конференции меморандум, даже не спросив на это согласия Гитлера. Я не помню в деталях подробностей этих предложений, но главным блюдом стала обличительная речь, в которой он подверг уничтожающей критике Советский Союз, ударив эту страну в наиболее уязвимое место, а именно - затронув проблему расчленения Союза и должной эксплуатации богатств Украины, чего он, возможно, и не хотел говорить, но, безусловно, постоянно имел в виду.
      Это, конечно, стало последней каплей для Москвы и дало мощный стимул всем тем, кто до сих пор занимал взвешенную позицию, отказаться от своей прогерманской политики и ступить на более безопасную почву англо-французского сотрудничества. Теперь мне кажется, что опасения русских, вызванные гитлеровскими намерениями, как они заявлены в его книге, были справедливы. Русские расценили выступление Хугенберга как акт недружественный и вдвойне недоброжелательный и враждебный, поскольку нацисты выбрали трибуну всемирной конференции капиталистов, чтобы именно с нее сделать подобные официальные заявления. Ведь никто не поверил бы, что в авторитарном государстве действующий министр осмелился бы представить подобный меморандум без одобрения своего руководителя.
      В московской прессе поднялся вой негодования. Ра-дек, который до сих пор был ярым врагом Версаля, теперь выступил в поддержку Diktat'a. Литвинов, глава советской делегации на конференции в Лондоне, не теряя времени, начал переговоры, в первую очередь с Францией, и вскоре была достигнута договоренность о том, что Хэрриот и Пьер Кот нанесут официальные визиты в Москву. Тот факт, что Хугенберг ушел в отставку, не помог разрядить ситуацию, поскольку буря продолжала бушевать еще какое-то время, пока постепенно все не улеглось. Но последствия ее продолжали ощущаться.
      Несмотря ни на что я по-прежнему надеялся, что мне удастся поправить положение. Я понял, что в. СССР почти сформировались две фракции: с одной стороны были те, кто отвергал любую политику, которая могла бы привести к дружественным отношениям с Германией, тогда как с другой собрались те, кто, возможно, и готов был предпринять еще одну попытку примирения.
      Два представителя последней группы, несмотря на правление национал-социалистов, провели свой отпуск в Германии, а именно Крестинский, лечившийся, как обычно, в Бад Киссингене, и Енукидзе, пробывший несколько недель в Кенигштейне, в горах Таурус, Из этой поездки Енукидзе, по-видимому, вынес явно благоприятное впечатление о Германии. Он наблюдал новый дух активности и энергии на фоне отсутствия инцидентов, которые омрачили бы его пребывание в стране. Енукидзе пригласил нас с женой и чету Твардовски на datcha под Москвой, где к нам присоединился и Крестинский. Я обсудил с ними вопрос и попытался убедить их, что с новым режимом Германии вполне возможно найти modus vivendi. Я предложил, чтобы влиятельный представитель Советского Союза встретился для беседы с Гитлером. Казалось, они в принципе согласились, и вскоре выкристаллизовался план, согласно которому после лечения в Киссингене Крестинскому следовало добиться встречи с Гитлером.
      Я не придерживался правила, согласно которому Твардовски работал, когда я покидал Москву на летние каникулы. Я сам сформулировал идею, что в случае, если беседа Гитлера - Крестинского будет успешной, можно будет приступать к выработке новой политической и экономической основы и политического протокола, регулирующих отношения двух стран. В таком случае стало бы возможным договориться и о новом долгосрочном кредите на восстановление системы русских железных дорог, которые испытывали сильную нужду в паровозах и вагонах. Поскольку германская промышленность в то время только оправлялась от мук экономического кризиса и пока не работала на полную мощность на перевооружение армии, любой мог бы оценить справедливость утверждения, что эта сделка могла бы обеспечить также выгоду и Германии. После моего отъезда из Москвы Твардовски был проинформирован, что Гитлер готов принять Крестинского.
      По прибытии в Берлин я получил подтверждение уже ходивших некоторое время слухов относительно моего будущего. Друзья сообщили мне, что я, вероятно, буду назначен на другой пост. Это освященная веками традиция нашей внешнеполитической службы, что извещение о подобных переходах никогда не достигают чиновника, которого они касаются, прямым путем, в виде личного письма от министра иностранных дел или с помощью официального Ukase, но всегда путем кружным и неофициальным. Намек на предстоящий переезд в основном дается в виде появления подрядчика, предлагающего перевезти вашу обстановку со старого места на новое.
      Эта практика легко объяснима тем фактом, что большинство этих подрядчиков пользуется услугами одного из второстепенных чиновников МИДа, который с помощью контактов со своими бывшими коллегами в личном отделе оказывается немедленно информирован о любых изменениях в министерстве еще до того, как такие изменения произойдут.
      Когда я получил подобное подтверждение ходивших обо мне слухов, я спросил герра фон Нейрата, есть ли для них какие-то основания. Министр иностранных дел подтвердил слухи и добавил, что моим новым местом пребывания будет Токио, при условии, что японское правительство не будет возражать.
      Мне так никогда и не удалось выяснить истинные причины этого перевода. Если смотреть с объективной точки зрения, вряд ли было мудро менять германского представителя в Москве в столь критический момент. Предположение, что намечается изменение политики, не имело под собой почвы, поскольку Мой предполагаемый преемник был еще более откровенным сторонником примирения с Москвой, чем я, и жаждал этого поста в течение нескольких лет. Нейрат, которому я задал вопрос на эту тему, объяснил, что после пяти лет пребывания в одной стране перемена необходима и что после напряжения, которого потребовала от меня работа в Москве, мне следует дать более приятный пост. Бюлов подтвердил эту версию, сказав, что моя жизнь так долго подвергалась опасности, что теперь настала очередь другого рисковать. Представляется вполне вероятным, что с точки зрения партийцев это означало повышение, поскольку они считали Москву таким ужасным местом для жизни, что любой другой город казался им более предпочтительным. Обдумав проблему, я пришел к выводу, что перевод был вопросом чисто рутинным, не связанным с соображениями политического характера,
      Я не стал уговаривать Нейрата позволить мне остаться в Москве. Вопрос, добился ли я успеха в своих усилиях и Попытках восстановить приемлемые отношения между двумя странами, должен был в любом случае решиться еще до моего отъезда в Японию. Более того, это было моим принципом: никогда не вмешиваться в вопросы, связанные с моей карьерой. Япония казалась нам с женой очень привлекательным местом, и мне было все равно, что эта страна имела для Германии меньшее политическое и экономическое значение, нежели Россия. Не волновал меня и тот факт, что в штате посольства в Токио числились лишь советник, четыре секретаря и две машинистки, в то время как в Москве работал один из самых крупных аппаратов среди всех наших посольств.
      Наиболее привлекательными чертами нового поста были, во-первых, отдаленность Токио от Берлина (и долгое путешествие в прекрасную и интересную страну) и во-вторых, возможность, вновь посетить Дальний Восток, который произвел на меня глубокое впечатление во время моего первого визита туда, состоявшегося четверть века назад, и в-третьих, то, что в Японии я смогу удовлетворить свою страсть к коллекционированию и изучению восточного искусства и керамики.
      Я вернулся в Берлин в октябре, чтобы приготовиться к заключительному акту моего срока службы в Москве, а именно к визиту Крестинского к Гитлеру. Но этот план был сорван: от Твардовски была получена телеграмма, в которой говорилось, что Литвинов сообщил ему, что Крестинский возвращается в Москву через Вену. Я был рассержен и разочарован тем, что план примирения, казавшийся столь удачным и обещавший хороший результат, был, скорее всего, сорван из-за какой-то московской интриги. Я сразу же решил указать Литвинову на политические последствия этого отказа, в то время как сам я холодно отнесся к тому, что Москва фактически дезавуировала меня.
      Итак, я немедленно телеграфировал Твардовски, велев ему сообщить Литвинову о моем разочаровании, и что я вернусь в Москву лишь на несколько дней, без жены, только чтобы нанести официальные прощальные визиты. Литвинов ответил в оправдательном тоне, утверждая, что изменение маршрута возвращения Крестинского основано не на каких-то политических соображениях, но что он был срочно необходим в Москве, поскольку сам Литвинов вместе с маршалом Ворошиловым собирался отбыть с государственным визитом в Турцию.
      Позднее я узнал, что отмена визита Крестинского в Берлин была подстроена самим Литвиновым в ходе личной интриги против своего коллеги. Литвинов был довольно ревнив к другим сотрудникам Narkomindel, привлекавшим всеобщее внимание. Он мог также с неодобрением воспринять любую попытку помешать его усилиям выстроить советскую внешнюю политику в одну линию с внешней политикой западных держав.
      У меня состоялись встречи и с маршалом Гинденбургом, и Гитлером. Последний в ходе разговора ограничился несколькими общими фразами, не открыв своих пожеланий, касающихся политики в отношении Японии. Встреча же с Гинденбургом стала моей последней встречей со старым президентом.
      Несколько дней, проведенные мною в Москве, были заняты обедами, приемами и тяжелой работой. Я испытал удовлетворение, узнав, что русские, как и немцы, выразили искреннее сожаление по поводу моего отъезда, а также и свою благодарность за те усилия, что я предпринимал на протяжении пяти лет моего пребывания в Москве. Советское правительство устроило в мою честь большой прощальный обед, на котором присутствовали многие из сановников, обычно избегавших каких-либо контактов с иностранцами. В качестве прощального подарка мне преподнесли прекрасную чашу из оникса. Ворошилов приказал одному из своих генералов передать мне его личный подарок письменный прибор, украшенный лаковой миниатюрой, с современным дизайном, но выполненном в знаменитой старой технике.
      Спустя несколько месяцев я узнал, что Narkomindel намерен был даровать мне высочайший из всех знаков внимания - встречу со Сталиным. Но так как я покинул Россию до того, как диктатор вернулся в Москву с летнего курорта Сочи, то этот план не был исполнен. Поскольку Сталин в то время формально не имел никаких официальных полномочий и был совершенно недоступен для иностранцев, это стало бы самым большим исключением из правил, если бы мне позволили встретиться с ним.
      Литвинов написал мне очень теплое и дружеское письмо, в котором с похвалой отозвался о моей лояльности по отношению к России и постоянных усилиях, направленных на установление дружественных отношений между нашими двумя странами.
      Таким образом, я покинул Москву вполне удовлетворенный, по крайней мере тем, что касалось меня лично. То, что моя работа осталась, так сказать, "незаконченной симфонией" - так это обычный жребий тех, кого должность обязывает содействовать установлению дружественных отношений между народами.
      Рассказ о моей жизни в России был бы в высшей степени неполным без кратких замечаний о моей частной жизни в Москве. Россия, и особенно Советская Россия, слишком выразительная и волнующая страна, чтобы не поставить каждого временного гостя, а к этой категории относятся и дипломаты - перед альтернативой: чувствовать себя здесь крайне несчастным или быть ею странно увлеченным. Мы с женой принадлежали к последней категории. Все это время мы очень старались установить тесный контакт с русскими людьми, ближе познакомиться с русским искусством и музыкой, с ландшафтом и архитектурой страны. Поскольку русские очень чувствительны к самым тонким нюансам поведения своих гостей, они быстро прознали о нашем, пусть и не выраженном явно, желании узнать и понять их без предубеждения и вознаградили нас, оказывая нам доверие и знакомя с духовной жизнью своей страны. В целом в Советской России очень трудно установить человеческие контакты. Но дружественная атмосфера, которая тогда царила в отношениях между двумя правительствами, облегчала нам эту задачу. Таким образом, мы с женой обогатились впечатлениями и опытом, которые не могли не оставить свой след в нашей жизни.
      К нашему великому сожалению, у нас были ограниченные возможности для удовлетворения нашей страсти к путешествиям и осмотру достопримечательностей. И не только потому, что мы были привязаны к Москве рутинной работой, которую должны были выполнять, но каждый раз, когда мы отправлялись в поездку, скажем, в Киев или Ленинград, случалось нечто такое, что мешало нам ехать: политический инцидент, важный гость или какое-то другое неожиданное событие. Я сейчас не могу вспомнить, сколько раз мне приходилось откладывать такие поездки или отъезд на выходные, но даже будучи в отпуске, я едва ли был в состоянии спокойно наслаждаться отдыхом. Не однажды мне приходилось прерывать поездку, чтобы мчаться в Берлин на совещание или спешить обратно в Москву.
      Но, конечно же, главным препятствием для путешествий, знакомства со страной и просто отдыха была работа. Никогда ранее в своей жизни я не работал так напряженно, как в те годы в Москве. Нет нужды говорить, что очень много времени и сил требовали мои официальные обязанности. Штат посольства был самым большим или, по крайней мере, вторым по величине среди всех германских представительств за границей - и это было самым убедительным доказательством важности и масштабности выполняемой нами работы.
      Кроме выполнения официальных обязанностей мне приходилось вести и свои личные дела, связанные с выполнением воли моего отца, согласно которой на меня легло бремя управления наследством. Эта задача была тяжела для моей нервной системы, поскольку работа по управлению имением была не созидательной, а состояла, в основном, в уплате долгов.
      Кроме официальных обязанностей и личных забот было у меня еще одно занятие, которое забирало много свободного времени, но которое, скорее, можно было назвать почти удовольствием - это изучение русского языка. Когда я был назначен на свой пост в Москву, я твердо решил сделать все, что в моих силах, чтобы овладеть по крайней мере деловым русским языком. У меня было желание читать газеты, понимать беседы и театральные представления и уметь пользоваться по крайней мере несколькими элементарными фразами разговорного языка. Поскольку представители политически влиятельных кругов в России практически не владели никакими другими языками, кроме родного (и довольно посредственно, если они были родом, скажем, из Грузии или Армении), и поскольку люди в массе своей, как правило, очень чувствительны к попыткам иностранцев выучить их язык и признательны им за это, я полагал, что стоит тратить на подобное занятие время и силы. Таким образом, три раза в неделю в посольство приходил маленький профессор, человек образованный и культурный, которого звали совершенно по-русски - Александр Карлович Шнейдер, чтобы познакомить меня с хитросплетениями прекрасного, но крайне трудного русского языка. Три других рабочих дня в неделю были посвящены вбиванию новых слов и грамматических правил в мои усталые и озабоченные мозги.
      Постепенно я достиг успехов на пути к цели, однако высшая точка была достигнута, когда я смог, наконец, беседовать с ответственными лицами России на русском языке. Как правило, утром я репетировал свои исходные высказывания с учителем. Произнося их, я внимательно слушал ответ партнера и затем продолжал беседу, стараясь изо всех сил и пользуясь фразами, которыми уже владел, и новыми словами, усвоенными во время урока.
      Мы с женой чувствовали себя в Москве как дома, главным образом благодаря тому, что и окружение, и вся атмосфера повседневной жизни отвечали нашим вкусам. Сразу после прибытия в Россию мы решили снять дом, который до этого занимал граф Ранцау, и отклонили предложение Narkomindel предоставить в наше распоряжение один из великолепных дворцов бывшего московского сахарного магната. Скромная одноэтажная вилла в тихом переулке удовлетворяла нашим требованиям: пять гостиных, большинство из которых небольшие по размерам, но хорошо обставленные (частично нашей собственной мебелью), столовая, способная вместить 25 человек, несколько крошечных комнат для переговоров, а на верхнем этаже наша спальня и гардеробная, внизу превосходная кухня, гараж и помещение для слуг. В Москве не было необходимости в устройстве многолюдных официальных обедов, а тех гостей, что собирались на обычный вечерний прием, не составляло труда разместить в имеющихся комнатах, расположение которых позволяло присутствующим легко передвигаться из одной комнаты в другую. Сад, примыкавший к дому, был достаточно просторен для устройства в нем теннисного корта. Распоряжение об этом стало одним из первых Ukases, которые я издал в Москве.
      Одной из главных причин, почему наша жизнь в Москве была столь гармоничной и приятной, было то, что мои коллеги и их жены составили довольно однородный коллектив. На протяжении всех этих пяти лет герр фон Твардовски выступал как советник посольства, и я вполне мог положиться на его квалификацию и прилежание, политический такт и искусство управлять людьми и делами. Его жена, обладавшая превосходным чувством юмора и наделенная замечательным поэтическим даром, отличалась в организации новогодних вечеринок и любительских спектаклей, в которых играли более молодые члены дипломатического корпуса. Герр Хильгер, советник по торговле, заслужил международную известность как один из выдающихся специалистов по России, так что нет нужды подробно описывать его способности. Собственные таланты Хильгера, а также доброта и отзывчивость его жены, намного облегчали жизнь тех, кто был менее знаком с российскими условиями, чем эта пара. Узы дружбы, связывавшие меня с Твардовски и Хильгером, сохранились и после окончания нашего совместного периода службы в Москве.
      Очень ценным сотрудником нашего посольства был атташе по сельскому хозяйству. После того, как занимавший этот пост профессор Аухаген, превосходный человек, был отозван по требованию советского правительства, которое обиделось на смелую поддержку, оказанную им германским колонистам-меннонитам, я воспользовался услугами молодого ученого и практического специалиста по сельскому хозяйству доктора Шиллера, который некоторое время провел на одной из германских сельскохозяйственных концессий на Северном Кавказе. Он стал выдающимся специалистом в области русского сельского хозяйства. Его ежегодный отчет, публикуемый в одном из технических периодических изданий, стал своего рода библией для сельскохозяйственников всех наций, интересующихся российским делами. Прекрасно владея русским языком и проезжая по стране по пять-шесть тысяч миль ежегодно, Шиллер приобрел непревзойденные познания в области очень сложных проблем России.
      Репутация доктора Шиллера как специалиста по сельскому хозяйству была сравнима лишь с репутацией генерала Кестринга как военного эксперта. Родившийся от родителей-немцев, владевших имением в России, он провел юность в этой стране и приобрел кроме совершенного знания языка глубокое и почти инстинктивное понимание русского менталитета.
      Поскольку русские - самые трудные для управления люди, понимание их психологии - намного более великий плюс, нежели острый интеллект .или хитрая тактика. Генерал Кестринг, образец прусского кавалерийского офицера старой закалки, честный, интеллигентный и мужественный, пользовался безграничным доверием как со стороны командования Красной Армии, так и своих коллег.
      Его неофициальному предшественнику, герру фон Нидермайеру, нравилось иметь прозвище "немецкий Лоуренс". Во время Первой мировой войны, выполняя военную миссию в Афганистане, он прошел в одиночку через персидскую пустыню и под видом персидского пилигрима пересек русские и британские линии фронта. По возвращении в Москву он вновь служил в германской армии, а позднее стал профессором географии в Берлинском университете. В годы Второй мировой войны он командовал дивизией, составленной из русских военнопленных и солдат из Грузии, Азербайджана и Туркестана, добровольно перешедших на службу в германскую армию. После 20 июля 1944 года Нидермайер был осужден за критику нацистов и в конце концов приговорен к смертной казни. Его казни помешала капитуляция. Он попал в руки русских и ныне находится в Москве. Нидермайер был одной из самых ярких и энергичных личностей, с которыми я когда-либо встречался. Чистокровный баварец, несколько, впрочем, смягченный благодаря общению с иностранцами, он имел аскетический и упрямый ум. Он был интеллигентным, остроумным человеком и хорошим спортсменом. Играя на порядок лучше меня, Нидермайер, тем не менее, часто снисходил до игры в теннис со мной.
      Герр Баум был очень опытным и компетентным пресс-атташе. Херрен Пфейфер, Браутингам, Пфлейдере, Брунхоф и Херварт - способные и надежные молодые сотрудники посольства, и неутомимый Chef de Bureau (начальник отдела. - Прим. перев.) герр Ламла - таков полный список наиболее значительных сотрудников посольства, работавших со мной в Москве. Их число замыкали наши консулы и генеральные консулы, которые были разбросаны по всей обширной российской территории. Они оказывали самые ценные услуги в чрезвычайно тяжелых условиях. Так, например, жизнь, которую в течение почти десяти лет вели в Новосибирске консул Гросскопф и его жена, можно было назвать почти героической. Гигант шести футов роста, сильный, способный много выпить, любитель медвежьей охоты, в совершенстве владеющий русским языком, Гросскопф мог, вероятно, выдержать подобное напряжение. Он стал ведущим специалистом по Сибири. Его коллеги - Цехлин в Ленинграде, Динстман в Тифлисе, Зоммер и Хенке в Киеве, Бальдер во Владивостоке оказывали столь же ценные услуги, но при этом находясь в куда более приятных условиях жизни.
      Еще с тех пор, как я был назначен в Восточный отдел, я старался создать в МИДе квалифицированную русскую службу. Я не большой сторонник систем обучения, практикуемых в различных школах, готовящих чиновников внешнеполитической службы для различных регионов, таких, как Европа, Средний Восток и Дальний Восток. Но эта система, конечно, оказывалась крайне полезна, когда требовался специальный опыт и долгий период обучения. Способный молодой человек, переведенный в Москву или Нанкин без какой-либо подготовки, особенно в области языка страны пребывания, не годился для эффективной работы. Он мог лишь затеряться в числе других иностранцев и писать отчеты из переведенных для него другими людьми отрывков из местных газет. На протяжении девяти лет моей работы, посвященной русским делам, а позднее и в Японии, я предпринимал систематические усилия, чтобы обучить чиновников посольства специальным знаниям, касающимся страны пребывания, и привить им особую гордость своей работой. Думаю, мне это удалось. Без преувеличения могу сказать, что узы дружбы продолжали связывать нас даже после постигшей Германию катастрофы.
      Тем, что в те годы германское посольство было полностью в курсе всего, что происходило в политическом развитии России, оно было обязано не только эффективной работе своего персонала, но и царившей тогда атмосфере экономического и политического сотрудничества между Германией и Россией, столь характерной для периода пост-Рапалло. Как я уже упоминал, тысячи германских специалистов и техников были заняты на строительстве новых российских заводов, и отношения между двумя армиями также были весьма дружественными. Круг хорошо информированных людей был расширен замечательными германскими журналистами, жившими в Москве, - Паулем Шеффером и Артуром Джастом. Да и случайные посетители посольства, такие, как исследователи или ученые, направлявшиеся со специальными миссиями в университеты или исследовательские институты куда-то в провинцию, во многом дополняли наши знания о положении дел в России.
      Работники посольства сформировали ядро немецкой общины в Москве, число членов которой значительно выросло из-за наплыва германских специалистов. Это была несколько разношерстная толпа, которая раз в месяц собиралась на танцы и светские вечеринки в "Гранд-отеле": известные интеллектуалы, несколько мастеров и инженеров и довольно много молодых искателей приключений. Из когда-то богатой и многочисленной довоенной германской колонии никто не выжил, за исключением нескольких старых, обнищавших супружеских пар.
      Гости и посетители постоянно прибывали в Москву из Германии или останавливались здесь на обратном пути домой. Промышленники, которым приходилось вести переговоры по каким-то важным делам, ученые, приглашенные прочитать курс лекций, артисты, инженеры, чиновники - словом, люди из всех слоев общества и разных профессий - собирались два-три раза в неделю в посольстве на завтрак, и они также связывали нас с внешним миром. Все они были вынуждены входить в контакт с посольством, В то время как в других странах иностранцы стремятся встретиться со своими дипломатическими представителями только в случае беды, всем немцам, прибывавшим в Москву, приходилось во всем полагаться на отзывчивость сотрудников посольства.
      Нам приходилось обеспечивать транспорт для них самих и их багажа, чтобы довезти их от вокзала до отеля, где мы заказывали им номера. Нам приходилось давать советы, с какими из многочисленных чиновников им следует связаться, и мы же договаривались об обратном билете для них. Таким образом мы познакомились со всеми нашими земляками, посещавшими Россию, и имели превосходную возможность собирать информацию об условиях в России, впрочем, так же, как и в Германии. Кроме того, это давало нам еще и привилегию заводить друзей среди самых интересных людей и очень важных персон. Часто нас навещали друзья и родственники; иногда они по нескольку недель были нашими гостями.
      Светской жизни приходилось приспосабливаться к особенностям советской столицы. Резкие различия, которые делались между русскими и иностранцами, не могли не оказать воздействия на светское общение. В результате члены дипломатического корпуса скоро составили одну большую семью. Близость наших отношений еще более подчеркивал тот факт, что в Москве было сравнительно немного дипломатических представителей. Дипломатические отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом еще не были установлены. Тем не менее многие американские граждане приезжали в Москву и довольно многие из них навещали меня. Великобритания разорвала дипломатические отношения с Советским Союзом из-за инцидента с "Аркос" и знаменитым письмом Зиновьева и не появлялась на сцене до осени 1929 или начала 1930 года. Южно-Американские государства и многочисленные мелкие европейские страны, такие, как Швейцария, Бельгия и Нидерланды, вообще не были представлены в Москве. Не все миссии постоянно находились в Москве. Мои коллеги из восточных государств - сателлитов Союза, такие, как Танну-Тува или Внешняя Монголия, приезжали только по великим советским праздникам, одетые в свои живописные национальные костюмы.
      Таким образом, оставшиеся посольства и дипломатические миссии составляли своего рода общину, члены которой поддерживали близкое светское общение, особенно если они были сильны в игре в бридж или теннис.