Потом я пошел с Давидом в другой банк и повторил ту же операцию, чтобы дать ему возможность купить "Ниву".
      Больше в "Принцессе" меня ничего не задерживало. Выходить на работу после 31 марта не было смысла, потому что за первое апреля зарплату я получил бы только седьмого мая. Забрав в квартирке вещи, я укатил последним автобусом в Хай-Бар, надеясь дождаться там седьмого апреля, получить деньги за март, и с пришедшим к тому времени паспортом уплыть на пароме Хайфа-Одесса.
      Ане я сказал, что уезжаю через пару дней. Кажется, мне удалось убедить ее, что это она меня бросает. Впрочем, мы не особенно переживали из-за расставания.
      Хорошо, когда все кончается само собой.
      От автобусной остановки до Бениного дома два километра. Я шел сквозь теплую ночь, причудливые тени акаций лежали на песке, впереди светилась искорка освещенного окна. Нет ничего на свете лучше свободы!
      Что ж, настала пора поднимать якоря.
      Мачты ждут парусов, чтоб запеть на ветру,
      В путь зовут меня снова другие моря,
      И опять я вступаю все в ту же игру.
      Может быть, ты не вспомнишь меня никогда,
      Может, вспомнишь разок, но уже все равно:
      Нас разделит надолго Большая вода,
      Вновь увидеть тебя вряд ли мне суждено.
      Все могло быть иначе, но поздно теперь
      О несбывшемся нам говорить и гадать.
      В нашей жизни и так слишком много потерь,
      Что не стало твоим, будет легче отдать.
      Да, наверное, лучше, что сможешь сейчас
      Ты меня позабыть без печали и слез,
      Словно не было встреч этих кратких у нас,
      Словно я тебя в сердце своем не унес.
      13. Богатый бездельник
      Как начинается устав израильской армии?
      1. Запрещается отвечать вопросом на вопрос.
      Анекдот.
      Начались дни, полные сладостной лени, дружеских пьянок, прощальных вылазок по окрестностям. Тепа и Шарик, два маленьких пушистых щеночка, привезенных Бене из Тбилиси, сопровождали нас в прогулках. Весенний пролет птиц превратился в совершенно феерическое зрелище. Над нами проносились тысячные стаи аистов, журавлиные клинья, тучи мелких птиц. Кустарник наполнился голосами кукушек.
      Возле Хай-Бара разбили походный лагерь birdwatcher'ы в полном составе, прибывшие на День Тювика.
      Тювик - редкий маленький ястреб, гнездящийся на Дону и Северном Кавказе. Все тювики, сколько их ни есть на свете, пролетают над Аравой за один-два весенних дня, обычно одним громадным роем. Всем любителям птиц, приезжающим в Эйлат, показывают фотографию во всю стену BW-центра, запечатлевшую несколько тысяч парящих тювиков, и предлагают найти на ней единственного ястреба-перепелятника.
      Мне лично на это понадобилось полминуты, а рекорд - десять секунд.
      Картина действительно замечательная - столько хищных птиц сразу не увидишь нигде в мире. Когда суперстая тювиков величественно проплыла над нашими головами, мы с Реувеном и ребятами даже дерябнули на радостях. Они помчались в Эйлат - проявлять снятые широкоугольником фотографии и подсчитывать на них ястребов, а мы с Беней принялись готовить джип к заду-манной нами большой вылазке на север страны.
      Беня наконец показал мне Маринку - у него неплохой вкус. Для меня он пригласил из Иерусалима молоденькую девчушку по имени Оленька.
      - Она только год назад приехала, совсем одна, без мамы, без папы, сказал он. - Славная девочка, а вынуждена жить со старым козлом-израильтянином. Ты уж поласковее с ней, бедняжкой.
      Мне показалось, что девушка с такими данными могла бы найти кого-нибудь получше, чем сорокалетний хозяин судоремонтного заводика, но ничего не поделаешь:
      "русская" - значит, второй сорт, даже если у тебя фигурка манекенщицы и лицо голливудской кинозвезды плюс свеженький диплом Физтеха. Мне не пришлось специально стараться, чтобы быть с Оленькой поласковее. Она, видимо, совсем забыла, чего можно ожидать от сверстника, поэтому реагировала на мой сексуальный энтузиазм с радостным удивлением, несколько меня смущавшим.
      Короче говоря, мы втиснулись в джип и помчались на север. Редкая травка, пробившаяся кое-где по дну Аравы, успела выгореть на солнце. Неужели я больше никогда не увижу эти чудесные края - гигантский разлом земной коры, отделяющий Европу от Азии и двадцатый век от четырнадцатого, царящего в арабском мире? Эти разноцветные горы, синеву Мертвого моря, заманчивые каньоны, уходящие вглубь плато...
      Мы остановились в Эйн-Геди, под высоким водопадом, срывавшимся в заросшую тропической зеленью скальную чашу. В пещере под водопадом когда-то скрывался молодой Давид, тогда еще не царь, а через тысячу лет Бар-Кохба, руководитель восстания, вошедшего в историю как Вторая Иудейская война. Он долго считался сказочным персонажем, вроде Ильи Муромца или Робин Гуда, пока археологи не нашли в какой-то из пещер сумку с его письмами. Их можно почитать в одном из иерусалимских музеев.
      Каждая гора, каждое вади в этих краях - место бесчисленных битв, библейских сюжетов, партизанских войн и отчаянных подвигов. На скалистой горе виднеются остатки Масады - зимнего дворца Ирода Великого, который в Первую Иудейскую войну римский легион не мог взять в течение трех лет. В конце концов римляне пригнали несколько тысяч рабов и заставили их насыпать наклонный вал до самой вершины.
      Девятьсот защитников покончили с собой, предпочтя смерть рабству.
      А вот и черные норы в скалах над берегом - пещеры Хирбет Кумран. Там были найдены знаменитые свитки Мертвого моря, доказавшие, что все идеи, приписываемые Христу, имели хождение у сектантов еще во втором веке до Рождества. К сожалению, их изучение быстро свернули, поскольку многие свитки оказались в распоряжении христианских университетов.
      Иерихон - самый древний город на земле, во всяком случае, по археологическим данным. Раскопки, остатки дворцов,спрятанные в ущельях монастыри времен крестовых походов... Почему эти места, одни из самых бесплодных и неприютных на свете, так упорно влекли к себе всех завоевателей? Зачем им серые холмы, корявые деревья, редкая травка, россыпи камней? И сколько еще войн ждет бедную маленькую Палестину, ставшую излюбленной жертвой сразу трех мировых религий?
      Теперь мы ехали вверх по реке Иордан, окаймленной хилыми тугаями и тростником.
      Аборигены провожали нас злыми взглядами - мы были на "территориях". Изредка мы обгоняли автобусы с новоиспеченными баптистами, желавшими принять крещение на том месте, где якобы Иоанн крестил Христа (интересно, кто может его точно знать?) Эту часть страны арабы называют Западным Берегом или Западной Иорданией, а евреи - Шомрон (Самарией). Палестинцы, кстати, считают себя потомками самаритян, живших здесь еще до прихода евреев, только воспринявшими арабский язык и ислам. Анализы ДНК, впрочем, показывают, что они все-таки арабы, хотя и с примесью сирийской крови. Настоящих самаритян осталось всего около сотни, они говорят на арамейском (древнесирийском) языке и исповедуют своеобразный вариант иудаизма, основанный на почитании священных гор.
      Двигаясь от одного исторического памятника к другому, мы потихоньку достигли Зеленого Израиля - зоны средиземноморской растительности. С конца февраля до начала мая это, по сути, одна громадная клумба - неописуемое море цветов, от которого поднимаются в небо почти видимые волны аромата. Подземный лабиринт Мегиддо (Армагеддона), некрополь Бет-Шеарим, развалины трехтысячелетних синагог, от которых остались лишь колонны и мозаичные полы - есть, что посмотреть.
      Мы поужинали в Назарете, застроенном мрачными официальными миссиями разных церквей в смешанном сталинско-кайзеровском стиле, и поднялись на вершину горы Табор (Хар Тавор). Среди вековой дубравы расположен один из самых древних в мире христианских монастырей, а у подножия шумит Нацерат-Илит - нищий арабский городок. Переночевав среди цветущих цикламенов, мы наутро были разбужены одновременно звоном колоколов, протяжными криками муэдзинов и стуком панцирей - у черепах начался брачный сезон.
      Синяя гладь озера Кинерет неожиданно возникла за поворотом шоссе. За ним виднелись снега Голанских высот - они не стаивают до конца апреля. Позавтракали мы в Капернауме теми самыми пескарями, которых, если верить "Наутилусу", ловил апостол Андрей. Стараясь не пропустить ни одного древнего города, храма или амфитеатра, мы потихоньку проехали всю долину Хула, обожаемую birdwatcher'ами за ее пеликанов, цапель, зимородков и прочих обитателей тростников. Вот и Кирьят-Шемона, город, который так любит обстреливать с ливанской территории "Хезболла". После каждого обстрела израильтяне бомбят ближайшие к предполагаемому месту расположения арабских "катюш" ливанские деревни, но ребят из "Хезболлы" такие мелочи совершенно не волнуют - дело ислама важнее.
      Наконец мы достигли горы Хермон - самой северной точки Израиля. Снега было мало, и покататься на горных лыжах нам толком не удалось, но вид с вершины был достаточной наградой. На север уходили хребты Антиливана, левее за долиной Бекаа виднелось Ливанское нагорье, к востоку можно было разглядеть облачко смога над Дамаском, а далеко на юге - чашу Кинерета среди гор Галилеи.
      Земля Голан обильно полита еврейской кровью. Во время Войны Судного дня почти полностью мобилизованному мужскому населению страны чудом удалось остановить десятикратно превосходящие арабские армии, обученные и до зубов вооруженные добрыми советскими друзьями. Даже сами арабы не скрывали, что намерены полностью очистить Палестину от неверных. Потом, правда, израильская армия дошла почти до Дамаска и Каира. Но благодаря пропаганде арабы свято верят, что они были близки к победе и только прекращение огня под давлением Запада спасло Израиль от разгрома.
      Правители арабских стран сами себя загнали в ловушку. Они так долго вбивали в голову подданным, что евреи - кучка американских наемников, которые зарабатывают на жизнь убийством ни в чем не повинных мусульман и подлежат безусловному уничтожению, что теперь, когда времена изменились, очень трудно сменить курс - даже ради перспективы израильских и западных подачек.
      Но не будем судить арабов по нашим меркам. Эти люди ни в чем не виноваты, просто они живут в другом времени - в Средневековье с его логикой поведения, моральными установками и кодексом чести. Если еврейский экстремист расстреливает из автомата арабов, он совершает грязное убийство, и ему нет оправдания. Но если араб взрывает бомбу в автобусе, это рыцарский подвиг - Айвенго и самурай дома Тайра, Неистовый Роланд и Гуннар из Торнхейма поняли бы его и признали своим.
      И все же... Я - космополит двадцатого века, отнюдь не сионист, и к покойному Рабину как к человеку отношусь с большой симпатией. Но когда я думаю о том, что он готов был отдать арабам Голанские высоты, мне мучительно не хватает рифленой рукоятки автомата в правой руке. Пусть я готов всеми правдами и неправдами косить от израильской армии так же, как кошу от российской, а жизнью своей очень дорожу и рисковать без нужды не люблю, но если дело дойдет до новой войны, найду, куда податься и чем заняться.
      - Зря ты так не хочешь в армию, - говорил Беня. - Это тебе не Совок. Я-то сам был лишь на сборах, но мой приятель Вася служил на Голанах. У них в части были только русские и один израильтянин. Каждый раз в душевой они смеялись над его обрезанным членом, так что в конце концов он перевелся в другое место. Три года безделья на хорошем питании - только подумай!
      - Нет. Три года на одном месте я не выдержу. И вообще, это слишком долго. Мне ведь двадцать четыре года, не так уж много осталось. Да и не вписываюсь я в организованную структуру.
      Это была правда. Когда однажды я попал на месяц на сборы, все командование лезло на стены. Как ни старался я быть тише воды, ниже травы, ни одно происшествие без меня почему-то не обходилось. Нет, не место мне в армии мирного времени.
      Городок Цфат, стоящий на вершине холма - центр каббалистов, мистиков всех толков, богословов и неформальных теологов. И, конечно, стратегическая высотка, со всеми вытекающими последствиями. В городском парке на постаменте стоит "Давидка" - памятник отчаянной еврейской находчивости. Во время войны за независимость какой-то умелец навострился варить минометы из металлического лома. Мы с Беней долго ходили вокруг смешного неуклюжего треножника, пытаясь понять, как вообще может стрелять эта штуковина, но так и не поняли, стоит она вверх ногами или как надо. Между тем "Давидки" по тактико-техническим характеристикам уступают только реактивным минометам, хотя стреляют не ракетами, а чем угодно.
      В Акко мы выехали к морю, погуляли по старинной крепости, добрались до Хайфы, навестили ребят из Северного Хай-Бара (они занимаются иранскими ланями и безоаровыми козлами), полазили по лесистым каньонам горы Кармель, попили кофе у Бениных друзей в деревне друзов (это такая арабская секта) и помчались на юг - всем, кроме меня, пора было на работу. В Тель-Авиве я заглянул в МВД и узнал, что загранпаспорт мне уже выслали по почте значит, максимум через три дня он прийдет в Хай-Бар.
      Дальше мы ехали вчетвером - Беня, я и Тепа с Шариком. Щенята опасливо рычали на торчавший из кузова хвост мисиссипского аллигатора - сувенир с крокодиловой фермы, где у Бени тоже нашлись знакомые. Хвост, кстати, оказался необыкновенно вкусным в слегка поджаренном виде. В Хермоне мы хотели заглянуть в пещеру Махпела, где, согласно легенде, похоронен Авраам - праотец евреев и арабов, и его жена Сарра. Но пещера была закрыта после известного теракта. Впрочем, мы оба там уже бывали.
      Я хотел навестить Хасана и его внучку, но его шатра не оказалось в каньоне - он откочевал на весенние пастбища. Тогда мы спустились из Иудейской пустыни в Араву и помчались домой. У маленького придорожного кафе среди пустыни Беня махнул рукой в сторону тянувшегося вдали проволочного заграждения.
      - Вот здесь, - сказал он, - переходят границу те, кто идет в Петру.
      Я кивнул и постарался на всякий случай хорошенько запомнить, как выглядит место при дневном свете.
      Петра - древний город римских времен, который был заброшен на много столетий, а потом снова найден археологами. Это главная туристская достопримечательность Иордании, но для израильтян в 93-м году он был абсолютно недоступен, хотя находится всего в семидесяти километрах от границы. Одно время среди ребят из армейских спецподразделений и вообще среди молодежи считалось особым шиком перейти границу и пробраться в Петру. Появилась даже песенка "петропроходцев"
      под названием "Красная скала" (теперь она запрещена). Вначале дойти до города и вернуться удавалось каждому пятому, позже - каждому десятому, потому что местные бедуины сделали охоту на нарушителей границы постоянным источником дохода и своего рода спортом. Король неофициально платил им за любого пойманного израильтянина, живого или мертвого. В 1989 году арабы поймали подряд несколько человек. Их изнасиловали всем племенем, а потом запытали до смерти. После этого в Петру, насколько было известно Бене (а ему известно все), никто не ходил.
      Для любого настоящего мужчины подобный challenge был бы сильнейшим искушением, а я еще и воспринял его как вызов своим профессиональным качествам. Что это за путешественник, если он не сможет обмануть кучку неграмотных бедуинов и прошагать полтораста километров теплыми ночами? Но пока я ничего не сказал Бене, а стал молча разглядывать карту-четырехкилометровку (к сожалению, Петра оказалась за рамкой).
      Беня тоже молчал, а потом, когда я сел за руль, вдруг огорошил меня вопросом:
      - Тебе что, жить надоело? Черт меня дернул тебе сказать!
      - А что такого? У меня же российский паспорт, и морда не очень жидовская.
      - Ты думаешь, они там умеют читать? Знаешь, что с тобой будет? По-моему, ты слишком долго прожил в одной квартире с Димой-гомосеком...
      Тут я затормозил так, что он стукнулся лбом о стекло, а потом молча поехал дальше.
      - Ну ладно, кандидат, - продолжал Беня как ни в чем не бывало, - я ж тебя знаю.
      Решил приколоться, уже не отговоришь. Как пойдешь, с водой или всухую?
      - Всухую.
      - Ого! Если вернешься, быть тебе доктором.
      По пустыне можно путешествовать двумя способами: с водой и без. В первом случае вы тащите с собой столько воды, сколько нужно, чтобы полностью скомпенсировать ее потери организмом - в условиях Аравы это пять-семь литров в сутки. Запас воды дает вам гарантию безопасности, но с таким грузом, да еще обливаясь потом, идти вы будете очень медленно.
      Второй способ удается только тем, кто хорошо переносит жару и не предрасположен к тепловым и солнечным ударам. Вы пьете побольше в день-два перед выходом, но с собой воды не берете вообще. Первый и второй дневные переходы получаются как минимум вдвое длиннее, чем при движении с водой, но в конце третьего или на четвертом можно умереть, если не дойти до воды. Конечно, ходить в таком режиме - удовольствие еще то.
      Ровно через два дня, злой, как изнасилованный верблюд (загранпаспорт мне так и не пришел), я слез с автобуса на заветном 476-м километре шоссе. При себе я имел только российский паспорт и, за неимением долларов, российскую сторублевку.
      Поэтому встреча с израильскими погранцами была для меня чревата серьезными неприятностями. Бедуинов, если таковые попадутся, я надеялся уверить, что сам вполне правоверный суннит. На этот случай я даже выучил формулу принятия ислама:
      "Ля илляха илля лла эр Мохаммед расул алла" (Нет бога, кроме аллаха, и Мухаммед пророк его). Хорошо быть беспринципным атеистом!
      Перейти границу я мог только в строго определенный момент сумерек, когда уже стемнеет, но пустыня еще нагрета солнцем. Дело в том, что израильские погранцы установили на высотах вдоль границы приборы ночного видения, реагирующие на разницу температур. Прохладной ночью человека, волка или газель в них видно за несколько километров.
      Я легко нашел место, где из-под проволоки был выдут песок, и пролез на ту сторону по волчьему следу, чтобы не нарваться на мину. Ночь выдалась диверсантская: по небу ползли рваные облака, луна должна была взойти только после полуночи.
      Шел я налегке: паспорт, сторублевка, карманный фонарик, перочинный нож, перерисованный от руки кусочек карты. К тому времени, когда взошла луна, я давно уже пересек приграничное шоссе, Араву, пологие склоны предгорий и углубился в горные ущелья. На рассвете я забрался достаточно высоко, чтобы иметь возможность подниматься вверх до самого полудня. Взобравшись на перевал, я впервые после долгого пути по каньону смог оглядеться по сторонам.
      На западе расстилалась Арава, за ней желтели сморщенные горы Негева. Было очень интересно первый раз за полгода взглянуть на разлом с другого борта. На востоке, километрах в тридцати, виднелась серая ниточка - шоссе короля Дауда. Петры видно не было - она спрятана в укромном каньоне, к тому же я взял чуть севернее, чем нужно. Поскольку моя карта кончалась там, где я стоял, искать город можно было до бесконечности. Я решил выйти к шоссе и по нему найти Петру.
      Проспав жаркие часы под большим камнем, я двинулся дальше и вышел на шоссе под утро - уж больно запутанным был овраг, по которому пришлось идти. Отдыхая на обочине, я увидел идущий с севера туристический автобус и проголосовал.
      - Салям алейкум, хабиби! - заорал радостно водитель. - Дойчланд?
      - Ва-алейкум ас-салям! Ля, Руссланд.
      Он явно никогда такого не слышал, но переспрашивать не стал.
      - Акаба, хабиби?
      - Петра.
      - О'кей! - он захохотал и тронулся дальше. Естественно, ему и в голову не пришло, что я приковылял из Аравы без рюкзака и канистры с водой. Через несколько минут мы остановились у стрелки с надписью "Петра 7 км".
      - Шукран, - поблагодарил я, собираясь выходить.
      - Ля шукран, хабиби! Мани!
      Пришлось дать ему сторублевку. Он подозрительно посмотрел на нее и хотел что-то сказать, но я уже вышел и помахал ему рукой.
      Петра действительно стоила затраченного времени. Несколько часов в полном восторге бродил я по городу среди веселых туристов и ларьков с пепси-колой, на которую у меня не было денег. Фонтанчика с водой нигде не оказалось. Потом потихоньку забрел в вади, поспал немного и, как только спала жара, двинулся на запад.
      На закате я оказался на ровном лавовом плато, словно плащ, накрывавшем участок хребта между двумя вулканами. Оно плавно спускалось к западу, поэтому идти по нему можно было очень быстро. Часов в пять утра я вдруг оказался над высоким обрывом. Было видно, как, светя фарами, идут внизу машины по двум шоссе - иорданскому и израильскому.
      Найдя подходящее вади, я начал спускаться в Араву. Вдруг я почувствовал запах лошадей, а чуть позже - дыма. Осторожно выглянув из-за поворота, я увидел впереди трех оседланных коней, а чуть дальше - лежащих у костра бедуинов. Огонь давно погас, и казалось, что они спят, но вдруг один из них проснулся, достал из кармана рацию и что-то сказал в нее. Видимо, они исполняли здесь обязанности пограничников.
      По идее, я должен был спрятаться в какую-нибудь щель, дождаться следующей ночи, подняться обратно на лавовое поле и поискать другой каньон. Но уж больно не хотелось торчать здесь лишний день. Пройти мимо костра я не мог - достаточно было одному из арабов случайно открыть глаза, и меня бы тут же пристрелили.
      Я подполз к лошадям, выбрал самого лучшего коня (к сожалению, он оказался белым), отвязал, вскочил в седло, сказал ему "ялла, хабиби!" и попытался галопом проскакать мимо костра. Но по песчаному дну каньона поднять коня в карьер не удалось, и мы неуклюжим кентером миновали лагерь. Я еще не успел скрыться за поворотом, а бедуины уже с воплями вскочили на ноги и защелкали затворами.
      Следовало бы мне сообразить, что это все-таки арабский конь, а не ахалтекинец, к которым я привык в Туркмении, и так быстро разогнать его по песку мне не удастся.
      Нахлестывая коня и матерясь на всех известных мне языках, я промчался по каньону, пересек шоссе и поскакал вдоль колючей проволоки в поисках подходящего места для перехода. Позади послышались выстрелы, но я слышал, что стреляют в воздух, хотя белого коня им наверняка было видно - скорее всего, боялись попасть в него. Вдруг прямо передо мной оказался глубокий овраг - едва успел затормозить. Соскакивая с коня, я заметил болтающуюся на месте седельной сумки гранату Ф-1 отечественного производства и прихватил ее с собой, когда прыгнул вниз.
      Овраг был перегорожен проволокой, но я пару раз ударил ножиком по склону, он осыпался, и образовалась щель, по которой я, скинув футболку, протиснулся на ту сторону. Правда, колючки здорово располосовали мне грудь и живот, но деваться было некуда. Сверху послышался стук копыт. Я встал за выступ склона и задумался.
      Сейчас они оставят наверху лошадей и спустятся. Кинуть мне лимонку им под ноги или не стоит?
      Руки, конечно, чесались. Я был уверен, что мои преследователи готовы отдать все на свете за сладостную возможность поджарить меня на медленном огне или содрать кожу. Но могу ли я судить их за это? Если бы я родился в бедуинской семье, наверное, тоже слушал бы пропаганду и с азартом охотился за нарушителями границы. А может быть, и нет. В любом случае, взрыв гранаты может привлечь внимание израильских погранцов, если они еще не проснулись от стрельбы.
      И я сделал то, за что меня осудили бы все мои друзья в Израиле, кроме, может быть, Бени. Я выкрутил у гранаты запал, бросил ее на песок и ушел на запад. До сих пор я никому про это не рассказывал, но надеюсь, что сейчас друзья простят меня - все-таки три года прошло.
      Только выйдя на шоссе, я почувствовал, что совершенно "высох". Никогда еще проносящиеся мимо водители не вызывали у меня таких бурных чувств - я даже пожалел, что выбросил лимонку. Наконец уже засветло меня подобрал туристский автобус. Шофер многозначительно оглядел меня и поехал дальше, тихонько насвистывая "Красную скалу". Но я уже все равно был на той стадии, когда разговаривать не можешь.
      Беня встретил меня на пороге с пятилитровой канистрой виноградного сока - вот, что значит настоящий друг. Приняв душ, я повалился на койку и отключился часов на шесть. Вообще-то все мои приключения оказались довольно бессмысленными: всего через год иорданскую границу открыли, и теперь съездить в Петру может любой желающий. Но я все равно не жалею об этой маленькой разминке, доставившей мне столько удовольствия. Если вам лень ехать в Иорданию, можете увидеть Петру в фильме Спилберга "Индиана Джонс и последний крестовый поход": эффектные финальные сцены сняты именно там.
      Под вечер я проснулся, выпил стоявшую у изголовья коробку сока и подполз к зеркалу. На меня глядела совершенно черная бедуинская рожа в выгоревшей щетине.
      Услышав жужжание бритвы, в комнату заглянул Беня.
      - Живой, док? - спросил он.
      - Паспорт прислали?
      - Нет.
      - Страусята вывелись? - уже несколько дней я ждал вылупления птенцов из первой в этом году кладки.
      - Да, восемь.
      - Пошли смотреть.
      - Потом, сейчас гости приедут.
      - Кто?
      - Марина, твоя Оля с подружкой, Давид и из Тель-Авивского зоопарка ребята.
      Я вздохнул, с ужасом поняв, что Олька проделает весь путь из Иерусалима, а я мало чем смогу ее порадовать.
      - Пока поспи еще немного, - хихикал Беня, - сметанки поешь. Нет сметанки? Ну, йогурта.
      Давид прибыл на новенькой белой "Ниве". С приобретением машины его социальный статус резко подскочил. Если раньше Тони Ринг делал ему выговор за каждый прогул, то теперь достаточно было сказать "в гараже был" или "искра ушла", и все с пониманием кивали: это святое. Плата за успешную абсорбцию была высока:
      следующие полгода Давид не вылезал из-под машины, устраняя бесчисленные недоделки.
      Бенины друзья из зоопарка привезли с собой маленького толстенького итальянца, очень интересовавшегося русским языком.
      - Как по-русски лапша? - спросил он.
      - Спагетти, - хором ответили мы.
      - А хлеб?
      - Пицца.
      - А лук?
      - Чипполино.
      Мы бы и дальше морочили бедняге голову, но тут прибыли девушки. Олина подружка Зоя оказалась очень похожей на нее, только черненькой.
      - Вот Володя, - вполголоса сказала Оля, - тот самый.
      Зоя посмотрела на меня, как на гориллу в зоопарке. Я отвел Оленьку в сторону.
      - Ты что ей про меня наговорила?
      - Ну, как ты... сам знаешь, - она неожиданно покраснела. - Зойка так просила поделиться, что я просто не могла отказать. У нее уже три месяца никого не было.
      - Ты что, с ума сошла? Я еле на ногах стою, а вас двое.
      - Не волнуйся, мы все понимаем. Ну и что, зато ты первый русский, который ходил в Петру.
      Они затащили меня в комнату, уложили на койку и принялись насиловать по очереди.
      Первое время я принимал в этом какое-то участие, но потом перестал. Хотя мой хвостик после полуночи стал реагировать только на минет, девушки никак не хотели оставить меня в покое. Когда я выходил ненадолго из полукоматозного состояния, то видел, как то черная, то русая головка мерно покачивается над моим животом. Кажется, вторая девушка в это время держала меня за руки.
      Проснулись мы часов в десять утра. Я выпил пару литров сока, побаловался еще немного с девчонками и проводил их до автобуса. На прощание Оля дала мне бумажку с телефоном.
      - Это Вера, моя подружка. Она живет у метро Динамо. Я ей про тебя рассказала и обещала, что ты ее навестишь.
      Расставались мы довольно грустно, Оленька даже заплакала. А еще говорят, что обрезание улучшает мужские способности! Видимо, на тех израильтян, с которыми общались Оля и Зоя, это не распространялось.
      Позже я, конечно, не поленился навестить рыженькую Верочку, но дальше первой встречи дела у нас как-то не пошли.
      Наступил вечер. Мы с Беней сидели под акацией в компании Тепы и Шарика. В сотне метров от нас рослый черно-белый самец страуса гордо шествовал по саванне в окружении выводка полосатых "цыплят". В небе перекликались стайки куликов.
      - Почему ты не женишься на Марине? - спросил я. Беня задумался.
      - Понимаешь, - сказал он, - я все-таки вырос в Грузии и привык, что в семье мужчина - это мужчина, а женщина - это женщина. А Марина москвичка. Меня не устраивает, чтобы при живой жене мне самому приходилось мыть посуду!
      - Знаешь, кто ты? Половой шовинист.
      - Может быть, - грустно согласился Беня. - Кстати, я тут недавно в Эйлат ездил, встретил твою Анку. Что-то она тоскует, плачет даже.
      Я не знал, шутит он или говорит серьезно, поэтому промолчал.
      - Она сказала Леве, что, может быть, подумает, выходить ли за него замуж, если он купит ей дом.
      - Молодец девчонка! А он что?
      - Обрабатывает папашу.
      Позже я узнал, что домик Лева купил. Анка получила дарственную, и больше он ее не видел. Дом быстро продали, и сейчас Анина семья, кажется, уже в Америке.
      Я догадывался, что все примерно так и будет, а Анке на всякий случай передал через Беню прощальную открытку.
      Не грусти - если сможешь, конечно.
      Остаются нам письма и сны.
      Ведь не может быть счастья навечно,
      Без зимы не бывает весны.
      Наша память по-прежнему с нами,
      Ты же знаешь - пусть мчатся года,
      Нам за многими новыми днями
      Тех ста дней не забыть никогда.
      И в часы невезенья и горя
      Мы, наверное, вспомним не раз,
      Что сто дней между солнцем и морем
      Были все-таки в жизни у нас.
      14. Эмигрант
      Ибо человеку, который добр пред богом, он дает мудрость, и знание, и радость. А грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму. И все это - суета и томление духа.
      Экклезиаст
      Середина апреля в Негеве - начало лета. Заканчивается весенний пролет, выгорают последние цветы, ночи становятся жаркими. Птенцы покидают гнезда, детеныши - норы. Хай-бар к этому времени превращается в настоящий детский сад.