В Павильоне жила всевозможная ночная фауна. Чтобы туристы могли ее увидеть, там установили специальный световой режим: ночью горел яркий свет, а днем было почти темно. Собственно говоря, из-за ошибки в расчетах там вообще почти ничего не было видно, пока не постоишь полчасика, чтобы глаза привыкли к темноте. Но исправить реостат все время было некогда, а туристы были в восторге уже от того, что видели скорпионов. В ящиках скорпионов стояли ультрафиолетовые лампы, а панцирь этих застенчивых созданий в ультрафиолетовых лучах светится таинственным голубым сиянием.

Сегодня у всех хищников зоопарка был празник — День Белой Мыши. Обычно их кормили мясом, яйцами и морожеными цыплятами, а раз в неделю давали живых мышей.

Шломи сразу пошел к паре песчаных лисичек, которых когда-то вырастил, а я запустил четырех мышек к черным эфиопским ежам. Колючие шарики мгновенно превратились в стремительных убийц, с невероятной скоростью носившихся за жертвой, так что даже жившая с ними парочка сычей не успела добыть себе по мышке раньше.

Потом я кинул мышь сове-сипухе, которая поблагодарила меня мрачным шипением, запустил по одной к жирным рогатым гадюкам, дал тараканов скорпионам и тарантулам, подсыпал овощей смешным, похожим на белочек перохвостым песчанкам, и занялся обитателями самого большого вольера — полусотней пещерных крыланов. Не успел я повесить в авоськи новую порцию яблок и хурмы, как сто кожистых крыльев принялись с шуршанием хлопать по воздуху, и на минуту их вольер стал похож на болото с птеродактилями из «Затерянного мира». Внимательно посмотрев, нет ли у кого-нибудь из крыланов под мышкой новорожденного детеныша, мы вышли из павильона, и Шломи направился к хищникам, а я — в «мелочевник».

Хай Бар был создан как центр по восстановлению фауны, населявшей юг Израиля в библейские времена. При заповеднике был маленький зоопарк с обитателями пустыни и саванны — всех, с кем нам тут приходилось работать, мы время от времени встречали и за пределами клеток. Завезли сюда и зверей, о существовании которых в Негеве известно по упоминаниям в Библии — иногда малопонятным. Так вернулись в Израиль ориксы и другие копытные, а также страусы. Я несколько раз предлагал Рони Малке запустить в Араву львов, которые когда-то стрескали немало библейских персонажей, но он счел мой совет черным юмором. А по-моему, пустыня без львов — что тайга без медведей.

В «мелочевнике» мы работали с Давидом, моим первым знакомым в Хай Баре.

Застенчивый интеллигент, он приехал из Казахстана, где изучал газелей-джейранов.

Хотя в Хай-Баре водились два совершенно неизученных вида газелей, ему почему-то пришлось заниматься в основном работой в зоопарке. К тому же его, как и большинство «русских» специалистов, держали на работе только потому, что Министерство Абсорбции (т.е. акклиматизации новых иммигрантов) платило им половину зарплаты. Когда эта поддержка кончается (через три года после приезда), работодатели обычно увольняют русских сотрудников и берут новых, свежеприехавших. Давиду до срока оставалось полгода, и он обычно ходил с довольно грустным видом. Как ему удалось избежать увольнения, я потом расскажу.

Кстати, зоологию он знал намного лучше, чем все остальные сотрудники Хай Бара, кроме одного — тоже «русского».

Сначала мы занялись змеями, потому что открывать их ящики в присутствии туристов опасно. Песчаные гадюки уже зарылись на день в песок, выставив наружу только глаза под смешными рожками, и не обратили на аппетитных мышек никакого внимания.

Жуткого вида черный аспид громко зашипел и стал бросаться на стекло, еще когда мы были в нескольких шагах. Мышь он мгновенно схватил, потряс ею, как терьер крысой, и проглотил. В следующем террариуме жила малюсенькая черная змейка — земляная гадючка. Она напоминала червячка, но, приглядевшись, можно было заметить, что ядовитые зубки у нее настолько длинные, что торчат, как у саблезубого тигра.

— Год назад, — сказал Давид, — мы посадили ее с таким же черным аспидом и очень боялись, что он ее съест.

— И съел?

— Не успел. Она его убила за пять минут.

Труднее всего было работать с синайским полозом — тоненькой длинной змеей, похожей на полосатый кусок провода. Обычно он неподвижно лежал в углу, свернувшись в клубок, но иногда вдруг пугался, и тогда начинал двигаться с быстротой молнии — пока это не увидишь, трудно представить, что живое существо может быть настолько стремительным. Тут ему ничего не стоило выскочить из ящика по вашей руке и удрать. Даже на ровном месте его трудно догнать бегом.

По-английски эти полоза называются «гонщики» (racers).

Потом мы положили тараканов ящерицам-агамам (непременно прямо под нос и на спину, чтобы дрыгал ногами — тогда они соизволят схрумкать его с брезгливым выражением мордочек). Пока Давид играл с толстенькими, совершенно ручными песчанками, кормил мышатами чернохвостую соню и варана, я занялся геккончиком Мойше.

Мойше был самым маленьким обитателем Хай-Бара — величиной с окурок. Когда я его впервые увидел, он умирал от стоматита, обычной болезни ящериц. Несчастный, всеми забытый, с опухшей челюстью, он сидел, забившись в угол, и глядел на мир огромными печальными глазами. Я стал кормить его брюшками самых маленьких тараканьих личинок, еще мягких после первой линьки, предварительно влив в них шприцем пенициллин и тетрациклин. Теперь Мойше было не узнать. Едва он увидел меня, как пулей вылетел навстречу. Я кинул ему таракана, и Мойше принялся подкрадываться к нему, припав к земле и по-львиному хлеща себя по бокам хвостом.

Бросок, хруст тараканьих крыльев, сжимаются не ведающие пощады челюсти

— и вот уже геккончик снова сидит в углу, зевая и с довольным видом облизывая золотистые глазищи розовым язычком.

Пользуясь тем, что автобусов с туристами еще не было, мы выпустили нашего тушканчика попрыгать в загоне, потом заманили его обратно листом капусты и пошли к вольере даманов.

Даманы биологически родственны слонам, но внешне напоминают больших темно-рыжих морских свинок. Они ловко скачут по деревьям и скалам, а мордочки у них почему-то всегда улыбающиеся. Мы поставили к ним две миски овощей, и они принялись носиться по вольеру, на ходу уплетая красный перец, яблоки и финики.

Смотреть на них без смеха было просто невозможно.

— Давид, — не выдержал я, — ну не ходи ты с таким тоскливым видом! Неужели тут хуже, чем в твоем Казахстане?

— В Казахстане, — мечтательно произнес он, — я мог бродить сколько угодно по степи и изучать джейранов. А здесь приходится…

— Да там давно съели всех джейранов…— перебил было я, собираясь сказать, что с 1990-го года все изменилось, и платить зарплату за газелей никто не станет. Но тут толпа туристов нахлынула на нас и затопила восторженными возгласами, щелканьем фотокамер и дурацкими вопросами. Подхватив детскую коляску, в которой мы развозили корма, мы поспешили прочь, чтобы оторваться от первой экскурсии и успеть покормить обитателей последней вольеры.

Там жили четверо грифов. У них существовала строгая очередность получения пищи.

Первой к нам спустилась из-под крыши старая самка редкого ушастого грифа. Эти грузные меланхолики пользовались особым уважением, потому что в Израиле их осталось всего шесть. Мадам презирала мышей, и Тони Ринг периодически ездил в Иерусалим, чтобы своровать ей в каком-то мединституте крыс. Следом прилетал ее муженек, величественно давил мышь лапой и заедал ее куском говядины. Третьим кормился сип — он просто глотал мышь, слегка сжав в когтях. А последним получал свое маленький белый стервятник, и уж он-то был настоящим профессионалом: одним ударом острого клюва ломал мышке шею.

Яйца они все тоже ели по-разному, особенно интересно это делал стервятник. Он или подбрасывал их в воздух, или ронял на них камешек, чтобы разбить скорлупу.

Простившись с Давидом, я поспешил на помощь к Шломи, выводившему из гаража джип с полным сена тракторным прицепом.

Территория Хай Бара маловата для всех травоядных, которые там сейчас живут, и приходится подкармливать их сеном и комбикормами. По мере того, как мы ехали вглубь заповедника, из-за акаций выбегали животные и пристраивались за нами.

Впереди всех, вытянув шеи, широченными шагами мчались страусы. Сено они не едят, но очень любят интеллигентное общество. За ними появилось стадо ориксов — они бежали голова к голове, так что лицевые маски сливались в черную полоску по белому фону стада. Последними пришли аддаксы. Они похожи на ориксов, но желтоватые, а рога у них закручены на манер бутылочного штопора, только кончики длиной с офицерский кортик совсем прямые. Аддаксы лучше ориксов приспособлены к жизни в пустыне и никогда не собираются большими стадами.

Шломи медленно вел джип, а я вилами расбрасывал сено. Постепенно все отстали, принявшись хрумкать корм или бродить с потерянным видом (страусы), только один самец-аддакс все бежал за прицепом, норовя меня боднуть, пока я не дал ему по рогам вилами.

— Что ты его бьешь, — крикнул Шломи, — он же не опасный!

— Да, а рога?

— Ну, это же не орикс! Подумаешь, воткнутся до первого завитка!

Родители Шломи приехали из Кадиса, и он еще чуть-чуть говорил на ладино — почти исчезнувшем разговорном языке испанских евреев, близком к старокастильскому. Я потихоньку учил его английскому, а он меня — ивриту.

Иврит — очень интересный язык. Его грамматика настолько проста и логична, что напоминает языки программирования. Поэтому, хотя его пути словообразования и корневой состав отличаются от индоевропейских языков, научиться составлять простые фразы можно очень быстро. Эйн ли — у меня нет. Йеш ли — у меня есть. Йеш ли пипи — мне надо в туалет. Особенно мне нравится, что в иврите нет обращения на «вы» — это придает всей израильской жизни некоторую демократичность. Хотя язык в некотором роде искусственный, иностранных слов в нем совсем мало. Из русских, например, частица «ну» и слово «чжук» (таракан). Грамматическим ошибкам в разговорном иврите особого значения не придают, потому что для большинства населения он не родной. Собственно, на литературном, так называемом высоком иврите, говорят лишь немногие — семьи старой интеллигенции, приехавшей сюда давным-давно.

К сожалению, когда через пару лет я начал учить испанский, он совершенно вытеснил у меня из головы иврит. Эти два языка немного похожи и, видимо, как сказал бы программист, записываются на одни и те же участки диска памяти.

Рискуя навлечь на себя гнев сионистов, замечу, что принятие иврита в качестве государственного языка было первой крупной ошибкой «отцов-основателей». Ведь в то время страна была английской колонией, и большая часть населения худо-бедно говорила по-английски. Выучить его можно вдвое быстрее, чем иврит — как это облегчило бы жизнь миллионам иммигрантов! А Израиль, быть может, сегодня был бы более открытой страной.

Мы заехали в самый северный угол заповедника, где уже виднелись финиковые рощи соседнего киббуца Йотвата. Из-за акаций за нами наблюдали маленькие желтые газели-доркас. В Хай Бар их никто не завозил, просто они населяют весь юг Израиля и оказались внутри территории, когда ее огородили.

Тут мы остановились у загона с сахарскими желтыми ориксами. Они крупнее аравийских, но рога у них сильно изогнуты и не так эффективны. Если выпустить их в саванну, белые ориксы быстро переколют всех самцов.

Тут нас ждал сюрприз. Прямо посреди загона лежал маленький бурый ориксенок, родившийся ночью. Естественно, начался аврал: Шломи вызвал по рации шефа, тот примчался со щитами, безменом, шприцем и прочим оборудованием, втроем мы изобразили «черепаху» и, пробравшись в загон, проделали все положенные манипуляции.

Время шло к обеду, рабочий день кончался. Я поспешил в контору, чтобы успеть навестить диких ослов. От конторы разносилось громкое кряхтение, звучные удары и хруст разрубаемых костей. Наш зоолог Ивтах рубил мясо для хищников.

Ивтах был могучим двухметровым детиной, шумным, веселым и на редкость добродушным. Он обожал животных, но животные, к сожалению, его не любили и боялись — они всегда нервничают при виде людей, которые громко разговаривают, резко двигаются и вообще занимают много места. Стоило Ивтаху войти в какую-нибудь клетку, как ее обитатели начинали метаться из угла в угол и биться об решетку. Бедняга ужасно переживал, но ничего не мог поделать. Вдобавок бессердечный Тони назначил его ответственным за крупных хищников. В нашем зоопарке таковых было всего семь, зато отпетых — новое назначение Ивтаха мне казалось прямым убийством. Я пытался научить его правильно себя вести, однако толку было мало, пока мне не пришла в голову счастливая идея уговорить его записаться на курсы у-шу. Тренер, старый китайский еврей, пообщавшись с Ивтахом, стал брать с него двойную плату, но к весне парень похудел на двадцать кило и двигался гораздо мягче. Насколько я знаю, Ивтах жив по сей день.

Выпив по банке сока, мы с Беней взяли вилы и поехали на юг заповедника. Вести приходилось мне, хотя я и не умел. У Бени к машинам была идиосинкразия. В Израиль он приехал с купленными у себя в Тбилиси правами и даже ухитрился подтвердить их здесь за взятку (редчайший случай), но давать ему руль было нельзя ни в коем случае. За ту неделю, которая потребовалась администрации Хай Бара, чтобы это понять, Беня ухитрился четырежды сломать джип: дважды газанул с ручника и дважды не выжал сцепление. Его отстранили от машины на полгода, после чего в первый же день он повстречался в саванне с самцом страуса, охранявшим кладку. Тупая скотина принялась нападать на джип, при этом, в обычной манере страусов, то и дело кидаясь под колеса. Отчаянно уворачиваясь, Беня снес шесть метров ограды, хотя страуса так и не задавил. Теперь он мрачно смотрел на дорогу и давал мне советы.

С Беней мы сразу подружились. В страну он приехал одновременно с Давидом, но «абсорбировался» лучше всех, кого я знаю. Во всем Израиле, кажется, не было города или киббуца, где у него не нашлось бы знакомого, приятеля или женщины.

Друзья Бени воспринимали его уединенный домик у конторы как своего рода базу отдыха и периодически целыми тусовками заезжали на пьянки. Иногда, к ужасу остальных сотрудников, его навещали совсем уж странные личности: разбойничьего вида иранские евреи-дальнобойщики, усатые друзы из-под Хайфы, подозрительные арабы с «территорий». Беня, впрочем, и сам неплохо смотрелся: бритоголовый, с роскошной черной бородой, он больше всего походил на моджахеда или горца из армии Шамиля. Говорил он с очаровательным грузинским акцентом. Любимой темой разговоров в Хай Баре были девушки, навещавшие его чуть ли не каждый вечер и почти никогда не повторявшиеся.

Впрочем, израильские порядки и ему здорово действовали на нервы, особенно местный подход к науке.

Понимаешь, — жаловался он, — они тут думают, что главное — заложить все в компьютер, а то, что он выдаст — истина в последней инстанции. До них не доходит, что если ты не понимаешь животное, то в компьютер ничего путного не заложишь, а тогда он и ничего дельного не выдаст. Вот, например, изучал наш Тони куланов. Засек по секундомеру, кто из них сколько времени проводит на водопое, и заложил в компьютер. Компьютер расставил цифры в порядке убывания, и Тони уверен, что этот ряд соответствует иерархии в стаде! Вожак пьет больше всех, и так далее!

Я не изучал специально куланов, но даже мне было понятно, что на самом деле все наоборот. Вожак ведь постоянно начеку: охраняет стадо от врагов, следит, чтобы другие самцы не высовывались и не отбили часть самок. Ест и пьет он всегда урывками. Не удивительно, что при такой нервной жизни он быстро изнашивается — у лошадей косячные жеребцы обычно сменяются через каждые несколько месяцев.

— Ну, ладно, — продолжал Беня, пока мы раскидывали куланам сено. — Скоро у нас начальником Шломи будет.

— С чего ты взял?

— А ты не заметил? Он со вчерашнего дня на всех иерархическую садку делает. У него блат в Управлении.

Иерархическая садка — поза имитации спаривания, которую принимает вожак стада некоторых видов копытных, чтобы подтвердить доминирование над другим самцом.

Шломи действительно что-то раскомандовался последние дни. Я уже знал, что связи в Израиле многое определяют, особенно дружба по армии, но тут удивился.

— Он же не биолог!

— Да, он бывший шофер. Ну и что? У нас биолог один Ивтах, да еще мы с Давидом, но мы, естественно, не котируемся.

Тут нам на встречу выбежали четверо самых ценных обитателей Хай-Бара — африканские дикие ослы. До того, как я их впервые увидел, мне бы и в голову не пришло, что осел может быть таким красивым. Ростом они с небольшую лошадь, серо-голубые с зебровым рисунком на ногах и высокой стоячей гривой. После войн в Эфиопии и Сомали в мире их осталось меньше десятка. Беня буквально в лепешку расшибался, стараясь получить приплод, но пока ничего не выходило.

— Проблема в том, — сказал он, — что они все происходят от одной пары. Вон тот (он указал на самого молодого осла), боюсь, останется импотентом. Его яйцам пора в мошонку опускаться, а их что-то не видать.

Мы попытались проверить, но пугливый осел упорно поворачивался к нам мордой.

Наконец мы стали обходить его с двух сторон, и я был буквально счастлив, когда обнаружил, что одно яичко уже на месте.

— Все, студент, — сказал Беня, — сегодня квасим.

— Слушай, а почему ты меня студентом зовешь?

— А я в хорошем смысле. Такие, как ты, всю жизнь учатся.

Стало уже совсем жарко, и наш рабочий день закончился.

— Иди домой, — сказал Беня, — а в четыре возвращайся. Поможешь мне стол накрыть и ужин приготовить.

Тут я вспомнил, что вечером будет прощальная пьянка, а ночным автобусом Беня уезжает. Свой недельный отпуск он собирался провести дома, в холодном и голодном Тбилиси. Настроение у меня сразу испортилось. Вернувшись домой, я подмел единственную комнату, полил микрогазон, постирал и положил на багажник велосипеда футболку (она могла понадобиться ночью, когда станет прохладно; я знал, что к тому времени она высохнет, благо воздух в пустыне сухой.) Потом, лежа в гамаке, почитал книжки из библиотеки заповедника, а в четыре сел на велосипед и поехал к Бене.

В морозилке Хай-Бара всегда было полно газельих туш. Нам привозили обыкновенных газелей с севера Израиля, с Голанских высот — там они настолько размножились, что часть приходится отстреливать. Пока Беня жарил свое фирменное блюдо, мясо в горшочках, я нарезал кусочки на будущий шашлык и приготовил салаты.

— Режь мельче фрукты, — сказал Беня, — мы даманам, и то мельче рубим. Мне-то все равно, а гости с детишками придут, у них так рот не откроется.

Не успели мы закончить, как со стороны Эйлата показался десяток машин — чуть ли не вся русская интеллигенция города. Пока Беня завершал приготовления, я повел гостей показывать зоопарк. Поскольку среди них были симпатичные девушки, я, естественно, не отказал себе в удовольствии вытащить из террариума одну змейку — самую безобидную.

Почему-то в этот раз она была не в духе и легонько тюкнула меня в палец, чего со стрелой-змеей практически никогда не бывает. Автоматически впившись в палец, чтобы высосать яд, которого там не было, я долго пытался засунуть шуструю змейку в ящик одной рукой, пока мне не пришел на помощь маленький мальчик Сережа, сын Володи, учителя английского. В награду за смелость я дал ему подержать в руках ручную песчанку и опрометчиво обещал показать в бинокль кратеры на луне.

Любознательные дети всегда вызывают у меня симпатию — наверное, потому, что напоминают меня самого в их возрасте.

Наконец мы заняли места за столом, и Беня выкатил тележку с пирамидой больших ящиков. В ящиках были картонные коробки, в каких у нас продают соки, а в коробках — чудесное, чистое, как березовый сок, вино с холмов Галилеи. Мы было принялись за мясо в горшочках, но тут костер вдруг треснул и выбросил высокий сноп искр в сгустившуюся темноту ночи. На мгновение все замолчали, и тут из соседнего каньона до нас донесся протяжный волчий вой. Его подхватила парочка, сидевшая у нас в вольере, а следом вся широкая долина Арава наполнилась песнями перекликавшихся волков.

— Еще пара из Иордании пришла, — показал пальцем на восток Беня, естественно, знавший всех местных волков. — Будут у тебя тут без меня приключения.

Он не успел обьяснить мне, какие именно. Застольная беседа возобновилась. Меня Беня назначил тамадой, так что отвлекаться было некогда, хотя очень хотелось:

мне понравилась девочка, сидевшая напротив — длинноногая, с роскошными иссиня-черными волосами и яркими, как черный оникс, веселыми глазами. Окружающие звали ее Анкой. Произнеся очередное вступление к тосту и неожиданным «аллаверды!» предоставив слово поперхнувшемуся Давиду, я заговорил было с ней, но тут мальчик Сережа потянул меня за рукав. На шее у него болтался Бенин бинокль.

— Пойдем смотреть луну, — сказал он, показывая на красную миску, всплывшую из-за иорданских гор.

— Еще рано, — отмахнулся я и повернулся к Ане. — Вы давно здесь…

— Тост! — закричали все хором, и мне снова пришлось, взяв бокал, толкать речь.

Наконец гости наелись, напились и перешли к анекдотам, так что я мог считать свои обязанности тамады выполненными. Автомеханик Боря, Анин отец, начал анекдот:

— Эйлатское радио спрашивают: зачем после бегства из Египта Моисей сорок лет водил евреев по пустыне?

— Пойдем, поговорим, шепнул я Ане и утащил ее в темноту, но не слишком быстро, чтобы успеть услышать Борин ответ:

— Он искал место, где нет нефти!

Мы долго бродили, беседуя, по залитым лунным светом дорожкам, а звери провожали нас светящимися точками глаз. Аня поежилась, и я обнял ее, а потом поцеловал. Мы прижались друг к другу, я уже хотел было снять с нее рубашку, завязанную узлом на загорелом животике, но тут меня снова потянули за рукав.

— Посмотрим луну? — спросил Сережа.

— Сначала проводите меня обратно, — опомнилась Анка и решительно ушла на свет Бениных окон.

Я был уверен, что через десять минут все равно утащу ее под акацию, поэтому, проводив девушку, спокойно показал Сережке кратеры (луна, собственно, была настолько яркой, что кратер Тихо удавалось разглядеть невооруженным глазом). Но когда я вернулся к столу, гости уже рассаживались по машинам.

Если бы я знал тогда, сколько времени и сил мне потребуется, чтобы все же развязать этот узел, боюсь, одному моему знакомому мальчишке здорово надрали бы уши.

— Ты знаешь, сколько ей лет? — спросил Беня, когда все разъехались. — Шестнадцать.

— Ну и что? — не понял я. — Она уже вполне…

— Да кто ж спорит? Лучшие ножки в Южном Израиле! Девочка — картинка! Будь я помоложе, сам бы в лепешку расшибся ради такой нимфеточки! Только дело вот в чем: она несовершеннолетняя. От трех до пяти лет с правом досрочного освобождения, но не раньше отбытия половины срока.

— Ты хочешь сказать, — похолодел я, — что меня могут вынудить жениться?

— Анечка была само очарование, веселая и непосредственная, но жениться на школьнице — это уж слишком.

— Фиг тебе! — усмехнулся Беня. — По местным законам женитьба не освобождает от уголовной ответственности за совращение.

Тут меня заело. Я вообще легко завожусь, когда сталкиваюсь с подобным идиотизмом.

— Она будет моей, — сказал я, — а все остальное…

Я говорил еще минут пять, и по мере того, как Беня знакомился с моим словарным запасом, в его глазах росло уважение.

— Ладно, студент, — величественно произнес он, — быть тебе аспирантом.

На практике, однако, он стал звать меня Гумбертом, в честь героя «Лолиты».

Далеко за полночь я проводил его к автобусу, сел на велосипед и зигзагом покатил домой. Вдруг до меня дошло, что у меня не осталось координат никого из Бениных друзей, и до его возвращения Анку я не увижу. От мысли, что я остаюсь без ее компании на целую неделю, настроение снова испортилось.

Но тут над Аравой раскатилось густое басовое рычание. Это наша самка леопарда оповещала всех интересующихся, что весны не так уж долго ждать. Минут пять ее угрюмое «рррум…рррум..рррум…» волнами накатывалось из тьмы, и еще столько же времени гуляло эхо в лабиринтах каньонов. И она, и я замерли, прислушавшись, но дождались лишь еле слышного отклика от молодой самки, жившей в долине Тимны, в семи километрах к югу. Насколько мне было известно, ближайший самец жил впятеро дальше, на севере, и вряд ли слышал призыв.

— И ты тут одна, бедняга, — вздохнул я и покатил домой под усыпанным разноцветными звездами южным небом. В конце концов, все было не так уж плохо.

Меня окружала волшебная саванна, битком набитая интересными обитателями. Впереди было много теплых ночей и гарантированно солнечных дней. А утром, когда я открою глаза, в окне будет видно горы.

Троя

Я б Елену Прекрасную тоже украл —

Что мне Троя с Элладой!

Пусть ребята тусуются — я свое взял,

Иль чужое, раз надо.

Пусть мой город в отместку врагами сожжен,

В рабство гонят сограждан,

Зато Ленка красивей всех греческих жен,

Остальное — неважно.

Говорите, что я эгоист и свинья?

Вон мой труп под стеною.

Цену счастья минутного выплатил я

Смертью, горем, войною.

Гражданином почетным страны дураков

Буду я, это точно,

Зато старец слепой через пару веков

Обессмертит бессрочно.

А потомок в забитом трамвае прочтет,

Как мы жили когда-то,

И, вздохнув, в безопасный свой офис пойдет

За пайком и зарплатой.