3. Тренер дельфинов

Мы пришвартовались в Яффо, старой части Большого Тель-Авива. Был конец ноября, но море еще оставалось теплым. Несмотря на поздний час, несколько ребят с досками для серфинга плескались в прибое, стараясь выбраться за линию волнорезов. Пока Сэм ходил к телефону-автомату, я тоже успел искупаться, понимая, что через несколько дней станет слишком холодно. Вернулся кэп в сопровождении небритого араба на грузовичке, в который мы перегрузили все ящики.

— Когда ты придешь следующий раз? — спросил я Сэма.

— Весной. Это мой последний рейс, в декабре слишком часто штормит. Вот телефон Джафара, моего компаньона, он будет в курсе.

Мы тяпнули одну бутылочку и распрощались.

На первые несколько дней я рассчитывал остановиться у родственницы, жившей в пригороде Гиватаим, на другой стороне города. Прикинув, что до утра как раз успею дойти туда пешком, я отправился в путь по спящему городу. Небоскребы центральных улиц вскоре кончились, и потянулись жилые кварталы — белые дома с молодыми деревцами на крышах, тенистые платановые аллеи, маленькие парки, где в тени пальм бесшумно порхали на широких крыльях совы и похожие на больших летучих мышей крыланы, обитатели пещер и чердаков. В любое время года здесь чувствуешь аромат распускающихся цветов и молодой травки — недаром город назван Тель-Авив, «холм весны».

Полина, моя двоюродная тетя, приехала в Израиль с пожилым отцом и маленькой дочкой в самое тяжелое время, в конце 80-х, когда нахлынувшая волна иммигрантов совершенно затопила рынок труда, и устроиться по специальности было практически невозможно. Но Полина, видимо, оказалась более находчивой, чем другие, или меньше поддалась панике, охватывающей почти каждого, кто попадает в незнакомую страну и встречается одновременно со множеством новых для себя проблем. Она быстро нашла ту же работу, что и дома — страхового агента. Теперь трудные времена понемногу проходили, дочка заканчивала школу, а Полина осторожно приценивалась к строящимся квартирам. Только ее старенький отец никак не мог смириться с переменами и без конца всем рассказывал, как в один прекрасный день вернется в Россию.

Денег у меня почти не осталось, а Израиль — дорогая страна. Поэтому мне надо было как можно скорее начать зарабатывать, чтобы иметь возможность снять где-нибудь полкомнаты. В Тель-Авиве есть притоны для приезжих из России, где угол обходится совсем дешево. Сейчас, правда, там остается все меньше иммигрантов, но зато много людей, приехавших подработать, с гражданством или без.

На стройку устроиться можно всегда, но я решил оставить это на крайний случай.

Достав из рюкзака тщательно упакованный костюм, я пару дней обходил зоопарки, сафари-парки и прочие подобные заведения, пока не забрел в дельфинарий, одиноко возвышавшийся на пляже у самой воды.

— Нам нужен рабочий и ночной сторож, — сказал директор. — Плохо только, что ты не знаешь иврит. Правда, у нас все говорят по-английски, но дельфины знают только команды на иврите.

— Ну, в таком объеме я его быстро выучу.

— Тогда через месяц станешь тренером. Платить будем совсем мало, но зато можешь жить в будке. На работу выходишь через два дня. Если за это время найдем человека со знанием иврита, возьмем его.

На всякий случай я решил попробовать поискать работу еще в Иерусалиме, хотя жить там мне бы не хотелось. Одно дело — гулять по нему, как по музею, и совсем другое — провести всю зиму в этом пыльном городе с тяжелым климатом, опасной арабской частью и обилием религиозных кварталов. Я довольно агрессивный атеист, и оказаться в окружении верующих для меня то же самое, что перенестись вдруг в сталинский СССР.

Но напрасно я бродил по белым улицам и выгоревшим холмам. Естественным наукам трудно ужиться там, где люди уверены, что знают простой ответ на все вопросы, пусть даже взятый с потолка. В основном в Ирушалаиме обитают гуманитарии.

Плюнув на безнадежные поиски, я дождался темноты и ушел пешком в Бет-Лехем, библейский Вифлеем. Считается, что этот арабский город — очень опасное место для посещений, но под покровом ночи можно спокойно выспаться даже на нейтральной полосе линии фронта. Поспав в апельсиновой роще и там же позавтракав, я осмотрел достопримечательности и смылся, пока ужасные террористы досматривали последние сны.

Собственно говоря, мне вряд ли что-нибудь угрожало. По внешнему виду меня можно было принять скорее за западного туриста, чем за израильтянина. Так что я спокойно погулял по лабиринту Старого Города и даже посмотрел закрытые для неверных уголки мечети Аль-Акса, рассказав мулле, что я сын татарского коммуниста, собирающийся принять ислам.

Вечером вернулся в Тель-Авив, перетащил вещи в будку сторожа, искупался в море, едва не достававшем до моего рабочего места, и приступил к исполнению обязанностей.

За ночь я успел отлично отдохнуть, познакомиться с дельфинами и рыбками в морских аквариумах и почитать книжки из маленькой библиотеки. Утром мне поручили перемыть стекла в аквариумах, чем я и занялся с удовольствием — ведь уже почти год я нигде не работал.

Тут выяснилось, что моя новая профессия имеет большой недостаток. Дельфинарий стоял в самом центре города, и нигде поблизости не было дешевой забегаловки, только очень дорогие рестораны и кафе. Готовить в моей будке тоже было не на чем. Получалось, что практически вся зарплата будет уходить на питание, а ведь я рассчитывал отложить за зиму хотя бы тысячу долларов, чтобы съездить на лето в Индию.

На всякий случай я зашел в контору, которая нанимала добровольцев для работы в киббуцах. За столиком сидела веселая зеленоглазая девчушка в военной форме, с нимбом кудрявых волос, густыми веснушками и маленьким, чуть вздернутым носиком.

— Я тебе не советую, — сказала она. — Там почти ничего не платят, а работа тяжелая.

— Так где же они берут добровольцев?

— Ну, молодежь приезжает из Америки и Европы, чтобы поработать в коммуне. Многие трудятся не за деньги, а за идею, хотя не очень знают, за какую. Кто-то рад хорошей тусовке, а кто-то просто слышал, что там можно устроиться, и уже не интересуется другими возможностями.

— По-моему, ты не очень любишь киббуцы.

— Я выросла в киббуце.

— Можешь не продолжать. Я тебя понимаю. Я вырос в России.

— Вот как? — она рассмеялась. — Ваши обычно идут в киббуцы, только если у них несколько детей и деваться больше некуда.

— Все понятно. Хочешь поплавать с дельфинами?

— С кем? — девушка наконец-то заметила, что перед ней живой человек, а не объект профессионального взаимодействия.

— Я пока работаю тренером в дельфинарии. Заходи вечерком, посмотришь.

— Ой, давай. Тебя как зовут?

— Вови. А тебя?

— Надин. Когда приходить?

Я задумался. До десяти вечера в дельфинарии оставались люди, но столь позднее время встречи наверняка вызвало бы у нее подозрения.

— Встретимся в полдевятого. — Я надеялся, что она опоздает хоть на полчасика. — Не забудь купальник.

Ровно в девять я встретил ее на пляже и повел ужинать, потратив почти все оставшиеся деньги. Тут я с удивлением узнал, что работа в киббуцном бюро — ее армейская служба. Часть новобранцев, от которых в войсках нет особого проку, направляют на «общественно полезный труд».

Сейчас, правда, Наденька была одета в короткие шорты и футболку, и трудно было представить себе человека, столь мало совместимого с понятием «армия».

В десять вечера я оставил ее смотреть аквариумы, а сам взял у директора связку ключей.

— Посторонних не пускать, — напомнил он мне, садясь в машину, — дельфинов не дразнить, на дежурстве не спать.

Что ж, Надин уже не была для меня посторонней, дразнить дельфинов мне бы и в голову не пришло, а спать в эту ночь, я надеялся, не придется.

Мы зашли в зал, где фыркали и плескались дельфины, разделись и подошли к бассейну. Когда девочка скинула шортики и майку, оказалось, что она очень загорелая и аппетитная. Дельфины испугались было, но узнали меня и радостно подплыли навстречу.

— А они не кусаются? — спросила Надин, когда мы спускались по лесенке в воду.

— Нет. Только старайся не пугать их: не делай резких движений и не пытайся удерживать под водой.

Как это здорово — оказаться в теплом бассейне с упругими, гладкими, не знающими ни минуты покоя дельфинами и очаровательной, нежной, столь же подвижной и веселой девушкой. Надин отлично плавала, но я все же иногда поддерживал ее на поверхности, а каждый резкий взмах дельфиньего хвоста почему-то заставлял нас прижиматься друг к другу. Наконец мы выбрались на бортик, едва переводя дух, раскрасневшиеся и возбужденные.

Надин была такой хорошенькой в мокром виде,что я не сдержался, обнял ее и поцеловал. Это было настолько неожиданно, что она в первую минуту растерялась и ответила на мой поцелуй. А потом спорить со мной было уже поздно, к тому же мы немного замерзли в бассейне, и ей, наверное, не хотелось отрываться от теплого меня. Кажется, я поцеловал ее по разу на каждую веснушку, прежде чем она немного отстранилась и кокетливо улыбнулась:

— Я вся соленая…

— В душ! — радостно скомандовал я, затащил ее в просторную душевую, включил воду и, не давая ей опомниться, освободил от остававшихся на теле тряпочек.

Когда я уже прислонил ее спинкой к кафелю и, обхватив под коленками, положил ее ножки себе на бедра, она вдруг вяло произнесла:

— Не надо… Я не хочу… Мне пора идти…

Трудно представить себе более глупые слова в подобный момент. Даже слепой понял бы, что надо, что она хочет каждой веснушкой молодого здорового тела, и что никуда не торопится. Но ничего не поделаешь, почти у всех девушек сидят в подсознании идиотские установки, вколоченные туда матерями и ханжеской культурой завистливого к счастью общества.

К моей радости, после этой фразы Надин, видимо, сочла ритуал исполненным и больше не отвлекалась. Мы были заведены долгими ласками, и первый раз я кончил слишком быстро, так что девушка разочарованно посмотрела на меня и чуть было не высказала вслух все, что по этому поводу думает. Но она даже не успела выскользнуть обратно под душ, как я снова подхватил ее коленки и дал понять, что ждет ее в эту долгую ночь.

Кто-то из моих предшественников приволок в душевую спортивные маты, на которых мы и провели оставшееся время, периодически освежаясь под душем. Под утро мы так разогрелись, что даже трахнулись разок прямо в бассейне, к неописуемому восторгу дельфинов. Я счел Надин достаточно взрослой, чтобы не напоминать про презервативы, к тому же в этой ситуации мне просто негде было бы их спрятать до нужной минуты. В результате за ночь мы чуть-чуть стерлись, и шли немного скованной походкой, когда на рассвете я провожал ее к автобусу.

Мы оба думали, что всю зиму проведем вместе, но нашим надеждам не суждено было сбыться.

Вечером Надин пришла, как мы и договорились, к десяти, но сразу предупредила, что через два часа должна уехать домой. Тут выяснилось, что у нас все болит, и это время мы в основном ласкали друг друга язычками, только под конец не выдержали и один разочек осторожно трахнулись. Проводив девочку, я пошел на автовокзал и сел на последний автобус в Эйлат.

Когда я первый раз был в Израиле, то сделал быстрый круг по стране, и из всех красивых мест мне больше всего понравился крайний юг. Эта территория исторически не входит в «землю обетованную», но, когда ООН обсуждала границы нового государства, на пустыню Негев никто больше не позарился, и Израилю достался треугольный клин земли, острым углом выходящий к северной оконечности Красного моря.

Северный Негев теперь орошается и стал довольно зеленым, а юг сохранил первозданный облик: бескрайние просторы разноцветной щебенки и причудливые скалы. Растительности там почти нет даже в марте, после дождей, а чтобы увидеть местную фауну, надо прошагать под палящим солнцем десятки километров. В прошлом, однако, людям удавалось собирать дождевую воду в понижения рельефа и что-то там выращивать, так что в пустыне попадаются следы древних цивилизаций — египтян, евреев, набатеев и римлян.

Надо быть большим любителем совсем дикой природы, чтобы оценить Негев, но мне он показался более интересным, чем зеленый север Израиля, похожий на хорошо мне знакомые Крым и Туркмению.

На востоке плато Негева прорезано глубокими каньонами-вади, вода в которых появляется раз в несколько лет, после весенних ливней. Все они выходят к огромной трещине в земной коре, которая является продолжением Красного моря и называется Арава. Дальше на север дно Аравы лежит ниже уровня океана, и там расположено огромное соленое озеро — Мертвое море.

Вдоль Аравы, примерно по середине разлома коры, идет граница с Иорданией, а также дорога в Эйлат — единственный израильский город на Красном море. Между шоссе и границей есть небольшой заповедник Хай Бар, двести квадратных километров сухой саванны, покрытой роскошными зонтичными акациями.

Когда-то в детстве, года в три или четыре, я посмотрел по тогда еще черно-белому телевизору фильм «Приключения в Африке». Он, конечно, вскоре забылся, но глубоко в подсознании у меня остался волшебный образ: сказочная страна, где под зонтичными деревьями бродят непуганые звери, а рядом ездят на открытых джипах настоящие люди — загорелые, веселые и бесстрашные.

И вот в Хай-Баре эта картинка вдруг ожила, и я понял, что лучшего для себя уголка мне в Израиле не найти. Поэтому, как ни хотелось мне провести зиму в обществе веселых дельфинов и очаровательной Надин, я решил все же попробовать устроиться на работу в это райское местечко.

Сойдя с автобуса, я подошел к конторе. В тени навеса группа здоровых мужиков рассматривала лежавшую на боку мертвую белую антилопу — великолепного аравийского орикса. Среди них я заметил одного, явно родившегося не в Израиле, а гораздо севернее.

— А ч„ это вы тут делаете? — спросил я его тихонько.

— Сейчас будем делать вскрытие.

Я скинул рубашку и включился в работу. Через несколько минут мы вскрыли легкие и хором сказали:

— Аспергиллез.

— Надо вколоть вакцину тому самцу, который был с ней в загоне, — сказал кто-то.

В гробовом молчании все пошли к загону. При этом я заметил, что у ребят откуда-то появились деревянные щиты, веревки и резиновые трубки.

— Ты откуда взялся? — спросил меня парень, говоривший по-русски.

— Из Москвы. Хотел узнать насчет работы.

— Работы у нас нет, но тебе повезло. Видишь вон того мужика? — он указал на смуглого человека с внешностью типичного зека. — Это Рони Малка, начальник Управления охраны природы. Поговори с ним. А наш шеф, Тони Ринг

— парень кивнул на лысеющего мужчину в очках, проводившего вскрытие, — тебя ни за что не возьмет. Нас, русских, тут и так уже двое.

«Русскими» в Израиле называют всех, кто родился в бывшем СССР, независимо от национальности, даже горских и бухарских евреев.

Мы зашли в загон и едва успели построиться цепью, как антилопа нагнула голову и бросилась на нас. Точнее, на меня, потому что только у меня не было щита.

Африканские ориксы иногда в порядке самообороны закалывают львов, а у аравийского рога еще эффективней — почти прямые, метровой длины и острые, как пики. Мне ничего не оставалось, как отскочить в сторону, одновременно набросив куртку антилопе на голову. Отскочил я неудачно: все, кто стоял сбоку, повалились друг на друга, а антилопа, которую я ухватил за заднюю ногу, лягнула меня в бицепс. Началась куча мала, в которой все от души вывалялись в пыли, смешанной с пометом ориксов, но зато надели зверю резиновые трубки на рога и связали его.

— Хороший бросок, — сказал Рони Малка с таким видом, будто собирался добавить «в натуре». — А кто ты такой, собственно говоря?

— Потом скажу, — я как раз обматывал антилопе передние ноги. — Давайте быстрее, а то от стресса загнется.

Мы вкатили бедному ориксу вакцину, развязали его и удрали из загона прежде, чем он выбрал, за кем бежать.

Тут я объяснил, зачем приехал. Рони и Тони отошли в сторонку и долго спорили.

Потом они подробно расспросили, что я умею, и сказали:

— В дальнем конце заповедника одна самка орикса отелилась. Надо взвесить детеныша, поставить ушную метку и привить. Пока вернешься, мы решим, что с тобой делать.

Мы с Шломи, одним из сотрудников, сели в джип и запрыгали по ухабам через саванну. В течение часа мы рыскали взад-вперед вдоль проволочных заграждений, поглядывая с опаской на иорданскую сторону, откуда иногда стреляют по машинам.

Все это время мы молчали: Шломи, единственный в Хай-Баре, плохо говорил по-английски. Наконец мы заметили вдали пару ориксов.

Аравийский орикс — одна из красивейших антилоп мира. Она ростом с теленка, белая с черным «лошадиным» хвостом, черными «чулками» и маской на морде, а рога у нее, как уже говорилось, очень длинные, тонкие и чуть-чуть изогнуты назад. В природе их полностью истребили, но в зоопарках они остались и теперь выпущены в несколько заповедников — один в Омане, два в Аравии и в Хай-Бар, где их уже около шестидесяти.

Из всех антилоп только у ориксов отцы участвуют в воспитании детенышей. Когда мы подъехали к акации, в тени которой отдыхали самка с новорожденным, рослый белоснежный самец выскочил нам навстречу и принялся гоняться за джипом.

Шломи отчаянно маневрировал, пытаясь все время оказываться между мною и разъяренным папашей, а я, соскочив, стал бегать за ориксенком, то и дело плюхаясь на усыпанный колючками песок в попытке его схватить и одновременно уворачиваясь от рогов матери, преследовавшей нас по пятам. При температуре 50 градусов в тени такие упражнения удивительно быстро выматывают. Наконец я ухватил «теленочка», пулей вскочил в машину, и мы помчались по большому кругу в тучах пыли, стараясь оторваться от погони. В нашем распоряжении было три минуты: потом родители могут не признать пропахшего людьми и бензином малыша. Покрытый чудесной золотистой шерсткой ориксенок отчаянно брыкался, но я, прыгая вверх-вниз от тряски, все же ухитрился измерить его рулеткой и взвесить на специальном безмене. Как сейчас помню: 52 см в длину и пять с чем-то кило.

Я шлепнул ему на ушко метку, и Шломи затормозил, чтобы я мог аккуратно вколоть поливакцину. В тот момент, когда я надавил на поршень шприца, из-за машины вывернулся папа-орикс и наотмашь ударил меня рогами, так что я чудом успел отбить их ботинком. Я поставил на землю перепуганного малыша, и мы сломя голову умчались прочь.

Выслушав отчет Шломи о мероприятии, Рони Малка многозначительно посмотрел на Ринга и сказал мне:

— Берем тебя волонтером. Платить пока не будем, но балок для жилья выделим.

Питаться можешь тем, что зверям привозят. Если ты и вправду все умеешь, через две недели запишем младшим научным сотрудником (должность называлась иначе, но на русский лучше перевести так). Тогда и платить начнем, правда, мало. На работу выходишь завтра утром. К хищникам не заходить, змей в руки не брать, ночью по пустыне не шляться. Хорошо бы тебя никто не разорвал в первый месяц — здесь такое уже было. Желаю удачи!

Я заскочил в душ, пробежал два километра до автобусной остановки, приехал вечером в Тель-Авив, забрал в дельфинарии вещи, попрощался с директором, Полиной и (увы, по телефону) с Наденькой, снова сел на автобус, отдав за билет всю зарплату за три дня работы в дельфинарии, и утром прибыл в Хай Бар. В тот же день я отправил Ирочке первое письмо, в котором сообщил, что устроился на работу, что очень скучаю, что погода у нас хорошая и что зима пролетит быстро.

Ты обижена очень сейчас Что ты дома одна в этот вечер, Что так редки случайные встречи И так долги разлуки у нас.

Ты права, совершенно права, Не любовь — раз в полгода свиданья, Не помогут слова оправданья И вообще никакие слова.

Я и сам проклинаю себя, Что рожден бесконечно скитаться, Что с тобой не могу я остаться И страдать заставляю тебя.

Да, ты вправе, конечно, вполне, Меня к черту послать хоть сегодня, Стать, быть может, немного свободней И навеки забыть обо мне.

Ты за все меня можешь винить:

Я тебя променял на дорогу, Хотя должен тебе очень много…

Но не надо, не рви эту нить.

В жизни, жесткой, как грани стекла, Как холодная маска-камея, Мы, быть может, друг другу сумеем Передать хоть немного тепла.

Ты, наверно, смеешься сейчас, И совсем не одна в этот вечер, И забыла случайные встречи, Но не вечна разлука у нас.

4. Волонтер

Я открыл глаза и тут же снова зажмурился — от счастья. Потому, что яркий солнечный свет хлестал в открытое окно, потому, что взахлеб пели птицы, потому, что вокруг был заповедник Хай Бар, и потому, что скоро пора было на работу. Я вскочил и распахнул дверь на улицу. Стайка горлиц, рябков и синайских воробьев разлетелась от протекавшего шланга — единственного водопоя в радиусе двух километров. Крыльцо за ночь густо усеяли свернутые спиралькой семена вековой акации, накрывавшей собой мой домик, словно огромный гриб с плоской шляпкой. В ее ветвях сновали крошечные птички, черные с ярко-изумрудным отливом — палестинские нектарницы. Корм себе они добывали из алых цветков лорантуса, паразитного растения, росшего на ветвях дерева. На песчаной тропинке виднелись следы каракала и афганской лисички, которая жила в соседнем каньоне и иногда забегала в гости.

Тут я вспомнил, что сегодня День Белой Мыши, и настроение стало еще лучше. Я быстро поджарил яичницу с помидорами, закусил апельсином, собрал под фонарем ночных бабочек для ящериц нашего террариума, вышел на шоссе и зашагал к конторе заповедника. В принципе, можно было проехать этот путь на велосипеде, но я больше любил ходить пешком.

Справа угрюмо вздымался километровой высоты обрыв, в глубь которого уходили загадочного вида узкие каньоны. Там, наверху, лежала пустыня Негев. Слева тянулась Арава — ровная долина, равномерно усаженная акациями. За ней синел иорданский борт впадины-разлома — высокий горный хребет, увенчанный несколькими потухшими вулканами. Стайки вьюрков звонкими голосами перекликались в ясном небе, а в тени деревьев иногда можно было разглядеть стройную фигурку газели.

В тот момент, когда я подходил к конторе, скалы вдруг вспыхнули алым огнем, а миг спустя из-за гор на той стороне выскочило солнце, и небо сразу из розового стало ярко-синим. Меня обогнал джип с моими соседями, Ивтахом и Гилем, а со стороны Эйлата подкатила машина с Тони Рингом, Аилой, Шломи и Давидом — они жили в городе, в сорока километрах дальше к югу.

Мы очень рано собирались на работу, чтобы побольше успеть до приезда туристов и начала жары. Первым делом надо было вымыть и без того сверкавший белизной туалет. Но за эту работу всегда брался Тони, наш шеф, таким образом подчеркивавший свой демократизм. Мы с Шломи покормили мышей и тараканов, которых разводили на корм, и поспешили в Павильон Ночных Животных, потому что там вот-вот должен был погаснуть свет.