Неприятности начались, когда я выехал из Эйлата. Ветер теперь дул в лицо, а ехать надо было в гору. Прямо двигаться вообще не удавалось, приходилось ползти галсами (зигзагом) с черепашьей скоростью. Километров через двадцать ветер усилился, и я понял, что домой попаду в лучшем случае поздно ночью. Пришлось свернуть с шоссе и укрыться от ветра в Эйн-Нетафиме, крошечном оазисе метрах в тридцати от границы.
      "Оазис" представлял собой высохшую лужицу с пятном жидкой грязи посередине, окруженную рощей высоких дум-пальм с аккуратно раздвоенными в виде буквы Y стройными стволами. Здесь, в компании газелей-доркас, маленьких ярких птичек - зеленых щурок и здоровенных травоядных ящериц-поясохвостов я дождался вечера.
      Но, вопреки обыкновению, ветер не стихал, а на севере появились самые настоящие грозовые тучи.
      Пришлось отчаянно налечь на педали. Километровые столбики почему-то все реже выплывали мне навстречу из сгустившихся сумерек. Ветер уже достиг такой силы, что даже вести велосипед "в поводу" удавалось с трудом. На автобус надеяться не приходилось: был вечер пятницы, а в это время они не ходят - до пяти вечера в субботу. Машины меня иногда обгоняли, но автостоп в Израиле - очень трудное дело из-за всеобщего страха перед террористами. Только солдат все охотно подвозят, поэтому иногда удается остановить попутку, если одет во что-нибудь защитного цвета. Сейчас, голому по пояс и с велосипедом, рассчитывать мне было не на что.
      Когда я наконец увидел впереди ограду Хай-Бара, гроза как раз оказалась над самой головой. Молнии ударяли в скалы, эхо громовых раскатов перекатывалось по Араве, серые полосы дождя свешивались из-под черных туч, порывы ветра гнали по саванне высокие стены желтой пыли. Но ни одна капля не долетела до земли: до сезона дождей оставалась еще неделя. Последние два километра до дома я так и не дополз, заночевал у Бени.
      В субботу мы с ним прошвырнулись в киббуц Йотвата, и я повидался с Кэти - как оказалось, в последний раз. Надеюсь, они с Аликом счастливы и по-прежнему Граждане Соединенных Штатов.
      Воскресенье в Израиле рабочий день. Зайдя наутро в контору, я застал Тони Ринга и остальных погруженными в решение сложной научной проблемы.
      На Ближнем Востоке широко распространена дикая степная кошка. Четыре этих красивых зверя жили и у нас в зоопарке. От нее происходит домашняя кошка, которая, естественно, легко скрещивается с дикой. Теперь из-за обилия повсюду бродячих домашних кошек встретить чистокровную степную становится все труднее, и она неожиданно оказалась в числе видов, которым угрожает исчезновение.
      Так вот, к нам приехала целая депутация из киббуца Цофар в Северной Араве и привезла в ящике кота, пойманного в киббуцном курятнике. Более типичного представителя степных котов мне видеть не приходилось: в полтора раза больше сибирского, с дымчато-серой шерстью, чуть зеленоватой на спине, в круглых черных пятнышках.
      - Какой шикарный экземпляр! - хором вскричали мы с Беней. - Отвезем его в Вади Самар, там как раз сейчас живет одна самка!
      - Стоп, - сказал Тони Ринг. - Мы же не знаем, чистокровный он или помесь.
      - Да сам посмотри! Разве у помесей бывают такие резкие пятна? А хвост? Толстый, с коротким мехом, конец закругленный - где ты видел помесей с таким хвостом? А уши-то, уши!
      Уши кота действительно были украшены коротенькими черными кисточками.
      - Да ну вас, - отмахнулся Тони, - вы всегда по каким-то кисточкам судите! Пока посадим в вольер, а там разберемся.
      - Как ты будешь с ним разбираться?
      - Очень просто. Промерим все показатели экстерьера, заложим в компьютер, он сравнит с типовыми промерами дикого кота. Если расхождение меньше 10,5%, значит, кот дикий.
      - А почему не 10 или 11%?
      - В справочнике (Тони показал на толстенную книгу "Экстерьерные особенности диких и домашних млекопитающих") написано 10,5. Вам не пора работать?
      Кота посадили в клетку и благополучно забыли. Через три дня мы с Беней, обходя вольеры, остановились перед несчастным узником.
      - Нельзя его больше держать, - сказал Беня, - привыкнет к людям, потом попадется кому-нибудь.
      - Надо Тони напомнить...
      - Бесполезно. Если проблему не решили сразу, лучше к ней не возвращаться.
      Израильский менталитет.
      - А что, если нам...
      - Тихо, аспирант (Беня снова стал называть меня аспирантом после истории с волками). Разберемся.
      И он разобрался. Будучи по каким-то делам в Эйлате, он зашел в приют для бездомных животных и взял у них свежесдохшую кошку подходящей масти. В следующую пятницу, во время вечернего кормления, заменил ею кота, а его отвез в Вади Самар. За субботу вороны и стервятники хорошо поработали над трупом несчастной кошки, так что заподозрить подмену было невозможно. С тех пор каждый раз, как Тони Ринг пытался спорить с нами по какому-либо поводу, мы поминали ему загубленного степного кота, и он сразу сникал.
      - Раз вы такие крутые зоологи, - сказал Тони, - займетесь наукой. Беня будет наблюдать за ослами, а Вови считать газелей икс. Только на шоссе не выезжай: не забудь, что у тебя нет прав.
      Газелями икс мы называли небольших песочно-серых газелей, населявших узкую полоску саванны между шоссе и подножием обрыва, поднимавшегося к Негеву. В мире есть примерно полсотни зоологов-специалистов по газелям, и ровно столько же точек зрения на то, какие из них являются самостоятельными видами, какие - подвидами, а какие вообще не существуют (некоторые газели описаны по единственному экземпляру). Поэтому кто такие икс, было совершенно непонятно.
      Давид поддерживал точку зрения Управления, согласно которой это был реликтовый подвид обыкновенной газели, распространенной на севере страны. Беня подозревал, что это самостоятельный вид. У меня были основания считать икс подвидом песчаной газели из Северной Африки. В принципе, новые способы определения степени родства между разными видами - электрофорез белков и анализ ДНК-маркеров - могли бы дать точный ответ, но для этого нужна была мертвая газель (поймать их живьем невозможно, они гибнут от стресса), а оставалось иксов всего около двух десятков. Если за прошедшие три года ни одна из них не угодила под машину или еще в какую-нибудь неприятность, значит, они так и остаются живой загадкой.
      Я убедился, что считать их с джипа невозможно - они убегали, заслышав рев мотора. Тогда я прочесал участок их обитания на велосипеде и выяснил, что газелей икс на свете ровно двадцать две (рад сообщить, что учет 1996 года дал цифру 29). Еще три дня я в основном ползал по усыпанной колючками пустыне на животе, чтобы понаблюдать за ними и узнать число самцов и самок и хоть что-то об образе жизни (бедняге Давиду никак не удавалось до них дорваться). Наградой мне были чудесные картинки: поединки самцов, игры молодых газелей, очаровательная церемония ухаживания. Теперь я знал всех иксов в лицо и примерно представлял себе их "положение в обществе". Но ни одной хорошей фотографии так и не получилось: даже при съемке с нескольких шагов газели совершенно "растворяются"
      в фоне, так как кажутся плоскими благодаря светлой "противотеневой" (с белым низом) окраске, а черные полосы на мордочке и боках сливаются с ветками акаций.
      Во время одной из вылазок я вспугнул небольшого желтоватого зверька. Поняв, что велосипед его догоняет, он распластался на песке, спрятав между лап полосатую мордочку - чтобы не бросалась в глаза. Когда я подошел, он забился под камень и яростно шипел на меня оттуда. Тут уж я не упустил шанс и заполучил, быть может, лучший в мире снимок барханного кота.
      Отъезд в Эйлат неотвратимо надвигался, а я еще не решил последнюю проблему, остававшуюся у меня в Хай-Баре. Надо было найти пару маленькому Мойше. Гекконы самого причудливого вида во множестве населяли все окрестные фонари, к которым слетались на свет насекомые, и даже потолок моей комнаты. Но найти самку для Мойше было очень трудно, потому что он был песчаным гекконом, а большие песчаные пустыни в Израиле есть только в том месте, где Негев граничит с сектором Газа.
      Добраться туда сейчас у меня не было возможности, но я поклялся найти ему подружку до весны.
      Собственная личная жизнь тоже не клеилась. Когда гости съехались к Бене на Новый Год, Аня по-прежнему демонстративно не обращала на меня внимания. Естественно, я только еще больше завелся, как всегда, когда сталкиваюсь с подобными обидными препятствиями.
      - Плохи твои дела, - сообщил Беня, поболтав с ее родителями. - Ее кадрит такой парень, что тебе не светит.
      - Израильтянин?
      - Хуже. Русский во втором поколении. Его отец - самый богатый человек в Эйлате.
      Если ты будешь ходить с таким выражением лица, тебя примут за террориста из "Хамас". И не вздумай с ним подраться. Сам Лева нормальный парень, но его папаша тебя либо засудит, либо наймет пару бугаев, чтобы тебя искалечили.
      - А что, такое уже случалось?
      - Да, хотя по другому поводу. И не пытайся с ней встречаться в Эйлате: только надоешь или на неприятности нарвешься. Как друг советую.
      Я в общем-то не отличаюсь особой смелостью. Если я не боюсь войти в клетку со зверями или путешествовать по странам, считающимся опасными, то лишь потому, что в этих областях обладаю достаточной профессиональной подготовкой. Разборки с амбалами и прокурорами в сферу моей квалификации не входят. Оставалось залечь поблизости и дожидаться удачного шанса, время от времени напоминая о себе мелкими знаками внимания. Но отступать я не собирался, да уже и не смог бы, наверное.
      Нетрудно догадаться, что в Эйлат я приехал в довольно мрачном настроении.
      Сотрудники Хай-Бара тепло со мной попрощались, а Беня потихоньку выдал на дорогу пять кило газельего мяса. Он теперь был вполне доволен жизнью, так как целыми днями торчал на наблюдательной вышке среди пасущихся ослов и куланов (любой нормальный человек там рехнулся бы от скуки и жары). Управление, правда, выдало мне вдвое меньшую зарплату, чем обещало, но в Израиле лучше не трепать себе нервы из-за подобных мелочей, особенно если ты "оле хадаш" (новый иммигрант).
      Я поселился в BW-притоне и устроился на стройку, точнее, на разборку мы разбирали старый павильон аттракционов. Мой новый начальник был ирландец, а весь штат он пригласил на зиму из своей родной деревни. До тех пор я самонадеянно полагал, что знаю английский, но из того, о чем они говорили, понимал в лучшем случае половину. Платили неплохо, и рабочий день был коротким, хотя достаточно напряженным. После работы я купался, полчасика отдыхал на пляже и отправлялся в притон. Путь мой проходил мимо Анечкиного подъезда, но она к тому времени уже возвращалась из школы, так что я совсем потерял надежду ее увидеть.
      Шанс представился неожиданно. Через пару дней мне повстречался Беня.
      - Иду к Боре, - сказал он, - у них кобель заболел. Пойдем, подержишь, пока я его осматривать буду.
      Увидев меня, Анечка очаровательно покраснела и, ничего не сказав, ушла на кухню.
      Пока мы возились с Роки, жирным белым бультерьером, я пару раз замечал ее взгляд в зеркале, удачно оказавшемся на распахнутой кухонной двери. Подрезав псу когти, мы выпили с Борей народного напитка русских иммигрантов - воды с сиропом. Работа в автомастерской приносила достаточно неплохие деньги, но семье никак не удавалось избавиться от укоренившейся за три года привычки экономить на мелочах.
      Я быстро сочинил маленький, довольно халтурный стишок, завернул в него коробочку с припасенной на случай встречи серебряной цепочкой (нет, я не грабил прохожих, но где достал, не скажу) и все это оставил на ее столе под первой страницей раскрытой книжки.
      А назавтра была суббота, поэтому мы с Беней стрескали шаурмы в арабском кафе и вечерним автобусом укатили в Хай-Бар. Милая черненькая Мини и ее не менее симпатичная подружка Соли уже сидели на крылечке Бениного дома, ласкаясь, как пара горлинок. В этот раз, уже не помню, почему, мне досталась Соли, но, честное слово, жалеть об этом не пришлось.
      Ане
      Порой тоскливо, как в пустыне,
      И никакой надежды нет,
      Но вслух твое прошепчешь имя
      И вновь в туннеле виден свет.
      Ночуют все в домашних гнездах,
      А я в притоне, как в дупле,
      Но только вспомню глазки-звезды,
      И сразу на сердце теплей.
      В чужом краю не мед, конечно,
      Где "эйн дира, эйн хавера"*,
      Но лишь представлю стан твой нежный
      И сплю с улыбкой до утра.
      И нет проблем на свете больше,
      И все заботы - ерунда,
      Пока твой голос-колокольчик
      Могу я слышать иногда.
      *Ни квартиры, ни подруги (ивр.)
      7. Дворник
      Прежде всего я обратился за помощью к Мирддину, богу возвышенных мест, ибо он никогда не отказывает в помощи тем, кто в ней нуждается в делах любви и других отчаянных мероприятиях.
      Мэри Стюарт. Полые Холмы
      Долго трудиться на стройке мне не пришлось. Однажды утром, придя на работу, я обнаружил, что павильон, который мы с таким энтузиазмом разбирали, обрушился сам. Нам потребовалось всего полдня, чтобы располосовать автогеном обломки металлических конструкций и загрузить их в самосвал.
      Так я стал безработным. Меня ждало городское дно - "плешка" перед универмагом, на которую каждое утро собирались бичи, неустроенные иммигранты, алкоголики и наркоманы, а также зимующие хиппи. Дерево над "плешкой" почему-то облюбовала для себя огромная стая тристрамовых скворцов - крикливых птиц, гнездившихся в каньонах Аравы, а на зиму собиравшихся в Эйлат. Поэтому утренняя работорговля проходила под истошный ор стаи. Работодатели подъезжали на машинах, набивали кузов бомжами и развозили по стройкам, свалкам и складам.
      Хотя зимой в Эйлат с его теплым климатом собирается множество люмпенов, работы хватает на всех. Город возник совсем недавно, продолжает расти, и проблема занятости здесь не стоит так остро, как в других частях страны. Зарплаты тоже повыше, правда, из-за отсутствия арабского рынка трудно достать дешевые продукты. А главное преимущество Эйлата в том, что это туристический центр, где больше говорят на английском, чем на иврите.
      В первое же утро на "плешке" меня выделил из толпы наметанный глаз Эли, начальника всех городских дворников. Американский студент, участок которого располагался в верхней части города, возвращался домой, и Эли приехал подыскать замену. Так я стал дворником.
      За годы общения с преимущественно иммигрантским контингентом Эли немного выучил русский и изъяснялся с помощью смеси ругательств на иврите, идише, арабском, польском, русском и английском. Обучение не заняло у меня много времени. Мне достался дорогой квартал, застроенный в основном особнячками с палисадниками, единственным мусором там были лепестки цветов. Только возле двух высоток скапливался кое-какой мусор, но его собирали за меня нищие бомжи, которые каждой тряпке находили применение. Оставшуюся мелочь уносил ветер. С работой я справлялся за час. На второй день моей службы Эйлат накрыл первый зимний дождь - короткий, но яростный, словно наши летние грозы, после него улицы долго сияли чистотой.
      Прямо за последней улицей открывались выходы каньонов, разветвленным лабиринтом пронизывавших горы над Эйлатом. Далеко заходить в них мне редко удавалось - в любой момент мог подъехать с проверкой Эли, и надо было изображать трудовую деятельность, размахивая метлой.
      Тем не менее я обследовал весь лабиринт, по большей части лишенный растительности. Лишь в одном очень глубоком каньоне росли три дерева, на которых жила семейка даманов; в другом месте было немного кустарника и лисья нора; в третьем - пятно травы и пресная лужица. По вечерам на скалах вокруг лужицы лежали с биноклями десятки приезжих birdwatcher'ов, потому что к ней слетались на водопой редкие и очень красивые ночные птицы рябки Лихтенштейна.
      Собственно, интересных птиц много было даже в самом городе. Мои соседи по притону порой засекали какую-нибудь редкость, сидя в пивняке. Синайские пустынные куропатки паслись в сквере у автовокзала, ожереловые попугаи кормились финиками в кронах пальм на набережной, восточные рифовые цапли собирали по утрам мусор с пляжей, а сокола высматривали добычу с телевизионных антенн.
      Однажды, идя за покупками, я услышал над головой крик и, подняв голову, успел увидеть атаку сокола-шахина на стайку попугаев. Он на миг завис на месте, а потом со свистом обрушился на них, словно блик света на лезвии падающей секиры.
      Звонкий удар, как при попадании пули - и зеленые перышки, кружась, опускаются на тротуар...
      Кстати, именно поиски гнезда редкого дымчатого сокола привели меня к открытию, давшему возможность время от времени дарить Анечке кое-какие серебряные украшения... Но об этом, пожалуй, не стоит рассказывать.
      Жители Эйлата к птицам относились трепетно, понимая, что они являются одной из главных туристских достопримечательностей. Мои соседи по притону каждый день совершали рейд по городским магазинам, хозяева которых щедро отдавали им продукты с истекшим сроком хранения, якобы для больных птичек. Мой вклад в общий стол состоял из мяса, которым я запасался во время визитов в Хай-Бар по выходным, и капусты с полей соседнего киббуца.
      Однажды утром, придя на работу, я обнаружил, что теперь на соседнем участке работает Паша - Анкин дядя, приехавший из Тбилиси на зиму подработать. Получить гражданство он не мог, поскольку еврейкой Аня была только по бабушке со стороны матери - остальные родственники были грузинами, черкесами и русскими.
      Теперь Аня знала, где я работаю, и мои шансы на нее, казалось, упали почти до нуля. Но зато, подружившись с Пашей и время от времени угощая его пивом, я получал полную информацию о новостях в семье. Ее саму я видел только по субботам, на бесплатных дискотеках для русских в отеле "Кейсар". Познакомился я и с Левой, сыном миллионера. Вопреки ожиданию, он оказался вполне приличным парнем. Считалось, что он сейчас в армии, но папаша устроил ему службу на КПП под городом, причем ходить туда надо было раз в неделю.
      Впрочем, побывав пару раз на дискотеках, я понял, что лучше мне там не показываться. Одежда, привезенная из Москвы, уже выглядела не вполне подходящей, к тому же Беня не совсем удачно постриг меня машинкой для стрижки овец. Смотреть же, как Аня танцует с Левой, радости было мало.
      Я взял у Реувена горный велосипед и стал каждый вечер совершать вылазки в горы по дороге, которая круто поднималась на плато от верхней окраины города. У горного велика 32 скорости, так что в гору можно ехать с таким же усилием и скоростью, как идя пешком, а вниз спускаться с быстротой автомобиля.
      Во время этих экскурсий я обследовал все каньоны вдоль египетской границы, в том числе Красный - такой узкий и глубокий, что в ста метрах над дном можно дотянуться рукой до противоположной стороны. Обычно я старался за два-три часа подняться к пресному источнику Эйн-Нетафим, посмотреть, как на закате приходят на водопой нубийские козероги, а потом минут за двадцать со свистом вернуться в город, ни разу не крутанув ногами педали и не прикасаясь к тормозу (он был установлен на переднее колесо, поэтому на такой скорости я бы сразу опрокинулся).
      В один из вечеров я стремительно спускался вниз по серпантину, раздевшись до пояса, чтобы получше обдувал ветерок. Настроение было отличное: на придорожной свалке я увидел африканского черного орла крупного красивого хищника, убийцу даманов, котрый в Израиль очень редко залетает с соседнего Синая (я сам не заметил, как немного заразился birdwatching'ом.) Правда, на той же свалке сидела парочка беркутов - а это значило, что скоро начнется перелет северных орлов, и свободного места в притоне не останется.
      Погруженный в мысли о птичках, я вылетел из-за поворота к шлагбауму на въезде в город и увидел впереди знакомую компанию: Леву с друзьями в военной форме и Аню с подружкой. Ребята стреляли из "узи" по консервным банкам.
      Я затормозил, эффектно развернувшись, поздоровался и некоторое время наблюдал за ними. Служба раз в неделю не пошла парням на пользу: стреляли они хуже нашего стройбата.
      - Дай поиграться, - сказал я Леве, протянув руку за "узи".
      Он вздрогнул и невольно прижал пистолет-пулемет к себе.
      - Да не бойся, не отниму.
      Анка молчала, но ее веселая подружка хихикнула. Лева покраснел и протянул мне "узи".
      - Как тут переключается огневой режим? - спросил я деловито.
      - Что-что?
      - Ну, как с очередей переключить на одиночные выстрелы? - я не был уверен, что это называется "огневой режим", но Лева этого точно не знал.
      В конце концов я разобрался с "узи", пострелял немного по банкам, похлопал Леву по плечу, подарил Анке серебряные сережки стоимостью в мою месячную зарплату (я всегда носил их в кармане, ведь Эйлат - маленький город, и на встречу можно надеяться в любой момент), сел на велосипед и умчался, чувствуя, что закончил первый бой нокдауном.
      На следующий день я обнаружил, что у высотного дома на моем участке не заперта дверь на крышу. Это была высшая точка города, я затащил сюда матрас и целыми днями загорал, наслаждаясь открывавшимся видом. Черные отроги гор сбегали по обе стороны Эйлата к темно-синему языку залива, за которым тянулись красные хребты Иордании. На юге в синей дымке таяли вершины Хиджаза, на север уходила желтая долина Аравы в блестках соленых озер, а под ногами гудел утопающий в зелени Эйлат. Если Эли приходило в голову нанести мне визит, я издалека видел его машину, спускался во двор и принимался размахивать метлой.
      В одиннадцать утра я обязательно ненадолго уходил с крыши, потому что в это время из одного особняка выходила гулять пожилая леди с двумя пиренейскими овчарками. Собаки были настолько красивы, что я не упускал случая на них полюбоваться.
      Однажды я увидел, что на другой стороне улицы стоит совершенно обворожительная девушка и тоже с интересом смотрит на белоснежных овчарок. Тут же забыв про собак, я подошел к ней с метлой на плече и спросил, говорит ли она по-английски.
      В Израиле с его преклонением перед всем американским это лучший способ знакомиться. Незнакомка удивленно взмахнула ресницами и, улыбнувшись, ответила:
      - О да, конечно! Прекрасные собаки, не правда ли?
      - Да, замечательные. Но я вас побеспокоил по другому поводу.
      - В самом деле? По какому же?
      - Дело в том, что я отвечаю за чистоту и порядок на этом участке города и обязан знать все, что здесь происходит. В частности, я должен знать, как зовут самую красивую в Верхнем Эйлате девушку.
      Это не было лестью. Таких лиц мне за всю жизнь пришлось видеть от силы два-три, не больше. Огромные бархатные глаза газели, тончайшие черты, бесконечная нежность в каждой детали, от маленького, идеально правильного носика до совсем детских ушек, густые волосы, словно поток черной смолы. И фигурка соответствующая - само изящество и женственность. Добавьте к этому мягкую улыбку, веселые искорки в глазах, волшебное обаяние... не удивительно, что в голове у меня все шестеренки закрутились на полную мощность: только бы продолжать разговор, только бы не порвалась эта неожиданно возникшая ниточка!
      А девушка - о чудо! вовсе не стремилась уходить, наоборот, она, казалось, рада была возможности поговорить - с кем? с дворником? на этой улице не живут люди с доходом меньше десяти тысяч долларов в месяц, почему же она не уходит, не возвращается в свой мир роскоши и комфорта? Мы проговорили минут двадцать, но я понимал, что это не может долго продолжаться, и пошел ва-банк:
      - Хотите, я вам кое-что покажу?
      Симпатичные девушки всегда смелы и любопытны. А может быть, наоборот, смелые и любопытные девушки мне более симпатичны? Не раздумывая ни минуты, Мириам (так звали мою фею) последовала за мной к высотному дому и дальше, на самую крышу.
      Конечно, в Москве ни одна нормальная девушка не вошла бы в лифт с незнакомым человеком. Но Израиль, несмотря на арабский терроризм, гораздо более безопасная страна, а Эйлат - вообще "город без происшествий".
      Мы долго молчали, облокотившись на перила. Мириам широко раскрытыми глазами глядела на город, казавшийся отсюда огромной клумбой, разбитой среди разноцветного мира. Но высота и простор располагают к откровенности, и понемногу мы все рассказали друг другу.
      Девушка жила с мужем в Иерусалиме, он был из марокканских евреев, а она - из итальянских. Когда она выходила за него замуж, он казался вполне современным человеком, но вскоре после свадьбы бедняжке пришлось столкнуться со всеми прелестями патриархального уклада. Мало того, что муж относился к ней, как старослужащий к новобранцу, он еще и дико ревновал. Особенно напряженными стали отношения после года совместной жизни - бедная девочка никак не могла забеременеть. Запинаясь от смущения, бедняжка призналась мне, что муж несколько раз избивал ее.
      К счастью, Израиль все-таки не Марокко. Мириам потихоньку готовилась к бракоразводному процессу, но откладывала неизбежный шаг, надеясь наконец забеременеть - в этом случае муж, совладелец Эйлатского автомобильного терминала, вынужден был бы обеспечить ее на всю жизнь.
      На каком-то из особенно грустных эпизодов супружеской жизни Мириам расплакалась.
      Я, естественно, обнял ее и стал утешать, потом целовать в глазки, чтобы высушить слезы, потом... Нет, я не срывал с нее платье в судорожном припадке страсти и не тискал насильно в грубых объятиях - мне почти приходилось заставлять себя делать то, что я делал. Все мое эстетическое чувство - или совесть, называйте как хотите - протестовало: нельзя было касаться немытыми руками этого чуда, немыслимо было опускаться с ней на голый матрас, недостоин я был вообще дотрагиваться до такого совершенства, да еще едва переставшего плакать. Во мне не было желания, только нежность и боязнь нечаянно причинить боль движением или словом.
      Но я понимал, что только настоящий мужчина может помочь ей хоть немного восстановить душевное здоровье после года жизни с гнусной сволочью-мужем. Кроме того, я знал, что в восточных семьях в отсутствии детей всегда винят женщину - но знал и медицинскую статистику на этот счет. Может быть, мне удастся помочь ей вытрясти часть золота из жирного мерзавца, да к тому же на безбедную жизнь для нашего с ней крошки? Если бы ребенок унаследовал красоту матери и оптимизм отца...
      Через несколько минут я убедился, что уж муженька-то назвать настоящим мужчиной нельзя даже формально. Мириам отдавалась мне с такой жадной страстью, словно провела несколько лет в монастыре. Я как-то не ожидал найти подобный талант чувственности в столь утонченном создании, поэтому в какой-то момент немного растерялся. Но тут, глотнув воздуха после первой волны наслаждения, я встретился взглядом с Мириам - с ее сияющими, исполненными радости и нетерпения волшебными глазами - и понял, что смогу дать ей все, что ей нужно, не только ее молодому, требующему любви телу, но и измученной одиночеством душе.
      Наверное, столь возвышенная лексика не очень соответствует лихорадочному прелюбодеянию на выгоревшем матрасе. Но я был полон решимости силой своей нежности превратить грязную битумную крышу в рай на Земле.
      Все было так, как я и предполагал. Вечером, когда нам пришло время расставаться, со мной прощался другой человек - сильная, уверенная в себе, спокойная, но по-прежнему нежная и прекрасная юная женщина.
      Пять дней пролетели, как во сне. Я научил Мириам всему, что умел - не просто искусству любви, но и вере в себя, благо мне-то этой черты характера досталось с избытком. Мы нежились под зимним солнцем, вознесенные над городом почти в самое небо, одинокие над шумными улицами, словно Адам и Ева. Увы, все это было слишком хорошо, чтобы долго продлиться.
      Мы уже обдумывали, как нам удрать на субботу в Хай-Бар, нам хотелось попробовать любовь в нормальной постели, а не на солнцепеке. Но тут муж Мириам, видимо, что-то заподозрив, увез ее домой в Иерусалим. Бедная девочка едва нашла минутку, чтобы позвонить мне в притон.
      - Я никогда не забуду, что у нас было, - сказала она.
      - Не плачь. Главное, не забудь, что я тебе говорил.
      - Я помню. Я буду сильной. А с мужем разведусь.
      - Не забудь, ты достойна самого лучшего мужчины на свете.
      Мириам стала говорить, что лучше меня не бывает (к счастью, это далеко не так), и снова заплакала, и я опять утешал ее... Впрочем, все это касается только нас двоих.
      Ночью мне приснилось, что я бью ее мужа вырванным с корнем дубом. Этот странный сон, при всей однозначности его толкования с позиций фрейдистского психоанализа, впоследствии оказался вещим в самом буквальном смысле. Но в тот момент я был уверен, что никогда не услышу больше ни про девушку, ни про ублюдка-мужа, не говоря уже о том, чтобы, как говорили в библейские времена, наложить на него руку.
      В тот выходной мы с Беней так напились, что не заметили, как ночью из туристского офиса украли автомат по продаже пепси-колы. Позже полиция нашла преступников - шведских волонтеров из киббуца Йотвата. Они приехали на автокране, выдрали с мясом автомат и увезли вместе с колой и выручкой, пока мы накачивались водкой "Кеглевич" на другом конце саванны.
      В воскресенье я забрался на крышу и долго сидел в одиночестве, разглядывая яхты в заливе, белые кубики иорданского порта Акаба и первых орлов, кружащих над городом. Откуда мне было знать, что Эли в этот день приедет не на своем разбитом драндулете, а на машине жены? Он приехал, и вместо меня нашел на участке горы накопившегося за неделю мусора. Скандал был страшный. Но в этот раз меня еще не уволили, только обозвали "fucking kusammak krev potz huy".
      По вечерам я снова валялся на пляже или бродил по городу, надеясь на случайную встречу с Аней. Но мне не везло. В конце концов я просто передал ей через Пашу сребряный перстенек с неплохим изумрудиком (хорошо, когда есть возможность доставать такие вещи бесплатно), а также маленькую незатейливую серенаду.
      Серенада
      Потертым шекелем луна
      Взошла над Акабой,