Когда мы с Ивтахом вернулись к конторе, весь коллектив в молчании стоял над трупом молодого аддакса.

— Волки, — пояснил мне Давид. — Они подкапываются под ограду и забираются в заповедник, как на продуктовый склад. Они сюда и из Египта приходят отъесться, и из Иордании.

— Привяжем поисковую фару к винтовке… — начал было я.

— Ты что, с ума сошел? Положим тушу на место, а рядом поставим капкан.

— Да ну, лучше сразу, чтоб не мучился.

— Ты не понял. Капкан резиновый. Тони отвезет волка на север страны и там выпустит.

— Но это всего четыреста километров! Он через неделю будет опять здесь!

— Через три-четыре дня.

— И что тогда?

— Зарежет кого-нибудь, поставим возле туши капкан.

— И долго это будет продолжаться?

— Пока рекорд — пять раз. У нас в прошлом году половину газелей съели, кулана и почти всех аддаксят. Ничего не поделаешь: Управление оформляет разрешение на отстрел минимум восемь месяцев.

— Но если отстреливать по паре в год, остальные уже не сунутся!

— Что ты мне объясняешь? Мы с Беней уже все начальство обошли. Не доходит, хоть убей. Ну, не переживай. У нас праздник: ослица забеременела.

— Ух ты! Вот Беня обрадуется! Надо отметить.

Вечером мы с Шломи заделали дырку в заборе, положили на место труп аддакса и поставили рядом несколько капканов.

Когда наши охотники ставят капкан на волка, они окуривают его дымом, заметают свои следы, не притрагиваются к приманке, надевают чистую одежду без запаха…

Здесь мы просто положили капканы на песок. Ближний Восток густо населен людьми уже много тысяч лет, и звери научились относиться к человеку несколько презрительно, как бродячие собаки. Не случайно многие животные были одомашнены именно в этих краях.

Ранним-ранним утром, еще в темноте, мы вернулись. Табунки антилоп провожали нас россыпями глаз, ярко светящихся в свете фар. Зайцы и песчаные лисы разбегались с дороги. В капкане сидел здоровенный серо-желтый волк. Мы набросили на него старое одеяло, скрутили, отвезли в контору, поставили метку на ухо, и Тони укатил на север с волком на заднем сидении.

Наутро прибыл Этьен, французкий фотоохотник. Он оказался белобрысым парнишкой лет двадцати, с огромным чемоданом фототехники в багажнике взятой напрокат машины. Он поселился в моем балке и проводил дни в саванне, наблюдая за ориксами. У них начался гон, а Этьену его фотоагентство заказало снимки дерущихся самцов. Парень, надо сказать, обладал редким терпением. Ровно три дня провел он в раскаленной солнцем машине среди сонно пасущихся антилоп, без малейшего успеха. Вечером он возвращался в совершенно обалдевшем состоянии, но и не думал отступать.

— Рано еще, — сказал я. — Поснимай пока прочую фауну.

Еще два дня он снимал разных обитателей Хай-Бара, а также жанровые сценки:

крутой биолог Владимир Л. Динец наблюдает за вверенными ему зверями; известные ветеринары Владимир и Тони достают консервную банку из желудка проглотившего ее страуса; отважный натуралист Вови ловит убежавшую эфу. Вскоре сюжеты кончились, а ориксы только-только принялись стучать рогами, лениво пробуя силы.

— Поехали пока на Мертвое Море, — предложил я, — а там и настоящий гон начнется.

— Отличная идея, — воскликнул Этьен, вытряхивая из домашней тапочки моего соседа — колючую мышку-акомиса. А что у нас сегодня на ужин?

Мы открыли холодильник и с ужасом уставились на пустые полки. Вдруг меня осенило:

— Омлет!

— Omlette? Ты не говорил, что знаешь французский…

— Я и не знаю, но это будет суперомлет! Пойдем искать страусиные яйца!

Мы с полчаса колесили по саванне, но яиц, как нарочно, не попадалось. То, что кладка у них обычно в мае, совершенно улетучилось у меня из памяти. Вдруг прямо у дороги мы увидели десяток яиц размером с дыньку-«колхозницу». Папаши, который обязан охранять кладку, нигде не было видно.

Мы триумфально притащили домой яйцо и долго пытались разбить его. Наконец скорлупа треснула, но внутри оказался какой-то серый порошок. Пришлось ехать в киббуц за йогуртами.

Наутро, мучимый совестью, я подошел к Аиле, отвечавшей за страусов.

— Аила, сказал я, — тут такое дело… Мы нечаянно одно страусиное яйцо разбили — там, у дороги…

— А, эти, — рассмеялась она, — ничего страшного! Мы их еще весной там положили, чтобы туристам показывать.

Мы молча сели в машину и уехали вверх по Араве.

Израильские дороги отличного качества — дух захватывает, когда мчишься через саванну по идеально ровной ленте шоссе. Правда, чтобы водители не спали за рулем, через каждые 25 километров поперек дороги идет низенький бортик, перед которым надо притормаживать. Их высоту кто-то не рассчитал, так что машины иногда улетают с них в кювет.

Розовая гладь рассола в обрамлении белоснежных берегов, величественные горы, зеленые пятнышки оазисов… Уж на что гнилое место Мертвое Море, но и в нем есть своя прелесть. Этьен впервые был в этих краях и тратил метры пленки, снимая скалы, корявые деревца, соляные «грибы» на отмелях, высокую колонну из каменной соли под горой Содом (якобы жена Лота, которая не послушалась мужа, обернулась, когда он уводил ее из приговоренного богом города, и от ужаса превратилась в соляной столб…) Весь день мы бродили по узким каньонам Эйн-Геди, среди журчащих ручейков, водопадов, пещер, полуручных нубийских козерогов и скачущих по веткам даманов.

Над узкой полоской деревьев вздымались чудовищной высоты стены ущелий, совершенно лишенные растительности.

— А что там, наверху? — спросил Этьен.

— Иудейская пустыня. Там ничего не растет, но водятся птички-каменки и скорпионы.

— А куда ведет каньон?

— Никуда. Он постепенно становится все более мелким, а в верховьях это просто овраг. Начинается он возле Хеврона.

Я все это отлично знал, потому что в свой первый приезд в Израиль неделю работал у бедуина, жившего в верхней части каньона. Я очищал его маленькое поле от камней, а он платил мне вполне приличные деньги — десять долларов за тонну булыжников. Айша, его очаровательная восемнадцатилетняя внучка, мне тоже немного доплачивала, но старый добрый Хасан ибн Али ни о чем не догадывался, да и не интересовался — нравы у бедуинов куда свободней, чем у оседлых арабов-палестинцев.

Когда я в последний вечер спускался от шатра Хасана к шоссе, то в сумерках познакомился с одной из дочерей старой самки леопарда, жившей у нас в Хай Баре.

Я вышел на скальную террасу, с которой стекал маленький водопадик, и внизу увидел спокойно стоящего зверя. Израильские леопарды маленькие, но изумительно красивые — почти белые в густых мелких черных колечках. Пантера заметила меня, оглядела ясными желтыми глазищами — она и сейчас как живая в моей памяти — и продолжала пить из ручья, а потом величественно зашагала в скалы. Через месяц ее убили. Она гуляла по крышам машин на туристской стоянке, а мимо проходил солдат, недавно приехавший из Советского Союза. По известным причинам военные здесь всегда ходят с заряженным оружием.

Мы с Этьеном два дня лазили по безводным, но очень красивым каньонам южнее Эйн Геди, а потом объездили все три махтеша. Так называют огромные впадины в плато Негев, похожие на кратеры. Особенно хорош Малый Махтеш, с километр в диаметре и такой же глубины. Геологи там в буквальном смысле лезут на стены от восторга.

Израильтяне считают, что больше нигде в мире таких «колодцев» нет, но те, кто был в котловине ‚р-ойлан-дуз в Туркмении, поймут, о чем идет речь.

В одном из махтешей, кстати, прижились завезенные из Хай-Бара куланы — первый настоящий успех Центра. Беня мечтал выпустить в другой диких ослов, но для этого их должно было стать хотя бы голов двадцать…

Когда мы вернулись в Хай Бар, то первые, кого мы увидели, были Шломи и хорошо нам знакомый волк, который теперь мог похвастаться уже двумя ушными метками. Он даже не сбил лапы, словно вернулся автостопом. Под навесом лежал новорожденный ориксенок с вспоротым брюхом.

Стиснув зубы, Тони Ринг забросил волка в кузов и укатил на север. Я подозревал, что шеф просто убьет зверя где-нибудь в пустынном месте, но, как выяснилось, недооценил его честность.

Ночи становились холоднее, а по утрам на севере удавалось разглядеть далекие облака. Старая леопардиха по-прежнему нарушала ночную тьму страстными призывами.

Цыплята, которых я выкладывал на крыльцо для каракалов, к утру благополучно исчезали. Я загорел дочерна и пришел в хорошую форму от возни с вилами, лопатой и тачкой. По ночам я исследовал каньоны над Хай Баром. Песок там достаточно плотный, чтобы ездить на велосипеде, правда, из-за акациевых колючек шины приходилось заклеивать каждый день. Чего только не видел я в эти колдовские ночи, при убывающей луне! Брачные игры редких и очень осторожных афганских лисичек, охоту пустынной неясыти на рогатую гадюку, жуткую драку двух самцов-гиен из-за самки… Жизнь и смерть призрачных существ, вцепившихся в безводную и, кажется, совершенно непригодную для существования пустыню.

На этот раз труп нашла Аила, привлеченная криками рыжеголовых воронов. Плача, она принесла в контору крошечного, еще не обсохшего после рождения детеныша газели. Избалованный даровым угощением волк придушил его по привычке, но есть не стал.

— Тони, — сказал я, — скоро весна. У этой пары будут волчата. Если не убить самца, они останутся здесь и перережут нам весь молодняк.

Тони молча отвернулся и вытащил из сейфа капкан.

Мы с Шломи, тоже молча, закинули его в джип и поехали в саванну. Возвращаться пришлось уже в сумерках. Вдруг мы заметили за акациями полоску пыли. Кто-то быстро двигался нам наперерез. Шломи нажал на газ (это он умел), джип взревел, проломил с разгона кусты тамариска, и в сотне метров перед нами мы увидели беременную самку дикого осла, отчаянно пытавшуюся уйти от пары волков.

Я не охотник. Когда всю жизнь изучаешь диких животных, много узнаешь про них, убить кого-то из них становится таким же неприятным делом, как ударить друга. А к крупным хищникам, включая волков, я вообще отношусь с большой симпатией. Но тут просто не оставалось другого выхода. Все трое уже исчезали за кустами, поэтому я быстро взял с заднего сиденья винтовку и выстрелил в волка-самца. Я целился в плечо, но джип дернулся, и пуля попала в шею. Бедняга взвизгнул и покатился по песку. Самка сначала даже не обернулась в азарте погони, и я уже передернул затвор, но тут она вдруг затормозила, посмотрела на нас и побежала в противоположную сторону.

— Стреляй, ну! — заорал Шломи, но я знал на иврите только второе слово, а стрелять не собирался все равно.

Когда мы подъехали к волку, он был уже мертв. Две яркие метки нелепо торчали в ухе.

— Скажем, что это я стрелял, — сказал Шломи, перейдя на английский. — Тебя за такое уволят, а я все равно выкручусь.

Все знали, что Шломи сидел за рулем, но никто не стал докапываться до правды.

Пограничники, примчавшиеся на выстрел, забрали у нас волчицу (она попалась в капкан, когда пыталась уйти с территории — мы поставили его в дырке под изгородью). Они отвезли ее к египетской границе и выпустили на ту сторону проволоки. Самца закопали в яму, которую вырыли перед конторой два года назад, никто не помнил, зачем. Я должен сознаться (думайте про меня, что хотите), что больше переживал из-за этого несчастного волка, чем из-за нескольких бандитов, которых мне как-то пришлось застрелить (они напали на автоколонну, с которой я ехал по Внутренней Монголии). Стихи из «Книги Джунглей» Киплинга, которую мне в свое время довелось переводить на русский, засели у меня в голове и никак не уходили.

— Смелый охотник, с удачей ли ты?

— Долго, брат, ждал я среди темноты.

— Где же добыча, что взята тобой?

— Брат, она в джунглях пасется живой.

— Где ж твоя сила, что в теле была?

— Брат, она с кровью из раны ушла.

— Что ж так спешишь, куда хочешь успеть?

— В логово, брат, чтобы там умереть…

Только возвращение Бени вернуло мне хорошее настроение. Он приехал, как всегда, веселый, с запасом свежих анекдотов, шуток и интересных историй, и в тот же день устроил пьянку. Я с нетерпением ждал приезда Анки. Она появилась, стройная, прелестная, все в той же шелковой рубашке, завязанной узлом на животе, и символической мини-юбке поверх черного купальника. Но на мое приветствие она ответила очень прохладно и в дальнейшем демонстративно старалась меня не замечать.

Я, конечно, многим девушкам не нравлюсь — ничего удивительного в этом нет. У меня и юмор специфический, и характер нетипичный, и образ жизни любую заставит настрожиться. Но ее поведение казалось мне несколько искусственным, и потом, чем объяснить столь резкую перемену? Когда гости разошлись, я спросил Беню, не знает ли он, что произошло.

— Нет, — сказал он, — но, собственно, чего ты ожидал? Эмигрантский комплекс, желание закрепиться в новой стране любой ценой. У женщин он всегда так проявляется.

— Как? — я все еще не понимал.

— Ты от Анкиных ножек совсем поглупел. Все приезжие женщины мечтают о местном мужике. Жены бросают мужей, с которыми прожили десять лет, ради первого же козла-израильтянина. Ты что, сам об этом не слышал?

— Слышал, конечно. Но при чем тут…

— Да ты на себя посмотри! Ни кола, ни двора, оклад позорный, морда черная, как у араба… Естественно, она от тебя старается держаться подальше…

— Но в прошлый раз…

— Пьяная была. Неконтролируемое выделение влагалищной смазки на фоне торможения отрицательных рефлексов…

Беня, когда выпьет, начинает все на свете объяснять в биологических терминах. К этому надо привыкнуть. Впрочем, должен признать, что обычно у него получается хоть и цинично, но довольно убедительно.

Назавтра я с ужасом обнаружил, что думаю об Анечке каждые несколько минут.

Отчаяние мое трудно передать. Нет ничего хуже безнадежной любви, а я человек увлекающийся. И тут же я понял, что единственный выход — добиться своего любой ценой.

Беня сообщил мне, что теперь я буду обедать и ужинать у него.

— Грустный ты стал, — сказал он. — Нечего тебе в твоем сарае страусиные яйца грызть.

Я промолчал, отметив про себя, что языки у сотрудников Хай-Бара длиннее страусиной шеи.

— Только не думай, что я тебя буду кормить на халяву, — строго предупредил он. — Чего стоишь, вали за продуктами.

Я вышел из кухни, перешел парковочный сквер, набрал в холодильнике зоопарка ящик фруктов и овощей, отрезал газелью ногу и вернулся к Бене.

— Вот, теперь другое дело, — кивнул он. — А ну, повеселее! Завтра едем в киббуц!

О Бениных приключениях во всех киббуцах Аравы сотрудники Хай-Бара слагали легенды, так что следующего вечера я ждал с нетерпением. До киббуца Йотвата было всего пять километров от моего дома и семь — от Бениного. К моему удивлению, вместо стаи удалых нимфоманок нас встретили вполне приличные люди, довольно скромные. Бенина девушка оказалась симпатичной москвичкой, прежде инженером, а ныне начальником почты. Что касается двух других друзей Бени, Алика и Кэти, это была оригинальная пара. Алик, ленинградский врач, эмигрировал в США в 80-е годы и женился на очаровательной дочери директора лучшей больницы Техаса — человека, мягко говоря, не бедного. Представьте себе его ужас, когда его молодая жена, проникнувшись идеями сионизма, утащила его в Израиль, да к тому же в киббуц!

— Мне-то что, — сказал он нам, когда Кэти вышла на кухню, — я врачом был, врачом остался. Правда, Кэти теперь не старший менеджер фармацевтической фирмы, а заведующая коровником. Но это ее проблемы. Мне пофигу. Главное, что у нас осталось американское гражданство, и мои дети тоже будут Гражданами Соединенных Штатов!

Сейчас Кэти трудно было представить менеджером, да и на зав. коровником она мало походила. Зато о том, что она из Техаса, свидетельствовали клетчатая ковбойка и джинсы — правда, обрезанные так,что получились предельно короткие шорты.

После ужина Беня и его подруга испарились, оставив меня за интереснейшей беседой о различии менструального и эстрального цикла с точки зрения гормональной саморегуляции. Вдруг Кэти встала и посмотрела на часы.

— Ну, парни, вам пора, — сказала она. — Иначе тебе, Вови, придется идти три мили пешком, а Алекс вообще сегодня в Иерусалим не уедет.

Тут она, к моему восторгу, нацепила настоящую ковбойскую шляпу, которая очень шла к ее серым глазам и стриженым под мальчика каштановым волосам, взяла пакет с мусором и пошла проводить нас на автобусную остановку. Я смутно помнил, что мой автобус проходит минут на двадцать позже, но мне и в голову не пришло, что из этой разницы что-то следует. Кэти быстро вправила мне мозги. Не успел двухэтажный «чемодан» с Аликом укатить в сторону Иерусалима, как она быстро оглянулась по сторонам и обняла меня.

— Сейчас автобус на Эйлат придет, — сказала она, — пойдем домой. Я не хочу, чтобы нас видели.

Но зайти в дом мы не успели: прямо за калиткой она потянула меня за руку, и мы упали в густую прохладную траву газона под пальмой.

«Ну и ну, — успел только подумать я, — а вдруг это мой ребенок будет Гражданином Соединенных Штатов?»

Ночь была не очень теплая, поэтому Кэти не позволила мне снять с себя рубашку, только шортики. Мне это не нравилось, к тому же на спину все время сыпались холодные финики, и вскоре я отнес ее в дом, но в темноте не нашел ни выключателя, ни кровати, только ковер, на котором мы и провозились до утра. Тело у Кэти было крепкое и упругое, но нежное, а язычок быстрый, как маленькая рыбка.

Она оказалась очень активной, но я тоже не ленивый, так что шуточная борьба из-за того, как лучше устроиться, занимала у нас больше времени, чем сам секс.

Особенно мне нравилось гладить мягкий ежик ее пушистых волос, когда она делала мне очередной минетик. Когда стало светать, мы с Кэти достигли такого удивительного взаимопонимания, что я едва не начал верить в идеи сионизма.

Утром коллеги по работе внимательно оглядели наши с Беней морды (а что, вполне бритые и свежие), многозначительно переглянулись и ничего не сказали, по крайней мере в глаза.

Этьен в этот день уехал, а фотографий, которые он обещал мне прислать, я так и не дождался, хотя видел в журнале National Geographic снимок, сделанный в моем присутствии и по моей наводке: два белых орикса самозабвенно фехтуют смертоносными рогами в клубах пыли.

Когда мы с Беней на минутку остались наедине, я толкнул его локтем и посмотрел вопросительно. Он понял, что меня удивляло.

— Ты бы видел, какая у Алика в Иерусалиме молдаванка, — сказал Беня, — не удивлялся бы, что на жену его не хватает.

— Но Кэти — она такая…

— Такая, сякая — все это лирика. Вот ты мне скажи, только честно, ты хотел бы ежедневно спать с зав.коровника?

Ну, я-то человек без предрассудков, и ничего против не имел. Конечно, про каждый день и речи не было, но пару раз красный Катенькин «Форд» парковался на ночь у моего балка. Увы, как я ни старался наводить там чистоту, как ни украшал цветами лорантуса и страусовыми перьями, для встреч с менеджером фирмы он мало подходил.

А вот для заведующей коровником — в самый раз.

Перед рассветом Кэти уезжала, а я скатывал свой спальный мешок и шел на работу по тихой саванне, и черные глаза газелей следили за мной из-за деревьев.

Утренняя песня волчьей стаи

Р. Киплинг, перевод опять мой

Пока ночь темней, не видно теней

Под кроной густых ветвей.

Светлей каждый миг, и вот он возник —

Бегущий за мной двойник.

В тумане холмы, черны и немы,

Охотник домой спешит;

И песня слышна: «Всем доброго сна,

Кто Джунглей Закон хранит!»

Скользя по земле, мы таем во мгле:

По логовам нам пора,

И отдыха час приходит для нас,

Пока не спадет жара.

А люди, пыля, выводят в поля

Упряжки сонных быков,

И свежий рассвет растит алый свет

За стаями облаков.

Хо! Солнце взошло, и стало светло

Даже в глуши лесной.

Но мы жарким днем во тьме отдохнем:

Волки — народ ночной.

Подсохла роса, и птиц голоса

Громко звенят везде.

Уходим мы прочь, ведь есть для нас ночь,

Для человека — день.

А над головой зеленой листвой

Ветер прошелестел.

Но нам тишина ночная нужна:

Шум — помеха для дел.

Цветы чуть шуршат, раскрыться спешат,

Тихо бамбук звенит,

И песня слышна: «Всем доброго сна,

Кто Джунглей Закон хранит!»